Закон маузера

Глава 10 ПЛОСКИЙ ШТОПОР

Газета «Современная летопись»:

В валенках и в меховых штанах, в дохе и в рукавицах, замотав лицо шарфом до самых очков-консервов, Степан Котов всё равно отчаянно мёрз.

Кабина «Ньюпора-IV» была открыта всем ветрам, а за бортом — декабрь.

Впрочем, Котов не обижался на конструкторов. Ему даже в голову не приходило, что пилота может укрыть прозрачное остекление, как на «Муромцах».

«Ньюпоры» он любил — это были первые аэропланы, на которых он начал летать.

А уж за счастье полёта можно многое простить, даже холод. Ничего…

«Четвёрка» за три часа больше трёхсот вёрст одолевает, а ближе к Ростову потеплеть должно… Юг всё-таки.

«Ньюпор-IV» пилоты прозвали «Ньюпором с ложкой» — из-за характерной противокапотажной лыжи, весьма схожей с известным столовым прибором.

Авиаторам, начинавшим летать на всяких «блерио» и «фарманах» и пересаживавшимся на «ньюпоры», приходилось учиться заново.

В отличие от всех прочих аэропланов, у которых педали были связаны с рулём поворота, на «Ньюпорах» ими выполняли гоширование, то бишь перекашивание крыльев, чем проделывали управление по крену.

Отклонение же руля поворота и руля высоты — при помощи ручки управления.

Да, пришлось ему намучиться, когда пробовал взлететь на «моране»!

А там всё по-другому, так что сперва, дабы не гробануться, по аэродрому катался, одними рулёжками занимаясь. Ничего, привык.

Котов глянул вниз. Река большая! Должно быть, Дон.

Тогда Ростов — вон там. Близко совсем!

«Ньюпор», натужно ревя мотором, развернулся и полетел вдоль реки. Вскоре завиднелись предместья.

Где-то тут у белых аэродром… Да вот же он!

Словно буквочки «Т» выстроились в ряд — это «Ильюшки» стоят. «Муромцы».

А всякая мелочь пузатая, вроде «вуазенов» или «анатр», по ангарам заныкана.

Степан пошёл на посадку.

Поле приближалось, клонясь то в одну сторону, то в другую. Поднялось будто, ударило под колёса.

«Ньюпор» чуток подскочил, вызывая у Котова гримаску неудовольствия, и покатился.

Наперерез аэроплану уже бежали трое офицеров в лётной форме.

Неуклюжий в своей дохе, Степан перевалился за борт и чуть не упал в укатанный снег. Подобрался, сосредоточился.

В Москве он долго готовил себя к этой вот встрече с врагом, по-разному её рисуя. А тут…

Рассупонившись, Котов пошагал навстречу белякам.

Первым к нему приблизился молодой мужчина в чёрной форме и в фуражке с высоким чёрным околышем, с крылышками на серебряных погонах.

— Капитан Томин, — представился он, отдуваясь. — С кем имею честь?

Стёпа неловко козырнул и отрекомендовался:

— Подпоручик Котов. Сбежал от большевиков на их же аппарате.

Томин с чувством пожал ему руку, произнеся торжественно:

— Наш человек!

Ещё двое, подошедших за капитаном, дружелюбно улыбнулись Степану.

— Мои ангелочки! — представил их Томин. — Игорь Князев — артофицер. Матвей Левин — моторист.

Поручкавшись со всеми, Котов ощутил вдруг, что пролетарское чутьё подводит его — он не чувствовал врага.

С ним разговаривали белые офицеры, те самые дворянские сынки, что мордовали солдат, жрали рябчиков и шампанское, мечтая посадить обратно на шею народу царя, помещиков и капиталистов.

И где его классовая ненависть? Нету…

— На каких летал? — поинтересовался Князев.

— На «Муромцах» летал? — перебил его Левин.

— Ну летал, — ответил Котов, тут же браня себя за простонародное «ну».

— Всё, — громко сказал Томин, — забираю! Пошли, пошли!

— К-куда?

— В экипаж, поручик, в экипаж!

— Я подпоручик… — начал Степан и прикусил язык. Чё-ёрт… Офицеры же не употребляют все эти «под» и «штабс»!

Но пилоты ничего такого не заметили, а Томин и вовсе выразился:

— Ёп-перный театр! У нас помощника командира убило на той неделе, займёшь его место.

— Где? — глупо спросил Котов.

— Вот! — торжественно сказал капитан, вытягивая руку в сторону «Ильи Муромца».

Тяжёлый бомбардировщик стоял на лыжах, раскинув гигантские крылья, отягощенные моторами, а его скруглённый нос напоминал больше всего перед трамвая, только что ниже остекления кабины бронзовел выпуклый двуглавый орёл, а наверху значилось выведенное славянской вязью: «Александр Невский».

— Так это ж не «ильюшка»! — вырвалось у Степана.

Томин рассмеялся.

— Догадлив, однако! Новый бомбовоз, поручик! И побыстрее «Муромцев» — летит скорее вдвое, хоть и весит на полтораста пудов больше. Так-то!

— И вы мне доверяете? — осмелился спросить «подпоручик». — А вдруг я красный шпион?

— Подумаешь! — фыркнул командир. — Выбросим за борт, и всего делов. Залезай… шпиён!

Поднявшись в гондолу, обшитую гладкими листами дюралюминия, Котов скинул доху — внутри было тепло. Как в натопленом доме.

И светло — борта впереди были прорезаны большими квадратными окнами, а ближе к хвосту — круглыми.

Фюзеляж разделялся на ряд кабин: передняя часть — «голова» — застеклённая и малость выдававшаяся вперёд — пилотская, затем «кают-компания» со столом и плетеными креслами, тамбур-кладовка-прихожка с лесенкой на верхнюю площадку и сдвижной дверью наружу, за нею отдельная каюта, чаще всего используемая под фотографическую комнату, и, наконец, уборная.

Размах, мощь аэроплана впечатляли.

Если обычный авиаотряд состоял из шести, а то и десяти тех же «Ньюпоров», то «Муромец» сам по себе был боевым отрядом.

Вот этот, в утробе которого топтался Котов, именовался в списках так: «Отряд аэроплана „Александр Невский“ номер два».

В отряде числилось четыре офицера, один механик и сорок человек солдат, все спецы: мотористы, пулемётчик, слесаря, столяры, шофферы, фотографы.

А в обозе отряда находились четыре легковых и три грузовых автомобиля. Внушительно!

Робко отворив дверь в кают-компанию, Степан осмотрелся и несмело прошёл в пилотскую, где своё место уже занял Томин.

— А когда мне… это… место занимать? — спросил Котов.

— А сию минуту! У нас вылет намечался, чуть не сорвался, а тут ты! Теперь не сорвётся…

Котову сделалось нехорошо.

— А в штаб? — пролепетал он. — Чтоб к писарю… зачислить…

— Да потом! — отмахнулся Томин. — Никуда твой штаб не денется! Мы тебя, ангелочек, прямо в полёте и проверим, все твои пёрышки встопорщим! Ха-ха-ха!

Степан малость растерялся.

Нет, он предполагал, что может угодить в бой, и надо будет убедить беляков в своей лояльности. Но так сразу…

Правда, товарищ Троцкий на все его сомнения реагировал довольно-таки резко — нечего, мол, сопли распускать!

По своим стрелять? Стреляй! Вывезти того офицера — вот главная задача! А если для этого надо будет роту красноармейцев положить… Да хоть полк! Лес рубят, щепки летят…

— Механик! — крикнул Томин. — Зови всех! Мотористов там… Всех! Готовимся.

К зимним холодам надо было относиться серьёзно, и на бомбардировщики были выданы тёплые чехлы, чтобы укрывать моторы.

И незамерзающую смесь выдали, а всё одно — запуск выходил долгим и сложным. Приходилось пропускать горячую воду через радиатор и прогревать каждый мотор по нескольку раз, прежде чем запустить их все.

Впрочем, умельцы и тут выкрутились — приспособили бензиновые грелки, по одной на каждый мотор.

Сперва-то их обхаживали да берегли, а после мотористы и чайники на тех грелках кипятили, и яйца варили.

— Бензина взяли? — громко спрашивает командир корабля.

— Взяли! — отвечает Левин.

— Сколько?

— Тридцать два пуда и ещё семь двухпудовых банок в каюте! Масла три пуда, хватит на двенадцать часов лёта.

— Бомбы?

— Двадцатифунтовки, десятифунтовки — тоже тротилки, двухпудовки, пудовки. Три пятипудовки остались с прошлого вылета.

— Игорь, покажи… Слышь, Котов, по имени-то тебя как?

— Степан! — вздрогнул комсомолец.

— Игорь, покажи Степану, как с прицелом обращаться. Если что, тебя заменит!

Князев кивнул и поманил Котова за собой.

На аэроплане бомбы подвешивались в специальных кассетах, вмещавших по пять бомб весом до трёх пудов.

К правому борту были закреплены лёгкие рельсы, по которым и двигались кассеты — прямо к бомболюку.

— Вот гляди, — сказал Игорь, приседая у колонки рядом с бомбовым люком. В верхней части стойки была подвешена рамка с делениями и двумя стрелками. — Все наблюдения вот через этот визир и деление в рамке. Следишь за ветром, вон — ветрочёт. Прикидываешь примерно прицел, ставишь пятнадцать делений… Норма — тринадцать, но, если по ветру идём, можно больше. Продвигаешь кассету над люком и держишь в руках верёвочку. Вот подходит стрелка прицела, дёргаешь — бомба пошла…

Степан слушал объяснения и только кивал: понимаю, мол.

А в голове звенела пустота. Уж слишком быстро всё произошло. Только-только сел — и сразу взлёт!

— От винта!

Моторы заработали один за другим, наполняя гондолу гулом и дрожанием.

— Степан!

— Иду!

Котов застыл около пилотского стула, занятого Томиным, и неотрывно следил за индикатором скорости «Саф» и за счётчиками оборотов двигателей.

«Александр Невский» тронулся с места и начал разбег.

Скорость постепенно возрастала. Восемьдесят пять вёрст в час…

Сто вёрст… Сто десять… Отрыв!

— Машина хорошая, — громко говорит Томин, слегка поворачивая голову к Степану, — слушается, как ребёнок! Ежели не захочешь, «гафов» не сделаешь! При повороте крен надо давать очень слабый и ворочать больше ногами, я имею в виду — рулём поворотов. Прибавляешь газу — корабль сам лезет вверх. Сбавляешь — снижается!

— Хорошая машина… — согласился Котов.

«Александр Невский» неторопливо набирал высоту.

У «ильюшки», чтобы подняться на десять тысяч футов, уходило минут сорок, а этот вдвое быстрее справился.

Бомбардировщик летел над белоснежными перинами облаков, а по ним скользило «Броккенское привидение» — тень аэроплана, окружённая радужными кругами.

После прояснилось, лишь небольшие облачка висели на разных высотах — небольшие, кругленькие кумулюсы.

Как только такой кумулюс оказался под «Александром Невским», аппарат сильно качнуло. Восходящие потоки воздуха!

— Ёперный театр! Ну и качка!

Аэроплан валяло с боку на бок, то кверху задерётся, то носом клюнет.

Штурвала порой не хватало, чтобы выровнять бомбовоз, — корабль скрипел и мелко вздрагивал.

— Сменяй! — крикнул Томин.

— Я? — испугался Котов.

— А кто ж ещё-то?

— Сменяю! — выдохнул Степан.

Выбрав спокойный момент, они быстро сменились.

Сев за штурвал, Котов подуспокоился.

Болтнуло разок — справился. На пилотском-то сиденье не так страшно!

— Нормально! — сказал капитан, хлопнув его по плечу. — Так держать, хе-хе…

А Степан до того расхрабрился, что уже и лавировать начал, обходить тучки, что покрупнее были. Но скоро и он взмок.

— Давай, — сказал Томин, — поправлю. После ещё сменишь, чтоб я передохнул и к посадке был свежим!

— Ага…

Котов шатучей походкой пробрался в хвост, к «удобствам», чтобы отлить.

Оправившись, он открыл маленький лючок в жестяном унитазе и смутился — внизу видны были крыши домов, заснеженная улица…

Сделав вид, что ничего не было, Степан вернулся и плюхнулся в плетёное кресло рядом со столиком — это место в гондоле называли на моряцкий манер — кают-компанией.

Напротив устроился артофицер Князев.

Опять-таки, если с кораблём сравнивать, то Игорь был штурманом.

— Как там большевики поживают? — спросил Князев.

Степан поджался, поёжился.

— Да так себе… — промямлил он. — Голодает народ.

— Ну так… Ясное дело! Если у крестьян весь хлеб отбирать, а после делить! Заголодаешь.

— А что ж делать, если они сами не дают?

— А с какой стати они давать должны? — подивился Игорь. — Это ж их хлеб! Они полгода, считай, корячились, потом умывались, а продотрядовцы явились — и грабят!

— Ну почему сразу — грабят… — пробормотал Котов.

— А как? Вот батя мой, к примеру, запахал по весне, посеял, ходил потом, чуть ли не каждый комочек рукою разминал. А какой-нибудь комиссар придёт и все сусеки опорожнит? А батьку на что жить? Кору глодать, как тамбовцы?

Степан хотел было сказать, что в Тамбове кулаки бунтовали, чтобы пролетариев голодом морить, а их эсеры подзюкивали, но смолчал. Не дай бог, раскроют ещё…

— Они там смычку затеяли…

— Какую смычку?

— Между городом и деревней.

— А зачем?

— К-как?

— А так! Зачем все эти глупости городить? Вон как под нами! Глянь вниз! Посадил дед репку, выросла репка большая-пребольшая. Вытянул её дед — и на базар! И продал. А на денежки те и себе рубаху справил, и бабке обнову, и внучке гостинец. Так-то!

У Котова на языке вертелись заученные истины, вроде товарно-денежных отношений и мелкобуржуазных пережитков, но он смолчал, впервые ощутив некую шаткость теории.

Всё вроде складно у Маркса выходит, а с жизнью никак не сочтётся.

Степан разозлился даже на Князева — всё так стройно было, понятно и просто, и на тебе!

— Я не понял… — затянул он, — а как это твой отец-помещик землю пахал? Сам, что ли?

Князев глаза выпучил, но сдержать хохот не смог.

Его поддержали и Матвей, и пулемётчик Чучелов, не зло прозываемый «Чучелом», и моторист Кулев.

— П-помещик… — еле выдавил Игорь, трясясь от смеха. — М-мироед… Ох-х, Стёпа, я вижу, красные тебе мозги чуток подвернули-таки! Это только у большевиков офицерьё сплошь помещики да буржуи, а мы-то беднота гольная! Иной мастеровой больше зашибал, чем поручик или даже капитан. А батя мой — из крестьян, дед и вовсе крепостным был. А у Левия нашего, Матфея, отец парикмахер. Тоже, знаешь, не из богатеев!

— Да-а… — вздохнул Матвей, заводя глаза к потолку. — Марципанов с серебра не кушали-с…

— Степан! — раздался голос Томина. — Сменяй!

— Слушаю!

Сменились, сбавили высоту. Опять сменились.

Бросив линию железной дороги, аэроплан шёл прямо к Горловке.

Повернув немного правее в поля, Томин уменьшил газ и пошёл вниз.

— Ищи место для посадки!

Капитан начал футах на трёхстах делать круги над степью.

— Вон место хорошее! Ровное!

— Вижу!

Воздушный корабль снизился окончательно на третьем круге. Мазнув взглядом по броневикам, выстроившимся в стороне, Котов скомандовал:

— Контакт!

Томин взял на себя, и «Александр Невский» покатился по снегу.

— Так, — бодро сказал командир, — полдела сделано!

— А здесь кто, вообще, стоит? — осведомился Котов, поглядывая на подбегавших солдат.

— Донцы, — уверенно заявил капитан.

— Не-е… — протянул Матвей. — Казаки, они на правом фланге. Дроздовцы здесь.

— Дроздовцы? — насторожился Степан.

Экипаж по одному спустился на утоптанный снег.

Котов задержался в гондоле.

— Точно, дроздовцы, — кивнул командир и встрепенулся вдруг: — Ёп-перный театр! Кирюха!

Он бросился навстречу молодому офицеру в чёрной кожаной форме.

— Томин! — захохотал тот. — Вот так встреча! Ты как тут?

— Да вот подарки на Рождество везу! Пудовые и потяжелее! Лично в руки красным передам, прямо в окопы! Ха-ха-ха!

Обернувшись, он крикнул:

— Игорь! Узнаёшь?

— Авинов! — ухмыльнулся Князев. — Здорово! Я смотрю, погоны-то уже без звёздочек!

— Знамо дело, на том стоим!

Сердце у Котова дало мгновенный сбой и зачастило.

Ах как славно…

Так ты здесь, враг мой разлюбезный! Не покидая аэроплана, Степан пригляделся.

На фотографических снимках, которые ему показывал товарищ Троцкий, Юрковский-Авинов был с усами, а у этого морда бритая. Но похожа. Да он это, он!

Тот самый белый шпион, убивший настоящего Юрковского, преданного делу революции, и занявший его место.

— А что это за форма? — заинтересовался Матвей.

— Текинцы мои вернулись, — заулыбался Авинов, — вон на те броневики пересели. А я нынче командую 1-й Особой автоброневой ротой!

— Поздравляю!

— Растут люди! — преувеличенно уважительно произнёс Томин. — Ну ладно, я в штаб, узнаю точно, куда мне подарки складывать, и назад! Матвей! Смотри, чтоб моторы не остыли!

— Будьте благонадёжны, ваше высокоблагородие!

Князев с Авиновым о чём-то оживлённо болтали, а Степан отошёл вглубь кабины, с любопытством поглядывая в окна.

За военным полем, на которое сел аэроплан, стояли бронеавтомобили, а ещё дальше пластались невысокие, основательные строения железнодорожной станции.

Корячились голые акации, торчала гранёная кирпичная труба с закопченным верхом.

Котов почему-то ожидал увидеть одних офицеров, однако как раз «их благороднее» не углядел.

Зато рядовых хватало — в шинелях и папахах, в полушубках и кубанках. Пехотинцы, артиллеристы, конники.

Мимо проходили путейцы и машинисты из паровозных бригад, они степенно здоровались с белогвардейцами, нисколько не различая в них враждебный элемент.

Котов покусал губу, соображая.

Момент выходит удачнейший — вот он, Авинов! А вот аэроплан.

Хватай беляка, волоки, вяжи — и на взлёт! И к своим. Ага…

А шиш с маслом не хочешь? Вот ведь…

Поток расстроенных мыслей прервал Томин.

Прибежав — любит этот капитан бегать! — он поманил экипаж за собой, хлопнув по плечу Авинова, попросив служивых крутануть винты.

— Вылетаем, ангелочки! Чего ждать?

И вновь загудели моторы. «Александр Невский» разбежался и тяжеловато поднялся в небо. Стал набирать высоту.

— Бомбим Лозовую! — громко сказал Томин. — Там много эшелонов скопилось и аж три броневых поезда. Подсократить их надо!

Летели долго, но дорога вышла спокойной.

— Вижу станцию! — крикнул Игорь. — Народищу…

— «Красная армия всех сильней…» — фальшиво пропел Матвей.

— Не дождётесь! Игорь!

— Уже!

Князев выставил прицел и продвинул кассету над люком.

Сжал в руке верёвочку.

Внизу проплывало множество построек — бараки, склады, депо. Черными лентами по белому снегу вились линии окопов, виднелись землянки, а на путях отчаянно дымили паровозы и вагонные печки. Составов масса — и простенькие теплушки, и пузатые цистерны, и замурзанные углярки, и даже синие вагоны первого класса.

Всё стоит колом, устраивая затор. Видно только движение обозов на шоссе.

— Смотри, — сказал Игорь, опускаясь на колени перед бомболюком, — вот подошла стрелка прицела. Дёргаешь — бомба пошла…

Котов кивнул заторможенно, а Князев дёрнул.

Бомба, вихляясь в воздухе, ухнула вниз. Грох…

Какой-то пакгауз лишился крыши, стропила, доски, скрученные листы кровельного железа — всё разлетелось, и склад заволокло жёлтым динамитным дымом.

— Видишь бронепоезд? — крикнул Томин.

— Видишь, видишь…

— Извольте попасть! Хлестни их серией, чтобы и пехоте досталось!

— Есть, будет сделано.

Двухпудовки пошли вниз, они рвались между вагонами или просаживали крыши, тогда стенки раздувались и лопались, напуская огня и дыма.

Броневым поездам бомбы навредили мало, лишь однажды перевернув взрывом пару вагонов.

Князев глянул на уровень и нахмурился — пузырьков не видно. Подкрутил винт, а не хватает. Тогда артофицер поднял прицел рукою и подложил под него карандаш: пузырёк показался.

— То-то же!

Игорь схватился за рожок, висящий у него на шее, и дунул, подавая сигнал пилоту.

Один гудок — внимание! Так держать!

— Прошу ещё круг!

— Это можно…

— Пошёл! — энергично сказал Князев, толкая кассету.

Бомбы толпою спешат в люк. Степан с замиранием смотрел вниз.

Ну и красиво же рвёт трёхпудовку! Взрыв — и точно вихри какие-то идут волнами во все стороны. Видать, осколки со снегом.

Треснули две трёхфунтовки, разбивая пару повозок.

А на привокзальную площадь, где скучились и толкались как бы не три роты, Игорь хлопнул пудовку и вывалил трёхпудовую осколочную.

Котов похолодел.

Трёхпудовка попала прямо в людскую кучу, ближе к левому флангу.

Разрыв, знакомые вихри — и на площади чисто. Красноармейцев сдуло, буквальным образом сдуло!

— Стоп бросать! Пулемёты!

— Чучело, бей их! Потрещи из пулемёта!

— Есть!

Застрочил пулемёт, поливая сверху обоз.

Ровная линия телег мигом стала прерывистой, разбиваясь на отдельные точки, — обозники пошли вскачь.

Некоторые точечки сбивались в кучи, а иные быстро двигались врассыпную — обрубили постромки и неслись, спасения ища.

— Бей!

— Стой стрелять! Приготовь бомбы!

Полетела вторая кассета. Котов принял пустую.

Князев ногами столкнул кучу двадцатифунтовок, лежавших прямо на полу.

Матвей в это время отворил дверь и вывернул корзину с десятифунтовками, уложенными в ней стоймя, как пивные бутылки.

Получился длинный, сплошной взрыв, красный от кирпичей.

А внизу кутерьма, беготня, суматоха…

Степан не испытывал особых переживаний.

Он знал, что где-то там, далеко внизу, гибли его товарищи, но душа не принимала. Мало ли что там рвётся…

Он же не слышит криков умиравших, не видит, как льётся кровь. Смерть там, на земле, воспринималась здесь, под облаками, словно на картинке из газеты.

— Матвей, как моторы?

— Хорошо!

— Томин, влево от нас батарея. Повернём, у меня ещё две бомбы осталось, стрелы есть.

Дав полный газ, капитан повернул. Всё видно как на ладони, и тут поднялся артиллерийский огонь шрапнелью.

Шрапнель рвалась сплошной полосой, а в стороне батарей всё затянуло золотистой дымкой.

— Ну вас к чёрту с вашей батареей! Нас обстреливают!

Игорь берёт губами свой рожок и дудит два раза.

Два гудка — пилот свободен в манёвре.

Внизу вспухает масса розово-белых разрывов, а вот и у самой кабины хлопается шрапнель.

Ударило по крылу, по фюзеляжу пошёл «горох».

А после на аэроплан обрушились бризантки, да ещё по шесть дюймов калибром.

Грохот оглушал, секундами даже моторов было не слыхать.

А тут сразу два разрыва вспучилось прямо против открытой двери: «Уэх! Уэх!»

Чёрные клубы дыма с рыжевато-зелёным оттенком завивались, распуская вылетающие из них винтообразные космы.

Котов испытал страстное желание нырнуть под защиту стенки — по ней продолбили осколки.

— Поворачивай! Уходим, а то ещё бензина не хватит.

«Облегчившись», бомбардировщик плавно развернулся и полетел к Горловке.

Сели чисто, без кругов. И тишина…

Томин раза три обошёл аэроплан кругом, болезненно морщась при виде вмятин и пробоин.

— Ёп-перный театр! — шипел он. — Весь дюраль порвали, сволочи!

— Скажи спасибо, что баки целы, — утешал его Князев.

— Спасибо!

— Пожалуйста!

Котов быстро сделал свои дела — надо было помочь Матвею закачать бензин — и задумался.

Как ему умыкнуть Авинова и доставить эту сволочь по назначению?

Достав свой верный маузер, Степан принялся чистить оружие.

Сей вдумчивый процесс всегда помогал ему сосредоточиться.

Допустим, он скажет этому беляку, что его Томин зовёт. Заманит в аэроплан, оглушит, свяжет…

А дальше что? Взлетать? А ты попробуй заведи все моторы в одиночку!

Или, может, Томина попросить? Дескать, ваше благородие, запустите-ка мне движки, а то одному несподручно к большевикам тикать!

Или дождаться возвращения «Александра Невского» в Ростов?

Там выйти на Донком, сговориться с Мурлычёвым, угнать всей толпой этот аэроплан или «ильюшку» какого…

Ага, и прилететь сюда!

«Зачем пожаловали?» — ласково спросит Туркул.

«Да вот ахвицера вашего словить хотим и посылкой отправить!» Тьфу ты…

Да и не будет никто их тут спрашивать. Если даже и захватят они «Муромца», то об этом сразу станет известно.

Такую-то махину незаметно не уведёшь! И сюда сразу телеграфом: «Встречайте!» И встретят… Ох, что ж делать-то?

Одно Котову было ясно: затягивать с похищением нельзя.

Никак нельзя. Это сегодня Авинов здесь стоит, а завтра перейдут белые в наступление, и где его искать прикажете?

Тяжкие раздумья Степана были прерваны гулом моторов — над Государевым Байраком кружил ещё один «Илья Муромец».

«Илья Муромец», а иначе — ДИМ. С полностью остеклённой кабиной, обтекаемый.

Плавно снижаясь, он пошёл на посадку и коснулся лыжами наста, только снег взвихрился.

Котов быстро сунул маузер под куртку, за пояс, и пошёл встречать залётных.

Он оказался ближе всех к прибывшему аппарату.

Томин с артофицером и механиком отбыли куда-то в штаб, текинцы в чёрных кожанках возились со своими бронеавтомобилями, не отвлекаясь на всякие аэропланы.

А «Муромец» оказался не из простых — это был личный аэроплан Корнилова!

На таком Верховный правитель летал в Царицын, в Баку, в Крым и Константинополь. Так это что же, сам Корнилов прилетел?!

Тогда почему моторы продолжают вращать винты? Ждут кого?

По трапу-лесенке спустился молоденький офицер для поручений с новенькими погонами подпоручика на чистенькой шинельке.

И с кобурой маузера на боку.

Комсомолец отдал ему честь и отрекомендовался:

— Подпоручик Котов. С кем имею честь?

Молодой порозовел, вытянулся и отрапортовал:

— Подпоручик Костенчик! У меня приказ: срочно доставить в Ставку Главнокомандующего офицера Дроздовского полка капитана Авинова. Где я могу его найти?

Котов похолодел. С пронзительной ясностью он понял, что судьба предоставляет ему второй шанс, упустить который нельзя ни в коем случае, ибо подобное сумасшедшее везение просто не повторится.

Сейчас или никогда. Сейчас!

— Пойдёмте, поручик, — легко выговорил Семён, — я провожу вас.

Костенчик доверчиво пошагал впереди Степана, а тот завёл порученца в пустующее станционное сооружение, да и долбанул по голове рукояткой пистолета.

Подпоручик стал валиться, но Котов поддержал его, чтобы шинель не испачкалась.

Скинув лётную куртку, он быстро натянул на себя чужую шинель, чуток жавшую в плечах, но ничего.

Документы где? Ага, вот они…

Приказ… Пропуск… Предписание с печатью… Замечательно.

Оставив собственный маузер за поясом, он нацепил ремень с трофейным оружием.

Найти Авинова было несложно.

Вот и он, беседует с седым солдатом-бородачом. Ну, Котов…

— Капитан Авинов?

Беляк повернулся, оглядел Степана.

— Да, это я, — спокойно признал он.

Котов лихо отдал честь и отбарабанил:

— Подпоручик Костенчик! У меня приказ: срочно доставить вас в Ставку Главнокомандующего! Аэроплан ждёт! Вот приказ.

Белогвардеец нисколько не насторожился, оживился даже.

Мельком глянув на роспись Корнилова, он кивнул на прибывший «Муромец»:

— Это по мою душу?

— Так точно, господин капитан!

— Что ж, я готов.

Тут старикан, подозрительно посматривавший на Котова, сказал:

— Ваш-сок-родь, может, и я с вами?

Авинов вопросительно посмотрел на Котова.

— Поручик?

— Ну не знаю…

— Это мой ординарец.

— Ну можно, наверное…

Офицер кивнул и подозвал одного из текинцев:

— Саид! Меня вызывают в Ростов. Передашь полковнику, ладно? Вот приказ.

— Ага! — с готовностью сказал текинец. — Ух ты! К Уллы Бояру?!

— Да, Батыр, да, — ответил Авинов, посмеиваясь. — Ведите, поручик.

И «поручик» повёл.

На борту «Муромца» их уже ждали.

Щуплый «штабс» задвинул за вошедшими дверь, моторы надбавили оборотов, и лишь затем члены экипажа разобрались, что в шинели их Костенчика другой человек. Но было уже поздно.

Выхватив свой «родной» пистолет, Котов перебросил его в левую руку, а правой достал трофейный маузер.

Затолкав штабс-капитана следом за всеми в кают-компанию, он приказал:

— Взлетаем! Живо! Иначе положу всех!

Перепуганный пилот дал газу, аэроплан покатился по снегу, разгоняясь.

Пилотскую кабину от кают-компании отделяла лёгкая перегородка с двухстворчатой застеклённой дверью, так что авиатора за штурвалом было хорошо видно.

Котов махнул маузером, показывая, куда стать долговязому артофицеру.

— Оружие на пол! Живо!

Два нагана, кольт и парабеллум загремели по полу.

— Ты и ты! — Степан ткнул сначала в Авинова, затем в его ординарца. — Сесть в кресла! Вы — на пол и не дёргаться! Учтите, я — пилот, так что без всяких штучек. Эй, командир! Скорость подходящая, взлетай! Ну!

«Илья Муромец» с рёвом устремился вверх.

— Курс на Харьков!

— Вот оно что… — протянул Авинов. — Да ты красный! Троцкий небось послал?

— Угадал, золотопогонник! Товарищ Троцкий поручил мне доставить твою тушку, и я это сделаю!

— Ядрёна-зелёна! — смачно выразился старик. — Я-то сразу гнильцу почуял. У всех ихних партийцев на морде скотство прописано! Хрен сотрёшь!

— Заткнись, — посоветовал ему Котов.

Он чувствовал, как его нервы натягиваются, словно струны на колки, вот-вот лопнут.

Руки ходили ходуном, но страха не было.

Некая весёлая бесшабашность переполняла его.

Всё удалось! Приказ выполнен! Ну ладно, ладно — выполняется.

Но выполняется же!

Минут двадцать, а то и все полчаса Степан простоял у двери в тамбур-кладовку, держа под прицелом экипаж и пленных.

Лишь потом до него дошло, что можно и присесть.

Он устроился у стенки, на ящике с патронами, и с облегчением откинулся к гудевшему борту. Хорошо в «Муромце» — отопление от моторов, не замёрзнешь…

Э-э! Тебе ещё, дураку, задремать не хватало! Разомлел, мать твою!

Шепча ругательства и зорко посматривая на захваченных в плен, Котов поднялся.

И в этот момент щёлкнула дверь, ведущая в тамбур.

Степан оцепенел в первую секунду, а после резко развернулся.

В дверях стоял мужчина средних лет с нашивками унтер-офицера. Простое, скуластое лицо его медленно вытягивалось, а рука тянулась за наганом.

Мысленно застонав — он совершенно забыл о хвостовом стрелке! — Котов выпалил первым, ранив унтера, и тот повалился, сползая по стенке.

В то же мгновение правую руку Степана словно раскалённым железом прижгли — старинный солдатский нож-бебут едва не пришпилил её к фанерной стенке.

Ординарец!

Котов, рыча от боли, выстрелил трижды вразброс, не целясь, лишь бы уложить этих гадов на пол.

Ухватился за рукоять ножа и выдернул его. Скользкими от крови пальцами взялся за маузер, пальнул в старую сволочь, да не попал.

Тут Авинов ушёл в кувырок, а когда вышел, его рука сжимала парабеллум.

Пуля зацепила Степану ухо, он дёрнулся и тем спасся от выстрела из маленького дамского браунинга, утаённого артофицером.

Дёргались лишь эти трое — пилота он вроде как шлёпнул и мотористу шкуру попортил изрядно.

Больше тратить патроны Котов не стал, у него появилась иная задумка.

Выскочив в тамбур, он ногой захлопнул дверь.

Подстреленный им унтер был ещё жив.

Степан «занял» у него наган непослушными пальцами правой руки — стрелять ею не получится, но это ничего, он и с левой способен огонь открыть по врагам рабочего класса!

Рядом с лесенкой наверх, в шкафу, висели парашютные ранцы РК-1. Шипя от боли и злобы, зажав маузер коленями, Котов с грехом пополам напялил на себя парашют, затянул крепления и, сунув пистолет с револьвером за пояс, полез наверх.

Наверху было холодно, набегавший поток воздуха пытался сдуть Степана, а далеко внизу лежала степь.

Выхватив наган, он быстро расстрелял все патроны, целясь в масляные баки — бензобак на ДИМе спрятан был в гондоле за пилотской кабиной.

Парочку Котов пробил-таки, повредил радиатор второго двигателя и фильтр правой группы моторов.

Масло забило струйкой… Это хорошо…

Сухой двигатель продержится недолго. Вот и чёрненький дымок показался…

Отбросив пустой револьвер, комсомолец достал маузер, пройдясь по самому крылу, — лоскутья ткани и щепки так и брызгали, с неслышным звоном лопались проволочные оттяжки.

Щёлк! Патроны кончились.

— Счастливого полёта! — прохрипел Котов и шагнул вниз.

Дёрнув за кольцо, Степан испытал мгновение острейшего ужаса — а вдруг ранец пуст?!

Но нет, хлопнул купол, застя небо, и падение сменилось плавным спуском.

Гигантский аэроплан, удаляясь, казался всё меньше и меньше.

Он заворачивал, слегка кренясь, а из пары моторов тянулись тёмно-сизые шлейфы, набиравшие черноты.

Правое крыло заметно задиралось — перебитые стойки и лопнувшие расчалки лишили его прочности.

— Ничего… — просипел Котов. — Ничего… Я до тебя ещё доберусь, сволочь белогвардейская!

Приземлился он как учили.

Собрав парашют, раздуваемый ветром, Степан, чертыхаясь, снял тесную шинель порученца.

Весь рукав пропитался кровью. Плохо. Очень плохо.

Нарезав полос парашютного шёлка, Котов, как сумел, перебинтовал руку.

Натолкал в обойму маузера патронов. Накинул на плечи шинель и побрёл по снежной целине.

Студёно было, но Степана грела классовая ненависть.

Он дойдёт, доползёт до Горловки и…

Стоп-стоп-стоп. Какая Горловка?

Авинова вызвали в Ростов! Стало быть, и ему туда.

Там Донком, там товарищи, они помогут…

Потеряв на секунду сознание, Котов упал на колени в снег.

Постоял так, тяжело дыша, утёр лицо, поднялся и зашагал дальше. Шатаясь, оступаясь, но шагал.

— Врёшь… — мычал он, придерживая раненую руку здоровой. — Не возьмёшь… Врёшь…

А снежная степь расстилалась во все пределы, холодная, заснеженная, безрадостная, пустынная…