Закон маузера

Глава 12 ВСЁ ДЛЯ ФРОНТА, ВСЁ ДЛЯ ПОБЕДЫ

Сообщение ОСВАГ:

РСФСР, Москва.

Ночью Троцкий спал очень плохо. Постоянно ворочался, то так ляжет, то этак, а сон не шёл.

В конце концов Лев Давидович сдался и резко сел, откинув одеяло. Оглянулся на жену — Наталья только колыхнулась сонно.

Наркомвоен натянул мягкие тапочки на войлочной подошве, встал, кряхтя да постанывая, прошлёпал в соседнюю комнату к глыбообразному комоду и запалил лампу.

Тусклый свет пошатнул тени, и гротескный силуэт чёрта лёг на стену, как картинка «волшебного фонаря».

Троцкий улыбнулся самодовольно.

Пусть борзописцы всех мастей соревнуются, сравнивая его то с бесом, то с самим Мефистофелем.

Ему это только на руку, ибо известность, как это ведомо любому политику, начинается после карикатуры в английском «Панче».

Наркомвоен приблизился к зеркалу.

В одном исподнем, он не впечатлял атлетическим сложением.

Малорослый, сухощавый, чернявый, но широкогрудый, с огромным лбом, на который падали густые вьющиеся волосы, чья шапка не имела формы.

Желтоватая кожа лица. Клювообразный нос над жидкими усиками с опущенными книзу концами. Выступающие вперёд губы, реденькая бородёнка — и глаза, горящие, острые, пронизывающие насквозь, чей сильный взгляд переполнен неугасимой злобой и неутолимой жаждой крови.

— Да-а… — прошептал Троцкий самодовольно. — Я такой…

Скоро он продрог, чего и добивался. Налив себе воды из графина, выцедил, морщась, целый стакан, дабы умягчить язву.

Хотя вовсе не боль лишила его сна… А что же?

Какая-то неясная мысль мелькнула и пропала. Расплывчатое воспоминание…

Да о чём же?!

Чувствуя, что подступает раздражение, Лев Давидович приказал себе успокоиться.

Как там писали в русских народных?.. Утро вечера мудренее?

Спать, спать…

Утром он встал на удивление бодрым.

И язва не терзала желудок, ныла только, но к этому Троцкий давно привык.

Жены уже не было — Наталья Ивановна вставала пораньше, чтобы «вести хозяйство», как она любила выражаться.

Лев Давидович оделся, не торопясь, и вышел в коридор.

Недавно ответственные работники получили квартиры в Кавалеровском корпусе, куда и переехали из Большого Кремлёвского дворца, отапливать который было сложно — дров не напасёшься.

Наркомвоена поселили на нижнем этаже.

Рядом прописались Цюрупа и Калинин, а наискосок от двери Троцких разместился Сталин со своей «Надэждой».

Кухонь в квартирах не было, все жильцы пользовались большой общей «кухней Троцкого».

Лев Давидович и сам недоумевал, откуда такое прозвание.

Возможно, оттого оно возникло, что кастрюлями распоряжалась Василиса Фёдоровна, кухарка Троцкого, которую чаще всего звали Васёной.

В светлом коридоре было довольно шумно — начинался новый рабочий день.

На лестничной площадке маячил чекист Борис, длинный парень из личной охраны Троцкого, женатый на Васёне.

Около чекиста крутился Яшка Джугашвили.

Наверное, опять выпрашивал маузер потрогать.

— Доброе утро, дядя Лёва! — прозвенел мальчишеский голос.

— Доброе, доброе… — пробурчал наркомвоен.

Кивнув, как мог любезнее, улыбавшейся Надежде Алиллуевой, Троцкий прошагал на кухню, где столкнулся с Натальей.

— Встал уже? — спросила она и обернулась к кухарке: — Васёна, Лев Давидович встал, подавай завтрак.

— Ясненько, ясненько, Наталья Ивановна, — откликнулась Васёна, — подаю уже…

На завтрак была гречневая каша.

Кухарка накладывала её в тарелки с орлами из царских сервизов.

Троцкий усмехнулся, припомнив ленинскую присказку: «Опомнитесь, батенька, мы уже не в Смольном…»

Это верно…

Лев Давидович нахмурился — юркой змейкой скользнула полуночная мыслишка…

Уловить её не удалось, супруга помешала.

— Лев, — сказала она, — я сейчас в Чудов[70] заскочу, за пайком, а ты скажи Боре, пусть из поезда колбаски принесёт и чаю. Хорошо?

— Да, да, — досадливо поморщился Троцкий.

И замер. Чудов монастырь… Капитан Авинов… Он вспомнил!

Так вот что его мучило…

Резко отодвинув тарелку, наркомвоен пробормотал что-то о срочной работе, подхватил кожаную шинель и выскочил в коридор.

Мимо прошествовал Сталин.

Зыркнул жёлтыми глазами, кивнул без охоты.

Зыркай-зыркай… Дозыркаешься ещё.

Стремительно шагая, Лев Давидович покинул «кремлёвскую коммуналку» и двинулся к Сенату.

Мимоходом кивнув красноармейцу, ворвался в свой кабинет, остановился, часто дыша.

Аккуратно прикрыв за собой дверь, он подошёл к столу.

Это где-то здесь…

Не может быть, чтобы это было ошибкой!

Усевшись в своё любимое кресло, Троцкий принялся шарить в ящиках и сразу же нашёл то, что искал.

— Оно! — выдохнул наркомвоен. — Оно самое!

Исписанный с обеих сторон лист бумаги, который он держал в руках, затрясся. Лев Давидович бережно положил его на стол и вчитался.

Троцкий оторвался от занимательного чтения и улыбнулся блаженно. Господи, как же он мог забыть такое!

Это же самый первый лист из той папки, которую унёс белогвардейский шпион!

Как только Володичева покрыла его своим разборчивым почерком, он отобрал лист — и забыл о нём!

Да-да-да…

Вот же — ни номера страницы, ни печати. Все листы в той папочке были пронумерованы, Кроме этого.

Просто потому, что не лежал он в папочке, а валялся здесь, в его столе!

— Как хорошо… — вздохнул Лев Давидович.

А то распереживался! Ах, ах, всё утащили: и чертежи танка, и схемы какие-то… Толку от тех схем!

Продать англичанам чертежи — разовая сделка, а вот предоставить им концессию на те же якутские алмазы…

Это уже долговременное сотрудничество. Что там у нас ещё в загашнике?

Золото! Золото — это хорошо…

Нефть! Ещё лучше! У американцев и своя есть, а вот англичане ухватятся сразу, помани только! Поманим…

Богатейшие-то они богатейшие, но далековато. Хотя…

Прошёл же Северным морским коридором Норденшёльд! И Колчак с Вилькицким проходил. Так что…

Улыбаясь, Троцкий отложил драгоценный листок.

Как счастливо всё разрешилось!

Бог или дьявол надоумил его отложить эту бумажку, не важно. Важно, что это произошло, и вот он — козырь!

Лев Давидович откинулся на спинку и предался мечтам.

Он нисколько не сомневался, что концессии… лет этак на тридцать станут для британцев весьма лакомым кусочком, а это моментально изменит статус Советской России.

Пока что англичане просто-напросто наказывают белых за вольности, вроде захвата Проливов. У Лондона свои приоритеты. Желают небось низвести бывшую Российскую империю до положения африканских колоний.

Разделить её и властвовать, лицемерно воздыхая о бремени белого человека. Пускай!

Пока наши хотения совпадают, пусть дробят страну.

Вот задавим беляков окончательно, устроим из России плацдарм, раздуем мировой пожар!

Победа пролетарской революции во всём мире обеспечена. Грядёт основание Мировой Советской Социалистической Республики!

— Ура, — коротко обронил Троцкий.

Российская Федерация, Ростов-на-Дону.

Проснулся Авинов рано, как всякий военный человек, но, пожалуй, впервые за долгие дни и месяцы выспался как следует.

Хоть и сна того было часов шесть от силы, но Кирилла ничто не тревожило, ничто не мешало задремать.

Да и с утра его не преследовало обычное беспокойство.

Конечно, положение на фронтах внушало серьёзные опасения, но сейчас прямая и явная угроза со стороны Совдепии и Антанты вызывала в Авинове не тревогу и страх, а злость.

«Спелись, гады! Ничего, вы у нас еще попоёте…» — вот в таком вот духе.

— Ваше высокоблагородие! — просунулся в дверь Исаев, впуская запах снега и крепкого табака. — Дык я… это… Бритовку-то навострил.

— Давай, Кузьмич. Хватит мне щетиниться!

— А то!

Прекрасная золингеновская бритва, «занятая» Исаевым ещё в пятнадцатом у немецкого офицера, схлопотавшего пулю от чалдона, смахивала щетину будто пёрышком. Раз — и нету.

Поправив чуток лезвие на ремне, Кузьмич довёл лицо подполковника, вверенного его стараниям, до немыслимого совершенства.

Оросив полотенце кипяточком, Кирилл малость остудил его и приложил к щекам, ощущая маленькое блаженство.

— Ух, хорошо!

Облачившись и мимоходом полюбовавшись на новенькие погоны, Авинов бодро зашагал в офицерскую столовую.

С завтраком флегматично расправлялся поручик Вирен, пребывая в гордом одиночестве.

Завидев начальство, поручик вскочил и был усажен обратно мановением руки.

— Сидите-сидите… Приём пищи не терпит суеты и чинопочитания.

На завтрак была перловая каша с тушёнкой и компот. Без изысков, но питательно.

Третьим в столовую прибыл генерал-майор Фёдоров.

Владимир Григорьевич ещё с порога вытянул обе руки, усаживая обратно подхватившихся офицеров.

С поклоном приняв свой завтрак от тут же расцветшей поварихи, Дарьи Семёновны, Фёдоров пристроился к подполковнику.

— Кирилл Антонович, — сказал он порывисто, — когда мы можем с вами поговорить?

— Насчёт ружья-пулемёта?[71]

— Так точно!

— Да хоть сейчас!

— Отлично! — воскликнул генерал-майор, решительно отодвигая тарелку.

— Нет-нет, Владимир Григорьевич! — всполошился Авинов. — Вы ешьте, ешьте. Что о нас Дарья Семёновна подумает?

— М-да… Пожалуй, — согласился Фёдоров, покосившись в сторону поварихи, весьма ревниво относившейся к своей стряпне.

Быстро подъев полтарелки, он заговорил;

— Я весьма благодарен Корнилову за то, что он с пониманием отнёсся к моему ружью-пулемёту. В самом деле, винтовка Мосина всем хороша — и дальнобойностью, и пробивной силой. Вот только современная война в таком оружии не нуждается. Сами понимаете, мало кто из нижних чинов обладает исключительной меткостью. Да и зачем? С поражением живой силы противника на дальней дистанции неплохо справляются пулемёты. Солдату же приходится отбивать атаки и контратаки врага, находясь совсем рядом с ним, и здесь трёхлинейка теряет все свои преимущества. Зато проявляются все недостатки. «Мосинка» тяжела, длинна, да и пять патронов в обойме — этого слишком мало. Я потому и создал своё ружьё-пулемёт, дабы лишить русское оружие этих изъянов. Моя автоматическая винтовка короче, легче, у неё обойма на двадцать пять патронов, которые можно выпускать очередями. А это очень важно, особенно для новобранца. Поразить неприятеля одной пулей — всякий ли на это способен? Вот ваш ординарец — стрелок Божьей милостью, а основная масса какова? Но любой солдат, даже тот, кто впервые взял в руки оружие, покончит с врагом, выпустив по нему короткую очередь. За автоматическим оружием — будущее! Вы представляете, что будет, если белогвардейцы пойдут в бой, поголовно вооружённые ружьями-пулемётами?! Кто устоит перед их натиском? Да никто! Плотность огня будет такова, что никто головы не поднимет! При царе-императоре моими винтовками вооружили одну лишь роту 189-го Измаильского стрелкового полка. Нынче на Сестрорецком оружейном заводе разместили заказ на двадцать пять тысяч ружей-пулемётов. Вы не представляете, насколько это меня радует! Правда, во всём этом деле есть одна существенная проблема…

— Патроны?

— Именно, господин полковник, именно! Обычный трёхлинейный патрон[72] слишком мощный для автоматики, он утяжеляет всю конструкцию, сводя на нет её достоинства. Ведь отдача-то сильная, и приходится все детали изготавливать более прочными. Поэтому ещё пять лет назад я разработал патрон меньшей силы, на две с половиной линии,[73] каковые применяются в японских «Арисаках». Сейчас это тем более важно для нас, что на складах этих самых «Арисак» полным-полно, и патронов к ним в достатке. А Петроградский патронный завод наладил производство сих боеприпасов — по триста тысяч штук в месяц. Причём при тех же расходах обычных трёхлинейных вышло бы двести тысяч. Выгодно? Ещё бы! И это притом, что солдат берёт с собой максимум сто двадцать трёхлинейных патронов. На тот же вес придётся сто шестьдесят припасов к «Арисакам» и ружьям-пулемётам, Опять выгода!

— Владимир Григорьевич, — решился Авинов вставить слово, — я знаком с этими выкладками. И полностью разделяю ваше мнение, тем более что испробовал ваше ружьё-пулемёт в деле. Но ведь вы не об этом хотели поговорить?

Фёдоров энергично кивнул.

— Я хотел поговорить о… не скажу — о чертежах из известной папки, но о набросках пистолета-пулемёта. Им вплотную занимается Фёдор Васильевич, и мы уже по привычке называем новое оружие ППТ — пистолет-пулемёт Токарева.[74] Вопрос вот в чём… Согласно секретным документам, с которыми я был ознакомлен, ППТ рекомендован под трёхлинейный патрон от маузера…

Кирилл кивнул:

— Да, Владимир Григорьевич, это так. Пистолетный патрон для ППТ — наилучший вариант. Хотя тут главное в ином… Знаете, будь сейчас мирное время, мы могли бы маневрировать, рассматривать варианты… Но идёт война, и времени нет вовсе. А трёхлинейный патрон… Ну вы же сами оружейник, знаете небось, сколько выходит бракованных стволов для трёхлинеек. А для ППТ их вполне можно использовать! И выпускать ППТ можно будет на том же самом оборудовании. Больше того, точной механической обработки потребует только ствол, затвору нужны усилия токаря и фрезеровщика, но не особые, а все остальные части и вовсе штамповка! Понимаете? Именно в этом вся суть — ППТ можно будет собирать буквально на коленке, в любой худо-бедно оборудованной мастерской! Короткий приклад, короткий ствол с дырчатым кожухом, дисковый магазин на семьдесят патронов — ни одна армия мира не обладает таким оружием!

— Да я понимаю… — промямлил Фёдоров.

Авинов подался вперёд и сказал негромко:

— Владимир Григорьевич! Не беспокойтесь, ППТ ни в коей мере не замена вашему ружью-пулемёту.

Генерал-оружейник заметно взбодрился.

— Ну раз так, то извольте пройти в мастерскую!

В оружейной мастерской пахло смазкой и горячим металлом. Дегтярёв с Токаревым вежливо ругались, споря о том, какой магазин лучше — секторный или дисковый.

Секторный был всем хорош, да в диск можно было набить вдвое больше патронов. Вот и думай…

— Здравия желаем! — дуэтом сказали оба оружейника, встречая генерал-майора с подполковником.

— И вам не хворать, — улыбнулся Кирилл, стараясь не слишком затягивать гайки дисциплины.

Всё ж таки перед ним не солдаты, а мастеровые. Мастера — так вернее будет.

— Фёдор Васильевич, — велел генерал-майор, — покажите образец.

— Да не готово же ничего, — смутился Токарев, — всё вчерне…

— Показывайте-показывайте!

Воздыхая, оружейник взял с дальнего верстака и подал Авинову свеженький ППТ. Кирилл взвесил оружие в руках.

— Лёгкий!

— Это потому, что пустой! А как набьёшь все патроны, сразу потяжелеет.

— Ничего, — усмехнулся Авинов, — это тяжесть временная. Выпустишь всё очередями, сразу полегчает!

Приклад, выструганный из берёзы, пах свежим деревом. Толстый диск внушал почтение.

— Испытывали?

— Работает, — кивнул Дегтярёв. — Молотит как полагается. Бьёт прицельно на сто саженей.

— А больше нам и не надо… Так, господа… Я хотел убедиться, что те наброски из папки, памятной и мне, и вам, способны воплотиться в железо, и вот оно. — Кирилл погладил воронёный кожух ствола. — Теперь ваша задача — наладить выпуск ППТ. Сколько сможете в месяц наделать? А за день?

Фёдоров задумался.

— Если будет паровой пресс и штампы, то десятка по три ППТ в день выпускать можно будет. Под тысячу в месяц. А вот если на Мотовилихинском оружейном заводе производство освоить… Тогда больше получится.

— Осваивайте, Владимир Григорьевич, — сказал Кирилл с прочувствованностью. — Продолжайте в том же духе!

Покинув оружейников, Авинов переместился в радиолабораторию к Бонч-Бруевичу, где в буквальном смысле стоял дым коромыслом — от папирос, от паяльников…

От самих инженеров тоже, чудилось, дым шёл.

Встрёпанные, взъерошенные, они творили «радиотелефонную станцию с радиусом действия 2000 вёрст».

Сам Михаил Александрович колдовал над лампой с четырёхкамерным анодом с водяным охлаждением мощностью в 12 киловатт.

Татаринов, преподаватель физики из Нижегородского университета, мудрствовал насчёт «индуктивного мостика».

Инженер Вологдин с помощником корпели над трёхфазным ртутным выпрямителем.

Зворыкин обдумывал свой кинескоп.

Все были очень заняты.

Инженер Шухов, так же как и Авинов, был в радиолаборатории «чужим».

Он подходил то к одному, то к другому, но от него отмахивались или вовсе не замечали.

Отчаявшись поделиться своей радостью с теми, кого он считал почти коллегами, Шухов вцепился в Кирилла.

— Представляете, господин подполковник, — тараторил он оживлённо, — Корнилов подписал-таки моё прошение!

— И что? — вежливо поинтересовался Авинов, делая осторожные попытки вырваться. Безуспешно — инженер держал его крепко.

— Как что?! Как только мы займём Харьков, там сразу начнётся строительство радиовышки по моему проекту! Триста пятьдесят метров высоты! Тут главное — стальной прокат, две тысячи двести тонн проката. И я выбил их!

— Триста пятьдесят? Постойте… Так это что же, ваша башня поднимется выше Эйфелевой?[75]

— Да! — воскликнул Шухов, сияя. — И при этом башня Эйфеля весит чуть ли не в четыре раза больше моей!

— Здорово! — искренне восхитился Кирилл.

— Ещё как! Тут всё дело в несущей сетчатой оболочке…

И Авинов узнал много интересного о гиперболоидных конструкциях, о выпуклых оболочках двоякой кривизны и о прочих занимательных вещах.

Спасибо Исаеву — верный ординарец вырвал подполковника из цепких лап прогресса.

— Ваше высокоблагородие, — доложил он, — вас в Новороссийск вызывають. Насчёт «танек».

— Танков, может?

— Может, и так…

Кузьмич замялся.

— Да договаривай, договаривай…

— Тут такое дело, ваш-сок-родь… Котов наш недобитый снова нарисовался.

— Здесь, в Ростове?

— Ну да… Сам Ряснянский приходил, своих проверял. Я так понял, што Стёпа у подпольщиков обретается…

— Боишься, что Котов меня опять умыкнёт, как горец невесту?

— А от хрена с морквой! — сердито сказал Исаев. — Второго раза не будеть!

— Тогда собирайся, поедем к морю.

Через час, в сопровождении весьма воинственно настроенных текинцев, Кирилл отбыл в Новороссийск.

Завод «Судосталь» прописался в Новороссийске в гибельном 1917-м, когда судостроительное производство общества «Бенкер и компания» было эвакуировано в Черноморскую губернию.

Полноразмерного танкостроения на «Судостали» не велось.

В основном тут делали бронетрактора. То есть брали гусеничные тракторы, поставленные союзниками — «Буллок-Ломбард», «Висконсин», «Аллис-Чалмерс», «Холт», «Рустон», «Клейтон», — и занимались их «обладкой».

Обшивали гусеничные машины бронёй, ставили пулемётные башенки и пушки, а платформы усиливали продольными и поперечными накладками.

Начальник заводоуправления генерал фон Штейн вместе с инженером поручиком Комаром половину времени тратили на «классовую борьбу» — рабочие завода, сагитированные большевиками, частенько устраивали стачки, а саботаж и вовсе был обычным делом.

Наладить нормальную работу помогли… белые генералы.

Когда Каппель захватил золотой запас Российской империи, у Корнилова в руках оказался мощнейший рычаг влияния.

Месяца не прошло, как рубль укрепился, цены упали, а зарплаты повысились.

Рабочий день по закону сократился до девяти часов с одним выходным в неделю и 12-дневным ежегодным отпуском.

И чего бастовать?

А губернское жандармское управление в кратчайший срок переловило всех агитаторов. Посадили их на старую баржу, вывели в море, где поглубже, да и затопили. Только бульки пошли.

Черноморский военный губернатор даже пообещал рабочим с семьями выстроить посёлок из двухэтажных домов, как то делали для своих нефтяников Нобели на «Вилла Петролиа» под Баку. Война войной, а жизнь жизнью.

И чего б тогда не работать?..

…В цеху было шумно и пыльно, но не слишком холодно.

Гудело пламя в печах-вагранках, а в самом тёмном углу разливали сталь, разбрасывая искры и огненные отсветы на стены.

Выли моторы, грохотал и шипел паровой пресс, оглушали стуком пневматические молотки, клепавшие броневые плиты, вспыхивала сварка. Работа кипела.

Авинов сразу узнал «свои» Т-12, хотя ничего, кроме сварных каркасов, танки собой пока не представляли.

Но эти наклоны и большие катки по борту… Они самые!

Поручик Комар возник перед Кириллом, как джинн из сказки.

— Здравия желаю, господин подполковник!

Кирилл козырнул.

— Здравствуйте, господин поручик. Сколько танков в работе?

— Пока три, господин подполковник.

Оглянувшись, инженер подозвал пожилого рабочего в синей засмальцованной робе.

— Это Михаил Семёнович, — представил его Комар, — занимается бронированием.

— Кирилл Антонович, — сказал Авинов, протягивая руку мастеровому.

Тот осторожно пожал её, уважительно, но с достоинством.

— Какие трудности, Михаил Семёнович? Помехи?

Рабочий подумал.

— Трудностей две, — сказал он неторопливо. — Карусельный станок американский мы ещё осенью получили. Установили буквально на днях, а нынче пробуем. Погоны под башни делать начнём только после Рождества, ежели по новому стилю. Ну каркас сготовить да броню наклепать — это несложно. Двигатель держит, зараза. Раньше весны не справимся. Нет, ежели кое-как слепить, то… Да не, срамиться неохота.

— А вы без спешки, Михаил Семёнович. Конечно, танки нам нужны уже сейчас, но добротные.

— Вот и я о том же. Пойдёмте, ваше высокоблагородие, башни покажу.

Мастеровой провёл Кирилла куда-то за ряд станков, к свету поближе, лившемуся из-за запылённых стёкол.

На уложенных брусьях покоились две цилиндрические башни, склёпанные из двухдюймовой катаной стали, с пустым «окном» на том месте, где встанет орудие (одни цапфенные приливы для люльки видны), с зияниями люков, с уже нахлобученным вентиляционным колпаком.

— Вот где ещё одна зараза! — похлопал Михаил Семёнович по командирской башенке с пятью смотровыми щелями. — Изнутри-то мы их прикроем стальными щитками, а защитные стёкла из чего делать? А перископ? У немаков-то «Карл Цейс» имеется, а у нас «дупель-пусто».

— Понятно, Михаил Семёнович, — кивнул Авинов, — будем думать.

В Ростов Кирилл вернулся лишь на следующий день, уже под вечер.

Устав не физически, а скорее морально, Авинов попарился в баньке, сгоняя утомление, да так в том преуспел, что его сомнение взяло: а заснёт ли он?

Дабы пригасить бодрость духа, подполковник решил прогуляться по вечерним улицам.

Естественно, Исаев с Саидом этому воспротивились, но Авинов надавил на них авторитетом.

Когда он вышел (с парабеллумом за поясом), начало темнеть.

Было холодно, но мороз не щипал щёк.

Кирилл шагал неторопливо, стараясь не оглядываться, — Кузьмич наверняка организовал охрану ненаглядного подполковника, и сейчас ему спину прикрывали как минимум трое-четверо.

Авинов улыбнулся. Ценные кадры!

Впереди кто-то брёл, наверное, тоже дышал воздухом.

И прохожий явно был молод — походка, хоть и расслабленная, но твёрдая, пружинистая даже.

Когда идущий впереди попал под свет уличного фонаря и оглянулся, Кирилл оказался в тени.

Он сразу узнал прохожего — по характерному родимому пятну, похожему на сердечко.

— Котов! Стоять.

Степан замер, напрягшись. В это мгновение он мог кинуться бежать, петляя, или выхватить револьвер.

— Ты у меня на мушке, и не только у меня, — спокойно проговорил Авинов, вынимая пистолет и накручивая глушитель. — Убивать тебя я не собираюсь, мне нужно с тобой поговорить. Обернись.

Котов медленно развернулся.

— Оружие есть?

— Есть, — не стал скрывать комсомолец.

— Ладно, оставь себе. Только не дёргайся, а то пристрелю ненароком.

— А чего это такое? — кивнул Степан на оружие, на него нацеленное.

— Пистолет с глушителем. Тихий хлопок — и ты труп. Поздно же, зачем людей будить зря?

Котов хмыкнул.

— Что ты хотел услышать, сволочь белогвардейская?

— А что ты мне можешь сказать нового, сволочь красноармейская? Про задание Троцкого? Так мне о нём известно. Могу даже поспорить, что нынче ты водишься с Егором Мурлычёвым из Донкома. Не отвечай, мне эти подробности не интересны.

— А что же тебе интересно? — процедил Степан.

Авинов усмехнулся.

— Мне интересно, отчего ты такой лопух. Комиссары дурят тебя, как хотят, а ты, словно глупый щенок, хвостом вертишь. Дадут тебе пинка, ты поскулишь немного — и обратно ноги хозяйские лизать.

У Котова желваки заиграли.

— Это всё, что ты хотел мне сказать?

— Нет, — спокойно ответил Кирилл. — Я не стану тебя переубеждать да перевоспитывать. Если ты не дурак, то сам поймёшь, за кем правда. Я о другом хотел тебе рассказать. Сейчас я выдам тебе одну тайну, которую тебе наверняка не раскрыл Лев Давидович. Знаешь, почему я так ему занадобился? Год назад, да больше, было мне… видение, что ли. Я узнал будущее лет на тридцать вперёд.

— И как там, при коммунизме? — развеселился Котов.

— Хреново. Ты зря смеёшься, всё, что мне было предсказано на семнадцатый год, — сбылось. А вот потом начались изменения. Ведь, зная, что случится, я мог сделать так, чтобы этого не произошло. Спас одного человека, помог другому, примирил Корнилова с Алексеевым — и пошло-поехало. Сейчас-то нас трудно победить, а если бы не то… видение, всё было бы иначе… В двадцатом красные победили бы. В тридцатом затеяли бы коллективизацию сельского хозяйства — то есть кулаков пересажали бы, отобрав скотину и дома, и у середняков поотбирали бы всё и согнали бы их вместе с беднотой в колхозы. Чтобы пахали, как крепостные. В тридцать седьмом всех верных ленинцев расстреляли бы, как врагов народа, или загнали бы в лагеря — лес валить, каналы копать, руду добывать… А потом бы началась самая страшная война…

— С кем? — не выдержал Котов.

— С немцами. На фронтах той войны сгинуло бы больше двадцати миллионов наших… Ведь Красная армия воевать не умела и не умеет, всё числом берёт.

— Врёшь ты всё!

— Нет, Стёпа, не вру. А рассказать, что стало бы с тобой?

— Со мной?

— С тобой, с тобой… Стал бы ты чекистом. Или краскомом — уже не помню. Да это и неважно. Добился бы ты больших чинов, выслужился бы, квартиру бы тебе дали в Москве — отдельную, как полагается. Женился бы ты, детей бы завёл… А в тридцать седьмом тебя бы арестовали как троцкиста. Не отвертишься ведь, служил под началом Льва Давидовича? Служил. Ну вот. Ленин умер бы в двадцать четвёртом. Ещё пара лет — и Троцкого сняли бы, да и выслали бы из страны. А троцкистов стали бы судить. Ну, как судить… Стали бы их сапогами бить, пальцы дверью ломать, раскалённый шкворень в задницу заталкивать, спать не давать по неделе, чтобы человек с ума сходил… Настрочили бы троцкисты чистосердечные признания — и к стенке их. Тебя тоже отволокли бы в подвалы Лубянки и там кончили. А супругу отправили бы в особый лагерь для жён врагов народа, где она и загнулась бы от непосильных трудов. Детишки твои попали бы в детский дом — так вы сиротские приюты называть стали бы — и всю жизнь прожили бы как с клеймом. Ведь их отец — враг народа. Значит, ни в университет им не поступить, ни на работу хорошую устроиться — вся жизнь под откос. Вот такая судьба ждала бы тебя, Стёпа. А что теперь с тобой станется, я не знаю. Жизнь-то изменилась. Никто об этом не знает, кроме меня. А теперь и тебя. Что ты поймёшь, а чего никогда не примешь, не ведаю. Уж, что ты выберешь, кем станешь, это только от тебя одного зависит. Никто в мире не знает своей судьбы, а вот тебе она известна. Стало быть, ты волен её изменить. Зачем я тебе всё это рассказал? Это же тайна, и я не должен был её выдавать! А я вот выдал. Просто… Понимаешь, я хочу дать тебе шанс. Шанс стать другим. Стать самим собой. Используешь ли ты такой шанс, это ты уж сам решай. Белой гвардии ты навредил не слишком, разве что «Ильюшка» из-за тебя разбился да несколько раненых нынче в госпиталях маются. Знаешь… Я сейчас подумал… Может, я потому так с тобой откровенен, что собственные грехи замаливаю? Я ведь многих ваших положил. И Юрковского. И Свердлова — да, это я расстрелял «Кожаного» по приказу Ленина.

— Врёшь!

— А ты спроси у Владимира Ильича, — усмехнулся Кирилл. — Зачем мне врать? Ты не думай, я не горжусь убийствами. Чем тут гордиться? Просто, что было, то было. Вот и подумалось мне: вдруг да хоть одного балбеса спасу? Тебя, то есть. Вдруг да расклинит ему мозги, думать начнёт, а не кремлёвских вралей слушать. «Жизнь даётся лишь дважды…» Не знаю, где я такую строчку вычитал, но к тебе она подходит. Мама родила тебя однажды, а сегодня я мог тебя пристрелить, но решил оставить тебе жизнь. Всё, Стёпка. Иди и не греши.

Котов отступил растерянно, косясь на парабеллум в руке Авинова, развернулся и пошёл, временами оглядываясь.

Кирилл отшагнул к забору и опустил пистолет.

— Ваш-сок-родь, — прозвучал голос из темноты. — Зря вы его отпустили.

— Может быть, Кузьмич, — вздохнул Кирилл. — Может быть…

А может, и нет.

За воротами особняка, занятого многочисленными подразделениями Особой Службы, царила атмосфера деловитая и сосредоточенная, как в любом военном гарнизоне.

Часовые бдели на постах, скрипели снегом, прохаживаясь по аллеям парка. Текинцы галдели на своём наречии, собравшись в одном из гаражей, — наверное, грелись около печки, сработанной из железной бочки.

Половина окон в большом доме, во флигеле и в пристройках ещё светилась, за другими стыла темнота — ночь останавливала порывы даже инженерной братии.

Обметя снег с бурок, Авинов вошёл в длинный коридор.

Отворил дверь своих тесных «апартаментов», переступил порог…

Нет, он знал, что истопник Артур Тигранович человек весьма обстоятельный и не допустит холода в комнатах. Не то, не то…

Вовсе не тёплый дух, исходивший от круглого бока голландской печи, поразил его. Запах духов «Коти»!

С громко бьющимся сердцем Кирилл нащупал за спиною ручку и аккуратно прикрыл дверь. Сделал шаг, другой.

Он сразу ощутил движение, направленное из спальни.

Авинов резко развернулся, покачнувшись не то от самого движения, не то от потрясения, — к нему, улыбаясь, выходила Даша. Его Даша.

Она была в шёлковом турецком халате и босая.

Пол холодил, и девушка ступала на цыпочках.

— Дашечка…

— Привет… Не ждал?

Кирилл медленно помотал головой, жадно вглядываясь в её лицо, словно пытаясь узнать ту Дашу, которую оставил на берегу Босфора минувшим летом.

Волосы у жёнушки отросли, касаясь нежных плеч, и вся она была немножечко другая, незнакомая, близкая и далёкая одновременно.

Авинов сделал ещё полшага, и девушка бросилась к нему, обняла за шею, прижалась — и заплакала.

— Ну ты чего? Чего ты? — всполошился Кирилл.

— Ты мне совсем не рад…

— Да ты что, Дашечка?!

Авинова резануло жалостью, и тут же все его надуманные боязни истаяли. Он крепко сжал девушку обеими руками, гладя её волосы, целуя заплаканное лицо, шепча:

— Я люблю тебя, поняла? Мою родненькую, мою красивенькую, мою самую-самую любименькую!

— И я тебя люблю! — всхлипнула Дарья…

…Никто из нижних чинов, даже опытные солдаты не сумели бы раздеться с тою быстротою, какую развил Кирилл.

А Даше всего-то и было нужно — поясок развязать да скинуть халат на пол. Что она и сделала.

Авинов подхватил девушку на руки, уволок в спальню, тиская упругое, налитое, горячее, шелковистое тело, и не успокоился, пока не исцеловал его от ушек до коленок.

Гораздо позже, когда затихли стоны и унялось бурное дыхание, Кирилл лежал рядом со своею женщиной, обнимая её и прижимая к себе. Не желая отдаляться от Даши даже на вот столечко.

— Растерялся я, понимаешь? Скучал-скучал, мечтал-мечтал, а когда желание вдруг сбылось, стою и глазами хлопаю…

— Прости меня… — забормотала девушка. — Я подумала тогда дурное…

— Глупенькая…

Авинов вздохнул. Он вспомнил Надю.

Сейчас Кирилл испытывал и сожаление о содеянном, и раскаяние, но тогда…

Тогда всё было иначе. Он не мог отказать Наде — и не хотел отказываться.

Но Даше об этом знать необязательно.

Не нужно обижать Дашеньку… Она хорошая.

С этой мыслью Авинов и заснул. Счастливый.