За гранью долга

Глава 24 Суор Заяц

— Заяц, не спи! — голос отца донёсся откуда-то издалека. И прозвучал как-то странно, словно со дна колодца. Суор даже представил себе этот колодец — узкую трубу, выложенную поросшими чёрным мхом голышами, на самом дне которой должно темнеть чёрное зеркало воды. Лёгкое поскрипывание ворота — и откуда-то сверху на зеркало медленно упадёт тяжёлая капля воды. Миг — и поверхность воды преобразится: волны, рванувшиеся в разные стороны, с лёгким шелестом столкнутся со стенами и…

— Зая-я-яц!!!

Чёрная бездна, в которой на мгновение появилось отражение его лица, подёрнулась странной рябью, потом откуда-то сбоку и сзади раздался жуткий хруст, и колодец исчез. А там, где только что разбегались круги от капель, падающих со дна поднятого кем-то ведра, возникла несущаяся в лицо земля…

…— Больно… — почувствовав острую боль в правой руке, выдохнул Суор. И заставил себя открыть глаза.

— Ещё бы… — прошипел склонившийся над ним отец. И выругался. А потом, мрачно посмотрев на стоящего рядом с ним брата, вдруг отвесил сыну тяжеленную оплеуху.

— За что?

— И ты ещё спрашиваешь? — ошарашенно поинтересовался Кейр Комель. Потом ощупав голову сына, криво усмехнулся: — Голова цела. Соображать должен…

С трудом повернув голову влево, мальчишка почувствовал, что ему не хватает воздуха: рядом со стоптанным сапогом отца валялся аккуратный берёзовый чурбачок. За ним — ещё два. А чуть ближе к дороге громоздилась целая гора дров, которая буквально недавно находилась на телеге! На той, управлять которой доверили ЕМУ!

— Я сейчас всё загружу обратно… — выдохнул Заяц.

— Ты? Сейчас? — Комель нахмурился, склонился над лицом Суора и, оттянув ему нижние веки, встревоженно заглянул в глаза: — Чем? Куда?

— Руками… Обратно в телегу… — попытавшись вскочить на ноги, Заяц опёрся правой рукой о землю и взвыл…

— У тебя рука сломана! — нервно расхохотался дядя Кугс. — А телегу сначала надо починить: она слетела с дороги и лишилась правого заднего колеса… Так что нам придётся её не только загружать, но и чинить. Не тебе, а нам. И дрова загружать придётся тоже нам. Но не «сейчас», а когда вытащим телегу обратно на дорогу и посадим колесо на ось. Тебе отец говорил, что спать нельзя? Говорил?!

— Да, говорил, дядя Кугс… — откинувшись на спину и прижав к груди горящую огнём конечность, сокрушённо вздохнул Суор…

…— Вот тебе и «сейчас»… — обессиленно рухнув на землю рядом с телегой и похлопав ладонью рядом с собой, пробормотал отец. — Садись, брат, передохнём… Нет, ну надо же было ему не просто съехать с дороги, а влететь именно в эту яму? Что, ничего менее глубокого тут не нашлось?

Заяц виновато посмотрел на свои ноги, поёжился и зачем-то пошевелил пальцами. Стопы тут же закололо острыми иголочками…

— Видимо, нет… — угрюмо буркнул Кугс. — Кстати, если бы не твой «уже совсем взрослый» сын, мы бы уже давно были в Запруде. И, получив свои деньги, спокойно спали бы на сеновале…

Представив себе сеновал над крепостной конюшней, тарелку с наваристой солдатской кашей и добродушное «кушай, пострелёнок» поварихи Магды, Суор с трудом удержал наворачивающиеся на глаза слёзы. Потом наклонился, подобрал с земли очередной чурбачок и медленно побрёл к дороге.

— Тяжёлая, сожри её тля… Еле вытянули… Сейчас передохну, поставим колесо на место и начнём грузить дрова… — утерев со лба пот, сказал отец. — Кстати, Заяц, как там твоя рука? Болит?

— Почти нет… — стараясь не смотреть на свои порядком опухшие и то и дело простреливающие болью пальцы, соврал мальчишка.

— Приедем в крепость — покажешь руку лекарю. Эти чурбачки, к которым я её примотал, конечно, не дают костям двигаться, но если они срастутся неправильно… — Комель вдруг прервался на полуслове и, вскочив на ноги, принялся за работу.

Суор грустно усмехнулся — то, что будет, если рука срастётся не так, он знал не хуже отца. Говорили, что их деревенский калека Бёртон по прозвищу Кривой, тощий, еле переставляющий ноги мужчина с измождённым и вечно голодным взглядом, некогда был писаным красавцем. И собирался жениться на дочери самого деревенского старосты! А ещё ему прочили место егеря в имении графов Шорров с окладом чуть ли не в две серебрушки в месяц… Увы, все надежды самого завидного жениха деревни рухнули в одночасье — однажды ранней весной он вернулся с охоты на носилках. С перебитыми ногами и разорванной грудью. Надсадно кашляющий и мечущийся в лихорадке.

Деревенская травница Марфена сделала всё, что могла — Бёртон выжил. И через год с небольшим снова научился ходить. Однако превратился в жалкого и никому ненужного калеку, живущего на то, что успевал заработать за лето пастухом…

— А он что, станет меня смотреть? — запретив себе думать о своём будущем, воскликнул Заяц.

— Будет… — кивнул отец и вцепился в валяющееся рядом с телегой колесо. Увы, особенной уверенности в его голосе Суор не услышал…

…Последний чурбак занял своё место часа за три до рассвета. И обе телеги наконец сдвинулись с места и медленно поползли вниз по ущелью.

В этот раз обеими правили мужчины — дядя Кугс, пробормотав что-то вроде «мал он ещё, чтобы править лошадьми», забрался в первую и, вцепившись в поводья, от души хлестнул дрожащую от холода Гриву…

Несмотря на то что фраза звучала достаточно обидно, Зайцу было не до неё — свернувшись калачиком под обоими кусками овчины, он никак не мог согреться. И слышал исключительно перестук собственных зубов.

Рука отца, опустившаяся на его затылок и слегка потрепавшая его по волосам, оказалась такой же ледяной, как и ветер, задувающий под овчину. И вместо успокоения принесла новую вспышку боли — попытавшись сжаться в комок, Суор неловко пошевелил сломанной рукой и чуть не прокусил себе губу от новой волны огня, прокатившейся от кончиков пальцев и до самого плеча.

— Терпи, сын… — невесть как почувствовав его состояние, еле слышно прошептал отец. — Через час доберёмся до Запруды, покажем тебя лекарю, и всё будет хорошо…

«Это вряд ли… — мрачно подумал мальчишка. — Лекарь наверняка давно спит. Встанет он не раньше восхода солнца и займётся своими делами… Что ему какой-то мальчишка с Волчьего подворья? У него там граф Шорр, челядь, воины, в конце концов… Хотя… воины не падают с телег и не ломают руки! Их ранят только во время войны… Или во время учебных поединков… А какие поединки по ночам? Значит…»

— Комель! Ты слышал? — в громком шёпоте дяди Кугса, разорвавшем тишину ущелья, Зайцу вдруг послышался страх.

— Что именно? — встревоженно поинтересовался отец.

— Лязг железа, Комель! Ну, что-то вроде удара меча по щиту… Что смеёшься? Я слышал! Точно!!!

— Тренировочный выход, брат… — усмехнулся отец. — Сотник Лоут лютует. Я в прошлом году наткнулся на них у ущелья Ледяного Водопада. Помнишь скалу над развилкой?

— Ну?

— Так вот под ней четверо чёрно-жёлтых бились против двадцати шорровских солдат… — в голосе отца Зайцу почудилось непонятное ощущение гордости. — Почти час… И устояли…

— Час? — не поверил дядя. — Да там тебе от поворота и до поворота ехать от силы минут пятнадцать…

— А я стоял и смотрел… Интересно же…

— Вот опять… Слышал? — чуть поспокойнее поинтересовался Кугс.

— Что-то было… — согласился отец. — Здорово. Сейчас увидишь сам… Судя по всему — это там, за поворотом…

— А Вилы уже видны? — негромко спросил Суор. И тут же почувствовал себя дураком: разглядеть хребет с тремя белоснежными пиками посередине в свете звёзд мог, наверное, только филин. Или сова…

— Нет… — усмехнулся отец. — Но только потому, что темно… Зато днём их не увидит только еле…

— Крик! Ты слышал ЭТОТ крик, Комель?! — перебил его Кугс. И от его тона Зайцу стало не по себе.

— Да… — хрипло ответил отец и, изо всех сил дёрнув за поводья, заставил Гриву остановиться…

— Лежи тут… Мы быстро… — голос отца донёсся откуда-то издалека. И у Зайца тут же перехватило дух от дикого, ни с чем не сравнимого ужаса. Он мгновенно оказался на ногах и, стараясь не шевелить примотанной к груди правой рукой, аккуратно сполз с телеги. А потом, по дуге обойдя Гриву, с трудом нашёл взглядом два полусогнутых силуэта, бесшумно скользящих вдоль нависающей над дорогой скалы…

Как ни странно, никаких криков Суор так и не услышал. В ущелье было тихо и спокойно — прыгая по камням, негромко журчала река. В наваленных на телегу брёвнах еле слышно посвистывал ветер. Негромко похрапывали лошади, радующиеся короткой остановке…

«Может, им показалось?» — подумал мальчишка. И почувствовал, что замерзает: вставать на холодный ветер в мокрой от пота рубахе не стоило.

«Ну, вот, если я ещё и простужусь, мама меня вообще убьёт… — криво усмехнулся Суор и, вернувшись к телеге, принялся обустраивать своё ложе. — И папу — тоже… За то, что позволил мне заболеть. Поэтому накрываемся овчиной и стараемся заснуть: как говорит Марфена, лучше сна травника нет…»

— Заяц, ты что, опять спишь? — почувствовав рывок за плечо, Суор не удержался и взвыл от боли.

— Тихо!!! — Широченная, покрытая мозолями отцовская рука со всего маха запечатала ему рот. — Уходим отсюда! Немедленно!!!

— Комель! Что встал? Лошадь выпрягай!!! — услышав горячечный шёпот Кугса, Суор почувствовал, что снова трясётся от страха: в голосе дяди чётко слышался ужас!

— Ни слова, понял? — легонько встряхнув сына, отец убрал руку с его лица и, сорвавшись с места, принялся резать постромки.

Грива, почувствовав волнение хозяина, нервно переступила на месте и негромко заржала.

— Что смотришь? Помогай!!! — взвыл отец, и тут же откуда-то из-за поворота ущелья раздался еле слышный лязг…

— Услышали… — выдохнул Куге и, взлетев на свою Гриву, попытался поднять её в карьер. Старая кляча, забывшая, что такое двигаться бегом, возмущённо фыркнула и, слегка поддав задом, неторопливо двинулась вверх по ущелью.

— Руку… — не дожидаясь, пока сын среагирует на его шёпот, Комель вцепился в его рубаху и рывком посадил его перед собой.

Невесть как удержавшись в сознании, мальчишка судорожно вцепился в отцовскую рубаху… и чуть не упал с лошади, услышав следующую фразу:

— Запруда пала… За поворотом ущелья — делирийцы… Добивали пару посыльных…