Я — твоя Кошка (СИ)

37. Еще пару слов

«Не так важно то, кем были все твои предки, как то, кем в памяти потомков останешься ты». М. К. Кот «Дневники и записки»

— Знаешь, солнышко, что такое роскошь? Настоящая, ощутимая. Та, о которой я раньше мог только мечтать? — спросил меня Кот. А я промолчала, от меня он ответа не требовал. — Для меня это возможность быть самим собой и не лгать. Вот сейчас, рядом с тобой, я купаюсь в сказочной роскоши. И впервые меня кто-то любит.

На этом месте его проникновенного монолога я поперхнулась раковой шейкой. Которая хвост, в самом деле. Эта вольность в трактовках раковой анатомии всегда меня удивляла, но дело не в этом. Со мной сидел самый лучший во всем этом мире мужчина и рассказывал невозможные вещи. Как же можно его не любить?!

Греясь в кругу его рук, на одной из которых уже красовалось кольцо, смотря на потрескивающий костер, на гладь озера перед нами, дожевывая свою порцию действительно восхитительных вареных раков, я себе не представляла подобного. Марк усмехнулся.

— Вспомни себя. В тот момент, когда все твои чувства перечеркнула всего пара слов и колдовством наведенные мысли, — грустный Кот подсказал.

— Эту дурость сама я придумала, — честная я не смолчала, внесла уточнение.

Заманчиво было считать, что тогда, во дворе у «Норы» на меня навел кто-то морок. Но я знала: нет худшего мне врага, нежели серая мышка-Илона Король. Это ее лапок дело. И потом, я же «Зеркало», отражающее все колдовство?

— Это я их навел, — повинился мой муж. Тут я даже подпрыгнула, стукнув затылком его прямо в нос. Мой любимый удар, запрещенный прием. Кот зашипел, прикрыв мой затылок ладонью, видимо, опасался второго удара. Я ощутила терпкую волну его сожаления. — Прости, солнышко, но так было нужно. Необходимость убрать тебя быстро из Питера. Предложи тогда я бросить все и уехать к родителям, Кошка бы согласилась?

Ну да. По башке бы дала, образно выражаясь. А спрятав меня у Абрашек, Кот развязал себе руки.

— Есть такое заклинание… «граве гравамина». Оно заставляет вспомнить и бросить в лицо все накопленные друг на друга обиды. Ты меня тогда поразила, говоря откровенно.

— Своей глупостью невозможной? — я констатировала печально. — Граве гравамина… в переводе с латыни: «могила обид». Симпатичное заклинание.

— Светом своим поразила, моя мудрая радость.

Поцелуй нежный в висок, он обнял меня крепче.

— Так и запишем. «Достоинств других у мудреной Илонушки не обнаружено, зато свету в ней было…»

Он рассмеялся беззвучно и снова нежно поцеловал.

— Женщины меня часто хотели. Мы, оборотни, это чутко чувствуем, чуем. Мной восхищались, издалека любовались. Но никто никогда не любил. Даже Мария. В детстве я ей казался отражением отца, потом вырос и сам стал похож на нее. Сама понимаешь…

Нормальная женщина промолчала бы. Но где тут нормальные?

— А Гира? Марк, но так не бывает!

— Демоны не умеют любить. Мы с тобой не умеем летать, а они вот такие. Ты пойми: я никогда себе не принадлежал. Кот — само воплощение истинной Инквизиции. Кот должен быть идеален во всем. Кот не имеет права на слабости и ошибки.

— Ты и так идеален, — я убежденно сказала. — Во всем.

— Точно. Только дай-ка я вспомню, сколько раз за наше близкое, но кратковременное знакомство ты вытаскивала меня из… как бы так поделикатнее выразиться…

— Задницы? — я никогда не была деликатной.

— Даже глубже. Все это время идеальный я ошибался, был слаб, говорил не те слова, выглядел постоянно как полный придурок. А в твоих глазах я ни разу не видел осмысленного осуждения, Лю. Ты меня неизменно любила, прощала и ничего взамен не просила. Я думаю постоянно: «За что мне такое счастье?»

— Да уж… незнамо откуда взявшееся «Зеркало» с непонятной наследственностью и загадочным для всех даром. Подарок судьбы, да и только! — сказала правдивая я.

Марк вдруг наклонился назад, лишая меня тепла рук, но я даже поежится не успела, как на укутанные в спальник колени легла толстая папка-планшет в потрепанном кожаном переплете.

На ее грязно-желтой обложке красовалась лаконичная надпись: «Личное дело Спекуло Анны Иоановны, двадцатого июня 1856 г. р».

«Зовут, как мою маму», — почему-то подумалось. И день рождения у них в один день.

Пальцы сами потянулись к потертым завязкам, но муж отчего-то поймал мою руку.

— Это и есть мой третий подарок. Озеро, кольца и это. Но он непростой. Скажи, Лю, ты готова узнать тайну твоей необычной семьи, даже если она окажется некрасивой и горькой?

— Я?

Все прозвучавшее оказалось до такой степени неожиданным, что я растерялась.

Моя семья необычна? В ней есть тайны, настолько серьезные, что Марк называет их горькими и некрасивыми? Мой папа, самый секретный член нашей семьи, давно уже вышел на пенсию. Кот мне собрался поведать военную тайну?

— Только «да» или «нет», — за спиной прозвучало спокойное.

— А если я скажу «нет»? — спросила его осторожная я.

— Получишь винтажную папку с пачкой девственно-чистой, красивой бумаги. Всего-то. Ты имеешь право на душевное спокойствие и неведение.

Ну да!

После таких слов спокойствие мне гарантировано, я уверена. День и ночь буду думать о тайнах семейных и такое придумаю… Фантазия у меня очень богатая, вся в мамочку.

— Тогда открывай. Но я тебя предупреждал.

Не Кот он, а змей.

Я потянула завязку и лежащий на моих коленях планшет послушно раскрылся, как будто бы он меня ждал.

Титульный лист, круглая печать Инквизиции, надпись каллиграфическим почерком:

«Король Анна Иоановна, в девичестве Анна Спекуло.

Инициирована 15 мая 1883 года в возрасте двадцати семи лет. Место инициации: Москва.

Ритуал проведен, высшей светлой ведьмой Апполинарией Гнедош, в день коронации Александра III Романова.

Упомянутая ведьма ритуальный отчет своевременно отправила в московский филиал Инквизиции с пометкой: „Известных мне способностей у иной Анны Спекуло не нашлось“. Однако впоследствии Анна проходила обучение под руководством А. Гнедош и была приписана к Московским Дозорам в качестве внештатного мага защиты».

Три раза прочла эти строки. И с каждой минутой мне все больше сказалось: я сказку читаю. Фэнтези: ведьмы, дозоры, иные. Морф сидит рядом безмолвно.

А, нет, Кот это — реальность.

Перевернула страницу. Бросила взгляд и от неожиданности даже зажмурилась.

У нас дома никогда не было детских маминых фотографий. Бабушка говорила, что все потеряли при очередном переезде. Мама просто молчала, а мне и недосуг было расспрашивать. Отцовские были, а мамины начинались с момента их свадьбы. А тут… Старинные фотоснимки, датируемые концом уже позапрошлого века.

Девочка в гладком платьице, кружевных панталонах, с плюшевым медведем в руках и с огромным бантом на голове. Суровая гимназистка в форменном платье и толстой косой, перекинутой через плечо. Молодая, совсем юная девушка в строгом клетчатом платье с кружевным отложным воротничком, гладкие темные волосы локонами рассыпаны по плечам, строгая и серьезная улыбка.

Это была моя мама. Не какая-то неизвестная барышня, похожая на нее, а именно мама. Только она так держала перчатки в руках, чуть оттопырив мизинец. Только у нее я видела такую улыбку, когда рот улыбался, а все остальное лицо оставалось печальным.

Рядом красовалась еще одна надпись:

«Вивацитас. Иная деинициированная решением Инквизиции по личному запросу. Причина проведения ритуала — брак с человеком. Прошла обряд очищения памяти и сознания. В сейфе Инквизиции оставила письмо для потомков».

Ничего некрасивого в этой истории я не нашла.

Горько? Не знаю. Не чувствую. У меня получилось отличное детство, и не окажись я на пути мимикримов, выведших на мою персону Кота, кто знает, чем бы дело закончилось.

— А где письмо? — хрипло спросила я мужа.

— Больше ничего не хочешь спросить? — он произнес удивленно.

А, ну да. Кто мои дедушка с бабушкой? Тоже иные? Откуда вообще это «Зеркало» в нашем роду?

Вопросы плодились, выскакивали на поверхность сознания и пропадали, не успев за язык зацепиться.

— Письмо мне не дали, заберешь его из архива сама, — Марк вдруг теплой ладонью погладил меня по голове, словно ребенка. — Когда твоя мама встретила твоего отца, ему было двадцать четыре. А ей девяносто четыре. Выглядели они ровесниками, она вивацитас — долгоживущая. Как и все мы, смертные иные.

— Жуть какая, — я отчетливо представила себе эту картину. И пропасть между влюбленными тоже представила.

— Да. Он ухаживал за ней три долгих года. И в девяносто семь лет твоя мама сдалась.

— А память зачем стерла?

Кот громко вздохнул, я почувствовала отчетливую нотку его сожаления.

— Есть такая процедура — полная деинициация. Инквизиция не просто блокирует магию, иному заново пишут историю жизни. Находят смертную семью, в которой погиб или умер похожий внешне человек. Корректируют память родне и друзьям, выдают документы. Существует одиннадцатый департамент, который только этим и занимается.

— Погоди. Инквизиции это зачем? Не верю я в их альтруизм, уж прости.

— Умничка! Ты — мое мудрое солнышко! — тут я была восторженно поцелована. — Ну конечно же! За все нужно платить. Иной, подавший прошение в департамент, берет обязательную повинность и выполняет ее, полностью и в четкий срок. Только потом выполняется деинициация.

— Что-то я передумала быть азеркином… — пробормотала Илона Олеговна Кот.

— Теперь подобное не практикуется, — успокоил меня Марк. — Но меня отчего-то нервирует эта история. Считай это фобией. Хотел бы я знать, чем заплатила моя мудрая теща за право быть человеком.

Я еще раз посмотрела на фотографии, потом папку закрыла и завязала тесемочки аккуратно.

— Спасибо тебе, Коть. Знаешь, как странно… Тайн у меня стало больше, но я чувствую правильность произошедшего. Как будто бы все изменилось.

— Ты не выносишь логических дырок. И тебя постоянно мучил вопрос возникновения Зеркала в жизни Илоны Король. Я же слышу.

Он отложил в папку сторону, укутал меня плотно в спальник, снова вздохнул, поднял на руки и в палатку унес.

— Спать! — я хотела ему возразить, но Кот прошептал нечто странное: — Сана сомно!

И я отключилась.