Время перемен

Глава 8

Турция возмутилась моим путешествием по югу России, посчитав это откровенной наглостью – дескать, не следовало мне демонстрировать свои успехи на бывших турецких землях. Стамбул кипел, дервиши призывали начать священную войну, а янычары целиком поддерживали такое намерение. Англия и Франция подливали масла в огонь, обещая всяческую помощь, а Пруссия и Швеция клялись непременно вступить в таком случае в войну.

У Абдул-Гамида не было шансов отказаться от нападения на нас, да и, откровенно говоря, и желания такого не наблюдалось. Он мечтал войти в пантеон Османов наравне с Баязидом Молниеносным[1], ну или Сулейманом Великолепным[2], но пока он потерпел унизительнейшее поражение от русских войск в прошлой войне и потерял огромные земли, империя едва не рухнула, но желание-то никуда не пропало.

Великим визирем был назначен Гази Хасан-паша[3], по прозвищу Алжирец, знаменитый адмирал, который железной рукой восстанавливал власть султана в Северной Африке. И новый визирь принялся очень быстро готовить войну. Английские и французские офицеры волками смотрели друг на друга, но обучали турецких солдат тактике. Пушек в Османскую империю ввезли просто невообразимое количество, а европейские инструкторы муштровали местных артиллеристов-топчи так, что те начали роптать.

Засилье гяуров[4] невероятно раздражало природных турок – долго это продолжаться не могли, иначе вскоре бы этих советников просто начали бы резать, причём при полном внутреннем согласии в обществе. Наш посланник Булгаков[5] указывал на неминуемость войны, которую он не в силах был предотвратить, так что оставалось только к ней готовиться.

Однако война всё равно началась достаточно неожиданно. Ещё Новый год я отмечал в компании шведского короля Густава, который прибыл в Петербург, демонстрируя дружеское отношение, чтобы поздравить меня с переездом в новую Столицу. Он был весел, предупредителен и обещал остановить компанию по обвинению России и Дании в подготовке нападения на Швецию, которая разгорелась в газетах Стокгольма.

Казалось, что в этом году войны можно было избежать, а у нас есть ещё год, а может и несколько, на подготовку, но это была лишь дымовая завеса. В марте Высокая Порта потребовала от России отказаться от всех территорий, полученных по Варненскому миру. Конечно же, последовало наше заявление о невозможности подобного, и война была официально объявлена – Булгаков по старому турецкому обычаю переехал жить в Семибашенный замок[6], а Швеция обвинила нас в подготовке нападения уже против неё и также открыла военные действия. Пруссия объявила, что её со Швецией связывает секретный союз, и также встала в стан наших противников.

Дела явно были готовы зайти очень далеко, и даже объявление о союзе России со Священной Римской империей не остановило желание наших врагов начать войну. Мне точно было известно, что власть предержащая и в Османской империи, и в Пруссии, и в Швеции понимала, насколько усложняется для неё ситуация со вступлением в конфликт такого крупного и могущественного государства, но чудовищный механизм уже было не остановить. Война…

Турки двинули две огромные армии – одну к нашим границам, а вторую к владениям Габсбургов, пруссаки ударили по Польше, а шведский флот нацелился на Петербург.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Маша, не спорь, пожалуйста! Собирайся. Война же. Город вывозится весь, его сожгут, мы не можем дать туркам столь удобный лагерь для осады. – устало убеждал Карпухин раскрасневшуюся жену.

- Я прекрасно могу остаться и в цитадели, в нашей квартире! – упиралась та.

- Не надо, Машенька! Захочешь остаться ты, останутся и прочие жёны и дети офицеров, солдаты будут бурчать о своих, а коли семьи наши будут в опасности, то какая тут война, да и места мало… Ну мы же столько раз это обсуждали, Маша! Ты же офицерская жена, тебе же не привыкать! Давай собирайся, хорошая моя. Агриппине и Силуану помощь нужна, к тому же.

- Ох, Платоша! Сердце у меня неспокойно! – Мария Кондратьевна, села на стул и начала утирать слёзы, — Вот как подумаю, что ты здесь погибнешь! Что мне без тебя делать-то?

- Любушка моя! – присел рядом с ней бригадир, — Сам знаешь, детки у нас есть! Они о тебе в случае чего позаботятся, да и государь тебя в скудости не оставит.

- А без тебя-то мне как? – уже рыдала женщина.

- Не волнуйся, хорошая моя, не плачь. Негоже жене целого бригадира в слезах ходить! Чай не первый раз уже война на нашем веку. Всегда ты меня Машенька дожидалась, всегда я живой оставался. И сейчас всё хорошо будет! – он гладил свою жену по голове и спине, бормотал что-то успокаивающее и нежно улыбался.

Провожая взглядом обоз, увозящий его супругу и других женщин гарнизона, Карпухин с удивлением увидел среди провожающих свояка, отца Силуана.

- Силуан! Ты что здесь делаешь? Ты же уехать должен с Машей и Грипой?

- А я не поехал. Чего мне с бабами делать? – маленький попик горделиво воздел тощую пегую бородёнку и упёр руки в бока.

- Силуан! – взревел бригадир, заставив всех на площади обернуться, — Ты сдурел? Как ты их бросил одних! Мы же решили!

- Это ты, Платоша, сдурел! Ты и решил! – упёрся священник.

- Ну-ка быстро беги к обозу! – рычал Карпухин.

- Не стану! Я крепостной священник! Значит, моё дело в крепости быть.

- Я тебе приказываю!

- Ты мне, Платоша, не командир! Я епископу подчиняюсь! – намертво упёрся отец Силуан.

- Я тебе как заместитель коменданта велю!

- Что же ты, господин бригадир, русскому священнику запрещаешь со своей паствой на смерть идти? – набычился попик. Глаза его грозно сверкали, борода воинственно торчала.

- Силуан! Так как же тебе за себя не страшно? – подошёл с другой стороны Карпухин.

- Платон Абрамыч! Не позорь меня! Пусть и страшно, да ведь вокруг чада мои! Нечто я могу их в беде оставить!

- А бабы наши?

- Они, Платоша, с молодости привыкли хозяйство вести, пока мы с тобой на службе. К тому же они там не одни. – твёрдо стоял на своём священник.

- Тьфу ты, зараза! – бессильно выругался бригадир, — Да уйди же ты отсюда! Ведь все же погибнуть можем.

- Тебя, Платоша, одного оставить? – заглянул в глаза старому товарищу отец Силуан, — Нет уж, столько лет вместе с тобой прошли бок о бок – и помирать вместе будем!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Степан Тимофеевич, как думаешь, война будет? – Богдан немного отрешённо обратился к старому десятнику.

- Дык, Богдаша! Обязательно будет! Чай не просто так этот поручик с целым конвоем к нам в крепость прибыл. Наверняка манифест о войне привёз. – улыбнулся ему тот, старчески щуря глаза.

- Что, осадит нас турок?

- Обязательно осадит! Ты, Богдаша, лучше смотри по сторонам, когда в разведку ходишь. Надо тебе первым турка заметить, чтобы он к нам не подкрался! Ты когда за стену-то пойдёшь?

- С утра, Степан Тимофеевич. Сегодня Микулин десяток дежурит.

- Ох, глуп Микулка. Кулаками машет, кричит громко, да чутья в ём нету. Вот тебе верю, ему – нет. – ворчал старик.

- Что ты, Степан Тимофеевич, он же по лесу ходит, былинка не шелохнётся.

-Зато под носом у себя быка не заметит!

Их спор прервал поручик Лущилин, зашедший в казарму.

- Богдан! Пойдём-ка со мной на пороховой склад, надо припас перемерить.

- Елизар Демидыч, мне же с утра в дозор!

- Никшни – я с тобой завтра пойду, сам посмотрю, что вокруг творится. Что не слышал ещё, война с турками объявлена? Комендант и велел проверить запасы.

- Господи – твоя сила! – перекрестился Богдан, — Надеялся, пронесёт.

- Куда там пронесёт… Поручик Чебышев приказ привёз. – Лущилин говорил уже выходя, и нынешнему Попову пришлось его догонять.

На пороге порохового склада их встретил прапорщик Чуб, который следил в крепости за огневыми припасами. Гарнизон Анапы был сравнительно небольшой, всего четыреста человек, она была скорее сторожевым аванпостом, да и не перестраивали её, не считая её положение особенно важным. Задача была простая – приучать жителей здешних мест к русскому присутствию, помогать торговле, следить за окрестностями, в случае беды пода́ть сигнал и продержаться несколько дней до подхода флота и сил из наместничеств.

Чуб был молодым артиллерийским офицером, и в основном занимался своими фальконетами, а пороховым складом заведовал совершенно формально, главным действующим лицом здесь был десятник Пузов, неудачно сломавший ногу и увезённый в госпиталь в Керчь. Именно из-за его отсутствия и потребовалось проверить остатки – война на носу, надо точно знать, сколько припаса в наличии.

Пороховые запасы они осматривали и переписывали не более получаса, Богдан вёл записи, а офицеры проверяли бочонки. А потом Чуб начал демонстрировать признаки беспокойства – его неумолимо тянул шум за стенами склада. Елизар замечал изменение поведения прапорщика, но лишь улыбался в усы. Наконец молодой офицер не выдержал:

- Разрешите, господин поручик, отлучиться к коменданту?

Лущилин понимающе улыбнулся и произнёс:

- Иди уж, Моисей Остапович. Вижу, что на обед к майору хочешь. Дело молодое! – с этими словами он по-дружески подтолкнул Чуба к выходу.

Поручик, приобняв молодого офицера за плечи, проводил его до двери, тот вышел и свернул за угол. Вдруг с диким криком он бросился назад. Лущилин было кинулся к нему навстречу, но увидел, как из груди прапорщика высунулось острое жало сабли, а сам он повис на ней, пуская кровь изо рта. Поручик остановился как вкопанный, из коридора выскочило несколько вооружённых людей. Тогда он прыгнул обратно в помещение порохового склада и с силой захлопнул дверь, задвинул засов.

В возникшую перед нападавшими преграду застучали, затем раздались выстрелы, но толстая дубовая створка, обитая железом, надёжно защищала склад, где хранились весь порох и заряды небольшой крепости. Через узкие бойницы окон доносились крики, которые раньше они считали звуками гуляний, а теперь стало очевидно, что происходило что-то неладное, раздалось несколько выстрелов.

- Заряжай ружья! — крикнул Лущилин, — В крепости враги!

Богдан выглянул в бойницу, со стоном отдёрнулся, схватил первое попавшее под руку ружьё и принялся судорожно его заряжать.

- Что там? – коротко спросил его поручик, занятый тем же, благо ружей на складе было несколько десятков.

- Тимофеича убили, под окнами лежит. – сквозь зубы прошипел болгарин.

- Тимофеича убили, это плохо. Старика из тепла вечером выйти не заставишь. Значит, они уже и казарму захватили… — поручик выглянул в бойницу и выстрелил, — Вот же чёрт! И майора нашего убили. Совсем дела плохи.

Богдан тоже выстрелил. В крепости действительно творилось что-то невообразимое. Какие-то люди, среди которых можно было узнать нескольких сопровождающих прибывшего в качестве гонца наместника поручика, сноровисто убивали солдат гарнизона, а через распахнутые настежь ворота крепости во внутренний двор врывались всё новые и новые враги.

- Господи, да что ж делается-то! – выругался Богдан и снова выстрелил.

- Что делается? Прозевали мы! Я лично прозевал! Мне показалось, что это поручик какой-то скользкий, да приказ не по форме! Вот что майора не убедил-то?

Вскоре стало понятно, что в крепости они остались последними защитниками. Стрельба и крики стихли, в дверь начали бить чем-то тяжёлым, а в бойницы больше не было видно передвижения противника.

- Что делать будем, Елизар Демидыч? – спросил Богдан, устало привалившись к прохладному камню.

- Что делать? Пороху и пуль у нас много, вода вон есть, стены толстые, да и дверь непростая. Взрывать нас не станут – здесь пороху столько, что от крепости только мокрое место останется. Микулка Лесник со своим десятком на обходе был, услышит, что в крепости стрельба, гонцов пошлёт. Будем ждать подкрепления. Не помрём. — сквозь зубы прошипел офицер.

- Елизар, ты чего? – приподнялся болгарин и увидел, как по плечу поручика бежит струйка крови.

- Зацепило, похоже. Сразу не заметил.

Десятник пружинисто встал, словно забыв от усталости, подошёл к офицеру и молча стал перевязывать тому рану. Лущилин благодарно кивнул и закрыл глаза.

Почти неделю дня они просидели на складе. Иногда стреляли, иногда спали по очереди. Есть хотелось неимоверно, и товарищи отвлекали себя разговорами.

- Вот я, брат, до сих пор сожалею, что не женился я на этой вдовушке. Вот чего мне не хватало? Служака чёртов. Помру, а обо мне даже никто слезинки не прольёт!

- Чего ты, поручик, скрипишь? Вот я-то своими руками своё счастье погубил! Это мне надо сожалеть.

- Ты и так столько лет сердце себе рвёшь, Богдан. Боль у тебя большая. Такого я и не видел, но ты же сейчас Россию-матушку защищаешь. Для Бога ты многое искупил.

- А для себя?

- Ну – ты сам себе самый страшный палач, всегда так у хороших людей есть и будет. А ты, брат – хороший человек!

- Эх… Попрошу я тебя, Елизар, коли ты выживешь, передай весточку брату моему названному – Ивайло Попову в Олицын. Дескать, Богдан Гешев умер, виновен был смерти его жены и детей. – отрывисто говорил болгарин.

- Так ты ещё и не Попов, выходит?

- Имя то проклято. Пусть лучше так.

- Ох, Богдан-Богдан… Сейчас ты кровь за живых проливаешь, да и за мёртвых тоже. Оставь прошлое в прошлом. У меня же там ох как много осталось, и коли всё вспоминать…

Внезапно дверь снова затряслась от ударов, причём звуки говорили, что она вот-вот может поддаться. Лущилин со стоном встал и подошёл к двери. Прислушался. И вдруг грянул выстрел. Дым и пламя извергла одна из бойниц. Болгарин вскочил, схватив лежащее рядом ружьё. Чад быстро рассеялся и в стрельнице появилось лицо врага, злобно скалившее зубы.

Богдан выстрелил, противник с криком выпал наружу. В другом окне тоже показалось лицо, прежде чем залезший на стену злодей успел просунуть в бойницу своё ружьё, солдат схватил саблю и ткнул в глаз мерзкую ряху. Больше врагов видно не было, и болгарин обернулся к Лущилину. Тот лежал возле двери, грудь его была в крови, и он не подавал признаков жизни.

- Елизар Демидыч, как же так? – неверяще шептал Богдан, таща тело командира подальше от двери.

Створка тряслась от могучих ударов, вражеская пуля с визгом высекла осколки возле головы солдата – враги снова лезли в бойницы. Было ещё три заряженных ружья, Богдан схватил их в охапку и кинулся под окно, где его не мог достать огонь противника. Два раза он выстрелил, попытался было перезарядить имеющееся оружие, но дверь треснула и в неё полезли новые турки.

- Вот и всё, Елизар Демидыч! – горько засмеялся десятник, — Настало время! Жди меня, Евфросинья!

Последнее ружьё он упёр в бочонок с порохом и спустил курок. Чудовищный взрыв потряс крепость, словно вулкан разверзся, сметая всё и вся.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Елизар открыл глаза и захрипел.

- Елизар Демидыч! Ожил! – раздался радостный голос рядом.

- Где я? – Лущилин покачивался, словно бы плыл на лодке, но вокруг были горы. Пошевелиться он не мог, тело болело просто неимоверно, глаза выворачивало так, что открыть их было подлинной мукой.

- На лошади! Я же Вас чудом нашёл! Чудом! Думал же, что в крепости одни трупы да басурмане прокля́тые! А тут, слышу, стонет кто-то под камнем. Я думаю, как же под камнем? Это же такой камень, он и быка раздавит, а он, оказалось, зараза, лежит удачно, а Вы, Елизар Демидыч, словно ребёнок в люльке под ним. Я же Вас из-под него, почитай, целый час выкапывал! Чудо истинное!

- Гаврила, ты, что ли?

- Узнал, батюшка! Точно жить будешь! А я-то, Елизар Демидыч, из всего десятка один остался! Всех-всех басурмане убили! – заскулил Гаврила Трошин, глуповатый малорослый солдатик, ушедший в дозор вместе с Микулой Лесником.

- Как же так?

- Вот, говорил Микуле, откуда здесь монахи могут взяться! А он всё – «Нет, надо в крепость их отвезти, они же святые люди!».

- Понятно… - Лущилин отвечал, воспринимая происходящее на уровне инстинктов. Пошевелиться он не мог, и только боль сообщала ему, что тело у него ещё есть. В голове стучали тысячи молотков, открыть глаза он не мог.

- Мне-то повезло, Елизар Демидыч, меня только ранили, а потом меня Дымук нашёл, помните го́рец, что к нам всё в крепость ходил. Его родичи меня приютили, тебя помогли увезти.

- Куда мы идём?

- Дымук ведёт нас в Свято-Николин монастырь, говорят, его турки не взяли.

- Который раз от верной смерти ушёл! Который раз меня Бог спасает! Куда он меня направляет? Что он от меня хочет? – думал поручик и под торопливый говорок Гаврилы провалился в сон.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Не нравится мне этот майор! Не прислал бы Текели для такого дела какого-то неизвестного офицера! Если бы не сам приехал, то хоть адъютанта прислал! И тот ведь прискакал с сотней конвоя, а никто из них ни мне, ни тебе, Осип Андреевич, не знаком! Да что нам, даже Стацкевич из них никого не знает, а он при штабе служил! Давай, я с ним встречусь!

- Что ты, Платон Абрамович! – отмахивался от него, как от надоедливой мухи Игельстрём, — Чай первый раз меня генерал-поручиком делают! Как не уважить человека!

- Так это же приказ всего лишь. – уговаривал командира Карпухин.

- Императорский приказ! – воздел указательный палец вверх генерал, — Неуважение к государю проявить? Да и что такого, что незнакомые люди – армия собирается, все при делах.- Но не до такой же степени...

- Да что ты начинаешь. Документы у него в порядке, всё честь по чести, да и что мне сделает? Ты же его проверял!

Карпухин пытался было ещё что-то возразить, но плюнул и просто пошёл следом за генералом. Игельстрём вошёл в свой кабинет и сел за стол. Бригадир встал с ним рядом. Через минуту к нему зашёл майор Щербинин щеголеватый, в парадной форме с сияющим знаком ордена Святого Георгия.

- Откуда у него форма такая чистая? — подумал, Карпухин, — Ведь, считай, неделю почти скакал по степи.

Дальше мысли его не продвинулись, потому что майор, сияя белозубой улыбкой, на вытянутых руках поднёс Игельстрёму деревянный ящичек изысканной работы, украшенный золотом и драгоценными камнями:

- Осип Андреевич, его Императорское Величество Павел Петрович жалует вам погоны, генерал-поручика, которые Вы заработали своей долгой и беспорочной службой.

Игельстрём вышел из-за стола, оправил мундир и строевым шагом подошёл к майору. Здесь произошло нечто совершенно неожиданное – прибывший из дивизии офицер чем-то щёлкнул на ящичке и в руке его оказался небольшой блестящий предмет. Щербинин совершил какое-то неуловимое движение, и Игельстрём, захрипев, рухнул на пол.

Карпухин дёрнулся, от ящичка отделился ещё предмет.

- Нож! – разглядел бригадир.

Майор замахнулся для броска, но его противник успел схватить со стола тяжеленное пресс-папье в форме пушки и швырнуть его в нападавшего. Сделал он это так удачно, что попал чётко между глаз майора, тот упал как подкошенный, сжимая в руке странной формы клинок.

Карпухин закричал: «Охрана!» и бросился к лежавшему на полу генералу. В дверь застучали – она оказалась заблокированной каким-то образом изнутри.

- Осип Андреевич! Осип! Да что же это! - Карпухин пытался расстегнуть мундир Игельстрёма, чтобы осмотреть рану.

Генерал открыл глаза, уже наполнявшиеся смертной мутью. Узнал своего заместителя, судорожно схватил его за руку и прошептал почти бескровными губами:

- Крепость! Крепость удержи, Платоша!

Карпухин плакал, понимая, что сжимает в руках уже мёртвое тело своего командира и товарища, с которым успел сдружиться. Так его и застали выбившие дверь охранники. Первым в кабинет ворвался майор Стацкевич, демонстрируя порванный мундир и кровоточащую ссадину на лице.

- Игельстрём умер. — произнёс Карпухин, не поворачиваясь к вошедшим.

- Платон Абрамович, — заговорил Стацкевич, тон его был растерянный и даже где-то детский, — Казачки-то из эскорта некрасовцами оказались. Пытались второй бастион захватить и ворота цитадели. Хорошо, что мы догадались за ними приглядывать. Что же теперь будет?

- Что будет, что будет! – спокойно произнёс Карпухин, закрывая мёртвые глаза друга. - Воевать будем, что нам остаётся…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Из Петербургского карантинного двора вышел хорошо одетый человек, несущий в руке небольшую кожаную сумкой-калиткой[7], недавно начавшую производиться в России. Такие калитки пользовались популярностью у средней руки торговцев, ибо могли вместить в себя все вещи, необходимые для нескольких дней дороги. Очевидно было, что купил он её уже здесь, на карантинном дворе, ибо за рубеж их ещё не возили.

Сложно было понять, кто этот приехавший в Россию человек – обедневший, но держащий марку, дворянин или мелкий торговец, решивший заработать на быстрорастущем русском рынке. Однако для молодого человека, щеголявшего военной выправкой, пусть и одетого в статское платье, личность гостя не была секретом.

- Господин Пьетро Доро, добрый день! Прошу следовать со мной! – тихо произнёс он по-итальянски и указал на стоя́щую неподалёку открытую коляску.

- А Вы кто? – сузил глаза иностранец и крепче сжал ручку калитки.

- Я от месье Дени. Приношу свои извинения, что не сказал это сразу. Вас ждёт господин Бурцев.

- Он из Тайной экспедиции? – со страхом произнёс Доро.

- Что Вы! Он столоначальник в местном отделении Земского приказа, ведает порожными и прочими документами.

Ехали быстро, отделение было недалеко от порта, итальянец не смог даже увидеть город. Сам Бурцев оказался весьма представительным мужчиной. Он молча указал Доро на кресло в кабинете, дождался, когда закроется дверь и сказал неожиданно гулким басом:

- Я рад, что Вы смогли добраться до России до начала войны, господин Бальзамо, сейчас это бы заняло значительно больше времени, да…

Бальзамо, а это был именно он, испуганно вздрогнул:

- Вы знаете, кто я?

- Не волнуйтесь, я единственный, кому в Петербурге известно, кто Вы такой. – успокоил собеседника Бурцев, — Не передумали ещё уехать в Восточные наместничества?

- Наоборот, ещё больше хочу! Слишком уж жарко становится в Европе.

- А где Ваши сопровождающие? У меня были све́дения…

- Теперь я один, господин Бурцев.

- Что же… Хорошо. Тогда так. Вот Ваша подорожная – отныне Вас зовут Иван Донатович Яркий. Уроженец Триеста, пятнадцать лет служили при нашем посольстве в Вене, получили русское дворянство. Ямские грамоты до Петропавловска. Рекомендательные письма к наместникам Камчатскому и Аляскинскому. На Ваше имя открыт счёт в Императорском банке на сто двадцать тысяч рублей. – чиновник деловито передавал Бальзамо документ за документом, — Ну и, наконец, патент на майорский надел. По его предъявлении Вы получите права владения на земельный участок и заключения рядов с крестьянами.

- Спасибо! – Бальзамо вскочил, выронил бумаги, попытался их подхватить.

- Не волнуйтесь Вы так, Иван Донатович. Всё нормально? – участливо поинтересовался Бурцев.

- Да-да, извините, нервы…

- Выпейте. Вам, мне кажется, это необходимо. – с доброй улыбкой, столоначальник протянул гостю бокал с напитком, распространяющим невероятно приятный аромат трав.

- Благодарю! – итальянец сделал глоток и округлил глаза, — Что это?

- Китайка – на двух сотнях травок, корешках, плодах, семенах, ягодах, медах, в Царёвом городище в Свято-Арсеньевом монастыре делают. Мне доктора рекомендуют для успокоения нервов. – Бурцев снова присел на своё кресло, устало прикрыв глаза, — Как там, в Париже? говорят, что сожгли Люксембургский дворец[8]?

- Вы были в Париже?

- О да… Я служил в русском посольстве. Шесть лет, знаете ли. Молодые годы там провёл. Женился… — мечтательно проговорил чиновник, не открывая глаз.

- Да, Париж совсем не тот, что был раньше. – начал рассказывать Бальзамо, сжимая бокал, — После того, как король арестовал герцога Орлеанского, чернь совсем распоясалась. Дворяне мутят воду, клирики их поддерживают. Даже войска, того и гляди, к ним присоединятся. Если бы арестовали не одного герцога, но у короля мало для этого духа.

Во всех трактирах судачат о том, что Луи слаб и безволен. Всем рулит его жена, которая тратит в день чуть ли по миллиону ливров. Брат короля получил всю власть в Тулоне, говорят, что именно от такой вести и умер великий Сюффрен. Сам Луи попробовал было использовать гарнизон Парижа для подавления Парламента, а тот не собрался…

Армия превратилась в посмешище для народа, никто уже не боится солдат, жалование которых разворовывается их командирами… Что творится на улицах, страшно. Раньше казалось, что всё это временно, скоро вернётся порядок и счастье, которое было раньше. А сейчас и этого нет. При таких делах, хорошо, что сожгли только Люксембургский дворец, а не Лувр…

- А что же Вы не уехали в Лондон, Вену, Берлин, Петербург, в конце концов? Мало ли мест, где смог бы жить и неплохо жить великий граф Калиостро?

- Лондон? Не смешите меня! Там бродят «новые пуритане» этого новоявленного барона Колдфилда, фаворита почти окончательно спятившего короля Георга, срывая с прохожих кружева и позолоту, заставляя всех отказываться от роскоши… Вена, Берлин и Петербург в любой момент могут оказаться захвачены врагами, война стоит на пороге всей Европы. Самое время старой лисе спрятаться нору! Не слишком ли я стал откровенен под воздействием Ваших напитков, а?

- Отнюдь, мне это было весьма интересно. Слишком многие бегут сейчас из Европы… Я ищу причины, почему, а Ваши слова дают мне новые идеи… Порекомендовать Вам хорошую гостиницу в городе?

- Не надо, лучше я поскорее отправлюсь дальше на Восток. Война меня пугает, шведы могут в любой момент напасть на Петербург.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Война началась по нашему сценарию: более чем стодвадцатитысячная турецкая армия под командованием самого Великого визиря упёрлась в линию наших крепостей на Дунае, прусский король ожесточённо осаждал Данциг, а шведы встали под Новорадонежем. Балтийский флот под командованием адмирала Круза смог разбить врага возле острова Гогланд[9], заставив короля Густава забыть мечту о быстром захвате Петербурга. Черноморский флот во главе с самим Грейгом отгонял турок от наших берегов.

Мы спокойно сосредотачивали войска и готовили большое наступление. Румянцев собирался показать пруссакам, что они серьёзно ошиблись, решив усилить позиции в Польше и Прибалтике, а Суворов собирался продемонстрировать свои умения и храбрость османам.

Я был уверен, что Игельстрём, сколько потребуется, удержит турок под Стратилатовым, Штединг не допустит падения Данцига, а Цицианов-младший[10] не даст шанса шведам пройти в Санкт-Петербургскую губернию. Флоты наши пока не рвались в решительное сражение, но и допускать врага к русским берегам не собирались. Вейсман составлял планы и всей душой рвался к войскам, а я спокойно занимался обустройством новой столицы и управлением государством.

Громко сказано – спокойно. Я места себе не находил, плохо спал, но не показывал этого. В России всё прекрасно – и это должны были видеть все! Все — и иностранцы, и русские подданные не могли получить ни малейшего сомнения в прочности основ нашего государства. Так что, мой график не претерпели никаких изменений, я также давал аудиенции, проводил совещания и осуществлял поездки.

Теперь, когда я жил в Столице, мне стало сложнее путешествовать на юг, зато восток оказался значительно ближе. Поездка на открытие первой большой железной дороги, Уральской, заняла у меня всего-то пару дней. Я, наконец-то, встретил брата. Алёша едва дождался окончания официальной части встречи, чтобы уже наедине кинуться в мои братские объятья. Столько времени мы не виделись! Акулинин возмужал, обзавёлся замечательной бородой, да и вообще просил у меня разрешения жениться.

Мой маленький Алёша, и жениться! Причём на совсем неродовитой девице, дочери местного заводчика Турчанинова. Я не желал бы препятствовать счастью своего дорогого брата, но сейчас он был единственным моим родственником, которому я мог доверить престол империи. Акулинин и так был всего лишь незаконным сыном Екатерины Алексеевны, и отягощать его положение ещё и неравноценным браком пока было совершенно нежелательно.

Сказать, что он огорчился, значит, ничего не сказать, но брат мой был человеком умным и верным. Алёша согласился обождать со свадьбой ещё три года, хотя и взял с меня слово избавить его от тяжких уз, мешающих его личной жизни.

А потом было открытие железной дороги, поездка из Перми в Екатеринбург и обратно в настоящем поезде. Чудо современной инженерной мысли! При желании я мог бы проехать весь путь всего-то за тридцать часов! Промышленники были счастливы, а уж какие чувства можно было прочитать на лице Гаскойна, который клялся и божился, что вскоре завалит армию недорогими бронзовыми полевыми орудиями, а промышленность – листовым железом.

Я видел, как новое время железной пятой наступает на архаичное прошлое. Как заводы, словно грибы, росли по всей России, как на полях уже царствует железный плуг, а в небо поднимаются воздушные шары. Приятно было понимать, что я стал камешком, который толкнул обвал. Но главное, что эти изменения вели к улучшению жизни России. Население стремительно росло, а голод и эпидемии уже становились страшными преданиями.

Ещё одно вещью, что порадовала меня, оказалась новинка, которую я увидел в Перми. По Каме, деловито пуская дымок и шлёпая по воде деревянными колёсами, шёл небольшой пароход. Так я и сказал:

- Это что, пароход?

- Именно так, Павел Петрович! – радостно усмехнулся Акулинин, — Пароход! Делов-то, паровозную машину поставить на судно. Вот мастер-механик Кравченко, Семён Фёдорович, такое соорудил. Да вон он, рукой машет!

- Алексей Григорьевич, а не кажется ли тебе, что теперь, когда ты и на воду паровики поставил, то всё совсем быстро покатится. А?

Столько всего изменится просто потому, что такие кораблики смогут плыть против ветра и течения, а это резко увеличит количество доставляемых грузов. Я не ожидал, что дела пойдут так быстро и был приятно поражён.

Однако моё хорошее настроение вечером было нарушено – у нас начались непредвиденные сложности в военной сфере. Сперва пришли све́дения, что пала Анапа. Пусть Анапа была и небольшая крепость, но она прикрывала проход к нашим наместничествам со стороны северо-восточного берега Чёрного моря. Потом стало известно, что и Новгородка встала в осаду, а значит, враг мог ворваться в наши земли и через перевал. Наличие на Кавказе более двадцати тысяч турецких солдат было неожиданностью. Мы рассчитывали, что на противодействие противнику будет достаточно и местных сил под командованием Андрея Разумовского и Михаила Кутузова, но теперь положение усложнилось, и требовалось срочно их усилить, чтобы они смогли взять ситуацию под контроль.

Затем уже Ага-Мухаммед-хан Каджар напал на Астрабад. Совершенно неожиданно, демонстрируя желание атаковать Джафар-шаха Зенда[11], завязшего в Ираке, он взял в осаду наш торговый оплот на берегу Каспийского моря. Ни Джафар-шах, ни Шахрох-шах сейчас не могли вступиться за русский город. Оба увлечённо воевали и быстро перебросить войска нам на помощь были не в состоянии. Пришлось незамедлительно отправлять подкрепления для удержания важного пункта торговли, что, пусть и не очень серьёзно, но всё же нарушало наши планы.

Далее начались проблемы в Польше. Воспользовавшись отсутствием возле себя генерала Штединга, король Станислав убежал от наших агентов, которые должны были ограничивать его, и начал новую игру, на сей раз в пользу уже пруссаков. Делая вид, что он здесь совершенно ни при чём, Понятовский организовал сбор в Торуни конфедерации, пусть и слабенькой, но дающей существенно больше возможностей прусской армии.

Сам же король всячески скрывался, носясь по Польше, словно волк, появляясь то в одном, то в другом городе. Начать его ловить официально мы не могли, ибо это полностью разрушило бы иллюзию добрососедских отношений между нашими странами, так что положение там могло серьёзно ухудшиться. Пришлось срочно отправлять войска и туда.

Затем усложнились наши дела на севере. Наши датские союзники оказались слабым звеном. Шведский король Густав Ваза обманул всех, только обозначив, что он бросил основные силы армии и флота против России, а сам атаковал Копенгаген. Датчане не смогли ничего противопоставить шведам, и принялись требовать немедленной активизации наших действий, грозя выходом из войны. Пришлось срочно перебрасывать армию с юга для вторжения в Финляндию, а Круз принялся ожесточённо бомбардировать Стокгольм.

Но и это не было концом всех наших неприятностей – беда пришла откуда вот совсем не ждали. Австрия потерпела грандиозное поражение от османов. Сначала у императора Иосифа дела шли вполне хорошо – Хаддик вторгся в Силезию, а сам монарх лично возглавил армию, шедшую против турок, которых вёл Коджа Юсуф-паша[12]. Почти сто тысяч имперских войск должны были встретиться со ста двадцатью тысячами османов. У австрийцев была уверенность в победе, тем более что, фактически их возглавлял герой войны с Пруссией, фельдмаршал Лаудон.

Однако завершился этот поход настоящей катастрофой. Около деревеньки Кисомбор[13] при переправе имперской армии, идущие дозором впереди основных сил, гусары наткнулись на цыганский табор. День был жаркий, а у цыган оказались несколько бочек шнапса, который кавалеристы ничтоже сумняшеся купили и приступили к дегустации.

Застав боевых товарищей за столь увлекательным занятием, также переправившиеся через речку Марос[14] пехотинцы потребовали допустить их к распитию, но гусары были резко против. Началась драка, быстро перешедшая в поножовщину, к которой вскоре присоединились и товарищи бузотёров. Уже вовсю гремели выстрелы, когда самая разумная часть солдат из участвовавших в свалке решила позвать на помощь, чтобы остановить братоубийство.

Бегущих товарищей армейские дозоры опознали и, слыша звуки боя, разумно решили, что те отступают от превосходящих сил противника, о чём и сообщили командованию криками: «Турки! Турки!». Поняв, что коварный враг их атакует на переправе, кавалерия начала отступление, чем привела в совершенный испуг уже перешедшую на этот берег пехоту. На наведённых мостах началась жуткая давка. Офицеры попробовали было навести порядок, истошно крича по-немецки «Хальт! Хальт!», что всего-навсего означало «Стоять!», но солдаты - венгры и славяне, не знавшие немецкого языка, услышали в них «Аллах!».

Паника захватила уже всю армию. Император и Лаудон бросились останавливать бегущих солдат, но были ими затоптаны. Иосиф чудом уцелел, его телохранители смогли вытащить его из реки, в которую он был сброшен обезумевшей толпой, и откачать, а вот Лаудону так не повезло – фельдмаршал так и остался лежать там, под Кисомбором, тело его так и не нашли. В довершение всего нагрянули турки и радостно разнесли в пыль находившихся в полном беспорядке австрийцев.

Перед османами лежала совершенно беззащитная Венгрия, а Валахия теперь просто сама упала к ногам султана. Армии, способной оказать сопротивление противнику у Иосифа не было. Хаддик был отозван, но у него было лишь тридцать тысяч человек, что совсем не могло изменить ужасного положения Империи. Пришлось Румянцеву, как наиболее известному нашему генералу, прославленному именно победами над турками, срочно отправиться на помощь союзнику, а Суворов доложил, что у него в армии теперь всего лишь тридцать восемь тысяч человек, но он готов немедленно выступить для деблокады Стратилатова.

Посоветовавшись, мы решили не пороть горячку и не пытаться наносить удары заведомо недостаточными силами. За Игельстрёма были все его начальники, утверждая, что генерал удержит крепость при любых обстоятельствах. В Стратилатове были огромные запасы продовольствия и боеприпасов, предназначенных для обеспечения будущих наступлений наших войск, и просто блокадой взять эту твердыню было невозможно. Хотя связи с крепостью не было с начала войны, но мы были уверены – гарнизон обязательно дождётся подхода нашей армии.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Платон Абрамович! Арапчонок перебежал! – запыхавшийся начальник егерской команды, поручик Милинкович, нашёл коменданта на ремонтных работах в третьем бастионе, серьёзно пострадавшем при недавнем штурме.

- Какой арапчонок, Пётр Дмитриевич? – удивился Карпухин.

- Натуральный арапчонок! Чёрный как сажа! – развёл руками офицер.

- И что?

- С ним Стацкевич разговаривает, велел Вас позвать, срочно!

- Ну, коли срочно, значит, и вправду я там нужен. Пойдём, посмотрим, какой такой арапчонок. – вздохнул бригадир.

Перебежчик ждал его в кабинете Стацкевича, вовсю распивая горячий сбитень и радостно улыбаясь ярко-белыми зубами.

- Ну, что, майор? Что за мальчонка такой? Зачем меня звал? – Карпухин устало сел на стул в углу кабинета.

- Так интересный мальчонка, Пётр Абрамович! Он к нам от генерала Суворова прибежал, пакет принёс.

- Что от Суворова? Где пакет?

- Вот! Уж, извините, я его вскрыл и проверил. Мало ли…

- Ко всем чертям, Алексей Фёдорович, Ваши извинения! Пакет давай! – бригадир вытащил послание, быстро его прочитал и в задумчивости уставился в потолок, — Так… В общем, пока мы помощи не ждём. Велено держаться, покуда наши силы собирают. Ведь ещё Игельстрёму пишут…

- Значит, наши гонцы не дошли. – скривился, как от зубной боли, майор.

- Да, и голубей побереги. У тебя сколько их осталось?

- Всего два, Платон Абрамович.

- Вот и побереги божьих пташек. Говорил же, что сокольничие турецкие вокруг нас роятся.

- Ну, надежда была…

- Ладно. А что за арапчонок-то? – вспомнил о госте Карпухин.

- Так наш мальчишка! Русского совсем не знает, но твердит, что наш – Иваном его зовут.

Негритёнок, услышав знакомое имя, радостно затараторил по-турецки. В его речи чередовались слова «русский» и «Россия».

- Говорит, что никто не знал, откуда он родом. У него сменилось множество хозяев, он всегда был просто «чёрным», «рабом» или даже «Эй ты», и только после встречи с нашими агентами стал человеком, Иваном и русским. Хочет обратное письмо нести, спрашивает…

- Так, а он сможет?

- Говорит, что на таких, как он, никто внимания не обращает. Уверен в успехе.

- Ну, хорошо… Пусть отдохнёт твой Иван, а мы пока ответ писать будем.

[1] Баязид I Молниеносный (1389–1402) – султан Османской империи, знаменитый своими военными победами. Завоевал Болгарию и Малую Азию.

[2] Сулейман I Великолепный (Кануни) (1494–1566) – султан Османской империи, при котором Турция достигла максимальных границ и могущества.

[3] Гази Хасан-паша Джезаирли (Алжирец) (1713–1790) – османский военно-морской и политический деятель.

[4] Гяур – презрительное наименование немусульман у турок.

[5] Булгаков Яков Иванович (1743–1809) – выдающийся русский дипломат и государственный деятель.

[6] Семибашенный замок (Едикуле) – крепость в Стамбуле, в которой хранилась казна султана, а также там находилась тюрьма, где содержались послы враждебных государств.

[7] Калита – старинное русское название сумки, мешка, кошеля или пояса для денег.

[8] Люксембургский дворец – дворец в Париже, построенный в XVII веке для супруги Генриха IV Марии Медичи.

[9] Гогланд – остров в Финском заливе Балтийского моря.

[10] Цицианов Павел Дмитриевич (1754–1806) – русский военный и государственный деятель, генерал от инфантерии.

[11] Джафар-шах (?–1789) – правитель Персии из династии Зендов.

[12] Коджа Юсуф-паша (1730–1800) – османский государственный деятель.

[13] Кисомбор – деревня на юге Венгрии.

[14] Марос – река, левый приток Тисы.