Время перемен

Глава 3

- Здравствуй, Александр Андреевич! – я скупо поприветствовал Безбородко, робко вошедшего в мой кабинет.

Тот, видимо, не зная, чего ожидать от меня, вжал голову в плечи и забавно прижмурил глаза.

- Что встал у входа? Молчишь, щуришься? Ты доклад приехал делать или дверь подпирать? – при виде его испуга моя неприязнь к былому соратнику как-то отступила, хотя от удовольствия слегка поиздеваться я отказаться не смог.

Безбородко неестественно выпрямился и на деревянных ногах, подобно ярмарочной кукле, зашагал ко мне.

- Саша, ты хорошо знаешь, что я людей не ем. И на каторгу не отправляю, ежели, конечно, душегубством не пахнет. Так что ты весь перекосился-то? Как доклад-то делать будешь? – я слегка улыбнулся, но это, походу только больше его напугало. Былое участие в заговоре, инициированном английским посланником, крепко засело в его голове.

- Ваше Величество! – начал глава киргиз-кайсацкой экспедиции.

Кстати, главой-то он стал всего через три года после своего прибытия в Астрахань – что поделаешь, талант, если не сказать больше. Безбородко всего за год изучил местное наречие так, что переводчики указывали на него, как на наиболее знающего, свободно цитировал Коран, а потом ещё пять месяцев прожил в ставке[1] Есим-хана, владыки Младшего жуза[2] – племенного союза, который кочевал в западной части киргиз-кайсацкой степи. Даже женился он в степи, на дочке этого же хана – видно, запали ему в душу мои слова про слабость его к женскому полу, которую будут использовать его враги.

- Павел Петрович! – спокойно произнёс я.

- Что? – совсем смешался мой былой секретарь.

- Называй меня Павлом Петровичем, а если очень желаешь, то государем. Забыл, что ли?

- Конечно, Павел Петрович! Спасибо!

Безбородко стало легче, он понял, что я в любом случае готов выслушать его идеи и не буду принимать в штыки. Он начал говорить всё более и более уверенно, донося до меня свои мысли по поводу будущих отношений нашей империи с кочевниками Средней Азии. Ситуация в степи главе киргиз-кайсацкой экспедиции была понятна.

Да, Младший жуз, с ханом которого он породнился, ему был ближе остальных племенных и государственных образований. Я, кстати, для себя определил, что брак моего бывшего секретаря, начинавшийся явно для успеха карьеры, через какое-то время перерос в настоящие семейные отношения – во всяком случае, лицо Безбородко озарялось неким внутренним светом, когда он говорил о жене. То, что этот весьма полезный и нужный человек смог избавиться от своей ахиллесовой пяты в виде проблем с женщинами, весьма меня радовало – волноваться за стойкость сановника, которому предстояло принять на себя большую ответственность мне совершенно не было нужно.

Так вот, разобравшись с Младшим жузом, он перешёл к Среднему[3], который тоже граничил с нашими землями, а вот дальше Безбородко не стал останавливаться на соседях. Он даже тайно побывал в Хиве[4], изучая обстановку за спинами кочевых народов, а уж агентов среди местных жителей он заимел множество. Пусть, глава экспедиции ещё не мог управлять ситуацией полностью, просто дёргая за нужные ниточки, но уже знал о положении в степи почти всё, что позволяло достаточно свободно и уверенно определять наши будущие шаги.

Также очень большое значение Безбородко предавал перспективам земледелия, для чего добился создания близ Астрахани, Яицкого городка и Оренбурга опытовых агрономических станций. Сам Болотов любил бывать у него, а люди, руководившие этими сельскохозяйственными учреждениями, по праву считались специалистами высочайшей квалификации. Уровень земледельческих знаний и вложений в эту сферу руководством экспедиции был столь высок, что удалось привлечь к подобной работе многочисленных иностранцев, причём не только из Европы, но и из Бухары[5], Хивы и Коканда[6].

В общем, сейчас Безбородко обладал всей полнотой информации о регионе и мог управлять там очень многими процессами. А мне требовалось в первую очередь решить проблему поставок шерсти, а уже во вторую определить возможность организации новых территорий для заселения, которые в ближайшем будущем могли стать необходимыми.

Разговор получился очень интересным, мой бывший секретарь вполне верно понимал свою задачу и подготовил обширнейший проект возможных изменений во всех сферах управления вверенных его заботам областей. Он настаивал, что в настоящий момент перспективы освоения земель междуречий Волги, Яика и Эмбы неочевидны. Там сухие и бедные почвы, для их орошения необходимо строить многочисленные каналы, а урожаи там долго будут едва кормить местное население. Сейчас это будет очень дорого, а с учётом того, что у нас много существенно более плодородных территорий, которые пока тоже не освоены, этого точно не сто́ит делать.

Необходимо остановиться на распашке части доли́н рек, используя сухие степи для животноводства. Переход к земледелию будет востребован только после успешного освоения просторов Калмыцкой степи, которым сейчас мы занимались, и связываться ещё с одной такой проблемной территорией – слишком затратно и бессмысленно с учётом наличия многочисленных более интересных для этого земель.

Земледелие было возможно развивать в верхнем течении Яика[7], низовьях Илека[8], вокруг Иртыша[9], Ишима[10] и Тобола[11], где почвы были значительно лучше, а воды было достаточно. Для этого Безбородко предлагал создать Яицкое наместничество, включавшее в себя часть территорий Заволжского, Уральского и Зауральского наместничеств и казачьи области Оренбургского, Башкирского и Сибирского войск.

Для заселения открывались обширные плодородные земли, киргиз-кайсаки и казаки были готовы для этих изменений, но всё это требовало существенных сложений – территории были неосвоенные и там нужно было строить дороги, мосты, каналы, сажать леса, при этом все местные жители, конечно же, хотели получить компенсацию за неудобства.

Однако и доходы от принятия такого решения должны были бы быть весьма неплохими – только расширения торговли с Хивой, Бухарой и Кокандом сулило нам большие барыши и позволяло увеличить поставки хлопка, шёлка и шерсти, в которых мы нуждались. Возможно было даже начать прямую торговлю с китайским Синьцзяном[12], пусть пока и неофициально, но администрация Цин в регионе уже была готова не обращать большого внимания на подобное нарушение законов империи и серьёзно препятствовать товарообмену.

Старший жуз[13] с приближением к нему границ России должен был быть полностью включён в сферу нашей экономической деятельности и фактически принять наш протекторат, а ситуация в Младшем и Среднем жузах постепенно переходила бы в стадию прямого управления русской администрацией. Киргиз-кайсаки стали бы для нас надёжным поставщиком шерсти, да и вспомогательная кавалерия для нас в свете будущих войн была совершенно нелишней.

Пока говорить о серьёзных вложениях в земли, остающиеся под властью ханов, было слишком рано, но привлекать киргиз-кайсацкую молодёжь к обучению в корпусах Безбородко считал мерой совершенно необходимой. Таким образом, мне на рассмотрение предлагался проект, который обеспечивал быструю окупаемость затрат на свою реализацию.

Мой бывший секретарь мечтал вернуться в большую политику империи и вложил весь свой немалый талант в этот проект. Конечно, я его сразу не принял. Мне требовалось проверить обоснованность его цифр, предположений и допущений, узнать мнения всех заинтересованных структур, оценить риски, возникающие при принятии такого масштабного решения. Но все эти испытания план Безбородко уверенно выдержал.

Единственным серьёзным препятствием для его реализации была нехватка денежных средств. Финансовые проблемы усугублялись большими затратами на военную подготовку к грядущей войне, но я для себя уже решил, что очевидные не только для меня процессы изменения установившегося миропорядка требуют серьёзных мер. К тому же очевидный рост нашей экономики и внешней торговли давал нам возможность получать значительные суммы в креди́т от зарубежных банков.

Рост внутренней торговли давал нам отличную возможность безболезненно увеличивать выпуск ассигнаций, конечно, говорить о бесконтрольной печати бумажных денег речи не шло, но даже лишний миллион рублей снимал множество проблем и волнений. Мы были готовы к реализации ещё одной амбициозной программы развития.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Марьюшка! Марьюшка! Получил я назначение! – радостно, словно мальчишка, вбежал в дом уже полковник Карпухин.

Супруга его, Мария Кондратьевна, выглянула из комнат и прижалась к мужу:

- Куда, Платоша?

- В Стратилатов[14] поедем! Меня первым помощником коменданта определили!

- Ох! – полковничиха, которая сохраняла ещё былую красоту и стать молодости, прямо осела от огорчения, — Как же это, на Дунай-то? Мы же хотели во Всеволожск или Новорадонеж! Чтобы к деткам поближе!

Сыновья Карпухиных уже были зачислены в корпуса, причём младший, Глебушка, проявил невероятное упрямство и добился своего зачисления в Морской. Учреждение гимназий при корпусах и значительное увеличение количества новиков дало возможность офицерским и унтер-офицерским детям, не меняя учебных заведений вместе с переезжающими родителями, получать образование. Даже единственная дочь, Людмила, и та уже постигала науки в Петербурге в царском женском училище. Конечно, Карпухины хотели оказаться ближе к детям.

Уже три года вся семья жила в Петербурге, где Карпухин учился и работал. Немолодой уже подполковник решил направить свои «Замечания к Вобановой[15] фортификации» в крепостную экспедицию военного приказа. Главный начальник крепостей генерал Цицианов заметил интересную работу самоучки и вызвал его в столицу, где предложил пройти обучение в офицерской школе при Инженерном корпусе.

Необходимость дополнительного обучения офицеров, не получивших образования в корпусах, была очевидна, для чего такие училища начали работать уже довольно давно, но привлечение к этому совсем не юного подполковника всё же было необычно. Закончить годовой курс вместе со значительно более молодыми людьми Карпухину было тяжело, но природное упрямство позволило ему сделать это достаточно успешно. После чего уже очень вдумчивый офицер привлёк внимания самого́ генерала Баура, который твёрдой рукой направил его уже в классы Генерального штаба.

Два года обучения там позволили Карпухину не только подняться в чине до полковника, но и написать вместе с самим Цициановым учебник фортификации. Но вот окончательно уйти на штабную работу Платону Абрамовичу помешал его характер и усталость от жизни в огромном городе, к которому он не привык, да и жене его тоже в Петербурге не нравилось. Так что намеревался полковник отправиться в бывший Фридрихсгам[16], уже почти десять лет как ставший Новорадонежем, или в хорошо знакомый Нейшлот[17], который никто не именовал иначе, как Всеволожском, служить поближе к любимым детям.

- Марьюшка, да не смог я отказать самому императору! – счастливую улыбку с лица Карпухина не в силах было стереть даже огорчение любимой супруги.

- Как же? – Мария Кондратьевна с удивлением оторвалась от мужа, заново оглядела его и только сейчас заметила, что на широкой полковничьей груди теперь красуется исключительно одинокий орден Святого Георгия четвёртой степени, полученный Карпухиным за Кабардинскую замятню, а вот того же ранга святого Иоанна за беспорочную службу больше не видно. Она с испугом и надеждой подняла взгляд выше и да – на его шее красовался крест уже третей степени ордена, — Господи, сам государь тебя его вручил?

- Да, наградил за учебник! То-то же Егор Павлович говорил, что награда будет обязательно, но, чтобы сам государь!

- Ох ты, счастье-то какое! А что же ты его не попросил-то поближе к деткам быть? – начала пилить своего мужа жена.

- Марьюшка! Что ты? Государь сам мне об этом сказал! Знает он, что все дети в корпусах! И даже, что Марк к математике способности имеет, и что Глеб подрался третьего дня!

- Ах! – жена старого солдата выдержала такую новость стоически, но всё же побледнела и предпочла присесть, — Как же он про тебя, полковника простого, всё знает?

- Знает, Марьюшка! Всё, как есть, знает! Сказал, что просит меня отправиться в самую большую нашу крепость, где требуется мой пригляд за работами! Мол, генерал Цицианов ему донёс, что только мне такое дело доверить может, да и Баур обо мне превосходно отзывался! А за детками он личный пригляд мне обещает!

- Ох, Платоша!

- А готова ли ты, Марьюшка, к тому, что генеральшей будешь, а? Небось, и не думала о таком, когда за меня замуж согласилась идти, а? – гоголем ходил перед женой полковник, посверкивая начищенным до блеска серебряным горжетом и горделиво поправляя ордена.

- Ох, Платоша! Счастье-то какое!

- Собирайся, Марьюшка! Собирайся! Ждёт нас Дунай!

- Ох, надо деток перед отъездом навестить!

- А то как же! Пусть знают, какая честь их роду оказана! Да и Силуану с Агриппиной надо написать! Может, захотят они к нам поближе всё же переехать, уж я перед епархией теперь похлопочу!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

С еженедельным докладом ко мне пришёл глава Патентной палаты Алкивиад Пискунов. Этот обладатель звучного имени и забавной фамилии, был маленьким человечком с крысиной мордочкой, чёрными горящими глазами и огромной ранней лысиной. Несмотря на все свои внешние недостатки, он был одним из лучших специалистов в мире науки и техники и знатоком законов разных стран.

Алкивиад до этого служил канцеляристом в архиве Университета, а рекомендован он был мне Эйлером-старшим в качестве совершенно уникального знатока изобретений и открытий. Пискунов с невероятной жаждой добывал все возможные све́дения о новостях науки и даже в порыве своей страсти попытался проникнуть в тайны личной переписки самого́ главы Ямского приказа Иллариона Матвеевича Голенищева-Кутузова[18], в канцелярии которого он служил.

Пойманный на горячем, канцелярист признался своему начальнику в пагубном увлечении, которое тому показалось вполне достойным. Алкивиад само́й природой был предназначен для фиксации открытий, совершаемых в научном мире, к тому сам он признавал свою полную неспособность к сложным вычислительным работам, что помешало ему в былое время стать инженером. Ну вот разбирался бывший канцелярист в открытиях просто невероятно, причём подобно губке впитывал любую информацию о новшествах, вне зависимости от сферы научной деятельности.

Кутузов, поняв всю уникальность этого человека, отправил того к Ивану Эйлеру, который мучился с организацией патентной палаты — никак у него не получалось создать самостоятельную структуру, приходилось уделять много времени на управление ею. Алкивиад Афанасьевич оказался весьма подходящим для такой работы. Более того, всего-навсего через два года службы во данном заведении, он по праву его возглавил.

Сейчас я общался с ним регулярно, чтобы узнать новости науки и техники всего мира, которые поступали к нему в палату. Именно Пискунову я доверил в конечном счёте разбор архивов, причём не только Ломоносова, но и Академии Наук, университетов и коллегий. Алкивиад предавался этому делу настолько самозабвенно и влюблённо, что проводил на работе практически всё своё время – он даже ночевал у себя в кабинете на койке армейского образца, лишь бы побольше повозиться с документами.

Он приносил мне истории о диковинных опытах, происходящих в наше время, об интересных заметках учёных прошлого, о своих предположениях и выводах. Вот и сейчас он пришёл ко мне с радостной улыбкой, которая говорила о его рвущимся наружу желании поделиться со мной множеством заинтересовавших его чудес науки.

- Рад вас видеть, Алкивиад Афанасьевич, рад! – у нас уже установился определённый ритуал общения, — Присаживайтесь, присаживайтесь! С чем Вы сегодня пожаловали?

- Сегодня великие дела в мире творятся, Павел Петрович! Воистину живём во время, когда столь многие тайны вселенной открываются посвящённому! — возбуждённо начал говорить глава Патентной палаты.

- Что же, я чрезвычайно рад, что Вы получаете от процесса изучения открытий науки такое огромное удовольствие. – усмехнулся я, — Неужели за неделю случилось нечто настолько поразительное, что вселило в Вас невероятный восторг?

Пискунов начал рассказывать о происходящих в мире открытиях. Я внимательно слушал его, вычленяя интересные для себя факты. Мне, конечно, было понятно, что Алкивиад отправляет свои заключения в приказы и Академию наук, где их внимательно изучают и делают выводы, но отказать себе в тренировке ума я не мог. Я старался контролировать всё, что касалось науки, которую я определял как главный проводник развития промышленности и сельского хозяйства империи.

Я не ограничивался личным общением с Пискуновым, Эйлерами и прочими учёными, мне доставляли все научные журналы, которые издавались у нас. Россия была первой и пока единственной страной, где выходи́ли уже четыре журнала, которые достаточно подробно описывали новые открытия и изобретения. Они наполнялись материалами, благодаря усилиям Патентной палаты.

Конечно, у нас был традиционный и ставший очень авторитетным толстый Вестник Академии наук, издававшийся всего раз в полгода, но всё-таки небольшие Механический, Горный, Физический и Земледельческий листки, выходившие каждые два месяца, были даже более важны для нашей промышленности. Вестник Академии сосредотачивался на оформлении научного приоритета русских учёных для получения ими заслуженного международного признания, а вот листки имели более прикладной характер, описывая все изобретения, попадавшие в Палату – эти журналы были по-настоящему секретными и предназначались только для российских специалистов в соответствующих областях.

Я интересовался всеми открытиями и для повышения своей квалификации и образования, но и рассчитывая на всплывающие воспоминания из прошлой жизни, которые позволяли иногда правильно направлять научную мысль. На сей раз меня очень заинтересовал доклад Алкивиада об изобретении, которое сделал подмастерье Криворожского завода Тимофей Кузовков.

Молодой человек предложил использовать механизм протягивания холщовой ленты для перемещения сыпучих материалов. Кузовков уже давно задумал эту новинку, во время обучения в Горном корпусе идея созрела, а после возвращения на родной завод он высказал её самому Лобову. Тот разрешил начать обкатывать проект, а теперь убедил своего подопечного о возможности официально заявить о перспективном изобретении. Собственно говоря, это было открытие хорошо знакомой мне конвейерной ленты. Я не мог не обратить на это внимания и попросил Пискунова прислать мне материалы по заинтересовавшему меня вопросу.

Патентная палата быстро и аккуратно обрабатывала всю информацию, которая приходила для изучения и оформления, правда, это были малые чертежи и лаконичные описания, но подобного для выводов вполне хватало. Пусть лента ещё имела много недостатков, но тем не менее она давала возможность отказаться от множества чернорабочих с тачками, перетаскивающих грузы по территории завода, предоставляла существенную экономию времени, а также обеспечивала непрерывность работы.

Конвейеры с архимедовыми винтами[19], скребками[20] и лентами затанцевали в моей голове. На ближайшей встрече я передал Ивану Эйлеру все эти материалы, попросив его внимательно их изучить и подготовить свои предложения. Мой верный сподвижник тоже вдохновился идеей Кузовкова и подключил к работе Кулибина. Уже через полгода в Кривом роге действовала целая лаборатория, а через год «бегучие ленты» начали выпускаться на небольшом заводике.

Безусловно, вещь была довольно «сырая», слабым местом подобной конструкции была чрезвычайная ломкость передаточных колёс, но кое-как эту проблему всё-таки решили. Ленты быстро стали одними из важнейших элементов в промышленности, но, главное, в строительстве. Использования этого изобретения позволило почти на год сократить сроки возведения Уральской железной дороги.

Новые научные открытия и улучшения меняли жизнь страны, пусть медленно, исподволь, но меняли. Консервы полностью перевернули сложившийся уклад, проникнув даже в крестьянские дома. У нас уже появились первые спички, пусть ещё и очень непохожие на те, что я помнил, но даже эти дурнопахнущие палочки уже обретали популярность. Производство макарон позволило снять проблемы с сохранением урожая и существенно облегчало транспортировку продовольствия.

Новые виды порохов, полученные в процессе изучения причин страшного взрыва в Петербурге, произошедшего почти десять лет назад, оказались чрезвычайно полезны и перспективны. Пусть они были пока очень нестабильны, но мощность их была гораздо сильнее обычного пороха, и с их помощью удалось значительно упростить дорожно-строительные работы – скалы и пороги взлетали в воздух теперь по всей стране. Да и «русские колпачки», они же клобуки или пистоны позволили создать целый новый класс оружия – револьверы, которые хоть и были очень дороги и служили пока только в качестве личного оружия состоятельных людей, но уже переходили из разряда диковинок в обычную жизнь.

Мне было приятно сознавать, что я своим внимательным отношением к науке и изобретательству помогал техническому прогрессу в России. А уж денежные средства, которые первооткрыватели получали за свои диковинки, подстёгивали интерес к подобному. Изобретатели стекались в Россию со всей Европы. Активная политика по привлечению таких людей в качестве деловых партнёров в создаваемых по их проектам производствах привязывала учёных к стране, и теперь свои исследования они вели уже у нас, ещё более ускоряя развитие науки и техники и делая империю ещё более заманчивым местом для учёных и изобретателей.

Развивались не только мои предприятия, но и совершенно частные производства, которые демонстрировали активный интерес к покупкам патентов, ещё более усиливая стремление изобретать и улучшать. Если прежде мы могли говорить об успешной работе всего-навсего двух или трёх русских заводчиков, подобных братьям Баташовым, способных вести дела без государственной поддержки, то сейчас речь шла уже о нескольких сотнях подобного рода людей, самостоятельно закрывающих многие важные направления промышленности и сельского хозяйства.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Степан Еремеич! Что ты снова от меня хочешь? – шутливо взмолился Потёмкин, встречая Смолянина при входе в свой кабинет.

- Батюшка, Григорий Александрович! Молю тебя о вспоможествлении делу моему! – Смолянин попытался бухнуться на колени перед наместником с таким просящим видом, что можно было и поверить в сознательное самоунижение одного из влиятельнейших промышленников России, но только его хитрый взор исподлобья говорил о совершенно противоположном.

- Встань, встань, Степан Еремеич! Не прибедняйся! – приобнял его глава наместничества, — Совсем одичал, борода! Вон и одеваешься словно простой горожанин, и не подумаешь, что у тебя состояние уже почти миллион.

- Дык, батюшка-наместник, из простых солдат вышел, чего мне на себя меха-то одевать? Чай, не зима! А состояние, что состояние? Всё в деле!

- Еремеич, вот ты хитрован! – ласково улыбнулся одному из своих любимцев Потёмкин, — Знаю нрав твой! Владыка Климент столько раз о тебе говорил, даже в проповеди упоминал, как о главном жертвователе на дела богоугодные. Всё отдаёшь?

- Совру, коли скажу, что всё, Григорий Александрович. — очень серьёзно проговорил Смолянин, глядя прямо в глаза собеседнику, — Жить на что-то нужно, да и дела требуют. Но вот стерпеть, что у меня на столе каждый день стерлядка да тонкие ви́на, а вон у ирландцев, почитай, каждая вторая семья без мужика, и дети от голода плачут – не могу. Да и ты, знаю, не можешь, да и матушка-императрица…

- В краску вогнал, борода! – засмущался наместник, — Правду говоришь, как гляну в глаза какому дитяти, а у него такая скорбь, что только у редкого старика есть… Эх, ладно. Спасибо тебе, Степан Еремеич, за дела твои. На тебя глядючи, народ почти пятьсот тысяч собрал. Владыка Климент говорит, что всех накормит да пригреет. Не забуду такого, да и император тебя приметил.

- Спасибо, батюшка, на добром слове!

- Так зачем пришёл-то Еремеич? Денег попросить на новое дело хочешь? Так сейчас никак не могу – всё уже потрачено! Сам же знаешь, что следующим летом к нам цесарский император прибудет.

- Так я не денег просить пришёл, Григорий Александрович! – усмехнулся промышленник, — Знаю, что сейчас и копейки лишней не дашь – всё же на беженцев ушло, сама императрица от многого отказалась, лишь бы детишек накормить. Так что деньги я найду!

- Так чего же тебя надобно? Земли?

- И это есть, батюшка! Вот смотри! – Смолянин взмахнул руками, — Уголь наш всё больше и больше берут. Уже жалуются, что мало, не хватает всем.

- Так добывай больше, Еремеич, что ты от меня-то хочешь?

- Добыть – дело нехитрое, а вот вывезти… Расстояния до пристаней большие, у нас возчиков не хватает! Я подумал, что чугунная дорога нам сильно поможет.

- Так! – с интересом подбодрил его Потёмкин.

- Я поехал в Царицын. С инженером Саранским поговорил, он там старший теперь, просил подумать-подсказать, как бы нам такое устроить. Тот даже обрадовался, скучно ему уже. Но вот новые дороги только через царя-батюшку можно затевать. Саранский-то даже молодых инженеров прислал, они продумывают, как путь проложить, да сколько денег на это понадобится. Пока – всё нам по силам, я общество решил собрать, люди-то наши меня хорошо знают. Выгода точно будет, да и сколь пользы выйдет!

- Ну, ты хват, Степан Еремеич! – засмеялся наместник, — Всё продумал! Так ты хочешь…

- Вот, походатайствуй, батюшка перед государем, чтобы нам разрешение дали на чугунную дорогу!

- Железную дорогу, борода, железную! Сейчас так уже говорят. – Потёмкин устало потянулся, — Прошение где?

- Вот, батюшка! – купец протянул ему красивый кожаный бумажник с шелковыми завязками.

- Не сомневался, что ты, Еремеич, дело знаешь. – усмехнулся Потёмкин, внимательно изучая документы, — Я тотчас напишу государю. А пока я сам попрошу Саранского, пусть проектирует!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Никольский был в крайне расстроенных чувствах. Откровенно говоря, ему совсем плохо было – перед глазами всё плыло, хотелось умереть, заснуть, забыться… Машенька Злобина, в которую молодой человек был влюблён, за которой он ухаживал почти полгода, отказала ему!

Да ещё и не сама, а через своего отца, Ивана Фёдоровича! Пусть он человек был хороший, добрый, и долго уговаривал Аникиту, убеждая, что «Эта вертихвостка, тебе, душа моя, совсем не нужна! Всё книжки романтические читает, да моряка себе ищет. А ты, господин инженер, человек самим государем ценимый, в небесах пари́шь – найдёшь себе ещё невесту! Не обижайся только — сам молодым был, знаю, как тяжко. Хочешь вина́ испить?».

Вот, вроде и человек неплохой, и помочь желал искренне, но на душе всё одно так тяжко, что мочи нет. Аникита никак не мог успокоиться. Горе и обида жгли его нестерпимо. Молодой человек не нашёл ничего лучшего, чем отдаться любимому делу – подняться над Петербургом на своём воздушном шаре, может быть в Кронштадт слетать или Стрельну.

Никольский пришёл на площадку, где всегда стояли несколько привязанных никосфер, на которых проводили обучение новиков и развлекали любопытствующих. Увидев молодого мастерового, Ваську Букреева, инженер распорядился немедленно начать подготовку к подъёму.

Тот заметил ему, что ветер очень сильный и сегодня не стоило бы подниматься – опасно, а уж лететь без привязи так точно нельзя. Однако Аникита совсем не был готов сейчас слушать и просто прикрикнул на слишком самостоятельного служку. Васька обиженно замолчал и указал на крайний шар ярко-синего цвета, который уже был полностью снаряжён для полёта.

Свежий воздух пьянил и успокаивал, опустившаяся пелена облаков, которые сегодня стояли очень низко, наводила на мысли о вечном. Ему было хорошо – не зря он всё-таки поднялся сегодня в небо, настроение улучшалось. Но теперь воздухоплаватель понял, что, действительно, предупреждения Букреева имели под собой все основания. Сильные порывы ветра дёргали канат никосферы так, что даже зубы клацали. На каком дальнем полёте без привязи и речи не шло.

Никольский начал было спуск, однако у ветра уже были свои намерения в его отношении. Резкий порыв заставил воздухоплавателя упасть на дно корзины, раздался звонкий дзынь и начало мотать так, что Аникита едва не выпал в бездну – привязь оборвалась и его несло в неизвестность. Молодой человек просто молился – спасти его могло только чудо.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Государь! Никольский разбился! – Вейде нарушил все мои мысли, которые приходили мне на послеобеденной прогулке. День был пасмурный, дождь шёл мелкий, противный, ветер кидал его мне в лицо, но эта влага освежала мою усталую голову, и я обдумывал следующее совещание.

- Что? Миша, как разбился? Ты уверен? – молодой учёный мне нравился, человек он был очень неглупый и инициативный, у него было множество идей, и я делал на него определённую ставку.

- Точно! Он сегодня летал, его ветром сорвало с каната и ударило о стену Петропавловской крепости. Градоначальник Шувалов доложил, что Никольского унесло, а комендант укрепления — что шар с учёным разбился и упал в Неву.

- Он жив?

- Без сознания был…

- Так, давай-ка, братец, коня и конвой мне, в крепость поеду.

Комендант Петропавловской крепости встретил меня сообщением, что пострадавший пришёл в себя, однако плох – переломы, ушибы. Я направился к Никольскому, вид у него был ужасный – лицо синее, нос набок, один глаз совершенно закрыт огромным кровоподтёком. С ним были и крепостной врач и доктор Сычёв, один из лучших военных хирургов. Они крепко бинтовали его грудь, видимо, были сломаны рёбра, обе ноги и левая рука воздухоплавателя уже были заключены в гипсовые повязки, которые широко применялись в наше медицине.

- Как он, господа врачи? – моё появление вызвало скорее раздражение занятых людей, они даже не поняли, кто вошёл в комнату.

- Да всё хорошо! – отмахнулся Сычёв, — Будет он жить, лёгкие целы, кости вправили! Не мешайте!

Я тихо присел в уголке, ожидая, когда и увлечённые помощью больному врачи и опоенный маковым составом пострадавший молодой человек станут доступны для общения. Уже вскоре, закончив затягивать Никольского в тугие повязки, лекари оттёрли пот и оглянулись.

- Ваше Величество! – крепостной врач даже покачнулся от удивления, я успел вскочить и подхватить готового упасть в обморок уставшего человека под руку.

- Спокойно! Вы спасли человека, к чему волноваться? И называйте меня Павлом Петровичем, вам можно.

Тому явно стало лучше, когда он понял, что наказания за непочтение не последует. Сычёв же пережил удивление значительно лучше, но он уже был знаком со мной:

- Государь, я прогнал Вас, но…

- Забудьте, Вы спасали жизнь человека. Что с ним?

- Больной сильно ударился, однако переломы вполне удачные, мы их вправили и закрепили. Больше всего опасений вызывает голова – удар бы сильный, состояние черепа неплохое, но что с мозгом… К тому же пришлось его опоить – несчастный испытывал сильную боль и проверить в себе ли он мы не в состоянии. Нужен ещё день-два, и возможно будет понять, всё ли у него нормально.

- Перевозить его, конечно, нельзя?

- Конечно, государь. Он будет лежать здесь. – твёрдо ответил мне врач.

- Хорошо, я приеду завтра. – я откланялся, сидеть у ложа больного дальше было глупо.

На следующий вечер я снова приехал к Никольскому. Тот уже пришёл в себя, и, к счастью, мог говорить и вполне здраво мыслить. Пусть ему всё ещё было больно, но от макового молочка он отказался и был готов к общению. В его комнате стояли цветы, которые привозили во всей столицы – первого воздухоплавателя у нас любили. Ароматы цветов перебивал тяжёлый запах лекарств и боли.

- Как Вы себя чувствуете, Аникита Васильевич? – я заглянул в единственный открытый газ Никольского.

- Спасибо, государь, уже лучше. – прохрипел тот.

- Я слышал, что Вы поднялись в воздух несмотря на плохую погоду и запреты?

- Моя глупость и самоуверенность, государь! Я плачу за это…

- В городе ходят слухи о госпоже Злобиной и её отказе…

- Я не мог бы и подумать, чтобы пытаться лишить себя жизни! – взвился Никольский и скривился от боли.

- Верю, Аникита Васильевич, верю! Однако Вы рисковали собой.

- Да, государь, я был очень расстроен и хотел развеяться. Не обратил внимание на погоду. Меня об этом же расспрашивал и крепостной священник. – криво улыбнулся пострадавший, — Уверяю Вас, что о подобной глупости я даже не помышлял. Мой батюшка – священник и такого мне бы точно не простил!

- Ну, если бы Вы погибли, то правды бы он не узнал… Слишком многие дамы уверенны, что Вы пытались наложить на себя руки…

- Боже! – Никольский начал судорожно креститься и шептать молитвы.

- Я Вам верю, Аникита Васильевич.

- Спасибо, государь!

- Я вижу, что Вам тяжело долго говорить. Ваш поклонницы, наверное, не дадут Вам заскучать, а я не хотел бы утомлять Вас. Поэтому примите мои пожелания скорейшего выздоровления и я жду Вас у себя, как только Ваши доктора решат, что Вы способны на такое. – я ласково улыбался молодому человеку.

Боже, мне всего чуть больше тридцати, а я расцениваю двадцатипятилетнего успешного учёного как юношу. Старею я, что ли?

Никольский пришёл ко мне через месяц, очень бледный, сильно хромающий, но пришёл сам. Меня удивили его глаза, они казались потухшими, измученными. Таким я его не помнил – он всегда был решительным, взор его мог затуманиваться мыслями, но вот отчаявшимся всемирно известный изобретатель никогда не был.

- Что с Вами, Аникита Васильевич? — я подошёл к нему сам и дружески приобнял его, — Вы себя плохо чувствуете?

- Да, государь. Я пришёл просить Вас разрешить мне принять постриг.

- Что? Молодой человек, что за ерунда? Зачем Вам уходить в монахи? Вы молоды, умны, да и красивы! Ваши ранения заживают, а небольшая хромота – сущая ерунда! В конце концов, Вы нужны России! Вон, посмотрите на Бухвостова, ему сильно хуже, он даже лицо своё вынужден скрывать, а каков молодец! Что с Вами?

- Все только и говорят, что я пытался умереть от отказа Машеньки Злобиной! Мне надо просить прощения у Бога! – с тоской проговорил Никольский, — Я виноват пред ним…

- Кто Вам такое сказал? Слова глупцов ранят Вас, но говорит за Вас Ваша болезнь, друг мой.

- Я не могу найти в себе силы. Я ищу отдыха и не могу его найти! Небо меня манит, но людская молва способна найти в этом повод к новым выдумкам. – молодой человек действительно был истощён и физически, и морально.

Мы говорили с ним более часа, к нам присоединился и мой духовник, который помог мне убедить талантливого учёного в том, что в монастырь прямо сейчас ему просто нельзя. Он не должен показать свою слабость столичному обществу, обожавшему перемыть кости кому-либо, и он нужен России.

Но и просто терпеть Никольский действительно уже не мог – силы у него закончились. Ему нужно было отдохнуть и подкрепить свою твёрдость. Я выяснил, что у Аникиты в Кривом Роге жил старик-отец, которого он искренне любил, стоило его отправить туда – юг, всё же, солнце… А в Кронштадте к выходу в Корсунь готовился фрегат «Пересвет», который долго отделывался для представительских целей – всё же целый Римский император в следующем году должен был прибыть с визитом и лицом в грязь упасть было нельзя.

Так что я предложил Никольскому отправиться в продолжительное морское путешествие на «Пересвете», а потом навестить отца. Он не нашёл причин отказаться, только криво усмехнулся:

- Никак не ожидал, что моряком стану…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Тимоти О’Брайен, который уже давно звался Тимофеем Обриным, в очередной раз приехал в Петропавловск. Нужно было продать шерсть и нескольких овец, забрать молодняк редких пород, который давно обещал ему сам Куракин, утварь да одёжку прикупить – всё-таки веде́ние хозяйства на отдалённом острове имели свои недостатки. Пусть и помогали ему монахи, да и торговцы иногда заезжали к ирландцу, но самому хотелось присмотреть товары, да и устал Тимофей от одиночества.

Он так и жил один, но боль от потери семьи понемногу утихала, она его уже не так грызла, и ему начало хотеться на людей посмотреть, в церковь опять же сходить, да и выпить со знакомыми не мешало бы. По приезде пришлось задержаться в порту – проследить за выгрузкой шерсти, которую перевезли на склад, получить расписку, и только после этого нанять телегу, в которую погрузили пятерых молодых барашков, и отправиться в сам город.

Подъехав к лучшему в Петропавловске трактиру «Розочка», он крикнул стоявшему служке:

- Привет, Герасим!

Тот, увидев его, молча опрометью бросился внутрь, и через несколько мгновений из дверей трактира выскочил улыбающийся до ушей хозяин заведения Иосиф Гордов.

- Смотри-ка, кто приехал! Рыжий, ты? — радостно закричал трактирщик, — Привёз мне баранинку!

- Всё, как ты заказывал! – усмехнулся ирландец.

- Устал поди, дружище?

- Ну, не без этого…

- Давай бросай свою телегу, Герасим сам всё разгрузит! Пойдём выпьем моего нового пива!

- Лучше угости уставшего ирландца стаканчиком доброго виски, типа того, что мы пили с тобой весной!

- Предложу, конечно, да ещё восемнадцать новых настоек к твоим услугам!

- Ого! Уже восемнадцать?

- Что ты думаешь? На месте не сидим! Ещё бы мне твою баранину получать почаще…

- Прямо сейчас об этом говорить станем?

- Никогда! Давай заходи скорее!

- Кто это? — удивлённо спросил Тимофей, увидев топчущуюся возле входа странно и пошло одетую молодую женщину, да что там – ещё совсем юную девчонку. Та в ответ злобно на него посмотрела и грубо выругалась.

- Что же язык у тебя, девочка, грязный такой? – удивился островитянин, — Негоже такие слова говорить и зрелому мужу, а уж девице так точно!

- Это баронесса Марта! – поморщился Иосиф, — Поверишь ли, откуда-то из Германии приехала, совсем чести не имеет, бродит у трактиров да кабаков, себя продаёт. Я уж Владыке жаловался, тот её стыдить принялся, а она ему в глаза ругается да говорит, что она веры католической и он власти над ней не имеет. Не в холодную же её сажать… Живёт она где-то в городе, люди её жалеют – кормят…

- А что баронесса-то?

- Я – баварская дворянка! – возмущённо заорала девица, подслушавшая их беседу, — Я требую относиться ко мне, как к дворянке!

- Вот ты скажи, Иосиф. Вот ты же вот тоже дворянин, офицер. Так тебе, что честь дворянская не позволяет нечего делать в этой жизни? – разговор продолжился уже в трактире.

- Мне сложно судить об этом, я же дворянин непотомственный, дворянство получил за заслуги, сам-то из простых буду. В общем, я скажу только, что жить надо честно. Я и ей это говорил, и Владыка увещевал, но вот не слушает. Поэтому и зовут её баронессой.

- Странно… Девочка-девочка… — покачал головой Тимоти.

Утром он вышел из трактира уже чистым, с подстриженной бородой и волосами, в аккуратной и совсем недешёвой одежде. Он намеревался направиться в кафедральный собор. День был воскресный, и сам Владыка собирался читать проповедь. Тимофей не мог пропустить такое, он соскучился по благодати, которая нисходит в церкви, да и епископ Иосиф всегда находил ключик к душам своих прихожан. К тому же после службы Обрин надеялся поговорить с Владыкой, старым знакомцем, который помог ему найти место в жизни.

На его удивление Марта снова стояла перед трактиром. Правда, вид у неё был заплаканным.

- Что ты тут, девочка? – Тимоти не смог пройти мимо, уж больно несчастной была баронесса.

- Хозяйка со двора прогнала! – всхлипнула та, — Сказала, что не может больше грех мой покрывать!

- И что, ты без крова? – искренне огорчился ирландец.

- Совсем! Никто меня не хочет приютить! Куда же я теперь?

- А здесь-то зачем?

- Просила приятеля Вашего, а он тоже – отказал!

- А в церковь-то заходила?

- Я католичка, меня там не примут.

- Что ты говоришь? Я тоже католиком был, а Владыка Иосиф меня спас, вы́ходил, выкормил, да помог своё дело завести! Чай он человек, а не скотина какая. Так, девочка, пошли-ка со мной. Я на литургию[21] иду, со мной постоишь, а потом я за тебя Владыку попрошу. Пошли, кому говорю! – он властно взял Марту за руку и повлёк её за собой.

- Меня не пустят на мессу! Я же другой веры! – пыталась отбиваться она.

Но Тимофей успокаивающе бурчал:

- Ничего! Где это видано, чтобы в божий храм человека не пустили! – и спокойно шёл дальше.

Марта вскоре перестала упираться и пошла за мужчиной, который был так силён и уверен в себе.

[1] Ставка – место, где в походе размещается полководец или правитель со своим окружением.

[2] Младший жуз – группа казахских племён, кочевавших на западе современного Казахстана

[3] Средний жуз – группа казахских племён, кочевавших на северо-востоке современного Казахстана

[4] Хивинское ханство (Хорезм) – узбекское государство со столицей в современном узбекском городе Хива, существовавшее с 1512 до 1920 на части территорий современного Узбекистана, Казахстана и Туркменистана

[5] Бухарское ханство (Бухарский эмират) – узбекское государство с центром в Бухаре (город в современном Узбекистане), с 1500 до 1785 год Бухарское ханство, затем с 1785 по 1920 год Бухарский эмират. Включал в себя часть территорий современных Узбекистана, Казахстана, Таджикистана, Туркменистана, Афганистана, Киргизии, Ирана и Китая

[6] Кокандское ханство – узбекское государство со столицей в современном узбекском городе Коканд, существовавшее с 1709 по 1876 год. Включало в себя часть территорий современных Узбекистана, Таджикистана, Киргизии, Казахстана и Китая

[7] Яик – Урал (совр)

[8] Илек – река, крупнейший левый приток Урала

[9] Иртыш – река, главный приток Оби. Исток находится в Китае, а место впадения в Обь возле Ханты-Мансийска

[10] Ишим – река, приток Иртыша

[11] Тобол – река, приток Иртыша

[12] Синьцзян – регион на северо-западе Китая, населённый преимущественно некитайскими народами

[13] Старший жуз – группа казахских племён, кочевавших на юго-востоке современного Казахстана

[14] Стратилатов – город Фокшани (Румыния) (авт.)

[15] Вобан Себастьен Ле Претр, маркиз де (1633–1707) – выдающий французский военный инженер

[16] Фридрихсгам – совр. город Хамина на берегу Финского залива в Южной Финляндии

[17] Нейшлот – совр. город Савонлинна в Восточной Финляндии

[18] Голенищев-Кутузов Илларион Матвеевич (1717–1784) – русский военный и гражданский деятель. Отец фельдмаршала Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова светлейшего князя Смоленского

[19] Архимедов винт – механизм для передачи воды в форме полой трубы с винтом внутри, прообраз шнека – винтового конвейера

[20] Скребковый конвейер – транспортирующее устройство, в котором перемещение насыпных грузов производится по жёлобу с помощью специальных лопаток, закреплённых на цепи

[21] Литургия — важнейшее богослужение