Возвращение призраков

13

Закинув одну руку на спинку и поставив согнутые ноги на сиденье, Дэнни Марш развалился на исцарапанной деревянной скамейке перед лужайкой с прудом. В нескольких ярдах от него были колодки и позорный столб, которые хотя и не использовались по назначению, но вызывали восхищение у некоторых членов общества, считавших, что, с тех пор как отменили телесные наказания и казнь через повешение, закон и порядок невозвратимо утрачены. Парень плакал, не обращая внимания на изредка проезжавшие машины и автобусы. Солнце клонилось к вечеру, и народа вокруг не было: слишком жарко для прогулок; лишь случайный фургон у магазинов хоть как-то скрасил полное уныние. Вскоре из ближайшего городка должен был приехать школьный автобус с детьми, но по этому поводу никто не вывешивал флагов.

Дэнни протянул руку к своей джинсовой куртке, висевшей на подлокотнике скамейки, запустил пальцы в карман и вытащил пластинку жвачки. Последнюю. Он развернул ее, засунул в рот, швырнул измятую обертку на траву и начал жевать. Сладкий вкус сразу нейтрализовал несвежий привкус выпитого ранее сидра. Почему такая приятная штука становится потом такой отвратительной для рта и живота? И почему то, что сначала вроде бы хорошо, после кажется безобразным? Такие важные вопросы следовало обдумать. Дэнни потратил на это время, но так и не нашел никакого ответа, и его мысли, как всегда, вернулись к Рут.

Дерьмово получилось. Он вовсе не собирался ее пугать. И ей не было нужды убегать от него. Он только хотел показать, как она ему нравится — как он любит ее, — вот и все. И действительно, он по-настоящему любит ее. Боже, он полдня — половину этого чертова дня! — проторчал за стойкой в «Черном кабане», только чтобы побыть с ней рядом. И она не оценила этого! Он работает всю неделю, а также по утрам в субботу и воскресенье и проторчал половину выходного в темном старом пабе, вздыхая по ней. Хотел только поговорить. И потому поджидал на дороге, зная, что рано или поздно она пойдет там. Черт возьми, еще неделю назад он ей нравился! Она стала странной, эта Рут, черт ее разберет. Да и не она одна в этих местах. Рехнулись они все, вот что. Ведь он не хотел ничего плохого. Просто поцеловаться, поболтать, вот и все. И неправильно ее понял. Когда она не стала вырываться, он решил, что она сама хочет, чтобы он обнял ее. Почему она просто не сказала, что не хочет, а убежала в лес? Он мог бы догнать ее, но не тогда, когда она в таком настроении. И ничего страшного! Хватит так хватит. Пусть теперь кто-нибудь другой за ней бегает. С него достаточно этих выходок. Не на ней одной свет клином сошелся. Впрочем, может быть, у нее это пройдет. Конечно, он ей нравится. Может быть, ему лучше не показываться недельку. Или пару дней. Или лучше позвонить завтра И объяснить все. Купить цветы. Черт, упадет на колени и извинится — вот что он сделает. Ну же, Рут, давай попробуем!

Занятый такими невеселыми размышлениями, Дэнни не заметил, как мимо лужайки проехал ржавый серый пикап. Впрочем, услышав внезапный скрип тормозов, парень повернул голову. К его удивлению, пикап на опасной скорости развернулся на дороге и прямо по траве подъехал к скамейке.

Дэнни вскочил, когда дверь машины распахнулась и из кабины выскочил Ролф Колдуэлл, отец Рут. Он что-то держал за спиной, и Дэнни сначала не понял, что это, но, когда Ролф приблизился, парень понял — какой-то столярный инструмент. Отец Рут с закатанными выше локтей рукавами, в расстегнутой почти до пояса рубашке шел к Дэнни, уставившись на него и похлопывая себя по ладони увесистой с виду киянкой.

— Мистер Колдуэлл… — неуверенно начал Дэнни. Он приподнялся, не смея смотреть в лицо столяру.

— Маленький… грязный… дерьмовый… гаденыш… — Колдуэлл выдавливал слова сквозь сжатые зубы. — Маленький… грязный…

— Мистер Колдуэлл! — Парень замер, привстав; решение оставаться на месте или бежать было бессмысленным, поскольку все члены словно окаменели. Его челюсть отвисла.

— Ты тронул мою дочь?

До Дэнни с трудом дошли эти слова. Тронул его… дочь? Рут?

Колдуэлл почти навис над ним, киянка начала медленно подниматься над головой.

— Похотливый… подлый… маленький…

Дэнни заметил, что на щеках столяра блестят мокрые следы.

Ролф Колдуэлл поморгал, чтобы смахнуть слезы ярости и смятения и лучше видеть свою жертву — маленького, грязного, подлого ублюдка. Этого оболтуса… скотину... похабника! Протянувшего свои вонючие лапы к Рут, попытавшегося… попытавшегося… Колдуэлл не дал страшному образу сформироваться в голове. Он, ее отец, не уберег ее, по своей слепоте позволил Мансу испортить дочь, не видя, что делается под самым носом, не понял, не оказался в нужном месте, чтобы не дать этому скоту коснуться ее, сунуть свой гнусный… в несчастное невинное, маленькое тело Рут. С криком боли, ярости, возмущения и отчаяния он опустил деревянный молоток на череп молодого парня.

Понимая, что сейчас последует, Дэнни поднял руки для зашиты, и киянка на пути к голове скользнула по предплечью. Когда оружие достигло своей истинной цели, звук напомнил щелчок ремня по лозе или удар крикетной биты по мячу — не такой уж нелепый в этой истинно английской деревне. Он разнесся хотя и резким, но обыденным, почти приятным шумом, нарушившим угнетающее спокойствие и тишину этого летнего дня.

Даже не вскрикнув, Дэнни рухнул на скамейку. Он не мог вскрикнуть, потому что его череп треснул, проломился и надавил на парализующие нервы и ткани. Вместо него крикнул его обидчик:

— ублюдок. Грязный подонок!

Колдуэлл снова и снова опускал свой молоток на беззащитное тело Дэнни, на руки, на плечи, на хребет, на подергивающиеся ноги, снова поднимался к голове, дробил череп, разбрасывая по зеленой траве вокруг красные осколки с какими-то поблескивающими клочьями. Жидкий поток хлынул изо рта Дэнни на деревянную скамейку, сначала бесцветный, потом розовый, потом ярко-красный.

Встревоженные криками столяра, в дверях лавок появились торговцы. Из открытых окон высунулись лица.

— Ты… ты тронул… мою девочку… ты…

Месть Колдуэлла продолжалась, он не знал жалости. Бедная Рут, она пришла домой в шоке, еле способная говорить, в растрепанной и разорванной одежде, расстегнутой блузке, со ссадиной на лбу, с исцарапанными ногами и руками. Он был в мастерской, и Рут упала в его руки, что-то бормоча про Манса и Дэнни, ее речь была бессмысленна, но в голове Колдуэлла быстро сложилась связь. Он не забыл и не простил выродка Манса, как не забыл и не простил собственной оплошности. Тогда он по неведению допустил это, но поклялся, что больше никто не обидит его дочь. И все же опять дал маху.

И теперь этот ублюдок — маленький ублюдок, безмятежно загорающий на лужайке у ратуши, словно ничто в мире его не волнует! — теперь он заплатит. Да, теперь он не так безмятежен, когда лежит на скамейке, блюя кровью, а его тело дергается, как какое-то отвратительное насекомое, наколотое на иглу. Теперь он понял свою ошибку. Теперь этот маньяк уже никогда не сделает ничего подобного, ни с кем. Да, сэр, ни с кем.

Колдуэлл попытался совладать с дрожью. Кто-то окликнул его из дверей лавки. Кажется, кто-то звал его по имени. Но столяр не замечал. Он еще не закончил свое дело. О нет.

Он выпрямился, глядя на по-прежнему дергающееся тело, затем повернулся и одеревенело пошел назад к машине; ее двигатель еще работал. Швырнув окровавленный молоток на сиденье, столяр дотянулся до длинного металлического ящика с инструментами, который всегда возил с собой, и порылся там в поисках чего-то. Когда трясущаяся рука нащупала твердую рукоятку, он вытащил инструмент и решительно направился обратно к скамейке. Удивительно, но парень был еще в сознании — значит, мало ему досталось — и непрестанно бормотал. Звуки имели мало смысла. Возможно, он молил о жизни.

Несколько человек осторожно и с явной неохотой пересекли дорогу, понимая, что нужно что-то сделать, нужно вмешаться, пока парня не убили — то есть если еще не убили. Но они узнали Ролфа Колдуэлла и опасались его силы и ярости — не он ли чуть не прикончил несчастного извращенца Манса много лет назад?

— Ролф, — осторожно позвал владелец скобяной лавки, где Колдуэлл покупал материалы и инструменты. — Успокойся, Ролф, старина.

Но Колдуэлл еще не закончил свою работу.

Он стащил тело со скамейки и опустился рядом с ним на колени.

Дэнни Марш лежал на спине и смотрел в чудесное голубое небо. Оценил он или нет небесную голубизну, невозможно сказать, но один его глаз двигался слева направо и справа налево, словно пытаясь обозреть весь небосклон. Губы шевелились, хотя издаваемые звуки слышались все тише и тише, пока почти не замолкли.

Отец Рут поднял тяжелый инструмент, принесенный из машины. Он выбрал его под влиянием порыва, так как много раз применял его к Мансу — правда, только в воображений, каждый раз, когда приходилось обстругивать длинную доску. Он все представлял, как пройдется им по Мансу, даже после того как растлитель малолетних однажды поздно ночью в камере отрезал себе гениталии и к утру истек кровью.

Колдуэлл приставил инструмент к лицу парня.

— Вижу, ты больше не захочешь снова говорить с бедной невинной девочкой, дружок. — Он опустил свой инструмент, так что режущий край остановился на щеке. — Я покажу тебе, дружок. — Слова перемежались всхлипами. Всхлипами, но не жалостью. — Я… покажу… тебе…

К остановке через дорогу от того места, где так неудачно остановился пикап Ролфа Колдуэлла, подъехал школьный автобус. Маленькие любопытные лица прижались к стеклу, когда столяр начал состругивать кожу и кости с лица Дэнни Марша.