Возвращение: Души теней

20

Услышав стук в дверь доктора Меггара, Елена испытала невиданное облегчение.

— Что случилось на Площади Собрании?

— Я там не был, — Дамон коротко рассказал про засаду.

Остальные тем временем украдкой рассматривали Сейджа — кто с одобрением, кто с признательностью, а кто и с явным вожделением. Елена поняла, что выпила слишком много, когда в какой-то момент рассказа чуть не упала в обморок, хотя она была уверена, что именно вино помогло Дамону пережить драку с толпой, которая в противном случае убила бы его.

Девушки, в свою очередь, как можно короче пересказали ему историю леди Ульмы. К концу рассказа та побелела и вся тряслась.

— Я надеюсь, — робко сказала она Дамону, — что, унаследовав имущество старого Дрозне, — она сглотнула, — вы оставите меня себе. Я знаю, что ваши рабыни молоды и красивы… но я могу быть полезной. Могу работать швеей или еще кем-нибудь. Я растеряла только силы, но не ум.

На мгновение Дамон замер. Потом подошел к Елене, которая была ближе всех. Стянул с ее руки последнюю веревочную петлю и бросил через всю комнату. Она свернулась на полу, как змея.

— Все остальные могут сделать то же самое.

— Только бросать не надо, — быстро добавила Мередит, глядя на сведенные брови доктора Меггара — в комнате было множество хрупких стеклянных бокалов. Но они с Бонни не преминули избавиться от веревок, которые все еще носили.

— Боюсь, мои путы… покрепче, — леди Ульма подняла рукав, показав заваренные железные браслеты. Казалось, ей очень стыдно за то, что она не может выполнить первый приказ нового хозяина.

— Переживешь холод? Моей Силы хватит заморозить их так, чтобы они треснули.

Леди Ульма тихо застонала. Елена подумала, что никогда не слышала подобного отчаяния в человеческом голосе:

— Я готова год простоять по шею в снегу, лишь бы избавиться от них.

Дамон положил ладони на один браслет. Елена почувствовала всплеск Силы и услышала резкий треск. Дамон разнял руки и продемонстрировал два куска металла.

Потом проделал то же самое со вторым браслетом.

Взгляд в глаза леди Ульмы скорее смутил Елену, чем вселил в нее гордость. Она спасла одну женщину с самого дна. Но сколько таких еще осталось? Она никогда этого не узнает, а даже если и узнает, все равно не сможет спасти всех. Даже Сила не поможет — в том виде, в каком она существует сейчас.

— Думаю, леди Ульме надо отдохнуть. — Бонни потерла лоб под ярко-рыжими кудрями. — И Елене тоже. Посмотри, сколько у нее швов на ноге. Что же нам делать, искать гостиницу?

— Можете остаться у меня, — одна бровь доктора Меггара поднялась, другая опустилась. Он сам влез в эту историю, зачарованный ее силой, красотой — и жестокостью. — Прошу только, не сломайте тут ничего. Если увидите лягушку, не целуйте ее и не убивайте. Здесь много одеял, стульев и диванов.

Он отказался взять хотя бы звено тяжелой золотой цепи, которую Дамой предложил ему в уплату.

— Я… должна приготовить вам всем постели, — прошептала леди Ульма Мередит.

— Ваше ранение самое тяжелое. Займете лучшую постель, — ровно ответила Мередит, — мы вам поможем.

— Самая удобная постель — в бывшей комнате моей дочери, — доктор Меггар нащупал связку ключей. — Она вышла замуж за портье. Тяжело было с ней расстаться. А эта молодая леди, мисс Елена, может занять старый свадебный чертог.

Елену разрывали противоречия. Она боялась — да, именно боялась, — что с Дамона станется подхватить ее на руки и отправиться в этот чертог вместе с ней. С другой же стороны…

Тут Лакшми несмело посмотрела на нее:

— Вы хотите, чтобы я ушла?

— А тебе есть куда идти?

— На улицу. Я обычно сплю в бочке.

— Оставайся здесь. Пойдешь со мной — свадебная кровать должна быть достаточно широка для двоих. Теперь ты с нами.

Взгляд Лакшми был полон благодарности. Не за место для ночлега. За фразу «теперь ты с нами». Елена поняла, что раньше Лакшми никогда не была «с кем-то».

Все было тихо почти до «рассвета» следующего «дня», как его величали местные жители, хотя освещение всю ночь не менялось.

К этому моменту вокруг дома собралась другая толпа. В основном она состояла из пожилых мужчин в поношенной, но чистой одежде, было там и несколько женщин. Ими предводительствовал седовласый человек, державшийся с потрясающим достоинством. Дамон с маячившим за спиной Сейджем вышел на улицу и заговорил с ними. Елена, полностью одетая, сидела наверху, в свадебном чертоге.

«Дорогой дневник.

Боже мой, мне нужна помощь! Стефан, ты нужен мне! Я хочу, чтобы ты меня простил. Ты мне нужен, чтобы сохранить рассудок. Слишком много времени я провожу с Дамоном. Я готова его убить… или… не знаю. Не знаю! Мы с ним как огниво и кремень, боже мой. Мы как бензин и огнемет. Услышь меня, помоги мне, спаси меня от меня самой. Каждый раз, когда он произносит мое имя…»

— Елена.

Чуть не подпрыгнув от неожиданности, Елена захлопнула дневник и обернулась:

— Да, Дамон?

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично. Прекрасно. Даже нога… я в порядке. А ты как себя чувствуешь?

— Я… неплохо, — он улыбнулся. По-настоящему улыбнулся, не оскалился, не попытался проманипулировать ею. Это была просто улыбка, пусть тревожная и грустная.

Елена не сразу заметила эту грусть, а догадалась о ней намного позже, зато она внезапно почувствовала, что ничего не весит, что потеряла связь с землей и может улететь высоко-высоко, и никто не сумеет остановить ее, пока она не долетит до лун этого больного мира.

Она выдавила улыбку:

— Это просто здорово.

— Я хотел поговорить с тобой. По сначала…

В следующий миг Елена оказалась уже в его объятиях.

— Дамон… мы не можем, — она попыталась высвободиться. — Мы не можем это продолжать, ты же знаешь.

Дамон не отпустил ее. Его объятия наполовину путали, наполовину приводили в восторг. Елена с трудом сдержала слезы.

— Все хорошо, — мягко сказал Дамой, — можешь плакать. Мы контролируем ситуацию.

Что-то в его голосе окончательно напугало Елену. Не так, как минуту назад, а по-настоящему.

Он сам боится, внезапно подумала она. Она видела Дамона разъяренным, горящим от страсти, вежливым до холодности, издевающимся, очаровательным, подавленным, пристыженным — но она никогда не видела, чтобы он чего-нибудь боялся. Она с трудом могла себе это представить. Дамон боится… за нее.

— Это из-за того, что я сделала вчера? Они собираются убить меня? — Она сама удивилась спокойствию в собственном голосе. Она ничего не чувствовала, кроме смутного раздражения и желания успокоить Дамона.

— Нет! — Он схватил ее за руку. — Во всяком случае, сначала им придется убить меня и Сейджа. И всех людей в этом доме, если я их хоть чуть-чуть знаю.

Он остановился будто задохнувшись — а это было совершенно невозможно. Он тянет время.

— Но они хотят это сделать, — уточнила она, сама не понимая, почему так уверена в этом. Может быть, она что-то уловила телепатически.

— Они… угрожали, — медленно сказал Дамон, — дело не в старом Дрозне; здесь постоянно случаются убийства, и убийца получает все. Но за ночь распространились слухи о твоем поступке. По всей округе рабы отказываются подчиняться. В трущобах беспорядки, и не исключено, что они распространятся по всему городу. Нужно что-то сделать, и как можно скорее, иначе все Темное Измерение взорвется.

Пока Дамон говорил, Елена слышала доносящиеся из-под двери звуки. Они тоже боялись.

Может быть, с этого начнется что-то важное, подумала Елена, мигом отвлекаясь от собственных проблем. Даже смерть будет не слишком высокой ценой за освобождение этих несчастных людей от демонов.

— Но этого не случится! — возразил Дамон, и Елена поняла, что передает ему свои мысли. В голосе Дамона была настоящая мука. — Если бы мы все спланировали, если бы тут нашлись люди, которые могли бы стать лидерами восстания, если бы даже мы их нашли, шанс бы был. Вместо этого наказывают всех рабов там, куда уже дошли слухи. Их пытают и убивают только по подозрению в симпатии к тебе. Такое происходит по всему городу, и становится только хуже.

Душа Елены, воспарившая в мечтах, с треском обрушилась на землю. Она в ужасе уставилась на Дамона:

— Мы должны это остановить. Даже если мне придется погибнуть…

Дамон притянул ее к себе:

— Тебе, Бонни и Мередит, — он охрип, — слишком многие видели вас вместе. Все знают, что это вы виноваты.

Елена похолодела. Хуже всего было то, что она понимала: об одном-единственном таком случае, оставшемся безнаказанным, могут узнать все рабы. И тогда сказка превратится в сказание…

— За ночь мы стали знаменитыми. Завтра мы будем легендой, — пробормотала она, представляя сбивающие друг друга костяшки домино, постепенно смалывающиеся в слово «героиня».

Но она не хотела быть героиней. Она просто хотела вернуть Стефана. И хотя она была готова отдать жизнь, чтобы спасти рабов от пыток и смерти, она собственноручно убьет любого, кто прикоснется к Бонни или Мередит.

— Они чувствуют то же самое. Они слышали, что сказало это… собрание, — Дамон взял ее за руки, как будто пытался поддержать. — Девушку по имени Хелена высекли и повесили сегодня утром только за то, что ее зовут так же, как тебя. Ей было пятнадцать.

У Елены задрожали колени, как часто случалось в объятиях Дамона… но по другой причине. Дамон опустился рядом с ней, и разговор продолжался прямо на голом полу:

— Это не твоя вина! Ты — это ты! Люди любят тебя именно такой.

У Елены бешено билось сердце. Все и так было плохо, а она сделала еще хуже. Не подумав. Воображая, что на кону стоит только ее жизнь. Действуя, предварительно не оценив последствий. Но, окажись она в этой ситуации снова, она поступила бы так же. Или, подумала она, стыдясь самой себя, почти так же. Если бы она знала, что подвергнет опасности всех, кого любит, она попросила бы Дамона поторговаться с рабовладельцем. Купить рабыню за огромную сумму… если бы у них были деньги. Если бы он послушал. Если бы каждый удар плети не рисковал оказаться последним…

Внезапно она собралась с мыслями и с духом.

Что было, то прошло.

Теперь все так, как оно есть.

Значит, надо действовать.

— Что мы можем сделать? — Она настолько разозлилась, что попыталась освободиться и потрясла Дамона за плечи. — Мы должны что-то сделать прямо сейчас! Они не могут убить Бонни и Мередит, да и Стефан погибнет, если мы не найдем его!

Дамон молча обнял ее еще крепче. Он закрыл от нее разум. Это могло быть и хорошо, и плохо. Возможно, у него было какое-то решение, которым он не хотел делиться. Или, возможно, дело было в том, что городские власти удовлетворились бы только казнью трех «мятежных рабынь».

— Дамон, — он обнимал ее слишком крепко, и она не видела его лица, но могла представить его себе. Она попыталась обратиться к нему напрямую, мысленно.

«Дамой, если есть хоть какой-то способ спасти Бонни и Мередит, скажи мне. Ты должен. Я приказываю!»

Ни у кого из них не было настроения смеяться над тем, что «рабыня» приказывает «хозяину». Елена услышала мысли Дамона.

«Они говорят, что, если ты извинишься перед молодым Дрозне, тебя отпустят. После шести розог», — Дамон извлек откуда-то пучок гибких палок из какого-то светлого дерева. Может быть, это ясень, подумала Елена, опять удивляясь собственному спокойствию. Это единственное дерево, эффективное против всех, даже против вампиров, даже древних, которые здесь, разумеется, тоже жили.

«Наказание должно быть публичным, чтобы о нем начали говорить. Они утверждают, что беспорядки прекратятся, если ты, их зачинщица, признаешь свое рабское положение».

Мысли Дамона были очень тяжелыми. Тяжело было и у Елены на сердце. Сколько своих принципов она предаст этим? Скольких рабов она обречет на жизнь в неволе?

В мысленном голосе Дамона появилась злость:

«Мы здесь не для проведения реформ в Темном Измерении, — напомнил он таким тоном, что Елена вздрогнула. Дамон слегка встряхнул ее за плечи. — Мы пришли освободить Стефана, помнишь? Думаю, не нужно говорить, что мы никогда этого не сделаем, если будем играть в Спартака. Нам не следует начинать войну, которую точно не сможем выиграть. Даже Стражи не могут в ней победить».

На Елену снизошло просветление.

— Конечно. Как же я раньше не подумала…

— О чем?

— Мы не будем сражаться по крайней мере сейчас. Я не умею обращаться даже со своей Силой, не говоря уж о Крыльях. А они даже не удивились…

— Елена?

— Мы вернемся, — в волнении объяснила Елена, — когда я научусь контролировать Силу. Мы приведем союзников. Сильных союзников, которых найдем в человеческом мире. Это может занять многие годы, но однажды мы вернемся и закончим то, что начали.

Дамон смотрел на нее так, как будто она сошла с ума, но ее это не волновало. Елена чувствовала текущую по телу Силу. Это обещание она сдержит, даже если ей придется погибнуть.

Дамон сглотнул:

— А теперь мы можем поговорить о насущном?

Он попал прямо в яблочко.

Насущное. Сейчас.

— Да. Да, конечно. — Елена презрительно посмотрела на ясеневые палки. — Конечно, я это сделаю. Я не хочу, чтобы кто-то страдал из-за меня, пока я не готова сражаться. Доктор Меггар — хороший целитель. Если мне позволят к нему вернуться…

— Честно говоря, не знаю, — Дамон смотрел ей в глаза. — Помни об одном: ты вообще не почувствуешь боли. Я обещаю. — Он говорил быстро и серьезно, глаза стали огромными. — Я позабочусь об этом, отведу всю боль. К утру не останется никаких следов. Но, — он заговорил медленнее: — Тебе придется встать на колени, чтобы извиниться передо мной, своим хозяином, и этим грязным, чесоточным, мерзким… — Дамон увлекся настолько, что в какой-то момент перешел на итальянский.

— Кем?

— Властелином трущоб. И, может быть, братом старого Дрозне, молодым Дрозне.

— Окей. Скажи, что я извинюсь перед любым количеством Дрозне. Быстро, а то будет поздно.

Елена видела его взгляд, по думала уже о своем. Позволит ли она сделать то же самое Бонни и Мередит? Нет. Позволила бы она такому случиться с Кэролайн, если бы могла как-то остановить это? И снопа нет. Нет, нет, нет. Елена никогда не терпела грубости и жестокости по отношению к женщинам. Ее чувства по поводу угнетенного положения женщин во всем мире окончательно оформились после возвращения из загробного мира. Елена решила: если она вернулась в мир с какой-то миссией, пусть ее целью станет освобождение девушек и женщин от рабства, к которому многие из них так привыкли, что даже не замечают его. Она думала не только о жестоких рабовладельцах и безымянных угнетенных людях. Была леди Ульма и ее ребенок… был Стефан. Сдавшись, она оказалась бы всего-навсего дерзкой рабыней, ставшей причиной небольшого уличного инцидента и жестоко наказанной властями.

Если бы кто-нибудь присмотрелся к их компании и понял бы, что они собираются освободить Стефана… если бы Елена стала причиной приказа: «переведите его под строгай надзор, избавьтесь от этих глупых ключей кицунэ»…

В мозгу горели картинки пыток, которым могли подвергнуть Стефана, мест, куда его могли заточить, способов потерять его, если этот инцидент в трущобах будет иметь слишком громкие последствия.

Нет. Она не бросит Стефана, чтобы сражаться в заведомо проигрышной войне. Но она ничего не забудет.

Я вернусь за вами, пообещала она. У этой истории будет другой конец.

Она вдруг поняла, что Дамон все еще здесь. Он смотрел на нее острыми, как у сокола, глазами.

— Они послали меня за тобой, — мягко сказал он. — Они не могут даже помыслить об отказе. — На мгновение Елена почувствовала бушевавший в нем гнев и сжала его руку. — Когда-нибудь я вернусь сюда вместе с тобой. Ты ведь знаешь это…

— Конечно, — быстрый поцелуй Елены перешел в долгой.

Она не совсем поняла, что Дамон имел в виду, когда говорил об отведении боли, но чувствовала, что заслуживает одного поцелуя за все, что ей придется вынести. А потом Дамон погладил ее по волосам, и время перестало существовать до тех пор, пока в дверь не позвонила Мередит.

Когда Елену привели на площадь, где на когда-то роскошных, но уже истрепавшихся подушках сидели хозяева трущоб, в небесах разгорелся кроваво-красный закат. Они передавали друг другу бутылки и кожаные, украшенные камнями фляги с черпомагическим вином (единственным вином, которое действительно нравится вампирам) и курили кальяны, сплевывая в сторону темных теней — уличной толпы, привлеченной слухами о публичном наказании молодой, красивой человеческой девушки.

На Елену снова надели веревки. Она шла, связанная, с кляпом во рту, мимо ревущей и смеющейся толпы. Молодой Дрозне восседал на жутко неудобном на вид золотом диване, а Дамой стоял между хозяевами. Вид у него был напряженный. Елене очень хотелось импровизировать — как в детстве, когда она играла в школьном спектакле и в последней сцене «Укрощения строптивой» бросила в Петруччо цветочный горшок, обрушив декорации. Но сейчас все было серьезно. На кону стояли свобода Стефана и жизни Бонни и Мередит. У Елены пересохло во рту.

Она поймала подбадривающий взгляд Дамона. Он как будто уговаривал ее быть мужественной, причем без всякой телепатии. Интересно, бывал ли он в подобных ситуациях?

Получив удар от одного из стражников, она вспомнила, где находится. На ней был «подобающий» наряд, позаимствованный из гардероба замужней дочери доктора Меггара. В помещении одежда казалась жемчужно-серой, а в багровом солнечном свете стала лиловой. Она не надела шелковую нижнюю рубашку, так что спина была обнажена. В соответствии с обычаем, она встала на колени и коснулась лбом очень грязного узорчатого ковра, не доходя нескольких шагов до старейшин. Один из них плюнул в нее. Вокруг взволнованно шумели, отпускали шутки, бросали в нее всякий мусор — фрукты были слишком дороги для таких целей, а вот сушеный навоз — нет. Когда Елена поняла, что именно в нее бросают, на глазах выступили слезы.

Быть мужественной, напомнила она себе, не решаясь даже посмотреть на Дамона.

Пока толпа развлекалась, один из старейшин отодвинул кальян, встал, развернул свисток и зачитал непонятные Елене слова. Казалось, это будет длиться вечно. Елена, стоя на коленях и уткнувшись лицом в ковер, чувствовала, что ей не хватает воздуха.

Наконец свиток убрали. Молодой Дрозне вскочил и высоким, истерическим голосом, используя разнообразные эпитеты, рассказал историю рабыни, напавшей на собственного хозяина (Дамона), чтобы освободиться, а потом посягнувшей на главу его семьи (старого Дрозне) и его скромные средства к существованию — повозку и нахальную ленивую рабыню. Все это привело к смерти его брата. Елене показалось, что он обвиняет в случившемся леди Ульму.

— Вы знаете рабыню, о которой я говорю. Она такая ленивая, что с собственного глаза муху не смахнет, — кричал он в толпу, отвечавшую новыми оскорблениями и новыми залпами в сторону Елены, потому что леди Ульмы здесь не было.

Наконец молодой Дрозне закончил рассказывать, как эта наглая девица (Елена), носящая штаны, словно мужчина, схватила бесполезную рабыню его брата (Ульму) и уволокла ценную собственность (и все сама, ага) в дом крайне подозрительного целителя (доктора Меггара), который отказался ее выдать.

— Я понял, что больше никогда не увижу ни брата, ни его рабыни, — визжал он, каким-то образом не сорвав голос в течение всего выступления.

— Раз рабыня такая ленивая, ты должен радоваться, — крикнул какой-то шутник из толпы.

— Неважно, — голос этого толстого человека, его манера говорить, как на похоронах, и тяжелые паузы, подчеркивавшие важные слова, напомнил Елене Альфреда Хичкока. Из-за этого дело казалось намного важнее, чем раньше. Этот человек был облечен властью.

Оскорбления, бомбардировка навозом и даже смешки затихли. Толстяк явно был местным «крестным отцом». Его слово решит судьбу Елены.

— С тех пор, — он говорил медленно, то и дело бросая в рот золотые конфетки неправильной формы, стоявшие перед ним в огромной чаше, — молодой вампир Дамиен компенсировал, и весьма щедро, материальный ущерб. — Тут он внимательно посмотрел на молодого Дрозне, — поэтому его рабыня, Альена, которая и начала все эти беспорядки, не будет схвачена и выставлена на публичные торги. Она признает свою вину, принесет извинения и получит то наказание, которого заслуживает.

Елена была в шоке. Может быть, дело было в дыме кальянов, плавающем на уровне ее лица, но от слов «публичные торги» она чуть не упала в обморок. Она даже не подозревала, что такое может случиться. Вспыхнувшие в мозгу картины были… неприятны. Еще она обратила внимание на то, что толстяк неправильно назвал их с Дамоном имена. Это было удачно. Даже если слухи об этом маленьком приключении дойдут до Шиничи и Мисао, те не поймут, о ком идет речь.

— Приведите рабыню, — закончил толстяк и сел на груду подушек.

Елену подняли и протащили вперед. Опустив глаза, как примерная рабыня, она увидела позолоченные сандалии и на удивление чистые ноги.

— Ты слышала? — «Крестный отец» все еще чавкал конфетами. До ноздрей Елены донесся божественный аромат, и рот затопила слюна.

— Да, сэр, — она не знала, как к нему обращаться.

— Называй меня «ваше превосходительство». У тебя есть что сказать в свою защиту? — неожиданно спросил он.

Ответ «зачем спрашивать, если все решено заранее?» замер у нее на губах. Этот человек был значительнее, чем все, кого она встречала в Темном Измерении. Да и в жизни вообще. Он слушал людей. Он даже выслушает, если рассказать ему о Стефане. Потом, немного придя в чувство, она поняла, что он все равно не станет ничего предпринимать. Кроме, конечно, тех случаев, когда он сможет получить с этого прибыль, или победить врага, или накопить сил.

Но он может стать союзником, когда она вернется освобождать рабов.

— Нет, ваше превосходительство. Мне нечего сказать.

— Ты хочешь пасть ниц и попросить прощения у меня и у мастера Дрозне?

— Да, — это было первое слово из роли Елены.

Она выдала заранее составленное извинение, только раз запнувшись в конце. Она стояла так близко, что видела золотые блестки на лице толстяка, на коленях и в бороде.

— Очень хорошо. Назначаем этой рабыне десять ударов ясеневыми палками в назидание другим. Приговор приведет в исполнение мой племянник Клод.