9 глава

Три недели спустя мы все еще двигались через лес.

Казалось, царство деревьев никогда не закончится. Мы вторглись в него, едва миновав владения графа Оро, а это произошло около пятнадцати дней назад. Честно говоря, я потихоньку начинал терять счет времени. Такое действие оказывал однообразный пейзаж: обильная зелень слева и справа и узкая полоска дороги впереди. Порой в голову закрадывались мысли, что на самом деле мы вот уже как несколько месяцев покинули замок Этвиков.

Ко всем прелестям путешествия примешались еще постоянные дожди. Вода обрушивалась с неба в самые неподходящие моменты, промачивая до нитки всю нашу одежду и поклажу. Дорога раскисла, копыта лошадей месили грязь, скорость нашего продвижения упала до невозможного минимума. По вечерам мы часто не могли развести огонь, поскольку буквально везде хлюпало под ногами, а найти что-то сухое было на грани фантастики. Бенедикт мрачнел с каждым днем, я иногда вполголоса ругался. Барон же, глядя на нас, только посмеивался. Как будто ему всё нипочем!

Ну да, он что-то говорил о любителях коротких путей. Надо было слушать. Ночевали бы в тепле, ели бы горячее и вволю, вино потягивая… Эх, угораздило же меня придумать проблем на свою голову!

Впрочем, в первый раз, что ли… Пора бы привыкнуть.

Во всём этом кое-что, однако, и радовало. Теплый летний воздух приятно грел, не заставляя выстукивать зубами после очередного ливня. Лес вокруг изобиловал животными и птицей, охотиться можно было, не сходя с дороги, и если костер вечером все же удавалось разжечь, то окрестности моментально наполнялись аппетитными запахами. Мне подобные ужины нравились куда больше, чем наше соленое мясо и мокрый хлеб, который чисто теоретически должен был быть сухарями.

Ну и еще одна немаловажная деталь. Ехали мы совершенно спокойно, не встречая на пути ни малейших препятствий — если, разумеется, забыть о плохой дороге. Разбойники куда-то наглухо запропастились. Редкие купцы, которые нам попадались, все как один твердили о безмятежных ночевках и полном благополучии.

— Неудивительно, — однажды заметил по этому поводу барон. — Когда начинаются дожди, в лесу остается совсем мало людей. Большинство уходит в деревни.

— Правда? — заинтересовался я. — И что они там делают?

— Живут, — пожал плечами Этвик. — Кому понравится мокнуть в лесных берлогах…

— А где же они живут? — сам собой вылетел у меня следующий вопрос.

Барон снисходительно улыбнулся:

— Дома, где же еще? Разве тебе неизвестно, знахарь Азар, что многие разбойники — это простые крестьяне?

— Хм, я как-то не подумал, — признался я.

— Они выходят на большую дорогу попытать счастья, — продолжил Этвик. — Ну и в поисках приключений. Большинство возвращается ни с чем, некоторые вообще не возвращаются. А иным повезет: они награбят вволю и становятся рыцарями. Прямо как наш дружище Бенедикт де Пассо.

Сказанное прозвучало достаточно громко, чтобы быть услышанным всеми. По баронской свите прокатился сдержанный смешок. Сам Бенедикт, однако, — к моему удивлению — не прореагировал на фразу. Разве что неестественно прямо застыл в седле, делая вид, что ему чрезвычайно интересна местная флора. Ну да, все эти деревья и кусты мы видим вокруг себя только третью неделю подряд.

Что ж, кое-чему учатся даже рыцари. Не отвечай, когда тебя задирают, и вскоре задиры успокоятся. Много ли удовольствия в подначивании бетонной стены? А если Бенедикт со своим понятием чести способен усвоить этот урок, он все-таки не безнадежен… в моем понимании.

Вслух я отметил:

— Любопытно. Значит, во время дождей всегда можно ездить без опаски?

Барон поморщился:

— Ну, почти. Мужики сами знают это правило, так что они иногда собираются и подкарауливают особо беспечных купцов. И помни: не у всех разбойников есть дом. Иные живут в лесах многие годы.

— И никто не возражает? Леса кому-то ведь принадлежат?

Мне в голову пришла мысль, что если бы здесь знали о существовании других миров, меня бы давно начали подозревать в инопланетном происхождении. Ну какой нормальный человек задает столько вопросов, ответы на которые очевидны?

С другой стороны, Этвик рассказывает о разбойниках настолько уверенно, как будто сам провел в их среде не один день. Или даже не один месяц. Неужели обычный рядовой барон может столько знать об этих искателях приключений?

Наверное, мы просто прекрасно дополняем друг друга.

— Возражает? — переспросил мой собеседник с улыбкой. — Возражают-то многие, прежде всего купцы. Хозяева тоже хотят видеть своих крестьян на полях, а не на большой дороге. Но я уже упоминал об армии моего соседа, графа Оро. Четыре года назад старик наконец решил положить конец беспорядкам на своей территории — и потерпел поражение. Его разгромили наголову. А потом разбойники осадили фамильный замок Оро — там граф скрылся от преследования. Хватило наглости!

— И чем же все закончилось? — спросил я, когда барон надолго замолчал.

Этвик рассеянно махнул рукой:

— Я вмешался. Старик Оро — совсем не плохой сосед. Со своими, конечно, причудами — да у кого их нет?

Я скорее почувствовал, чем понял из диалога, что мой собеседник замкнулся и не желает больше разговаривать на эту тему. А зря. Весьма любопытно было бы узнать, в чем заключалось его «вмешательство». Привел ли он свои войска? Или решил проблему по-другому?

Почему-то мне никак не удавалось избавиться от мысли, что мой друг барон прячет в рукаве некие козыри. И Бог бы с ним, но я всё сильнее начинал чувствовать: это важно.

Дорога впереди петляла, теряясь за поворотами. По бокам стоял первозданный лес, еще не тронутый рукой человека. Наверное, через несколько веков здесь изобретут паровой двигатель, и тогда с деревьями станет туго. Потом, еще две-три сотни лет спустя, тутошним жителям надоест унылый индустриальный ландшафт — жухлая трава и заводские трубы вдалеке. Возьмутся за посадку новых лесов, где одинаковые деревья будут расти строгими рядами, а подлесок в целях пожарной безопасности сведется на нет. Заповедников дикой природы станет совсем мало, особенно здесь, в районе, где активно развивается цивилизация. Вымрут многие виды животных и растений…

Н-да, знакомый путь. А мне уже можно подрабатывать местным Нострадамусом.

Этот «взгляд в будущее» с роковой неизбежностью направил мои размышления в русло общефилософских вопросов.

Жизнь — странная штука, думал я, равномерно покачиваясь в седле. Она всегда балансирует между катастрофами, вырывается к существованию лишь на миг, а затем снова уходит в небытие. Она гибнет, и даже губит сама себя, но возрождается снова. Она любит тьму — и неудержимо тянется к свету.

Есть ли какой-нибудь смысл во всем этом великолепии обреченности, дрожании на грани, в слепом упрямстве движения? Ведь чаще всего впереди — лишь бездонная пропасть.

Окружающий нас лес, вероятно, просуществует недолго. Придут люди, которым нужны будут посевные площади и древесина, придут с топорами и пилами. Они выкорчуют эти деревья, или их потомков, — безжалостно оборвут нить поколений, тянущихся с незапамятных времен. И сделают это не со зла или ненависти (какому нормальному человеку придет в голову ненавидеть лес?), а потому что это будет естественным. Так предписано самой природой, самим миром, вселенной задолго до появления человека как биологического вида.

Мы до сих пор можем лишь догадываться, какие причины привели к гибели почти всего живого на Земле около двухсот пятидесяти миллионов лет назад, перед зарождением динозавров. Более девяноста процентов всех животных и растений на суше и в море таинственным образом исчезли, не пережив глобальную катастрофу. Мрачный, наверное, это был пейзаж: голые скалы и пустые волны необъятного океана, еще не так давно переполненного самыми различными существами, а теперь безжизненного.

Мы также не знаем точно, почему почти двести миллионов лет спустя вымерла самая могучая биологическая раса из тех, что когда-либо царили на Земле. Динозавры были невероятно приспособлены к тому миру, в котором обитали. Для человечества, сохранившего записи всего трех-четырех тысячелетий своего развития, цифра в сто шестьдесят пять миллионов (именно столько динозавры были абсолютными хозяевами*) еще надолго останется предметом уважения.

Однако приспособленность их не спасла. Пришла очередная беда, вновь сметая с лица планеты больше половины жизненных форм. Безжалостно, неумолимо, непреклонно. И хотя именно этой неизвестной беде мы обязаны своим существованием, испытывать особую радость по ее поводу у меня как-то не получается.

На подобном фоне вселенских катастроф, грандиозных преступлений нашего мира против жизни, любые побочные «ужасы» человеческой деятельности едва ли могут восприниматься серьезно. Во всяком случае, не более, чем проделки растущего ребенка. Да, мы изрядно встряхнули в свое время экологию родной Земли — до того, как выбрались в космос. Да, сейчас на нас вовсю сыплются жалобы ученых, утверждающих, что современные космические корабли рвут ткань нашей галактики, создавая опасные пространственные искривления и — в конечном счете — угрозу для всех цивилизованных планет. Но куда нам тягаться со слепой мощью целого мира, способного одинаково безразлично перемолоть как несколько биологических видов на отдельной планете, так и несколько галактик.

Это закон нашего бытия: новое за счет старого, одно за счет другого. Он противоречит изначальному импульсу жизни — закрепиться, расшириться, продолжить свое существование до бесконечности, — и, тем не менее, жизнь покорно смиряется с этим законом, принимает его в себя, делает своим. Лань поедает сочные, полные жизни растения, чтобы позднее в свою очередь пасть жертвой льва. Одно за другое. Не ждите пощады от мира, где страдание жертвы обеспечивает удовольствие хищника.

И только одно существо не похоже в этом отношении на остальные. Человек. Поднимаясь над простым животным потреблением, отказываясь от естественного, по сути, порядка, он приобретает удивительные качества. Он начинает защищать не только собственную жизнь, или жизнь своих близких, но и жизнь вообще. Известный пример древних монахов, которые подметали дорогу впереди себя специальной метелочкой, чтобы случайно не наступить на мелкую букашку.

Никому из животных не пришло бы в голову рубить лес на дрова, это верно. Но верно и то, что никто из животных не стал бы устраивать демонстраций протеста против чрезмерной вырубки. И если первое — это лишь вопрос возможностей (вспомним саранчу, которая запросто уничтожает все на своем пути, не мучаясь никакими угрызениями совести), то второе относится к типично человеческим качествам.

А это значит, что в лице человека жизнь обрела весьма много новых качеств. Возможно, достаточно много для того, чтобы изменить базовый принцип, самую концепцию своего существования. И не потому ли мы уже сейчас проникаем в те сферы, где грубые физические законы бездушного мира перестают действовать, а перед нашими глазами открывается совершенно другая, новая вселенная? Яркая, неизмеримо более красивая и одухотворенная.

Конечно, далеко не все люди поднимаются над животным существованием. Но потому и не всем суждено стать богами, увидеть воочию то, что долгое время считалось чудесами.

— Уже скоро, — подал голос барон.

— Что? — я обнаружил себя дремлющим в седле. Не то чтобы совсем: мои глаза были открыты, но мысли улетели далеко от всего этого равномерного однообразия поездки, и я почти перестал воспринимать окружающее. Фраза Этвика, сказанная достаточно громко, вернула меня к реальности.

Наша дорога все так же петляла среди леса, а над головой висело безрадостно-серое небо. Грязи, правда, немного поубавилось: ехать стало легче.

— Говорю, из леса выедем уже скоро, — повторил барон, пустив своего коня рядом с моим. — Еще до заката будем на добром тракте. А там пойдут людные районы, найдется где переночевать.

— Наконец-то! — вырвалось у меня.

Этвик — не без самодовольства — хмыкнул.

Сообщение о том, что мучаться осталось недолго, прибавило сил. Кажется, не только мне. Вся свита поехала быстрее, и даже Бенедикт впервые за многие дни оживился.

Часика через два наша дорога действительно влилась в гораздо более широкий тракт. Последний уже не петлял, а прямой полосой разрезал древний лес на две части. Вместо надоевшей грязи здесь под копыта стелилось прочное покрытие. Тракт был мощеным, но очень давно. Ветер успел наносить сюда пыли и песка, а многочисленные путешественники утрамбовали всё так, что получилось некое подобие асфальта. По бокам этой солидной дороги, где без труда могли ехать в ряд три телеги, когда-то были выкопаны канавы — уже почти засыпанные. Однако насыпь самого тракта все еще немного возвышалась над уровнем почвы.

Давно делали эту дорогу. Пожалуй, несколько веков назад. И делали хорошо, добротно. Однако время берет свое: поверхность покрылась ямами, стала неровной. Сотни, если не тысячи, телег накатали отчетливо видимые колеи. Весенние ручьи кое-где вымыли изрядные «карманы», уничтожив часть покрытия; в этих «карманах» сейчас стояли лужи.

Впрочем, здесь все-таки можно было ехать — в отличие от участка, с которого мы только что выбрались. Кони сразу, без всяких понуканий, перешли на легкую рысь. Наверное, им самим надоело тащиться шагом.

— А сколько еще до столицы? — спросил я Этвика. Теперь приходилось непривычно напрягать голосовые связки, перекрикивая цокот копыт и шум дующего в лицо ветра.

Барон прищурился и посмотрел вперед, словно мог видеть весь предстоящий путь.

— За полмесяца доберемся, — ответил он. — Самое большее за двадцать дней.

Двадцать дней. Мы почти столько же провели на лесной дороге, а ведь это была очень малая часть всего пути.

Словно читая мои мысли, Этвик заявил:

— Нам не повезло с погодой. В этом году дожди начались раньше, чем обычно. Мы могли быть уже в Милне, Азар. Или где-то рядом.

Интересно, он это сказал в ободряющем смысле, или чтобы поиздеваться? Мол, могли бы столько и не мучиться, если бы кое-кому не приспичило переть в столицу прямо сейчас? Черт разберет этого барона!

Я попробовал применить свои скромные навыки в области телепатии, однако проникнуть в голову Этвика не удалось. Ничего удивительного: когда человек закрывается, это происходит, как правило, на всех уровнях. И, тем не менее, мне захотелось выругаться. На кой нужны сверхъестественные способности, если всё либо понятно и без них, либо непонятно вообще!

Проехав по тракту совсем немного, мы обнаружили прекрасное местечко для отдыха. Деревья на правой стороне обочины (вопреки уверениям барона, лес так и не закончился; возможно, Этвик имел в виду только то, что мы выедем на приличную дорогу) расступились. Там поднимался небольшой поросший травой холмик, кое-где вытоптанный и прожженный кострами. Видимо, останавливались здесь часто. Да оно и понятно: почти незаметное возвышение все же гарантировало относительную сухость под ногами во время (или после) дождя.

Сейчас местечко было занято: оседланные лошади мирно разбрелись по краям поляны, пощипывая траву, а группа людей возилась возле костра в центре. Мы с бароном переглянулись.

— Остановимся? — спросил он.

— Конечно, — кивнул я.

Размяться не помешает, а то у меня скоро ноги перестанут чувствоваться. Седло — удобная штука, только в кабине «буревестника» ездить куда как приятнее. Особенно если учесть, что всё это расстояние, которое мы мучили три недели, на «буревестнике» я бы преодолел минут за пять.

Достигнув с Этвиком согласия, мы решительно свернули к полянке.

Незнакомцы достойно поприветствовали нас и пригласили к своему огню. Они, кажется, были совсем не против новых лиц.

— Куда направляетесь? — полюбопытствовал без экивоков один из «хозяев».

— В столицу, — махнул рукой барон, отпуская своего коня. Тот немедленно отправился к остальным — знакомиться, наверное.

— Тогда нам по пути, — улыбнулся спросивший. — Мы тоже в столицу.

Не знаю, почему, но меня в этот момент потянуло куда-то прочь от собравшихся. Я перестал слушать, о чем они там разговаривают, и зашагал в самую чащу леса.

Мои спутники восприняли это как само собой разумеющееся. Никто, похоже, не удивился моей целенаправленности. Никто, кроме меня самого.

Дело в том, что шел я, повинуясь какому-то невнятному чувству. Там, в лесу, словно стоял какой-то маячок для меня. Там что-то происходило, и я собирался это увидеть.

Надеюсь, этим «чем-то» не будет битва свирепых медведей, подумалось мне. А то ведь я не отношусь к ценителям подобных зрелищ…

Густой лес заставлял тщательно выбирать дорогу. Довольно быстро костер и столпившиеся вокруг него люди скрылись из вида. Голоса зазвучали приглушенно, а позднее и вовсе перестали быть слышны. Со всех сторон теперь доносились лишь шорохи, пение птиц и шелест листвы где-то далеко вверху.

Оставшись наедине с собой, я смог лучше выделить то чувство, что меня вело. В результате мой шаг сделался мягче, осторожнее. Сейчас я передвигался настолько тихо, насколько это вообще было возможно после долгой верховой поездки.

И буквально через несколько метров мое ухо стало улавливать новые голоса. Там, впереди, шел интересный разговор.


* * *

Несмотря на начавшиеся дожди, посольство прибыло ко двору императора вовремя. Во многом это была заслуга Жерара. Он не только заботился о смене лошадей и ночлеге — самых важных составляющих поездки. Его редкие фразы, брошенные как бы невзначай, удивительным образом поддерживали товарищей в боевом расположении духа. По вечерам спутники обычно валились с ног от усталости, но при этом были довольны собой и готовы проехать еще столько же завтра. Граф де Льен умел подбирать нужные слова. Недаром он возглавлял самую боеспособную и организованную армию во всем королевстве. И не зря встал во главе этого посольства.

При других обстоятельствах Виктор не отпустил бы его на столь рискованное дело. Но теперь, когда от Жерара нужно было избавляться, его поездка к императору была выгодна с любых сторон. Во-первых, он как никто другой имел шансы действительно договориться. А во-вторых, если император окажется настолько недоволен, что велит развесить послов на ближайших деревьях (Виктор учитывал и такую возможность: у императора, как и у него, было собственное понятие о дворянских порядках), тогда остальные вопросы по поводу начальника рыцарской гвардии отпадут сами собой. Для гвардейцев же будет основательная причина ненавидеть возможного врага.

Будущего врага. Виктор не строил иллюзий. Заключение мира на юге и переброска войск значили в его глазах многое. Он едва ли хотел войны, понимая, что королевство пока не готово к серьезным стычкам с империей, однако избегать конфликта любой ценой тоже не собирался. Вот уже в течение нескольких месяцев, в соответствии с его приказами, тут и там в стране появлялись военные лагеря. Верные королю графы, бароны, князья как будто выезжали на охоту (а то и на какой-нибудь турнир) в сопровождении внушительной свиты, а потом вдруг надолго останавливались посреди поля, или в лесу. Расположение лагерей было таково, что при необходимости Виктор мог бы собрать из них внушительную армию, имея при этом достаточно возможностей для маневра. Король хорошо понимал: в империи нет талантливых полководцев, и в случае чего против него будет выставлена грубая сила. Однако значительный перевес в численности всегда можно нейтрализовать умелой организацией. Виктор рассчитывал — и не зря — на свои таланты стратега и тактика.

Согласно его представлениям, в худшем случае имперская армия будет остановлена за сотню верст от столицы, и королевство потеряет юго-восточные области. Ну а в лучшем… При определенной удаче можно будет сорвать наступление практически сразу, заставив императора пойти на невыгодный для него мир.

Как бы там ни повернулось, а война вряд ли грозит чем-то катастрофическим. Тем не менее, Виктор всячески избегал провоцировать «вероятного врага». Подготовка еще длилась, не все части были размещены как следует, да и момент хотелось бы выбрать более подходящий. Болезнь единственной наследницы неизбежно обращала взоры придворных и всякой знати к трону, а мысли — к кандидатам на этот самый трон в случае смерти нынешнего короля. Это не могло не рождать разногласий, недоверия и прочих предпосылок для междоусобиц. А значит, и для возможного предательства во время военных действий. Тогда как победы над превосходящей по численности армией можно было достичь лишь абсолютным единством.

Итак, опасаясь провоцировать императора и ради этого стараясь избежать утечки информации, Виктор сделал так, что никто из его окружения не знал всей картины. Даже самые близкие люди пребывали в неведении насчет масштаба приготовлений к войне. Пирамида сходилась лишь на самом короле. Остальные — вроде Шарля — недоумевали и строили предположения.

Разумеется, это была ошибка. Виктор любил повторять: сила государства заключается в отсутствии незаменимых людей. Он нарушил собственное правило, свой же принцип, сделав себя подобным незаменимым человеком. И теперь в случае нападения страна могла либо победить вместе со своим королем, либо вместе с ним погибнуть. Яд в пище, шальная стрела — и мощное государство сложится, будто карточный домик.

Жерар этого не знал. Им уже пожертвовали, как заранее жертвуют пешкой в сложной шахматной комбинации, однако начальник королевской гвардии всё еще находился на поле, выполняя свой долг перед сувереном и искренне веря, что доживет до конца сражения. В его представлении король был несчастным отцом, едва не потерявшим рассудок из-за болезни дочери. Отцом, вызывающим жалость. И потому эта невероятная задача — уговорить императора на то, что полностью противоречит его интересам, — казалась графу де Льену не только достижимым, но и единственно возможным исходом переговоров. Он просто не мог себе позволить думать по-другому.

Император принял их прохладно.

— Викониус не приехал с вами, — сказал он сразу, не размениваясь на пышные ритуалы.

Жерар спокойно подтвердил:

— Нет.

Они гуляли по саду. Это была прихоть светлейшего из владык. Граф сразу определил, что за нею ничего не стоит: император не собирался таким образом демонстрировать послам свое пренебрежение или, наоборот, снисхождение. Если у этого нарушения обычаев существовала какая-нибудь внешняя причина, то де Льен назвал бы банальную летнюю жару.

Парило и в самом деле немилосердно. Послы обливались потом в своих церемониальных костюмах. К вечеру наверняка снова будет гроза, подумал Жерар.

— Нет, — повторил он вслух, — Лекаря Викониуса с нами нет.

— Ага, — многозначительно сказал император.

«Хороший знак, — мысленно отмечал граф. — Он принял нас сразу, не откладывая. И, кажется, он все же в неплохом настроении».

— Я привез глубокие извинения от короля, — продолжил Жерар неторопливо. — Его величество передает вашей светлости скромные подарки.

Он подал знак спутникам, однако император жестом остановил их.

— Вещи, — произнес он задумчиво. — Прах земной.

«Похоже, он о чем-то думает, — догадался Жерар. — О чем-то далеком от разговора. Думает… или даже мечтает».

Граф попал в самое яблочко, хотя не мог об этом знать. Император мечтал.

Недавно при его дворе появилась одна женщина, баронесса из отдаленного поместья. Она покорила светлейшего из владык с первого же взгляда. Император и не подозревал до сих пор что такое бывает. И — тем более — что такое может произойти с ним!

Баронесса была очень хороша собой. Наверное, она походила на легендарную древнюю царицу, перед которой преклонились даже боги. Легенда легендой, но подобную красоту император видел впервые.

Он начисто лишился аппетита и сна, государственные дела были почти забыты. Не имея сил усидеть на месте, император постоянно куда-то шел. В движении лучше мечталось (здесь и крылись главные истоки того, почему посольство приняли на дорожках сада). Грезы светлейшего едва ли можно было назвать невинными — скорее, совсем наоборот. Но с тем большим удовольствием он им предавался.

То, что баронесса замужем, не являлось для него ни секретом, ни проблемой. Угнетало другое. Император, имевший огромный опыт по части женщин, совершенно не представлял, как подступиться к этому новому объекту его вожделения. В ее присутствии он робел, как мальчишка. Да и чувствовал себя мальчишкой. Это было по-своему волнующим и обескураживающим одновременно. А баронесса загадочно улыбалась, держа дистанцию.

— Мой король передает это как знак безмерного уважения, которое он питает к вашей светлости, — Жерар осторожно вел разговор дальше, хотя подарки остались спрятаны. — Он просит простить его за грубое нарушение договора. Мой король рассчитывает лишь на старую дружбу и на то, что ваша светлость, как отец, поймет его.

Остановившись, император повернулся к де Льену.

— Что говорит Викониус? — спросил он с определенным интересом. — Есть надежда для девочки?

— Викониус просит немного времени, — ответил граф, едва заметно обозначив поклон. — В суете и спешке трудно прийти к верным выводам.

— И сколько времени он просит? — в голосе императора прорезались жесткие нотки.

Это, однако, Жерара не смутило, и глава посольства спокойно сказал:

— Хотя бы месяц. Принцесса уже на грани смерти. Это последнее, что все мы сможем для нее сделать. Она будет спасена или сейчас, или больше никогда.

Фраза прозвучала просто, без пафоса. Даже печально. И на императора это, вероятно, подействовало. Он сложил руки за спиной и зашагал дальше.

Месяц, размышлял светлейший из владык. А это, пожалуй, даже хорошо. За месяц я успею заполучить эту баронессу — тем более что она, кажется, не против. Всё равно сейчас ни о чем другом не думается. Верно. Следует сообщить моим людям о переносе операции.

— Ну хорошо, — произнес он вслух, глядя на дорожку перед собой. — Я даю вам это время. Жизнь ребенка свята, не так ли? Только помните, у меня самого есть дети. Они растут здоровыми благодаря опеке Викониуса. Когда его нет при дворе, я начинаю беспокоиться. Мало ли, всякое может произойти. Так что врач мне нужен здесь.

Последние слова он выговорил с нажимом. Жерар поклонился.

— Вы поставили меня перед фактом, — продолжил император. — Виктор с самого начала не собирался отпускать Викониуса вовремя, но, тем не менее, он уверил меня, что выполнит все условия.

— Не смею возражать вашей мудрости, — вмешался граф, — однако мне известно, что мой король искренне желал соблюсти все условия договора.

Светлейший из владык скептически усмехнулся:

— И что же ему помешало? Ах, Жерар, мы с вами давно знаем друг друга. Давайте говорить начистоту, здесь нет тех, перед кем стоило бы кривляться.

В ответ на это предложение де Льен лишь пожал плечами:

— Ваша светлость знает, что я не умею лицемерить. Заупокойный тон официальных бесед не по мне. Я — человек действия, и всегда говорю то, что думаю.

— Верно! — рассмеялся император, посмотрев на собеседника в упор. — Тогда скажите, что вы думаете обо мне. Самое главное, мелочей не нужно.

Жерар легко выдержал взгляд пронзительно-голубых глаз.

Этот человек, по возрасту лишь ненамного старше графа де Льена, держал в своих руках огромную часть цивилизованных земель. Не он добыл их для империи — то была заслуга его отца и деда. Нынешний император представлял собой типичного баловня судьбы: ему все доставалось легко. Слава, женщины, престол. Он любил воевать и делал это с энтузиазмом, но за время его правления границы империи расширились едва ли на пядь.

— Думаю, — ответил Жерар медленно, уже совсем отбрасывая посольский этикет, — что вам следует бояться своей страсти к удовольствиям, сир. Не сочтите мои слова за грубость или дурной намек.

Император поджал губы: он явно ожидал чего-то другого.

Спутники графа, которые только-только начинали дышать с облегчением, заметно помрачнели. Неужели Жерар позволил себе вот так глупо сорвать переговоры? Именно в тот момент, когда до успеха оставался один шаг?

— Спасибо, — процедил император, — я преклоняюсь перед вашей наблюдательностью и честностью.

Он резко ускорил шаг, так что послам пришлось догонять хозяина. Затем, так же неожиданно остановившись, император вновь повернулся к графу:

— Я преклоняюсь пред вашей честностью. Но не считаю, что вы правы. Страсть к удовольствиям лежит в самой глубине человеческой сути. Она движет нами. Она рождает то самое лучшее, что есть в этом мире. И вы, и я существуем благодаря этой страсти. А кроме нас — стихи, музыка, науки, живопись. Я ошибаюсь?

Жерар не ответил. «Я задел его за живое, — подумал он. — Видит Бог, сейчас лучше промолчать».

— То-то же, — его собеседник улыбнулся с прежней самоуверенностью, словно отсутствие аргументов со стороны Жерара убедило его самого. Потом он обвел рукой вокруг: — У меня прекрасный сад, вы не находите?

— Да, сир, — согласился граф де Льен. — У вас прекрасный сад, и здесь особенно хорошо в это время года.

Он не льстил: их окружали самые разнообразные цветы и деревья, то тут, то там были искусственные пруды, где плавали лебеди и утки, в ручьях плескалась крупная ленивая рыба. Сад императорской резиденции славился во всем мире. Его хозяевам удалось собрать огромную коллекцию редких растений, что в довершение к великолепной планировке впечатляло еще больше.

— Здесь особенно хорошо весной, — возразил император. — Впрочем, вы правы. Сейчас здесь есть какая-то полнота, завершенность. Так вот, ради чего был создан этот сад, как вы думаете?

Жерар опять промолчал.

— Всё та же страсть к удовольствию! — с триумфом возвестил хозяин. — Только ради нее. Взгляните, какая красота. Разве вам не доставляет удовольствия созерцать все это?

Казалось, он воодушевился настолько, что вот-вот — и пустится в пляс. Однако император, оглянувшись на послов, неожиданно сменил тон.

— Вернемся к делу, мы отвлеклись, — сказал он ровно, как будто став совершенно другим человеком. — Вы получите этот месяц. Получите без всяких дополнительных условий. Пусть это будет мой подарок Виктору. Но я прошу, чтобы по истечении месяца Виктор все-таки выполнил свое обещание и возвратил моего лекаря назад. Я прошу, — подчеркнул он, хотя в голосе был скорее приказ, чем просьба. — Не нужно больше ставить меня перед малоприятными фактами. Сейчас мне в любом случае некуда деваться, правда? Если я начну кричать и топать ногами, вы все равно не вытащите Викониуса откуда-нибудь из котомки. При всем своем желании.

Граф не говорил ни слова — да и что здесь можно было сказать?

Император тоже немного помолчал, а затем спросил:

— Есть еще вопросы, которые мы должны решить?

— Подарки, — напомнил де Льен, подавая сигнал товарищам.

Но его собеседник снова остановил их жестом.

— Ах, да. Оставьте у казначея.

Жерар покорно кивнул.

— Вы хотите отдохнуть несколько дней перед обратной дорогой? — поинтересовался хозяин. — Я прикажу приготовить комнаты.

— Благодарю, ваша светлость, — граф поклонился, — но, с вашего позволения, мы отправимся прямо сейчас.

— Как пожелаете, — император развел руками. — Тогда удачного пути!

Обменявшись еще десятком ничего не значащих фраз, они расстались.

Вечером того же дня послы ужинали на постоялом дворе, который находился от резиденции императора за несколько десятков верст. Они спешили убраться подальше, пока светлейший из владык не передумал. Конечно, подобное маловероятно… однако произошедшее сегодня казалось слишком большой удачей.

Жерар, пожалуй, лучше остальных понимал, что им просто повезло. Именно настроение императора сослужило посольству хорошую службу. Граф де Льен видел, как хозяин резиденции намеревался разговаривать поначалу. Холодно, пренебрежительно, отрывисто. Но не выдержал этой роли, потому что внутри него всё пело. Благословен будь тот, кто подарил ему такое настроение!

— Ну что? — насытившись, Кормак стал подначивать Шарля. — Говорил я, что ты — старый подозрительный ворчун?

— Имей совесть! — воззвал толстун. — Врет и не краснеет! Это не ты говорил, а я сам.

Остальные согласно закивали: они помнили тот спор.

— Ладно, — согласился северянин. — Мне чужого не надо. Зато я точно говорил, что ты любишь всех пугать. Особенно после вина. Эй, не давайте ему много вина, а то снова начнется!

Шарль крякнул и приложился к кружке, словно действительно опасался возможной её конфискации.

— Всё закончилось хорошо, мы живы и возвращаемся домой, — добавил Кормак, смеясь.

— Ничего еще не закончилось, — мрачно отозвался Шарль, ставя кружку на стол.

— Ага! — протянул северянин со значением, затем обратился к остальным: — Я вас предупреждал насчет вина, но уже поздно. Сейчас мы услышим очередную порцию ужасов.

Пожилой дворянин не отреагировал на это вступление и действительно начал рассказывать:

— Признаться, сегодняшнее поведение императора поставило меня в тупик. Я ожидал совсем другого. Однако своих слов я назад не беру. Он что-то готовит. Даром никто армии из одного края страны в другой не перетаскивает. Вот увидите, что-то скоро начнется.

— Он подлый и мелочный человек, — неожиданно вступил в разговор граф де Льен. — Он прикрывается высокими словами и любовью к искусству, но за этим ничего не стоит. Ему хочется быть одновременно героем битв и мудрым философом, а в итоге не получается ни одно, ни другое. Он сам это чувствует и боится, что другие, заглянув поглубже, тоже разоблачат его. С таким трудно иметь дело.

— Почему? — полюбопытствовал барон де Лири.

— Подлец, знающий о том, что он подлец, в стократ хуже обычного, — ответил Жерар, глядя куда-то в пространство перед собой. Затем, словно опомнившись, он посмотрел на своих товарищей. — Я считаю, что Шарль прав. Еще ничего не закончилось, хотя наша поездка все-таки, похоже, увенчалась успехом. Как бы там ни было, я вас поздравляю. — Он улыбнулся. — Сегодня впервые буду спать спокойно. Как хотите, а я пошел к себе. Смертельно устал.

Поднявшись из-за стола, граф направился к своей комнате.

Почти сразу же разбрелись и остальные. Поездка в этот раз выдалась изматывающая, даже на болтовню по вечерам сил почти не оставалось.

Ночью в тишине большого дома едва слышно скрипнули дверные петли. Неясная тень выскользнула в коридор. Замерла. Двинулась дальше. Напротив другой двери замерла снова.

Оттуда, из комнаты, доносилось равномерное сопение. Тень толкнула дверь и осторожно шагнула внутрь.

Граф де Льен был там. Он крепко спал, раскинувшись на большой кровати. Лунный свет падал из окна, образуя четкий прямоугольник на полу, и было достаточно светло, чтобы разглядеть подробности.

В руке вошедшего что-то тускло блеснуло. С еще большей осторожностью, чем прежде, он заскользил к кровати.

Что-то попало под ногу. Мягкое, податливое. Вошедший, почти добравшийся до кровати, нетерпеливо отбросил помеху с пути.

Но из бесформенной массы неожиданно выпал какой-то круглый предмет и, оглушительно громыхая в этой абсолютной тишине, покатился по полу.

— Кто здесь? — граф тут же проснулся.

В глубине комнаты было так темно, что тени сливались одна с другой. Жерар поморгал, на всякий случай держа руку на оружии. Может, воры? — мелькнула мысль.

Он сел, зажег свечу. Осмотрелся.

Кроме него, в комнате никого не было. Однако сброшенная вечером одежда, которую граф не потрудился как-нибудь развесить или сложить (ему просто невыносимо хотелось спать), теперь лежала под самым столом. Жерар плохо помнил, как раздевался, но вряд ли он забросил ее туда сам.

Потом в углу комнаты он обнаружил и предмет, который его разбудил. Это был медальон, подаренный де Льену королевой. Граф бережно взял его в руку, затем сунул под подушку. Подхватил свечу и направился в коридор.

Там тоже было пусто. «Вероятно, я спугнул вора», — подумал Жерар. Приблизился к открытому окну в торце коридора, выглянул наружу.

Во дворе ничего не шевелилось. Яркий лунный свет и густые тени от дома, деревьев, конюшни. Пожав плечами, граф вернулся к себе. Но, на всякий случай, прежде чем снова лечь, он пододвинул к двери массивный стул.

Загрузка...