Война жреца. Том III. Финал

Глава 4. Терапия

Я уже привычно ерзал в большом глубоком кресле и ожидал, когда Анна Васильевна начнет очередной сеанс. С момента наезда прошло полгода, за которые я восстановил не только кости, но и сумел отбиться от заботы маман, найти неплохую подработку и вплотную занялся собственным ментальным здоровьем.

Я никогда не был у психологов, психиатров или психотерапевтов, так что первый мой визит в квартиру Анны Васильевны — молодого врача немного за тридцать — прошел не слишком гладко.

Дорога занимала у меня чуть больше часа. Пройтись от своей квартиры до Горсвета, там я сажусь на автобус «444э», который везет меня из Балашихи до автобусного кольца возле метро «Партизанская». Дальше, мимо торговых рядов прямиком из нулевых и кичливого то ли ларька, то ли забегаловки с прекрасной вывеской «Чебуречная», влекомый людским потоком таких же страждущих спуститься под землю — в метро. Там уже, слава богу, без пересадок, до станции «Бауманская», ну а дальше — на своих двоих.

Жила Анна Васильевна в непримечательной серой панельке по адресу Нижняя Красносельская, 44. Это была та самая часть Москвы, за которую одни этот город ненавидят, а другие — превозносят. Точечная застройка, по правую руку — если идти на прием — какие-то офисные здания, промзоны, где-то вдали угадывается громада Русаковской эстакады. И пусть с этой точки ее не было видно, но самого осознания, что она там, на два часа, пересекает множество железнодорожных путей, которые стыдливо прячутся в ложбине и упираются в Казанский вокзал, было мне вполне достаточно.

Попадая в подобные районы, я всегда удивлялся, как так получилось. Вот я иду по малоэтажной Бауманской, на фасадах домов которой за пестрыми вывесками и пластиком все же угадывается историческая застройка и, возможно, купеческие кварталы. И вот, десять минут ходу, трамвайные пути и узкие тротуары, которые буквально впечатывают тебя в стены, позади, а перед тобой — офисы из стекла, все те же двух- и трехэтажные дома, а кое-где понатыканы девятиэтажки на несколько подъездов. Год постройки угадать сложно, но на глаз — конец 80-х или начало 90-х, не позже. Маловероятно, чтобы землю возле метро, практически в пешей доступности что Бауманская, что Красносельская, отдали бы под такую уродливую застройку уже в двухтысячные. Нет, это было хаотичное строительство на территории промзоны, прилегающей к путям Казанского вокзала, и никто даже и представить не мог, что на место бывших зданий заводов и складов вместо разрухи со временем придут хипстеры, кофешопы и винные бары. Именно такое здание стояло прямо через дорогу от дома Анны Васильевны. То ли новострой, то ли капитальный ремонт советского здания, но весьма стильное строение из бетона и стекла. На первом этаже разместился тот самый винный бар, кафе-кондитерская, пара магазинчиков, а на верхних этажах — офисы, набитые менеджерами среднего звена. Эти люди каждый вечер, после шести, садились в свои кредитные Kia Rio, а их начальники, выходя чуть позже — в новые мерседесы и BMW, и устремлялись прочь из этого несуразного района, где и работать было неудобно, и жить — странно.

А прямо напротив, в десятке метров, через узкую дорогу — серая девятиэтажка, которая своей широкой спиной заслоняет от взоров хозяев сытой, новой Москвы, еще более непримечательные с виду строения с облупившейся краской и страшненькими фасадами.

Пеший бросок от Бауманской по узким тротуарам, поворот во двор, старенький домофон, шестой этаж и вот, после скупых приветствий на пороге маленькой двушки, я сижу, обутый в специальные гостевые тапочки, в удобном глубоком кресле. Напротив, чуть под углом — точно такое же кресло и небольшой столик, чтобы было удобнее делать записи и пометки, или куда отложить блокнот, на нем же стояла пачка салфеток.

Анна Васильевна всегда давала мне несколько минут перевести дух и чуть освоиться. Это было очень приятно: ты можешь чуть посидеть, расслабиться, собраться с мыслями, вспомнить, о чем велась беседа в прошлый раз. И только после этого в комнату входила психотерапевт и мы начинали прием.

Когда я только позвонил ей, Анна Васильевна не слишком заинтересовалась моим случаем. Травма головы, раньше жалоб не было, да и на носу был Новый год. А каждый знает, что за полторы недели до заветной даты деловая и рабочая жизнь в России замирает: все заняты поиском подарков, покупкой консервированного горошка и игристого вина. Так что мне пришлось попытать счастья еще раз, после Рождества, в десятых числах января, и уже тогда мне удалось поговорить с врачом более обстоятельно и предметно. Я сумел ее заинтересовать, в первую очередь — глубиной и детализацией моей коматозной галлюцинации. Если другие пациенты в ее практике говорили об отдельных образах, то в моем случае был выстроен целый мир, а некоторые события я мог расписать чуть ли не с точностью, до минуты. Хоть сейчас садись и пиши книгу — неплохое должно получиться чтиво. В первые несколько сеансов Анна Васильевна пыталась поймать меня на фантазировании, пыталась запутать или выявить нестыковки, но моя история выглядела слишком стройно и монолитно, во всяком случае, на первый взгляд.

Но все же, мы нашли уязвимые точки. Как любила повторять мой врач — галлюцинации опасны ощущением реальности происходящего. Этому подвержены шизофреники и другие больные, страдающие от искаженного восприятия реальности. Когда человек не способен отличить реальность от вымысла, когда он пребывает в плену иллюзии, которую выстроил его мозг, он находится в опасности. В большинстве случаев это решается медикаментозно, все же, медицина шагнула далеко вперед, но вот мой случай был другим. Но если попытка бороться с миражами для шизофреников опасна и им стоит принимать лекарства, то мне нужно было работать над разрушением монолитности возникшего у меня в мозгу образа и сюжета. Ну и конечно же, не обошлось и без терапии. Как сказала Анна Васильевна — любая бессознательная деятельность мозга, это продукт переработки имеющегося опыта и переживаний. Я увидел аналог яркого и реалистичного сна, и что-то должно было стать его предпосылкой. Именно эти предпосылки мы и искали, а она все методично записывала.

— Антон! Привет! Как ты сегодня? — спросила Анна Васильевна, устроившись в своем кресле.

— Да вроде ничего. Только жарковато сегодня было, — ответил я.

На дворе был уже конец апреля, приближались майские праздники, а вместе с ними — и теплая, летняя погода.

— Так, давай посмотрим, на чем мы остановились. Ага! — доктор перевернула страницу своего блокнота и нашла какую-то пометку. — Мы с тобой прорабатывали три центральных мужских образа, которые у тебя возникли. Орвист, Кай и Итан, так?

Я согласно кивнул.

— Как ты считаешь, что у тебя с ними общего?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Они все мужчины?

Анна Васильевна посмотрела на меня так, что я почувствовал себя провинившимся учеником. У меня была проблема с открытостью.

— А кроме этого?

— Они все похожи на меня?

— А ты считаешь себя похожим на этих персонажей?

— Может быть, — просто ответил я.

Анна Васильевна сделала небольшую пометку в блокноте, а потом продолжила:

— Смотри, как это выглядит со стороны. Ты достаточно детально описал всех троих и я обратила внимание на то, что у всех этих персонажей твоей галлюцинации есть одна общая черта, которая связывает их в одно целое. Орвиста воспитывала мачеха, так? Кая — бросила мать, а Итана воспитали в монастыре.

— Культ, его воспитал культ Единого, — тихо поправил я терапевта.

Еще одна пометка в блокноте, после чего она продолжила:

— Они все были лишены контроля со стороны своих матерей.

Опять тема матери. Все проблемы идут из детства, и некоторые специалисты, на мой взгляд, воспринимают этот постулат слишком буквально. Мы постоянно возвращались к теме моего детства и юности, вплоть до реальных причин, почему я сбежал в Москву от родительской опеки. Мне пришлось признаться в том, что я не любил родную мать так, как обычно любят своих родителей: рядом с ней мне было душно. Всю мою жизнь она подавляла меня, контролировала, знала, как мне лучше. Возможно, это на самом деле было так, но в какой-то момент я нашел в себе силы выйти из-под этой опеки и начал жить самостоятельно. Пусть эта жизнь и привела меня к коме и, в итоге, в это кресло.

— Тебе не кажется, что в этих трех образах ты видел сам себя? Что они — твои проекции? — спросила Анна Васильевна.

— Каким образом? — уточнил я.

— Из того, что я поняла, Орвист в твоей истории — образцовый мужчина. Сильный, здоровый, честный. Популярный у женщин, в итоге — богатый. Тот, кем бы захотел стать любой. Так?

Я согласно кивнул.

— Кай — это твое текущее состояние. Человек, вышедший из-под контроля родной матери, без отца, не готовый в полной мере к взрослой жизни, но принимающий решения и несущий за них ответственность. Ну и Итан — это твоя темная половина, та часть, которую обычно называют мортидо.

Я задумался.

— Вы считаете, что все трое — отражение меня самого?

— Скорее, твоих взглядов на самого себя. Ты — это Кай. Орвист — это человек, которым бы ты хотел стать, а Итан — тот, кем ты можешь стать, если не справишься. Ты говорил, он был злобным фанатиком, правильно?

— Скорее целеустремленным психопатом.

Еще одна заметка в блокноте.

— Каждый человек в некоторой мере стремится к саморазрушению, это нормально. Так наша психика справляется с возникающей нагрузкой. Я думаю, что Итан — это и есть отражение того самого давления, которое на тебя оказывали обстоятельства и твоя мама, Антон.

Я внимательно посмотрел на Анну Васильевну, обдумывая ее слова. На самом деле. Орвист был слишком идеален, чтобы быть реальным. Ближе всего по духу мне был Кай Фотен. Всеми брошенный, одинокий король, на которого со всех сторон сыплются проблемы. Ну а Итан… Чрезмерно задушевными были наши со жрецом беседы, там, в недрах моего разума. Сейчас я отчетливо ощущал брата Итана как темную сторону моей души. Сбросить контроль, жить не по совести — а как дикое животное, разрывая клыками конкурентов и прокладывая себе путь наверх когтями.

— Очень символично и то, как развивались отношения твоего основного «Я» с этими тремя образами. — продолжила Анна Васильевна. — Орвисту ты помогал, так? По сути, ты должен был занять его место богатого и влиятельного человека, но ты сам сделал его таковым. От Кая ты в итоге дистанцировался, так как уже его перерос как личность. Кай — это отражение тебя прошлого, но не настоящего. Но интереснее всего твоя реакция на Итана, как на темную сторону твоей личности. А конкретно то, что ты дважды его убивал, а он воскресал. И с каждым разом он менялся в лучшую сторону. Так твое подсознание отработало возможные варианты развития событий.

— Вполне возможно. Но какое место в этом всем занимает Лу? — спросил я.

Мы избегали темы богини. Анна Васильевна постоянно говорила, что еще не время. Но раз уж мы начали разбирать тройку Орвист-Кай-Итан, вокруг которой крутились последний месяц, то стоит поднять и тему моей фантомной любви.

— Лу может быть как собирательным образом женщины, так и проекцией твоей собственной матери, Антон, — ответила врач. — Насколько я помню, в рамках вашей галлюцинации, ваши отношения были не слишком здоровыми? Так? Сначала принуждение, потом она решала за тебя, потом все же приняла твое главенство. Ты не находишь, что по такому же сценарию развивались твои реальные отношения с мамой? Когда она заставляла тебя учиться и выбрала тебе ВУЗ. Потом был небольшой бунт, когда вы не общались почти полгода, а только после — принятие того, что ты ускользнул от ее опеки. Ведь так?

Она была абсолютно права. По сути, все что я помнил о своих отношениях с Лу, особенно в первый год — это типичная история домашнего насилия. Только в роли мужика в алкоголичке, который поколачивает свою жену и детей, был не я, а как раз богиня. Стокгольмский синдром в чистом виде, нездоровые, зависимые отношения, которые в итоге в моем воображении переросли в нечто более адекватное, на мой взгляд, но все еще нездоровое созависимое существование.

— Но тогда почему я все еще слышу этот голос? Дело в детской травме?

На некоторое время Анна Васильевна прервалась, будто размышляя.

— Думаю, что да, Антон. Твоя мать воспитывала тебя одна и пыталась делать это так, как считала нужным. Но я бы не назвала ваши отношения полностью здоровыми. Это типичная история о тирании и подавлении личности. А была бы твоя мать человеком чуть менее стабильным — это бы вообще могло перейти черту физического насилия или перетечь в условный синдром Мюнхгаузена, — серьезно сказала Анна Васильевна.

Мне оставалось только согласно кивнуть. Это я знал и без консультации специалиста, который брал с меня три тысячи за сеанс, и то, только потому, что мой случай был интересным.

Нездоровые зависимые отношения, которые позже перерастают в такие же нездоровые, но созависимые? Мой идеал женщины — моя мать? Эту мысль я и озвучил.

— Это нормально, нормально! — рассмеялась Анна Васильевна. — На самом деле, это сфера сексологов, но я могу уверенно тебе сказать, что последние исследования говорят в пользу того, что первый сексуальный объект человека — его собственный родитель. У дочерей — их отцы, у сыновей — их матери. Потом психика перебрасывает фокус внимания на внешние цели, но изначально — это всегда мать или отец. Поэтому и говорят, что-то в стиле «он женился на своей матери» или «она вышла за своего отца». Отчасти это правда. Просто мы подыскиваем себе партнеров, которые имеют какой-то набор признаков, который совпадает с родительскими, но при этом еще и обладают своими, уникальными качествами. Так что, скорее всего, твоя Лу — это коктейль из того фельдшера, что спасла тебе жизнь, ее внешности и имени, и твоей матери. Только улучшенная, комфортная конкретно для тебя версия.

Остаток приема мы обсуждали мое детство, мои сны и то, чем я занимаюсь после аварии. Анна Васильевна похвалила меня за подработку, в очередной раз напомнила о том, что мне стоит вести более активную социальную жизнь, а не замыкаться на проблеме. Закончили мы прием на хорошей ноте.

— У тебя еще остались лекарства?

— Да, — ответил я. — Противотревожное я уже почти не пью, изредка. А антидепрессанты я выписал у Никиты Алексеевича неделю назад.

Мой психиатр в диспансере. Два анонимных приема плюс рекомендации Анны Васильевны, и я получил доступ к «сладким конфеткам», на которых сидит половина цивилизованного мира.

— Хорошо. Не пропускай курс. Когда начинаешь?

— На следующей неделе. Сейчас была пауза после первого курса, как и рекомендовал Никита Алексеевич. Он надеялся, что я справлюсь одним подходом, но… — ответил я, разводя руками.

Не справился, пришлось записываться на прием и ехать за свежим рецептом.

— Хорошо. Тогда наша следующая встреча когда? Так, тут девятое, выходные… Давай четырнадцатого-пятнадцатого, еще позвонишь мне, как у тебя смены. Хорошо?

— Хорошо, договорились, — ответил я, занося напоминалку в календарь.

Высчитывать так наперед рабочие дни было бесполезно. Все еще могут десять раз поменять.

Уже обуваясь и закидывая на плечо рюкзак, я привычно оставил три тысячных купюры на столике в коридоре — Анна Васильевна никогда не брала деньги из рук.

Когда я вышел от терапевта, за окном было почти темно. Большая часть машин от офисного здания через дорогу уже освободила парковку, остались только самые дорогие и холеные с виду автомобили. Видимо, владельцев бизнеса, которые уходили с рабочего места последними. Или топ-менеджеров. В любом случае, мне подобное транспортное средство не светит.

Наушники, приложение с музыкой, размеренный шаг вниз по улице, обратно к Бауманской. Надо успеть на «Партизанскую» до 21:15, иначе придется полчаса сидеть на остановке в ожидании следующего автобуса. Рюкзак размеренно стучит по спине, ноги отмеряют шаги.

Мне помогали эти визиты, а еще мне помогали препараты. Раньше я не слушал музыку на ходу, но в последние полгода наушники — мое спасение. Потому что сквозь мелодии и тексты я почти не слышу шепот воображаемой богини.

Это не была шизофрения. Это отмела и Анна Васильевна, и ее коллега из психдиспансера. Последствия травмы, как мне сказал еще невролог в больнице. Кома вообще не слишком исследованное состояние и различные отклонения после нее — это один из вариантов нормы. Вот только мне от этого не легче.

На автобус я опоздал, так что было принято волевое решение зайти в чебуречную. Раньше я не слишком баловал себя уличной едой, особенно зная, как относятся к чистоте рук гости из малой и средней Азии, которые работают в подобных заведениях. Но после моего воображаемого путешествия я стал смелее. У меня есть доступ к современной медицине и препаратам, можно и рискнуть. Особенно, если в моменте чебурек будет стоить этого риска.

Я заходил в этот павильон еще зимой, в одну из первых поездок к Анне Васильевне на прием, но тогда там было слишком многолюдно, и я решил, что не успею на сеанс. А вот теперь у меня было полчаса, плюс я ехал домой, а даже если и траванусь — завтра выходной. Будет время пообщаться с фаянсовым другом, так сказать, встретиться с ним лицом к лицу.

Чебурек оказался лучше, чем я ожидал. Жирный, с обычным фаршем, в котором, впрочем, четко угадывался репчатый лук и специи. За этой пищей студента мне пришлось отстоять небольшую очередь, что помогло скоротать время, а теперь у меня было десять минут, чтобы насладиться этой простой, но горячей едой, и черным чаем в простеньком бумажном стаканчике.

Жуй, пей чай, думай о чебуреке. Тебе не надо вслушиваться в голос в твоей голове, это просто твое воображение. Ты ничего не слышишь, этого нет.

Поскорей бы начался курс приема препаратов. На антидепрессантах вкупе с противотревожными мне становилось легче. Нет, голос Лу в моей голове не пропадал, богиня продолжала звать меня, но лекарства позволяли мне не вслушиваться в этот шепот. Игнорировать его. Жить, будто бы его и вовсе не было.

Лекарства, которые я принимаю, были несовместимы с алкоголем. Можно и откинуться, знаете ли. Так что сейчас у меня была неделька насладиться вкусом пива или чего покрепче. Собственно, сегодня я планировал зарулить в «Пятерочку», ту самую, и взять бутылку самого простого виски. Может, даже литровую, хватит на два-три раза. И колу. Водка мне не особо нравилась, только если в шумной компании. Валентина Петровна не позволяла морозить много льда, но вроде я видел в магазинной морозилке, рядом с пельменями, пакет готового пищевого льда — скоро начнется сезон шашлыков, а некоторые смельчаки уже потянулись на подмосковные дачи, так сказать, прогреть мангалы перед майскими. А какой уважающий себя москвич не побалуется напитками со льдом, если есть такая возможность? А Балашиха — это ведь практически и Москва, пофиг, что за МКАДом.

В магазине удалось раздобыть и лед, и литровый снаряд виски, и несколько бутылок колы. Конечно, по деньгам встало это развлечение немало, но и лекарства тоже были не бесплатными, так что я закрыл на эти непредвиденные расходы глаза. Пиво и чипсы четыре раза в неделю стоили бы столько же, если не больше.

На автомате рассчитался на кассе, закинул в рюкзак покупки и двинул на выход.

Значит, Орвист, Кай и Итан — это все отражения моего собственного «Я»? А что, похоже. Я бы хотел быть таким человеком, как Орвист де Гранж. Честный, прямой, сильный. Наверное, он был слишком идеален, чтобы вообще существовать. А как за ним увивались женщины! Очевидно, мне хотелось бы быть похожим на Орвиста. Моим наибольшим разочарованием, когда я осознал себя в больничной палате, стало то, что вся моя физическая форма, тренировки, навыки, все, что я заработал в Таллерии тяжким трудом, оказалось фикцией. Мое пивное брюшко и вялые мышцы были при мне, хотя мое подсознание буквально вопило о том, что я хочу быть если не качком, то атлетом. Чтобы на меня бросали такие же взгляды, какие бросали на Орвиста де Гранжа ламхитанские красавицы и женщины в Пите…

«Ха! Просто стань красивым, богатым, найди себе темноволосую красавицу-жену, и голоса уйдут…», — подумалось мне.

Легче вообразить, чем сделать. Но сегодня у меня по плану не качалка и поиски любви всей жизни, а виски с колой. И какой-нибудь фильм. Пересмотрю «Матрицу», может, даже не вырублюсь на второй части, хотя, объективно говоря, из всей трилогии сильным я считал только первый фильм.

Первую порцию, на два пальца, выпил чистой, со льдом. Виски оказалось посредственным, но с колой будет в самый раз — мягкие ирландские марки перебивались сладостью газировки и вообще не ощущались. Для простеньких коктейлей надо было использовать что-то терпкое, ну или бурбон.

На третьей порции, размешанной в варварской пропорции один к одному, и сцене, где затянутая в латекс Тринити кого-то там лупит на экране, ожил мой телефон. Работа.

«Тинтов! Я просила тебя скинуть фотки регистрации! Меня кадровики скоро сожрут!», — гласило сообщение от моей руководительницы.

Кадровикам постоянно надо оправдывать свое существование, так что они периодически пополняли личные дела какой-нибудь дополнительной информацией, или устраивали другие массовые затеи. То им свежие фотки нужны, так что нужно ехать в свой выходной в головной офис и стоять очередь на фотографию на фирменном фоне, чтобы у всех бейджики были красивые, то вот, паспорт им фоткай.

Я раздраженно отбросил телефон в сторону, махом допил содержимое стакана и уткнулся в экран ноутбука. Подождут.

Время от времени я поглядывал на телефон, и в итоге не выдержал. Ладно! Будет вам фото, только дайте паспорт найти.

Документ обнаружился на самом дне рюкзака — без него я из дома не выходил. Я привычно открыл первую страницу и посмотрел на свою фотку. На удивление, именно эта фотография на документы у меня получилась когда-то неплохо. Я уже приготовился искать страницу с регистрацией, как глаз скользнул по привычному тексту ФИО, и так на нем и застрял.

В первой строке была записана фамилия.

Волков.

А уже дальше — Антон Сергеевич.

Волков.

Я проморгался и заглянул в паспорт еще раз.

Тинтов Антон Сергеевич.

Для верности взял телефон — там меня называли Тинтовым. Во всех справках и выписках из больницы я тоже шел как Тинтов. Откуда взялся этот Волков? Или меня без таблеток и под алкоголем пробивает шиза и начинает всякое мерещиться.

Я сфотографировал страницу регистрации, отослал изображение, и вернулся к просмотру фильма.

А потом взял в руки паспорт еще раз. Покрутил, посмотрел на просвет, проверил, мой ли это вообще документ. Да вроде мой, все данные совпадают. И внутри я был Тинтовым Антоном. Как и всегда.

Но голос. Голос Лу стал громче.

Настроение смотреть кино ушло, как и пить. Так что я закрыл бутылку и спрятал ее в шкаф, а остатками колы я буду сбивать утренний сушняк, если он наступит. Так и уснул, думая о паспорте и вслушиваясь в голоса в моей голове. Теперь к голосу Лу добавился еще один. Очень мелодичный и знакомый, но я не мог вспомнить, чей он был. И важно ли это?

Проснулся я в районе четырех утра, весь холодный от пота. Футболка, в которой я спал, мерзко прилипала к спине и груди, подушка — насквозь мокрая. Меня бил озноб, будто бы организм переносил тяжелейшую интоксикацию, заболела рука в месте перелома. Такое иногда бывало, когда менялась погода.

Из головы не шел паспорт. А еще вспомнилась фраза Анны Васильевны, которую она сказала в один из первых моих визитов. Наша цель — найти в галлюцинации ошибки и нестыковки, чтобы разрушить ее целостность. Мозг не идеален. Он может создавать иллюзию на ходу, но она не может быть совершенной.

Я еще раз запустил руку в рюкзак и выудил паспорт.

Тинтов Антон Сергеевич.

Мне вспомнилась сцена моей галлюцинации. Я оформляю вексель в королевской торговой гильдии, открываю счет.

«Как вас записать?», — спросил меня тогда клерк.

И я ответил:

«Тинт».

Потому что девичья фамилия мамы — Тинтова. Девичья. Отец ушел, когда я был совсем маленьким, но мне досталась его фамилия.

Я еще раз схватил паспорт.

Тинтов Антон Сергеевич.

«Найти ошибки. Нестыковки».

Разрушить устойчивую иллюзию можно, только если лишить ее смысла. Прыгнуть под поезд? Я просто опять окажусь в больнице. Вскрыть вены? Туда же. Да и не решусь я, на самом деле.

Взгляд упал на стол, в котором уже лежали мои лекарства. Я купил антидепрессанты сразу же, как мне выписали рецепт. И они не совместимы с алкоголем.

Решение пришло быстро. Я не хотел жить эту жизнь. У меня была другая, настоящая жизнь. У меня была Лу, Орвист, моя война, мои путешествия, моя боль. Все это не может быть галлюцинацией. А значит происходящее сейчас — вымысел.

Я должен разрушить иллюзию.

Пальцы неловко выдавливали из блистера таблетки. Все, все и сразу! Не время для полумер. Так и кончают душевнобольные? Перестают верить в реальность происходящего?

В дверь моей комнаты внезапно постучали.

— Антон! Ты что там делаешь? — проскрипел голос Валентины Петровны.

— Все хорошо! Идите спать! — крикнул я в ответ.

На двери был замок. Я снимал комнату, тут были мои личные вещи.

— Антон! Ты что там делаешь? — повторилось из-за двери.

Точно так же, как и в прошлый раз. Один в один.

А еще голос Лу. Он стал громче. Она зовет меня.

Я достал из шкафа початую бутылку. Должно хватить. Закинул в рот горсть таблеток, стал пережевывать. А потом запил несколькими большими глотками.

Дешевый алкоголь обжег глотку, но я удержался от того, чтобы закашляться.

Если это иллюзия, я должен лишить ее смысла. Пусть мой мозг попробует объяснить, как я переживу это!

Я больше так не могу. Почти полгода здесь, а по факту, будто несколько дней. Чем я занимался все это время? Уже почти май, я а помню все, будто в тумане. Я могу воспроизвести по дням целые годы на Таллерии, но чем я занимался шесть месяцев в реальности? Работа? Смотрел ли я новые фильмы? Конечно нет. Только пересматривал старые картины и любимые сериалы, которые знаю наизусть. Мой мозг показывал мне только то, что я уже знал. Потому что новой информации было взяться не откуда.

— Антон! Ты что там делаешь?

— Все хорошо! Идите спать, Валентина Петровна! — на автомате ответил я и закинул в рот еще порцию таблеток.

Два больших глотка. Горло уже почти ничего не чувствовало, обожженное предыдущей порцией алкоголя. Сколько там надо для реакции? По моим прикидкам, в желудке уже было грамм триста чистого виски и полторы упаковки антидепрессантов. Более, чем достаточно.

— Антон! Ты что там делаешь?

В голосе Валентины Петровны появились нотки моей матери. Я все делаю правильно.

Я тяжело упал на кровать и стал смотреть в потолок. Голос, который я пытался игнорировать все это время, сейчас стал чрезвычайно важным. Я сосредоточился на том, что шептала мне моя любимая, на зове Лу.

«Антон».

Веки тяжелели, комната вращалась. Я не сопротивлялся этому чувству. Если я прав, и все вокруг — иллюзия, то скоро я очнусь в реальности. С мертвой железной рукой, в плену, но в здравом уме. Если же нет и это весеннее обострение… В любом случае, я не хочу жить эту скучную пустую жизнь. Ведь я обещал Лу, что мы всегда будем вместе.