Война. Часть 2

Глава 6

Тамцак-Булак, Штаб Армейской группы,

4 июля 1939 года, 19:00.

– Конев, где у тебя Терёхин? – раздражённо с порога бросает Кулик, – мне сказали, что он так и не вышел в назначенный район на государственной границе Монголии? Ты понимаешь, что сам можешь оказаться в мышеловке?

– Никак нет, товарищ командарм 1-го ранга, – положив телефонную трубку, приходит на выручку командующему начштаба Армейской группы Богданов, – как мне только что доложил комбриг Терёхин, его мехкорпус с боями вышел в тыл Южной группы противника, форсировал реку Хойластын-Гол, оседлал оба шоссе: одно на север на Ганьчжур, другое – на юг на Аршан, и тем самым отрезал всю японскую группировку от путей снабжения.

– Какие ещё шоссе, в степи куда ни плюнь везде шоссе, почему мехкорпус стоит без дела, почему не ударит по штабу генерала Ясуока, почему не придёт на помощь Яковлеву, наконец? Он в одиночку бьётся со всеми японскими танками, а Терёхин "шоссе седлает".

– Потому что его артиллерийский полк и части снабжения отстали, – набычился Конев.

– В общем так, комдив, – раздувает ноздри Кулик, – пусть Терёхин немедленно организует два сильных отряда и одним посильнее бьёт навстречу танковой бригаде Яковлева, а вторым – атакует штаб Ясуоки!

– Товарищ командарм 1-го ранга, – Рокоссовский встаёт рядом с Коневым и Богдановым, – вы отстраняете нас от руководства операцией? Если так, то предъявите письменный приказ начальника Генерального штаба.

– Меня маршал Будённый, сам товарищ Сталин сюда прислал!

– Мы в армии, товарищ заместитель наркома обороны, – Рокоссовский упрямо из подлобья смотрит на Кулика, – при всём уважении, если нет приказа о нашем отстранении, то я не позволю никому вмешиваться в управление войсками фронта. Мы будем воевать частями и соединениями, а не партизанскими отрядами.

– Что? Я на вас управу найду, – пыхтит Кулик, рывком отодвигая полог палатки, – немедленно звоню в Москву, увидим кто будет кем командовать.

– Продолжайте, товарищ Конев, – комфронта снова склоняется над картой, развёрнутой на столе.

– Как?! – громкий бас комбрига Богданова заставил вздрогнуть всех присутствующих, – Что значит сам возглавил? Да как вы могли позволить?…

– В чём дело, Михаил Андреевич? – хмурится Рокоссовский.

– Товарищ Мехлис… – начштаба кладёт трубку на рычаг и сдвигает круглые очки на лоб, – во время посещения 2-го батальона 6-й танковой бригады… там взвод химических танков получил приказ форсировать реку и выдвинуться на помощь танковой роте 11-й бригады, попавшей в окружение. Узнав, что танки не имеют стрелкового прикрытия, товарищ Мехлис посадил на броню отделение, отвечающее за его охрану, и сам возглавил десант.

– Что же делать? Надо немедленно… – хватается за голову дивизионный комиссар Никишев.

– Что у нас есть в этом районе? – перебивает его Конев.

– Отдельная рота Тихоокеанского флота лейтенанта Бойченко, – не взглянув на карту, по память отвечает начальник штаба, – ещё 162-й стрелково-пулемётный батальон, он сейчас на левом берегу, идёт на усиление 11-й танковой… Из стрелков, пожалуй, всё. Остальные либо связаны боями, либо на марше в сутках пути до места.

– Бойченко трогать нельзя, у него особое задание, – быстро реагирует Рокоссовский.

– Товарищ Богданов, – Конев склоняется над картой, – пишите приказ, – 162-й пульбат передаётся в 6-ю бригаду. Сколько времени ему надо чтобы выйти в район окружённой танковой роты?

– К утру должен быть на месте, товарищ командующий…

– Поднимайте по тревоге комендантскую роту, сажайте её на машины, на те самые большие грузовики, что вчера прибыли, и к ближайшей переправе. Узнайте есть ли у командира 6-й бригады радиосвязь с отрядом Мехлиса?

– Товарищ Голованов, – поворачивается к нему Конев, – организовать воздушное прикрытие наземных частей в этом районе. Перекур десять минут.

Командующий авиацией и начштаба спешат к выходу из палатки, чтобы отдать распоряжения.

– Товарищ Чойбалсан, какова сейчас обстановка в Мэнцзяне? – Рокоссовский чиркает спичкой, давая прикурить маршалу, – что говорит ваша разведка, какая обстановка в Хуху-Хото?

– Японцы выводят пехотный полк из столицы, – закашлялся маршал, сделав затяжку, – вчера ушёл первый эшелон, считаю, что он направляется сюда на Холхин-Гол. Обстановка в городе пока спокойная, но уверен, что китайские банды уже готовятся к наступлению, поэтому медлить с операцией нам нельзя.

– Вы правы, товарищ маршал, спешить надо, – кивает Рокоссовский, – но скажите, сумеет ли ваша 8-я кавалерийская дивизия с бронедивизионом справиться с бандитами? Одно дело занять столицу, другое – держать под контролем огромную территорию. Я почему спрашиваю, дополнительные силы вам на помощь прямо сейчас я направить не могу.

– Непростой вопрос, – глубоко вздыхает Чойбалсан, затушив сапогом едва начатую папиросу, – с местными племенами Дэ Ван, конечно, договориться, но вот если Мао, опираясь на местных китайцев, начнёт партизанскую войну, то нам не поздоровится, придётся ещё войска вводить. Костя, а ты знаком с Антоновым-Овсеенко? Что он за человек?

– Знаком, даже очень хорошо знаком, мы с ним год работали бое о бок в Испании. А почему ты спрашиваешь?

– Товарищ Сталин его направил к нам послом, завтра ожидаю его в Улан-Баторе.

– Решительный человек, – задумчиво начинает Рокоссовский, вспоминая что-то, – с военной подготовкой, опытный дипломат… Но с местными условиями не знаком, поэтому будет принуждён к вам обращаться за помощью по всем вопросам. Подскажите ему, что важнейшая задача сейчас – это договориться по Мэнцзяну с Мао, но прямо в лоб не советуйте, не любит Антонов-Овсеенко когда ему своё мнение навязывают.

– Понимаю, Костя, – смеётся маршал, – значит буду восточную хитрость использовать…

Чита, железнодорожный вокзал.

4 июня 1939 года, 23:00.

"Всё, прощай Монголия… отзывают в Москву. Сколько я в Забайкалье? Больше двух месяцев, а ничего толком не доделал, ни с Ван Мином, ни с Дэ Ваном… Понял ли мой сменщик, насколько важно для страны месторождение редкоземельных металлов? Антонов-Овсеенко себе на уме, по лицу что творится в его голове не разобрать… От Оли давно нет никаких сообщений… Хотя понятно, они с Кузнецовым в Харбине без радиостанции… В последние дни резко упала нагрузка на РВМ и Романа Кима, что тоже объяснимо, батальон РЭБ перешёл к тотальному глушению японской радиосвязи".

– Алексей Сергеевич, – в моё купе заглядывает Соня Левина в легкомысленном белом платье, не подходящем к образу одного из главных криптоаналитиков Лаборатории?1, – машина свободна.

"В кои-то веки, значит настало время провести решающий эксперимент"…

Боевые действия на Халхин-Голе со всей наглядностью обнажили главную проблему засекреченной связи: нехватку ключей шифрования. "Айфон" за полчаса работы съедает целую бобину, вырванных из недр урановой руды ключей, поэтому используется только для связи с самым высшим руководством страны, а точнее только со Сталиным, Шапошниковым и Будённым. "Бебо" расходует их значительно экономнее, в среднем катушка "сгорает" часов за восемь, но и самих беспроводных Бодо по стране в сто раз больше.

Проблема с производством и распространением ключей также встаёт и перед роторными машинами, иногда даже острее, чем перед ограниченно мобильными "Айфоном" и "Бебо". Их ведь должно быть в тысячи раз больше, нужно создавать в войсках специальную хорошо охраняемую фельдъегерскую службу, доставляющую шифровальные блокноты на фронт. А ещё недавно моряки попросили создать советскую "Энигму" для подводного и надводного флота.

"Проблема с ключами уже в ближайшее время станет критической, значит пришло время заняться системой связи с "открытым асимметричным ключом", то есть такой, где ключ шифрования может быть безопасно передан от абонента абоненту по открытому каналу связи"…

Принцип такой системы, одну из реализаций которой называют RSA, состоит в том, что для шифрования и дешифровки одного и того же сообщения требуются разные ключи. Первый ключ может быть сообщён другому абоненту открытым текстом. Используя его, он шифрует своё сообщение и посылает его по открытому каналу связи первому абоненту, который используя только ему известные особенности открытого ключа сможет быстро расшифровать это сообщение.

Безусловно декодировать сообщение может кто угодно, вот только времени на эту работу у него уйдёт очень много: годы, десятилетия или даже может превысить время существования вселенной. Всё зависит от длины ключа, чем она больше, тем больше времени уходит на его поиск. В общем виде проблема сводится к разложению очень большого числа на простые множители (что-то подобное делают "майнеры" при добыче криптовалюты) и требует довольно высокой вычислительной мощности. Например, для того чтобы найти ключ длиной 130 цифр на персональном компьютере 21-го века потребуется его непрерывная работа в течение года, на моей РВМ – около миллиарда лет, а на арифмометре "Феликс" как раз превысит то самое время существования вселенной.

"130 цифр – это явный перебор, а сколько надо"? – думал я ещё в Москве, до поездки в Забайкалье.

Решение пришло само собой, надо на сто процентов использовать возможности имеющейся техники, то есть релейной вычислительной машины. Она может работать с 32-битными числами и хранить результат в 64-битных ячейках. Скорость, конечно, маловата, но мне не длинные сообщения кодировать, а всего одну строчку – состав, порядок размещения и положение роторов.

"32 бита, значит ключ будет иметь длину 20 десятичных знаков. Не мало ли? Так… РВМ чтобы решить эту задачу потребуется 10 тысяч лет… а ФВМ – пятьсот. Перебор, конечно, но кто знает какими темпами будет развиваться в ближайшие десять лет, ведь даже на лампах можно поднять производительность ЭВМ в сто раз, а это уже не 500, а пять лет… А вдруг кто-нибудь догадается разделить задачу между несколькими компьютерами?… Маловероятно. Не будет в ближайшее время столько ЭВМ и такой надёжности, чтобы справиться с подобной задачей".

– Своими глазами видел, – шепчет Кузнецов на ухо согбенной старушке длинном чёрном платье, повисшей на его руке, – подлетели на двух пролётках какие-то лохматые, оборванные, прижали их к стене магазина, охранника из нагана сразу застрелили, а Курского ударили рукояткой револьвера по голове, затолкали в экипаж и только их и видели.

– Застрелили? – подозрительно снизу вверх косится на него Оля, останавливается напротив Иверской церкви и крестится, – зачем? Сколько хунхузов всего было?

– Четверо.

– Тремя перстами надо… ты ж не старовер, – легонько толкает Николая старуха, – кровь-то видел?

– Нет, я сразу же смылся, к тому месту через улицу полицейские уже бежали.

– Хунхузы обычно не убивают при похищениях, потом возможно, если только выкуп родственники не платят… Охранник что, сопротивление оказал?

– Да нет, сжался как-то весь, руками голову закрыл и повалился набок.

– Очень подозрительно, – старуха-мать и почтительный сын степенно двинулись дальше по полупустой в будни площади, – как-то быстро хунхузы организовали похищение, надо будет понаблюдать за Тарасенко, уж не донёс ли он на нас в полицию…

– Но если донёс, то И-Чен тоже под наблюдением, – будто налетев на стену, останавливается Кузнецов.

– Где он сейчас? – Оля тянет Николая дальше.

– Лодку готовит, она у него спрятана на острове рядом с железнодорожным мостом.

– Быстро дуй к его брату, видел где он живёт, скажи чтоб отвёз тебя к И-Чену…

– Как я ему скажу, он по-русски не понимает? – перебивает её Кузнецов.

– Придумай, – в голосе девушки зазвучали злые нотки, – в Харбине что, проблема с переводчиками на китайского? Пусть И-Чен заберёт пока свою жену из дома, пусть на острове нас ждут. А я к дому купца, понаблюдаю там.

– А может ну его этого Тарасенко? – сжимает руку девушки Николай, – опасно, на японцев или хунхузов можно нарваться.

– Полегче ты, железная лапа, мы должны точно знать ситуацию, от этого будет зависеть наш следующий шаг, как отходить – по Сунгари или через Шанхай. Что известно о нас японцам, хунхузам, ищут ли они нас. В случае чего подчистим хвосты, как-то вот так.

– Ну чего тебе, старая? – из темноты за железной оградой дома купца Тарасенко слышится чей-то грубый голос, – не подаём мы в будний день.

– На богомолье я иду, сынок, издалека, – зашамкала старуха, – ноги отнимаются, маковой росинки во рту со вчерашнего дня не было. Пусти христа-ради на ночлег, в кухне на лавке посплю, не объем тебя, мне старухе много ль надо…

– В обитель женскую иди, бабка, – у ворот в свете уличного фонаря появилось лицо парня с распухшим носом и чёрными кругами под глазами, – Богородицко-Владимирскую, на Почтовой улице…

– Да как же я, далеко видать, боюсь не дойду…

– Рядом это, – Иван кладёт в карман револьвер, рукоятку которого он сжимал до этого, и просовывает правую руку между прутьев, чтобы показать направление. Неуловимым движением захватив руку сынка, девушка дёргает её к себе, так что его толстые щёки с громким чмоканьем впиваются в железо ограды.

– Пикнешь, глотку перережу, – возле тонкой белой шеи Тарасенко заиграло длинное лезвие финки, – кто в доме?

– Ты… опять, – его смрадное дыхание обдаёт Олю, – ну что тебе ещё надо? Китайца ведь мы твоего отпустили…

– Кто ещё в доме? – девушка сильнее прижимает вывернутую руку Ивана к прутьям.

– Больно, – шепчет "сынок", сквозь слёзы, вдруг вздрогнув всем телом от острия, сверкнувшего в свете фар, вывернувшего из-за угла грузовика, – мы с батей…

– Где тот, которого сегодня утром хунхузы приняли?

– Здесь я, – раздался из-за спины хриплый голос, скрип тормозов и цокот подковок по мостовой, – ну что, попалась птичка! Смотри солдаты по-русски не понимают будут стрелять без предупреждения… ты нож-то опусти, хотя нет, если хочешь, то можешь пришить этого тюфяка, он нам без надобности…

Оля отпускает руку Тарасенко и бросает финку на землю себе под ноги, тот вырвавшись и отпрянув назад теряет равновесие и как куль валится на спину.

– … вот молодец, медленно, руки на ограду, хорошо… тэджо, – на руках девушки звонко щёлкают наручники.

– Повернись, – , два солдата берут её под руки, а Курский, сделав три шага вперёд, с размаха сильно бьёт её кулаком в живот, девушка, согнувшись пополам, валится ему под ноги, – нож возьмите… похитить меня хотела, тварь? Кто тебя послал, Сталин? Всё расскажешь… Поднимите её? Сорео-хироу…

"Как всё глупо получилось, – Оля обхватывает руками голову и замирает на минуту, – недооценила я противника, попалась как дура… почему? Расслабилась, потеряла "нюх", кем я себя возомнила"?

Из кабины грузовичка, громко хлопнув дверью, появляется японец в чёрном европейском костюме, неспешно подходит и встаёт рядом с Курским.

" Пятеро – это группа захвата, плюс шофер грузовика, этот пожилой японец, это разведчик из генштаба, Егор его точно описал, – за оградой послышался топот сапог, Оля покачнувшись и обессиленно мотнув головой, успевает заметить старика Тарасенко, который возится с замком от ворот и его сына, прячущегося за спинами шестерых японских солдат, – итого, отделение на автомобиле… наверняка где-нибудь по соседству ещё две-три группы поддержки"…

"Всё, не вырваться теперь, хорошо хоть Кузнецова оставила с И-Ченом на лодке, – с облегчением вздыхает она и улыбается, – короткой получилась вторая жизнь, но уж точно более счастливая, чем первая… как одно мгновение пролетела… всё что знала, людям передала, всё что умела… эх, на деле выходит не так уж многое и умела".

– А ведь я тебя знаю! – торжествующе кричит Курский, левой рукой хватая Олю за волосы и притягивая к себе, – господин майор, эта тварь из центрального аппарата НКВД, видел её на торжественном собрании, была там вместе с Чагановым, да-да тем самым… Говори, тварь!

"Значит ты уже покойник, – мышцы девушки, приведённые "наложением рук" в состояние наивысшей готовности, ждали лишь мысленного приказа, – а тебя, предателя, я уж точно с собой прихвачу".

Два приглушённых, едва слышных за шумом работающего мотора грузовика, выстрела-чиха прозвучали совсем рядом. Солдат, стоящий справа от Оли, ойкнув, стал заваливаться назад, над головой послышался звон разбитого стекла, уличный фонарь гаснет и лишь фары грузовика тускло освещают пятачок булыжной мостовой. В ту же секунду пистолет Курского непостижимым образом оказывается в скованных железом руках девушки. Нырок вправо, перекат и громкий хлопок снизу, Оля делает ещё один перекат, выстрел в сторону дома, оттуда несколько вспышек в ответ, левую ногу обжигает раскалённый металл. Винтовочные выстрелы с обеих сторон, выбивающие искры из ограды и мостовой, сливаются в один сплошной гул и на какое-то время заглушают свист пуль, гасят огни грузовика.

– Утанайде, не стрелять! Вотаси-ни, ко мне! – задыхаясь кричит майор, воспользовавшись паузой, возникшей, когда солдаты стали заряжать расстрелянные магазины.

Девушка, ориентируясь на звук его голоса, без промедления дважды нажимает спусковой крючок пистолета и откатывается к ограде.

Вновь чихает наган с глушителем, ревёт мотор и грузовик с разбитыми фарами трогается с места, медленно набирая скорость. Вслед ему со всех сторон загрохотали выстрелы.

"Отвлекает их Коля, вызывает огонь на себя, – как пули по мостовой скачут её мысли, – а мне куда? Улицы точно перекрыты, уйти можно только через дворы… двор… задний двор Тарасенко… ворота нараспашку, а он кажется выходит к реке"…

Больно зацепив ногой чей-то труп, Оля едва не потеряв сознание, приподнимается, прячась за кирпичным столбом ограды. Дождавшись прекращения стрельбы и собрав все силы, перебирая руками по прутьям открытых ворот, делает несколько шагов внутрь двора, спотыкается обо что-то, падает и откатывается в сторону.

"Всё… нет больше Николая, – девушка поднимает голову над землёй, замечая, как в конце улицы под фонарём японские солдаты окружили изрешечённый пулями грузовик, – что же я наделала"?

Свет фар, затормозившей рядом легковой машины, выхватывает из темноты несколько тел, распростёртых на дороге. Из кабины выскакивает армейский офицер и быстро осматривает лежащих. Переступает через Курского и склоняется над майором, лежащим рядом, слушает его сердце и что-то кричит подошедшим солдатам. Они поднимают раненого и несут его к автомобилю. По команде офицера двое солдат принимают раненого в кузове и помогают забраться в него ещё трём легкораненым. Шофёр неловко разворачивается, наезжая задним колесом на тело Курского и даёт по газам, остальные солдаты во главе с офицером спешат в конец улицы к разбитому грузовику.

"Чёрт… надеюсь, что до больницы не довезут", – оберегая ногу она на боку отползает от ограды.

В глубине двора у входа в дом Оля "ночным зрением" замечает купца с окаменевшим лицом, двумя руками обхватившего живот.

– Мёртвый он, в сарай его неси…, – подталкивает в спины перепуганных работников младший Тарасенко.

Почти не целясь, девушка плавно нажимает на спусковой крючок, вылетевшая из темноты пистолетная пуля дырявит височную кость "сынка", его работники валятся с крыльца на землю, прикрывая головы руками.

"Ну ещё немного, хотя бы до той беседки", – сильная слабость вдруг охватывает Олю. Отложив пистолет в сторону и опёршись спиной о решётчатую стенку, она двумя руками и зубами отрывает кусок ткани от подола платья, и кое-как перевязывает свою кровоточащую рану.

"Слепое ранение, пуля в голени застряла, рикошет наверное, – Оля сжимает голову и боль постепенно отступает, – надо быстрее уходить со двора".

Стиснув зубы и встав на ноги, она поковыляла на задний двор и отодвинула запор калитки.

" Так и есть, не ошиблась, – в тридцати метрах впереди сплошной стеной высился камыш за ним где-то вдали поблёскивала водная гладь, – доплыть до острова, где прячется И-Чен? Пожалуй, смогу… а потом что? Неделю плыть на лодке, рана с пулей внутри без медицинской обработки, это гарантированная гангрена… Остаётся один вариант… Вперёд, вперёд, пока комары не заели".

"Светает уже, давай, давай, ты сможешь, – подбадривает себя выбившаяся из сил Оля, разглядев на фоне начинающего светлеть неба острую крышу Генерального консульства СССР, – только бы майор не пришёл в себя. Он сразу пошлёт подкрепление к консульству, а если майор без сознания, то они ещё долго будут выяснять, что же произошло у дома купца Тарасенко".

Чита, Дворец Шумовых,

Управление НКВД по Читинской области.

5 июля 1939 года, 11:45.

Буквально через два квартала серых невзрачных лачуг недалеко от железнодорожного переезда, шофёр "эмки" уже тормозит у подъезда высокого трёхэтажного розового дворца, украшенного ажурными балконами, лепниной, крышу которого венчают ребристые купола со шпилями.

– Здравия желаю, товарищ Чаганов, – навстречу мне бросается высокий атлетичный капитан госбезопасности лет тридцати со знакомым лицом, – я – Куприн, вы меня, наверное, не помните?

– Здравствуйте, товарищ Куприн, – пожимаю огромную ладонь капитана, – вы работали в центральном аппарате, кажется, в секретно-политическом отделе, так?

– Верно во втором отделе, а сейчас начальником УНКВД по Читинской области, – широко улыбается он белозубой улыбкой, – прошу за мной.

"Какая роспись, – кручу головой во все стороны, пока по мы по мраморной лестнице поднимаемся наверх, – античные богини, весёлые купидоны, диковинные звери, кованые железные букеты цветов".

– Вот это да! – вырывается у меня, когда мы входим в роскошный кабинет с полукруглым эркером.

– Хотите чаю, Алексей Сергеевич? – Куприн жестом показывает на стул у чайного столика, а его лицо вдруг принимает озабоченное выражение.

– Нет спасибо, давайте сразу перейдём к делу.

В последний момент мой выезд в Москву был отменён, позвонил Поскрёбышев и коротко распорядился чтобы я срочно ехал в УНКВД.

– Товарищ Чаганов, сегодня утром в наше Генеральное консульство в Харбине явились Маньчжурские полицейские и потребовали выдать молодую женщину, которая на улице застрелила двух граждан и скрылась на территории консульства. Дали срок три часа, в случае отказа угрожают арестовать её силой.

– С ней всё в порядке? – в груди что-то ёкнуло.

"Ну зачем? Совсем, что ли с катушек слетела?", – сжимаю спинку резного стула.

– Ваша жена легко ранена, – оба продолжаем стоять у столика, – доктор удалил пулю, опасности никакой нет.

– Вы уже связались с НКИД?

– Официальных дипломатических отношений у нас с Маньчжоу-Го нет, мы не признаём это государство, но консульства имеются, юридически они не обладают экстерриториальностью их работа регулируется органами внутренних дел принимающей стороны. В СССР три консульства – в Москве, Чите и Благовещенске. Генеральное – в Чите, в остальных только несколько человек технических работников.

– Что вы планируете предпринять, товарищ Куприн?

– Я сразу же вызвал консула Ичиро Хасамацу, он должен быть скоро здесь…

– Японец?

– Да, по нашим сведениям, он – полковник разведывательного отдела японского Генштаба. Алексей Сергеевич, мне также позвонил товарищ Берия и предложил, чтобы вы лично провели переговоры с консулом.

"Почему? Столь странный выбор переговорщика с нашей стороны, наркома радиоэлектронной промышленности, может заставить японцев задуматься над этим вопросом. Курский ведь после своего побега наверняка писал отчёты о всех людях с кем он был знаком и японская контрразведка вполне может сложить два и два, что даст ей козырь на переговорах… А японцы явно хотят поторговаться, иначе бы не выдвигали ультиматумов, а просто вошли в консульство и арестовали Олю… Берия просто хочет снять с себя ответственность за исход переговоров или намеренно поставить меня в трудное положение? Не суть важно, зато теперь всё зависит от меня".

– Хорошо, я готов, нам понадобится переводчик?

– Нет, Хасамацу хорошо владеет русским.

– Тогда, товарищ Куприн, давайте сделаем так, я буду сидеть за вашим письменным столом. К нему буквой "Т" приставим вот этот небольшой стол, где вы с консулом сядете лицом друг к другу. Сейчас обсудим детали переговоров, но идея состоит в том, что вы с Хасамацу противоборствующие стороны, а я – арбитр, ну если не арбитр, то, по крайней мере, персона выше рангом, это будет психологически давить на японца.

– Государственный совет Великой Маньчжурской Империи, – поздоровавшись за руку с капитаном и сев на указанное ему место, невысокий круглолицый консул в чёрном европейском костюме начинает говорить ровным без интонаций голосом, – поручил мне выразить решительный протест ввиду блокады Генерального консульства империи и общежития обслуживающего персонала вооружёнными людьми.

– Я отдал такой приказ, – поджимает губы Куприн, – потому, что сегодня маньчжурская полиция вошла на территорию советского консульства в Харбине и поставила ультиматум о выдаче нашего сотрудника. Будьте уверены, что в случае осуществления этой угрозы, мы немедленно арестуем одного из сотрудников вашего консульства. Уже с этой минуты вашим людям запрещается выход в город, за исключением покупки продуктов питания, но в сопровождении сотрудников НКВД.

– На каком основании? – японец косит на меня любопытным взглядом, – наша полиция требует выдать убийцу двух человек, который укрылся на территории вашего консульства.

– Вчера в нашем городе также произошло убийство двух человек, – играет желваками капитан, – НКВД считает, что следы ведут к вашему консульству.

На лице полковника не дрогнул ни один мускул, ничего не сказав в ответ, он повернул голову в мою сторону.

– Мы только защищаемся, господин консул, – вступаю в разговор после секундной паузы, – как и в случае с вашей неспровоцированной агрессией по отношению с Монголией… Да-да, наша страна именно защищается, вы же принимали во внимание наш с Монголией договор о военной помощи, он не секретный и там прямо написано, что СССР обязуется защищать её границы как свои собственные.

– Вы, господин Чаганов, называете убийство агентами НКВД на территории империи вашего перебежчика, получившего у нас убежище, защитой?

– У вас есть доказательства, что это сделали агенты НКВД? – угрожающе привстаёт с мечта Куприн, обеими руками упираясь в столешницу.

– Они у нас будут, как только мы проведём допрос подозреваемой, – снисходительно улыбается полковник, – которая прячется в вашем консульстве.

– Наша страна не заинтересована в раздувании конфликта, – делаю знак Куприну чтобы тот сел, – ваши войска в Монголии полностью окружены, им предъявлен ультиматум. Нам вместе в скором времени предстоит урегулировать множество вопросов, связанных с капитуляцией. Предлагаю ограничиться взаимной высылкой подозреваемых и считать инцидент исчерпанным.

– Этот неравноценный обмен, – сухо отвечает Хасамацу.

– Хорошо, назовите вашего кандидата, господин консул.

– Интендант-полковник Исия, – выдерживаю длинный внимательный взгляд, превратившихся в щёлочки глаз оппонента.

"Чёрт, им уже известно, а ведь Исю взяли в плен меньше суток назад… значит, сумели передать сообщение… выходит, не вся японская связь подавлена… захотят ли выпускать его военные?… Знает ли чем занимался Исия в НКВД"?

– Целого полковника за простую женщину? – пытаюсь выиграть время для размышлений.

– Судя по тому, как быстро среагировал ваша полиция, а что на нашу встречу с господином Куприным явилось доверенное лицо Кирова, не такая уж она и простая.

– И всё же любопытно, господин консул, почему полковник Исия, вас не интересует генерал Ясуока?

– Для нас он уже мёртв, – лицо Хасамацу каменеет, – а полковник – родственник одного из членов Государственного совета Маньчжурской империи.

– Договорились, – выхожу из-за стола и протягиваю руку консулу, – тогда не будем медлить, мы оба хотим, чтобы обмен состоялся как можно быстрее.

– Что за полковник? – настороженно смотрит на меня капитан, когда закрывается дверь за японцем.

– Понятия не имею, – поворачиваюсь к аппарату ВЧ, – разрешите позвонить, товарищ Куприн?

– Да, конечно, Алексей Сергеевич.

– Соедините с командующим фронтом, – камень падает с души, когда я слышу в телефоне голос Рокоссовского, – здравствуйте, товарищ Костин, Сергеев говорит, полковник Исия, взятый вчера в плен за кем числится сейчас? За Особым отделом? Спасибо.

– За Особым отделом, – протягиваю трубку капитану.

– Лернер? – берёт быка за рога Куприн, – Исию доставить в управление, быстро.

Курьерский поезд N1

Владивосток-Москва.

7 июля 1939 года, 2:30.

– Ну, как она? – Мехлис с забинтованной правой рукой на перевязи в полосатой пижаме выходит из купе в коридор спального вагона.

– Всё также, молчит, – поднимаюсь с откидной скамейки, – а у вас, Лев Захарович, рука болит?

– Да нет, бессонница мучает, ранение-то пустяковое… Не спит? Давай я с ней поговорю.

Заказываю чай, показывая три пальца, выглянувшему из своего закутка, проводнику.

– Не кори себя, девочка, – Мехлис садится напротив Оли, встряхивая чёрными с проседью кудрявыми волосами, – ни в чём ты не виновата… погиб твой товарищ, но не просто же так, он погиб, спасая своего товарища, при этом уничтожив предателя трудового народа… как материалисты, мы сознаём неизбежность смерти, мы её не боимся, что толку бояться неизбежного? Важно то, какая это будет смерть… счастье великое так умереть, как умер твой напарник. Три дня назад мы шли на выручку командиру танкового батальона, который замкнул окружение японских агрессоров. Вернее, комбатом тот лейтенант стал в последнюю минуту, заменив убитого командира, а так-то он был командиром танковой роты. По неопытности…

Оля громко всхлипывает.

– …он разделил свои силы: сам с одной ротой пошел напрямик через пески, а две других направил с комиссаром, – болезненная гримаса исказила его лицо, – искать удобный проход между барханами. Комиссар этот, не обеспечив разведки и не проверив рацию танка, сам повёл свой отряд вперёд наобум лазаря меж двух барханов. В результате своих безрассудных действий вытянул отряд в цепочку, потерял ориентацию, отклонился от цели, танки оказались зажаты двумя стенами песка. В конце концов, колонна подверглась нападению самолётов, сгорело несколько танков, большими оказались потери в экипажах, вылезших наружу. Тридцать танков оказались в ловушке… Комбату с одной ротой с фронта пришлось сражаться сначала с пехотным полком, а потом с тыла – с пришедшим ему на помощь японскими танками…

– И как выстоял? – Оля поднимает опухшее от слёз лицо.

– … Когда мы подоспели, от пятнадцати танков комбата осталось только два, без снарядов и патронов, но продолжающих давить гусеницами врагов. Башни у них блестели как золотые, столько в них было попаданий от медных японских пуль. А был ещё лётчик, который по ошибке штурмовал отряд комиссара, но затем один в бою с десятью японскими истребителями сбил два из них и подбил третий, правда и сам тоже был сбит… Все трое ошиблись, все трое остались живы, но двое выполнили свой долг, а третий так и просидел в песках, ожидая помощи. Вот что важно!

Мехлис задевает рукой за край столика и бледнеет как мел.

– Ты, товарищ Мальцева… как тот комбат… – с большими паузами заканчивает он свою мысль, – чай? Принесите лучше нам, товарищ проводник, коньяку.

"А сам-то Мехлис, как кто, как Кузнецов"? – смотрю на худое бледное небритое лицо замнаркома, на, опять наполнившиеся слезами, глаза супруги.

– А с чего ты взяла, что Коля погиб? Ты его видела мёртвым? – взрываюсь я, – жив он, а если в плену, то мы его выручим!

"Неужели спит? – приподнимаюсь с места, чтобы разглядеть Олино лицо, – удивительно, наверное это защитная реакция истощённой нервной системы… Хорошо, пусть восстанавливается".

Стараясь не шуметь, разворачиваю на столике "Правду", на первой странице справа скромная статья – "Английское и Французское правительства не хотят равного договора с СССР".

"Почему скромная? Да потому что подписана как-то скромно – "Депутат Верховного Совета С. Киров"… не член Политбюро, не секретарь ЦК, не первый секретарь Московского городского комитета партии, а простой рядовой депутат, каких сотни… любопытно".

Быстро пробегаю глазами небольшую статью.

"Странно всё, что это за"… я позволю высказать своё личное мнение, хотя мои друзья и не согласны с ним"… очень странно, кто не согласен, Сталин? А Киров хочет открыть внутрипартийную дискуссию? Нет, конечно, похоже, что статья предназначена для зарубежных читателей "Правды"… Что в сухом остатке"?

"Англо-франко-советские переговоры зашли в тупик", "аналогичное англо-польско-турецкое было заключено очень быстро, а переговоры в Москве продолжаются уже почти 3 месяца по вине Запада". "Камнем преткновения", по словам Кирова, является тройственное гарантирование незамедлительной помощи Латвии, Эстонии и Финляндии при нарушения их суверенитета в случае агрессии. Англия и Франция отказываются от этого советского предложения по той причине, что эти три страны не хотят такой гарантии. Депутат Верховного Совета резонно замечает, что в своём соглашении Англия и Польша одновременно гарантируют Литву и Голландию без всякой просьбы с их стороны. Делается вывод, что Запад не хочет равноправного договора.

"Что мне известно по этому поводу из моей истории? – напрягаю свою память, – переговорщики упёрлись в вопрос, связанный с трактовкой "косвенной агрессии"". Мы предлагаем формулу, что если приграничное государство, соглашается на использование своей территории агрессором, неважно под угрозой или нет, для нападения на одну из договаривающихся сторон, то против него могут быть приняты военные меры. Англо-французы согласны лишь на то, что такие меры могут быть приняты если такое решение было принято под угрозой, иначе это позволит СССР под любым предлогом вводить свои войска в соседние с ним государства.

"Л-логика… выходит, если соседняя страна, даёт разрешение на использование своей территории для нападения на нас, то мы не имеем законного права помешать этому? Что это тогда, как не поощрение агрессора"?

– Ты чего так нахмурился, Лёш? Из-за Исии? – два больших голубых глаза внимательно изучают меня.

– Да нет, – безмятежно улыбаюсь я, – ты для меня дороже тысячи таких Исий, а Сталин никому и рот открыть не даст…

– Не даст, – как эхо вторит мне Оля, – это пока они с Кировым живы… а враги уже подшили ещё одну страницу к твоему и моему досье… обменял военного преступника, на свою бабу.

– Ты знаешь, а я уже была готова "обнулить" себя…

– Забудь, ты мне лучше вот о чём скажи, тебя кто-нибудь из японцев опознать сможет?

– Майор-контрразведчик… солдаты вряд ли. Полиция – точно нет, до пограничного перехода я ехала в консульской машине, в гриме и плаще с капюшоном.

– А отпечатки могли к ним попасть?

– Не знаю, – морщит носик Оля, – могли, если нашли дом, который мы с Николаем…

По её щеке скользнула крупная слеза.

– Ну всё-всё, – обнимаю супругу за плечи, – поиском Коли будут брошены все силы, Сталин с Берии, и Берзина не слезет пока они не найдут его.

Москва, Ленинградское шоссе,

Станция метро "Сокол"

12 июля 1939 года, 07:00.

– На Волоколамку, – задумавшись едва не пропускаю отворот, – Костя, вон видишь впереди автобус, обгоняй его.

"А неплохая реакция у моего водителя, – автоматически отмечаю я, – стоп, так это же наш автобус, вон и табличка "Лаб.2" сзади".

Минут через пятнадцать минуем трамвайную линию у станции Покровское-Стрешнёво, дачи с левой стороны, сосновую рощу справа и выезжаем на большую площадку, пересечённую одноколейной железнодорожной веткой. "ЗИС" быстро проскакивает между двух длинных бараков, движется вдоль длинного дощатого забора и плавно тормозит у кирпичной проходной.

По команде тут же показавшегося из её дверей Курчатова, два вохровца открывают тяжёлые железные ворота.

– Добро пожаловать, Алексей Сергеевич, – широко улыбается он, протягивая руку, – давненько вы к нам не заглядывали.

– Сегодня ночью только приехал и сразу к вам, Костя, остаёшься на проходной. Ну, Игорь Васильевич, показывайте своё хозяйство.

– Лаборатория?2 расположена на живописном берегу Москва-реки на территории около ста гектаров, – тоном экскурсовода начинает Курчатов, когда мы оказываемся вдвоём на неширокой аллее, где "отдыхают" более сотни сотрудников. В само её центре находится основная достопримечательность – "Главное здание"…

"Зимой оно выглядело по-другому, а сейчас – просто царские хоромы, белокаменные, трёхэтажные".

– … на первом этаже ведётся наладка циклотрона, – голос Курчатова теряет весёлые нотки, – на втором и третьем – расположены физические и химические лаборатории, вычислительный центр…

"Циклотрон, конечно поменьше, чем ленинградский в Радиевом институте, но на первое время пойдёт".

– … а вот это недостроенное сооружение циклопических размеров, вы его ещё не видели, "Монтажные мастерские". Через них проходит весь графит с электродного завода, – лицо "экскурсовода" мрачнеет, – и металлический уран в гомеопатических количествах из Гиредмета. В прошлом месяце Ершова начала внедрение своей технологии по выплавке урана в нашем цеху в Электростали. Понимаете, Алексей Сергеевич, процесс производства урана осложняется тем, что требуется аппаратура, изготовленная из специальных материалов. При этом должна соблюдаться очень точная дозировка чистейших реагентов и строжайше выдерживаться необходимая температура. Нужны рабочие высочайшей квалификации. Товарищ Пересыпкин помог с организацией обучения, организован специальный техникум для подготовки специалистов, но…

– Я догадываюсь, что даже девять женщин не смогут произвести на свет ребёнка за один месяц…

На лице Курчатова появилась грустная улыбка.

"Да мне, в общем-то, и с самого начала было понятно, что физический пуск "котла" в 1939 году – это "маниловщина", сто тонн чистейшего графита и тридцать – урана с неба не упадут. Но хотелось, чтобы с самого начала все участники проекта видели перспективу и имели представление об этапах работы, даже в условиях большой неопределённости, создаваемой смежниками. Время пока терпит".

– … Игорь Васильевич, а вы не рассматривали вариант, когда по металлический уран будет находиться только в центре активной зоны, а на её периферии использовать окись урана?

– Рассматривали, я дал задание теоретическому отделу посчитать такое решение. Кстати, Алексей Сергеевич, спасибо за ваши вычислители, мои сотрудники уже забыли когда последний раз брали в руки логарифмическую линейку.

На большой лужайке прямо перед фасадом "Главного здания" установлены две большие армейские палатки.

– Это, Алексей Сергеевич, епархия товарища Панасюка, моего аспиранта… – Курчатов поднимает полог и пропускает меня внутрь.

Нам на встречу из-за стола поднимается худой парень лет двадцати пяти в белой футболке и парусиновых штанах.

– …здесь Игорь Семёнович начинает эксперименты, – он кивает на несколько графитовых призм на подставках, – по измерению поглощения и замедления нейтронов.

"Значит, уже пора передавать Курчатову размеры графитовых "кирпичей", чтобы ускорить эту работу с отбором лучших вариантов графитовой решётки "котла"".

– Вы что же ночуете здесь, товарищ Панасюк? – пожимаю крепкую руку аспиранта, – мы обогнали ваш автобус по пути сюда.

– У нас тут есть несколько комнат для сотрудников, кому далеко ехать, – отвечает за него Курчатов, – и столовая есть, и медсанчасть. Продолжайте работать, товарищ Панасюк.

– Кстати о медсанчасти, Игорь Васильевич, как там поставлена работа? – входим на воздух.

– Ежемесячно все сотрудники лаборатории сдают кровь на анализ количества лейкоцитов.

– И всё? А как же индивидуальные средства регистрации излучений и защиты от них? – киваю я на палатку, – если этим сейчас не заняться, то скоро нам не с кем будет работать.

– Пока результата нет, Алексей Сергеевич, – понимающе кивает Курчатов, – экспериментируем с фотоплёнкой, но слишком большой разброс результатов, до пятидесяти процентов от плёнки к плёнке, это не считая проявителей и закрепителей. Значительно лучший результат при измерении нейтронного потока дают ионизационные камеры с трифторидом бора, но он ядовит, так что будем его использовать только внутри "котла".

– Свяжитесь с Лосевым, он сейчас работает на Большой Татарской над твердотельными детекторами излучений на полупроводниковом диоде. Обратное напряжение до ста вольт, так что устройство обещает быть компактным и лёгким. Немедленно обратитесь к директору института "Высокого давления"…

– К Ипатьеву?

– …Вы его знаете, хорошо. Скажите, что от меня, попросите всю полиэтиленовую плёнку, что у него есть и организуйте производство накидок из неё. Довольно эффективный материал для защиты от нейтронного излучения, особенно если добавить в него бор, к тому же он очень прочный и лёгкий. Не думаю, что у него будет много полиэтилена, но хотя бы для людей, которые, как Панасюк, работают с ураном. А в конце года я достану этой плёнки столько, что её хватит для пошива накидок для всех, кто занят на "котле". Надо будет форсировать работы по созданию носимых индивидуальных дозиметров. Считаю это такой же первоочередной задачей как и получение металлического урана: "кадры, овладевшие современной техникой, решают всё". Мне докладывают по линии вохр, что в лаборатории случаются случаи пренебрежения правилами радиационной безопасности: неделю назад, например, один молодой сотрудник не желая себя утруждать оформлением разрешения на вынос радиактивного источника из Главного здания, пронёс в кармане брюк радий-бериллиевый источник.

– Будем работать над укреплением дисциплины, а это наши "монтажные мастерские", – Курчатов подводит меня к большому одноэтажному зданию, большую часть стен которого занимают высокие окна.

– "Котёл" будет находится в подвале? Можно взглянуть?

– Я настаиваю, – широким жестом приглашает меня зайти внутрь Курчатов, – не обращайте внимания, тут пока идут отделочные работы, сюда…

Поднимаю голову и замечаю, под потолком смонтировано несколько металлических блоков со стальными тросами, уходящими в пол и боковую стену.

– Дайте догадаюсь, Игорь Васильевич, – показываю на пол, – эти тросы для поднятия и опускания стержней управления и защиты…

– Точно.

– …Следовательно там, – киваю на стену, – пульт управления.

– Именно так, под землёй, в пяти метрах от здания, – по крутой лестнице в половину марша с железными перилами спускаемся в глубокое просторное бетонное подземелье, освещённое мощными лампами.

– А почему куб? – показываю на большой графитовый куб, выложенный на полу помещения, – сфера же должна быть.

– Там внутри сейчас нет урана, используем внешние источники излучения. – Курчатов первый легко спускается по вертикальной лестнице, – мы используем эту кладку, чтобы измерить суммарное эффективное сечение захвата нейтронов графитом. Несколько суток мерили партиями по пять тонн, всё прошло на большой палец, весь графит, что вы видите – годен. А потом его разберём и, как только получим достаточно урана, начнём строить первую "сферу", проведём на ней измерение плотности нейтронного потока, затем вторую с увеличенным количеством урана и графита, опять измерим. Думаю, что после трёх-четырёх итераций нащупаем параметры загрузки будущего реактора, на котором будет идти самоподдерживающаяся цепная реакция.

"Четыре, если всё пойдёт как в моей истории… хотя кто знает, многое зависит от качества топлива и замедлителя, которое смогут получить наши заводы".

– В Подлипки, – новый кожаный диван моего "членовоза" мягко скрипнул.

"Не зря Курчатова прозвали "генералом"… Как это ему удалось из толпы "свободных художников" за какие-то полгода сформировать настоящую армию, идущую на штурм атомных вершин? Ведь до этого Игорь Васильевич руководил всего лишь лабораторией с десятком-другим сотрудников… генерал от бога, но и учёный всё же. И всё же силы, задействованные в атомном проекте, будут расти, ну не сможет он физически без ущерба для дела заниматься и административно – хозяйственными вопросами… у Пересыпкина своих дел по горло, у Шокина тоже, я Курчатову плохой помощник, на мне Центр Дешифровки, да и на месте постоянно отсутствую, а вон опять скоро в Америку ехать. Ему нужен администратор с железной волей… Ванников? Надо будет при встрече со Сталиным об этом поговорить".

– Вот хоть убейте меня, товарищ Сухой, – мы стоим на краю лётного поля и смотрим как техники закатывают после третьего испытательного полёта в ангар первый трёхместный советский вертолёт А-289, – а не пойму я ваше начальство. Перевести на 289-й завод производство ББ-1, это же надо было додуматься. Наш завод, по сути, опытный, сколько вы сможете здесь ваших самолётов произвести в год, пять, пусть шесть десятков? На большее ни оборудования, ни помещений не хватит, так? Для самолёта "Иванов", которых должно быть столько же, сколько в России Ивановых, это капля в море.

– Предполагается, товарищ Чаганов, что потом производство будет перенесено на другие заводы.

– Допустим, но такого уникального станочного парка и другого оборудования как у нас, на тех заводах может и не быть, даже скорее всего не будет. Придётся для такого завода по новой осваивать производство?

– Да нам ничего такого уникального не надо…

– Так и я о том же, уникальное оборудование, что мы закупили за границей специально для отладки производства цельнометаллического истребителя вам не нужно. У ББ-1 дюралевые только крылья, его в любой более или менее оборудованной мастерской производить можно.

– Товарищ Чаганов, я то что сделать могу? У меня приказ, – ловит мой взгляд конструктор.

– Кроме того, насколько мне известно, у двигателя М-88 большие проблемы, – не обращаю внимания на вопрос Сухого, – вполне возможно, что ББ-1 с ним в валовое производство не пойдёт, это означает, что вам придётся переделывать его под другой двигатель… Конструктор хватается за голову.

– … А скоро будет объявлен конкурс на новый штурмовик для ВВС, в котором вы, Павел Осипович, наверняка захотите участвовать. Однако КБ у вас небольшое, сил на разработку нового самолёта и запуска ББ-1 в производство точно не хватит…

– Это точно?… Я могу взять за основу "Иванова", забронировать фюзеляж, добавить пулемётов в крылья.

– … упадёт скорость, боезапас, бомбовая нагрузка и вы наверняка проиграете Ильюшину, который будет строить именно штурмовик, а не универсальный аппарат, с учётом всех последних достижений инженерной мысли. Вы же сами знаете, как быстро в наше время устаревают самолёты.

– Не пойму я, Алексей Сергеевич, что же вы предлагаете? – Сухой явно выглядит обескураженным.

– Всё просто, – "гипнотизирую" конструктора своим взглядом, – цех номер 3 со всем оборудованием мне нужен для доводки вот этих замечательных винтокрылых машин. Остальные цеха ваши, вы сможете использовать их для отработки технологии и опытного производства вашего нового штурмовика. Кстати, чтобы потом не возникало проблем с запуском в производство и, сразу переходите на плазово-шаблонный метод, как мы с истребителем И-289. А вашему ББ-1 на этом заводе не место…

– Но… – начинает Главный конструктор.

– … Если вы согласны с моими соображениями, то от вас, Павел Осипович, потребуется лишь написать наркому докладную записку, что завод для массового производства ББ-1 должен быть кардинально реконструирован, построены новые цеха, закуплено оборудование и тому подобное. Доложите Хруничеву, что вы просите его разрешения принять участие в конкурсе на штурмовик. Это всё нужно сделать до первого августа, а лучше всего в течение ближайшей недели. Остальное – моя забота, вы давите на наркома снизу, а я – сверху. Думайте над моим предложением, советуйтесь с кем хотите сколько угодно, аж до завтрашнего утра.

Сухой прыснул в кулак.

– Кх-кх, товарищ Чаганов, – сзади раздался голос Челомея, – вы просили сообщить. Михеев передал по рации, что сброс Х-1 прошёл успешно, двигатель работает устойчиво…

– Всё, надо ехать, товарищ Челомей, вы со мной, товарищ Сухой, жду вашего звонка… Костя, на Софринский полигон, – последние мои слова тонут в рёве зисовского мотора.

– На сколько она провалилась? – поворачиваю голову к плюхнувшемуся рядом Челомею.

– Михеев говорит, что примерно на двести метров просела, чуть клюнула носом, но быстро выровнялась, взяла правильный курс, – голос конструктора дрожит от возбуждения, – по моим расчётам должна быть над полигоном через тридцать минут.

– Не беспокойтесь, товарищ Челомей, – замечаю, что он напряжённо глядит на спидометр машины, – Костя домчит нас за двадцать минут. Напомните мне, чем нагрузили "торпеду"?

– Нижнюю часть боевого отделения сделали из оргстекла, поместили туда фотоаппарат с объективом…

– Стоп, вибрации же от пульсирующего двигателя сумасшедшие, получится ли картинка?

– Должна получится, по крайней мере на земле получились, там демпферы поставили хорошие… Там же смонтировали авиационный радиокомпас… всё на одной платформе в небольшом ящике, сверху парашют. По сигналу от командного устройства, когда уровень топлива упадёт ниже отметки, взрываются четыре пиропатрона и "чёрный ящик" с парашютом вываливаются вниз, тот с задержкой открывается и всё: Х-1 камнем падает на землю, фотоаппарат и компас плавно спускаются под куполом. Гроховский уже ждёт нас на полигоне.

– Что с управлением по дальности?

– Оставили пока механический счётчик, Алексей Сергеевич, но образец электронного уже получили, только ещё не успели смонтировать.

"Ну может и правильно надо сначала на стенде испытать… И так слишком много новых изменений: парашют, фотоаппарат для авиаразведки, радиокомпас… нет нельзя перепрыгивать через этапы испытаний"…

– Х-1 замечен службой ВНОС полигона, отклонение от курса триста метров, – из бункера появляется голова дежурного, – прошу всех зайти внутрь, аппарат будет у нас над головой через пять минут.

"Многовато будет, – из-за толстой железной двери пахнуло прохладой, – тонна взрывчатки на таком расстоянии никому не причинит вреда, разве что уши только заложит… хотя подождём, отклонение будем измерять на земле, а не на глазок. А вообще это успех, "торпеда" прилетела на полигон с расстояния почти в двести километров с таким малым отклонением. Помнится в отчётах о предыдущих испытаниях Х-1 фигурировало число 65 %, именно столько торпед попало в квадрат размером 20 на 20 километров с подобной дальности без радиокоррекции".

Сверху раздался приближающийся рёв двигателя, быстро достигнув максимума, он начинает затихать. Услышав это, собравшиеся тут же толпой ринулись к лестнице.

– Уходит, – расстроенный Челомей опускает свой бинокль, – чёртов счётчик, надо было ставить электронный.

"А толку с того, – напрягаю зрения, чтобы разглядеть удаляющуюся от нас торпеду, – импульсы-то всё равно будут поступать с лопастного анемометра… там основная погрешность и набегает. Да и радиокомпас вещь не слишком надёжная, рассчитанная на эффект неожиданности… поймут, что торпеда совершает радиокоррекцию – забьют эфир помехами в этом диапазоне… в этом диапазоне… а что если в сантиметровом диапазоне? На Х-1 поставить приёмник сигнала на туннельном диоде… антенна будет направленная, смотрящая назад, разместить её внутри фюзеляжа в хвосте… Сзади километрах в пятидесяти идёт сопровождающий самолёт с радиолокатором, который следит за торпедой (пассивный ответчик поставить!) и в случае необходимости даёт три команды: "вправо", "влево" и "взрыв"… Долго им придётся разбираться, если СВЧ-приёмник будет с самоликвидатором весом в одну тонну взрывчатки".

– Кажется блеснуло что-то, – показываю пальцем в небо.

– Точно, – веселеет было Челомей, снова хватаясь за бинокль, и продолжает грустно, – падает… сработал счётчик наконец… купола не вижу… всё, хвост отвалился… горим.

– Ну что там было, Владимир Николаевич? – безошибочно беру нужную трубку из полудюжины телефонных аппаратов, стоящих на приставном столике.

– Два пиропатрона не сработали, – бодро отвечает тот, – плита с ящиком повисла на двух болтах, под напором воздуха её вывернуло и с силой ударила по хвосту, тот отвалился. Парашют открылся, купол намотался на гондолу двигателя, перкаль вспыхнул…

"Хорошо, что причина сразу обнаружилась"…

– Отлично, товарищ Челомей, – пододвигаю к себе папку со свежими дешифровками, – жду вас завтра 9:00 у себя, будем обсуждать куда нам двигаться дальше.

"Что тут у нас? А первая ласточка"…

"Английский" сектор выдал на гора долгожданную расшифровку радиограммы, посланную в Лондон из британского посольства в Москве. Решающий вклад во взломе английского шифра внесли две телетайпные красящие ленты, добытые Олей в Токио.

"Так что же пишет тут посол Уильям Сидс?"… в полдень, приехав в здание народного комиссариата иностранных дел на Кузнецкий мосту 21 сразу после (французского посла) Наджиара, на переговоры, неожиданно обнаружил, что против нас за круглым столом расположился не как обычно Вячеслав Молотов, а ничем не приметный человечек в потёртом старомодном костюме. Он представился начальником правового отдела НКИД Плоткиным и сообщил нам, что теперь именно он будет вести политические переговоры о заключении союза между Великобританией, Францией и Советским Союзом. На высказанный Наджиаром протест, что тот не является равным по рангу дипломатом, Плоткин спокойно заявил, что дело не в рангах, а в полномочиях, полученных переговорщиками. Он предоставил документ, из которого следовало, что тот уполномочен советским правительством вести переговоры по всему комплексу вопросов, связанных с заключением англо-франко-советского договора". Французский посол заявил протест и, не присаживаясь, покинул переговоры, я решил поддержать его демарш и так же вышел из зала. У подъезда мы лицом к лицу столкнулись с торжествующим германским послом Шуленбургом""…

"Вот это поворот! – беру следующую страницу, – "… Считаю, что Сталин решил шантажировать нас угрозой заключения пакта с Третьим Рейхом и добиться уступок в вопросах трёхсторонних гарантий прибалтийским странам и каким должны быть действия сторон в случае нападения Германии на европейское государство, граничащее с ними… Полагаю, что Советы хотят воспользоваться ситуацией, связанной с задержкой нашего соглашения с Японией и своим крупным военным успехом в Монголии, чтобы склонить нас к заключению тройственного военного союза"… И опять Оля"!

– Живой! – с порога кричит возбуждённая супруга.

Как пантера, в три грациозных прыжка преодолевает расстояние между мной и ею, обегает огромный, как и вся мебель в особняке Дервиза, письменный стол и бросается мне на шею.

– А что мне сделается здесь за тремя заборами? – успеваю сунуть листки в папку.

– Кузнецов живой!

– Как, что с ним, где он? – подхватываю её на руки и усаживаю на краешек стола.

– Знаю только, что Коля… уже в Хабаровске… я щекотки боюсь… сегодня выезжает в Москву… слышишь, "вертушка" звонит…

– Товарищи, я вчера получил справку из НКВД, – Сталин берёт со стола лист бумаги, замечает меня в двери и сухо кивает на свободный стул, – в вашей отрасли сложилась нетерпимая ситуация…

"Что за отрасль, – тихонько кручу головой, – лица все незнакомые, если, конечно, не считать некоторых членов политбюро, Маленкова, Вознесенского и Первушина, главы "химического" Спецкомитета".

– … В 1938 году мы вложили на приведение в порядок промыслового хозяйства почти 37 миллионов рублей, а нефтедобыча за первые шесть месяцев этого года выросла на смешные тридцать тысяч тонн. Если дело пойдёт так же, то годовой план будет сорван.

"Нефтедобыча, а я тут причём? – замечаю на себе ревнивый взгляд Вознесенского, – Сталин хочет, чтобы у меня сложилась общая картина состояния народного хозяйства"?

– Товарищ Седин, – раскрасневшийся, как из бани, человек лет тридцати пяти с большой головой вскакивает со стула и замирает, вытянув руки по швам, – присаживайтесь, я понимаю, что вы человек в наркоматопе новый, но всё же скажите, какие действия надо предпринять, чтобы переломить ситуацию к лучшему?

– Нужны трубы, товарищ Сталин, – с трудом выдавливает из себя нарком, с надеждой косясь на Маленкова, тот с досадой отворачивается и Седин надолго замолкает.

"Седин протеже Маленкова"?

– Какие трубы? – терпеливо ждёт ответа вождь.

– Нам не хватает утяжелённых бурильных труб, товарищ Сталин, – приходит на выручку наркому совсем молодой парень с простым открытым лицом, – Наркомчермет срывает поставки качественных бурильных труб. Из-за этого происходит большое количество аварий при бурении скважин и простоев. Не хватает также бурового инструмента, насосов, электродвигателей.

– А у вас, товарищ БайбАков, бурильных труб хватает? – вождь с интересом гляди на своего, – как вам в Поволжье удаётся справляться с планом?

– Дело в том, товарищ Сталин, – нимало не смущаясь отвечает Байбаков, – что в Баку и Грозном разработка нефтяных месторождений ведётся более 60 лет, верхние горизонты уже выработаны, приходится бурить всё глубже и всё чаще.

– Товарищ Тевосян, вы не очень заняты, – Сталин на память набрал номер наркома чёрной металлургии, – прошу прибыть ко мне… Да, немедленно.

– А вот академик Губкин считал, – вождь вновь встаёт перед Байбаковым, – что в отрасли плохо налажено дело с разведочным бурением, создан перекос в сторону эксплуатационного.

– И это, конечно, тоже, товарищ Сталин, но основное – трубы.

– Хорошо, – Сталин переходит к его соседу, – послушаем теперь начальника треста "Ворошиловнефть".

"Кажется начинаю теперь понимать логику вождя, это он так реагирует на мою записку к нему о задержках с вводом в строй получаемого из Мексики нефтеперерабатывающего оборудования. Хочет показать, что нефти в стране не хватает"?

– Это какие месторождения, товарищ Сааков, что на афганской границе? – прищурился Сталин, глядя в глаза собеседнику.

– Да, товарищ Сталин, – по-военному рубит слова тот.

"Сразу потерял к нему интерес, переходит к следующему начальнику треста. Судя по всему Сааков попал пальцем в небо. Выходит вождь тут также кастинг устраивает, а не только сведения проверяет".

– Каковы разведанные запасы нефти в Краснодарском крае, товарищ Апряткин?

– 160 миллионов тонн, – бойко отвечает третья "жертва", красная как рак.

– А по месторождениям?

– Я точных цифр не помню, товарищ Сталин…

– Заходите, товарищ Тевосян, присаживайтесь, – мундштук погасшей трубки вождя указывает на Байбакова, – тут на вас жалуются нефтянникИ, говорят, что вы бурильные трубы поставляете некачественные.

– Трубы, о которых идёт речь, – нарком сверкает взглядом в сторону начальника Главнефтедобычи Востока, – получают при бурении слишком большую нагрузку и лопаются. Пробовали изготавливать их даже из орудийной стали – всё равно не выдерживают.

– Что будем делать? – негромко ровным голосом спрашивает Сталин.

– Будем осваивать… – опускает голову нарком.

– Не получится ли у вас, товарищ Тевосян, – хитро прищуривается вождь, – как у того старика, что женился на молодой? Сам измаялся и её замучил.

В кабинете послышалось сдавленное сопение.

– Мне нужно триста тонн молибдена, – почти выкрикивает тот.

– А вы что скажете, товарищ Вознесенский? – Сталин легко поворачивается в сторону председателя Госплана.

– Молибден полностью распределён по наркоматам, – быстро реагирует тот, – остался только неприкосновенный запас.

– Каждая поломка труб вызывает аварию, – Байбаков с надеждой смотрит на вождя, – устранение которой обходится в десятки тысяч рублей, а иногда вообще приводит к ликвидации скважины.

– Товарищ Вознесенский, – мягко улыбается Сталин, – а для чего создаётся НЗ? Ведь для того, чтобы питаться, когда есть больше нечего, не так ли? Давайте выделим чермету это молибден, а вас попросим восстановить в неприкосновенном запасе это количество.

Заместитель председателя Совнаркома хмуро кивает, в это время в кабинет входит Молотов и садится на незанятое место по правую руку от кресла вождя.

– Что ещё необходимо вам, товарищ Байбаков, для успешной работы? Учтите партия придаёт развитию "Второго Баку" первостепенное значение.

– Приборы нужны для бескернового исследования скважин, – сидящие в кабинете нефтяники согласно зашумели, – дело в том, что добыча керна, его перевозка и исследование в лаборатории процесс длительный и дорогой, а иногда на хрупких и сыпучих грунтах керн вообще невозможно поднять на поверхность. Поэтому сейчас на западе стали применять метод каротажа, это когда в скважину на длинном кабеле опускается исследовательский зонд, в котором заключены приборы. Они, по мере поднятия зонда, измеряют физические характеристики грунта, температуру, электрическое сопротивление, по которым можно выявлять типы пластов и точную глубину их залегания. Французы и американцы не хотят продавать нам зонды…

– Что скажете, товарищ Чаганов? – вождь бросает на меня испытующий взгляд.

– Опять будет валюту просить, – с усмешкой довольно громко замечает Молотов, наклонившись к сидящему рядом Маленкову.

– Я уверен, что мы сделаем подобный, а скорее всего более чувствительный прибор довольно быстро всего за пару недель, товарищ Сталин.

– Вы хотите применить тот прибор, что показывали мне у себя в КБ? Тот который видит под землёй?

– Нет, тот годится только для небольшой глубины, всего на несколько метров, чтобы проверить укладку бетона в фундамент и стены. Товарищу Байбакову, насколько я понял, нужны данные с глубины тысячи метров или даже больше.

– Именно так, товарищ Сталин, пока у нас единственная возможность заглянуть так глубоко и обнаружить нефтяной пласт – это бурить скважину…

– А как же сейсмический взрывной метод?

– Он ещё недостаточно отработан, – не задумываясь отвечает Байбаков, – поэтому очень неточен, так как скорость звуковых волн зависит от характера почвы, кроме того, мы не знаем от чего именно отражается волна: от нефтяного пласта или чего-то ещё.

– Понимаю, совещание закончено, нефтяники свободны, через месяц снова прошу ко мне со своими предложениями о резком увеличении нефтедобычи в ваших трестах, – вождь отходит к центру комнаты и, прощаясь, пожимает руки выходящим, – товарищ Седин, а вы задержитесь.

Кабинет вновь заполняется и снова незнакомыми мне людьми, за исключением академика Ипатьева, наркома боеприпасов Сергеева и комдива Захарова из Генштаба.

– Прошу вас, товарищ Захаров, – раскуривает свою трубку вождь.

– Товарищи, – начал он, – речь пойдёт о снабжении Красной армии боеприпасами…

"Не ожидал, – смотрю на лицо Сталина, которое по мере выступления комдива всё боле каменеет, – нет, ну знал, конечно, что ситуация с артиллерийскими снарядами не ахти, но чтобы так плохо".

– Таким образом, – резюмирует докладчик, – несмотря на определённые успехи нашей промышленности, Генштаб вынужден констатировать, что она не полностью обеспечивает РККА боеприпасами, порохами и взрывчатыми веществами. Чтобы быть точным скажу, обеспечивает только на 30 % действительной нашей потребности.

– Вы получите слово, товарищ Сергеев, но позже, – вождь останавливает вскочившего с ног наркома, – заслушаем теперь мнение академика Ипатьева, председателя комиссии, которая разбиралась с причинами создавшейся ситуации.

– Кхм, – прочищает горло академик, – начну с небольшого экскурса в историю вопроса. Самым распространённым в России порохом является пироксилиновый. Он пришёл к нам из Франции и до последнего времени производился из хлопкового линта, что создавало определённую нашу зависимость от импорта хлопка. С целью уйти от этой зависимости, с прошлого года заводы стали переходить на древесную целлюлозу, что неизбежно создало временные трудности в производстве, ввиду освоения новой технологии…

Сергеев согласно закивал.

– …Казалось бы проблема с сырьём решена, но всё оказалось не так просто. Длительное время руководство отрасли закрывало глаза на долгий, до месяца, производственный цикл и, главное, невозможность сделать из пироксилинового пороха крупных зарядов с большой толщиной свода. А крупнокалиберная артиллерия, меж тем, требовала крупнокалиберных снарядов, поэтому с начала года началось опытное производство баллистита. Этот порох имеет повышенную, по сравнению с пироксилиновым, мощность, короткий производственный цикл, не требует в производстве дорогостоящих спирта и эфира, но более опасен в производстве и требует более квалифицированных рабочих, так как пластификатором для него служит нитроглицерин…

– Что может сделать наука, товарищ Ипатьев, чтобы помочь производственникам быстрее увеличить объём производства баллиститных порохов? – Сталин пытается сдержать раздражение, вызванное отстранённой речью академика.

– … Химическая наука – немногое, – Ипатьев продолжает, не меняя тона и не замечая настроения вождя, – это вопрос не научный, а скорее организационный. Надо прежде всего исключить из пороходелия малоквалифицированную и не понимающую сути происходящего рабочую силу, особенно на маломальских командных постах, инженерных должностях…

"М-да, ну это можно сказать про всю промышленность"…

– … На пороховых заводах надо полностью исключить возможность малейшего разгильдяйства, нарушения технологической дисциплины и любого рационализаторства, "стахановства", – в кабинете раздался недовольный гул, Сталин поднимает руку, требуя тишины, – никаких "встречных планов" или ещё чего-нибудь подобного, безаварийное производство возможно лишь там, где скрупулёзно соблюдаются технологические регламенты. Сейчас у нас баллиститом занимается только один завод в Луганске – этого мало, но переводить на его производство уже существующие заводы нерационально, так как на многих из них производственные помещения стоят как попало, в городской черте, без учёта требований безопасности. Недалеко от Перми строится новый пороховой комбинат, считаю, что его строительство нужно ускорить и сделать полностью баллиститным…

– Продолжайте, Владимир Николаевич, – вождь справляется с раздражением.

– … Теперь о взрывчатых веществах, в настоящее время основным в мире является тротил. Для увеличения его производства у нас не хватает толуола, нитрируя который и получают тротил. Несколько лет назад руководством наркомата тяжёлой промышленности было принято решение, которое до сих пор сдерживает рост производства толуола. Чтобы было понятно, его получают либо коксованием угля, либо пиролизом нефти. Основной способ первый, так как второй требует большого расхода керосина. Как выяснила наша комиссия, с целью экономии средств и сокращения времени на производство кокса наркомат принял решение повысить температуру обжига угля с 900 градусов до 1400. Это позволило увеличить производительность коксовых батарей и сократить период коксования в два раза. Однако химические цехи перестали справляться с переработкой коксовых газов. Никто не озаботился увеличением мощности этих цехов и избыток газов стал просто сбрасываться в воздух и выход толуола, следовательно, тоже сократился вдвое…

Сергеев поёжился под испепеляющим взглядом вождя.

– Но не всё у нас так плохо с толуолом, на заводе номер 80 в Дзержинске при нашей помощи освоен непрерывный процесс производства тротила, который на 50 % увеличил свою производительность, – академик закашлялся, и невольно покосился на меня, – Теперь о высокобризантной взрывчатке – гексогене. Наконец-то и в этой области у нас наметился прогресс, хотя пока только в лаборатории. Мы очень сильно отстали в этом вопросе от германцев, оставаясь, по сути, на уровне двадцатых годов с безуспешными попытками улучшить лабораторный "окислительный" техпроцесс Герца. Главным недостатком этого способа является исключительно низкий выход продукта по отношению к исходному сырью – единицы процентов…

"Олю надо благодарить за гексоген".

Ещё до поездки в Японию, перебирая старые разведсообщения Лемана, она обнаружила одно, на которое эксперты военной разведки не обратили серьёзного внимания: подробное описание установки по производству уротропина (так были озаглавлены чертежи), антисептика и препарата для лечения инфекций мочевыводящих путей. Скорее всего военные разведчики попросту не захотели передавать эту информацию в Наркомздрав из соображений секретности. Оля – девушка въедливая, не поленилась разобраться с дополнительной информацией, замысловатыми формулами и таблицами в обилии имевшиеся на микроплёнке, и обнаружила интересную вещь, что это установка, кстати непрерывного действия, не производила уротропин, а наоборот нитрировала его, выдавая на выходе гексоген. Но самое главное, установка позволяла одновременно с синтезом флегматизировать получаемый гексоген, то есть делать его устойчивым к ударам и трению.

– Представляешь, – тараторила она, проглатывая слоги, – там дан точный состав стабилизаторов, температуры, концентрации и порядок ввода! Жаль, что это – процесс Герца, но флегматизаторы остаются теми же – а это и есть "ноу-хау"! У гексогена мощность взрыва почти в два раза выше, чем у тротила!

– Ипатьев жалуется на низкий выход гексогена…

– А я не поленилась, в отличие разведупровцев, – не дала мне закончить фразу супруга, – перевела весь текст, там в приложении есть ссылка на другой техпроцесс – способ Вольфрама. Утверждают, что выход гексогена по нему 80 %. Правда там только основные формулы, но академик вмиг сочинит по ним техпроцесс…

– … На нашей новой лабораторной установке, – помощник начальника Генерального штаба делает отметки в своём блокноте, – мы получили выход гексогена около 75 % к ис.

– Владимир Николаевич, – Сталин с удовольствием пыхнул трубкой, – как обстоят дела с вашей установкой по крекингу нефти?

– Ни шатко, ни валко, – морщится академик, – опять же, в лаборатории – хорошо, в производстве – из рук вон плохо. В стране всего лишь один завод по производству крекинг-установок – Подольский машиностроительный, выпускает он советские "Вин-клер-нехи": устаревшие установки термического крекинга, это если не считать танковые корпуса и электровозы. Был я на нём недавно, говорил с техническим руководством… их оборудование не годится для высокосернистой башкирской нефти, только для лёгкой Бакинской, Грозненской и Майкопской. Ишимбайская вызывает сильную коррозию. Год назад завод заказал оборудование в Америке через "Амторг", но воз и ныне там, что понятно – нужно время на проектирование и изготовление установок по гидроочистке нефти, а это дело небыстрое… Вождь бросает вопросительный взгляд на меня, я пожимаю плечами – слышу об этом первый раз.

– … На первых порах для получения высокооктанового бензина придется видимо работать только на кавказской нефти. Да и вообще поволжскую нефть пока разумнее использовать для получения сырья, используемого в производстве искусственного каучука, полимеров и тому подобного…

– Товарищ Ипатьев, – подаёт голос Захаров, – можно поподробнее о высокооктановом бензине?

– Что вы имеете ввиду? – поворачивает к нему голову академик, – зачем он нужен или когда будем его производить?

– Зачем он нужен я понимаю, чтобы увеличить степень сжатия топлива и соответственно мощность авиамоторов, по некоторым данным до 20 % если поднять октановое число с 76 до 100. Меня интересует, когда Красная армия получит его в достаточном количестве?

– Трудный вопрос, – вздыхает Ипатьев, – поднять октановое число можно, конечно, различными присадками, но ненамного до десяти единиц, хотя тоже придётся повозиться, но вот чтобы иметь бензин в сто единиц без каталитического крекинга не обойтись. Мне удалось, когда я работал в Америке, получить такой на в лаборатории, а затем и на опытной установке, то есть принципиальных трудностей для промышленного производства высокооктанового бензина не существует. У Капотни на Московском Нефтеперерабатывающем Заводе под монтаж установки выделен участок, даже всё нужное оборудование стараниями Алексей Сергеевича получено…

– Но? – седые брови вождя сходятся на переносице.

– … нет людей чтобы начать монтаж, все заняты на пуске второй крекинг-установки.

– Товарищ Седин, немедленно командируйте бакинских специалистов на МНПЗ.

"Интересно, Сталин даёт указания наркомам, раньше он избегал вот так напрямую вмешиваться в хозяйственные дела, особенно при сидящих рядом председателе СНК и его заместителе. Пытался решать через политбюро при помощи голосования. Хочет стать премьером? Молотов с Вознесенским и Ворошилов не удивляются, может быть уже решено всё и скоро будет постановление? А почему нет, это в моей истории вождь осторожничал, не имея всей полноты власти, лавируя между группами в политбюро и почти до самой войны занимая пост секретаря ЦК. Быть над схваткой… теперь это всё ему незачем, никто не сможет бросить ему вызов, оспаривая власть. Это к лучшему… Молотов сейчас всё время проводит в НКИДе, хотя и до назначения его по совместительству наркомом иностранных дел не сильно вникал в дела Совета Народных Комиссаров. Вознесенский же молод не имеет авторитета в партии, к тому же груб с товарищами и уже нажил много врагов даже в политбюро".