Война. Часть 2

Глава 5

Монголия, правый берег реки Халхин-Гол.

Штаб Южной группы генерала Ясуока.

03 июля 1939 года, 08:00.

– Огата, – генерал поднимает красные от бессонницы глаза на вошедшего в палатку гладко выбритого подтянутого адъютанта, – что происходит, час назад пропала радиосвязь с Северной группой, тоже самое со штабом командующего в Хайларе, только связь пропала ещё ночью.

– Русские начали глушение наших станций на основных и запасных частотах, причём глушение штаба Квантунской армии происходит с территории России. Проводная связь с Хайларом не восстановлена, с тех пор как они несколько дней назад начали бомбёжку опор проводов, в штабе не хватает ремонтных бригад.

– Я могу понять это, до Хайлара далеко, – лицо Ясуоки остаётся невозмутимым, – но до генерала Камацубары всего каких-нибудь десять километров.

– По моему приказу, господин генерал, полковник Тамада послал в штаб Северной группы старшего лейтенанта Шинодо на танке, чтобы поддержать штабное отделение связи, но он пока ещё не возвратился…

Ноздри генерала начали возбуждённо раздуваться.

– … самолёт связи из штаба армии только что сбросил тубус, – Огата достаёт из планшета свёрнутый лист бумаги, – вот приказ генерала Уэды.

– "Наступать, наступать, наступать, противник отступает, отступает, отступает", – Ясуока бегло пробегает глазами по тексту, – а то что топлива для танков осталось всего на пять километров и снаряды на исходе… Кхм, где колонна снабжения?

– К исходу дня должна быть здесь, господин генерал, – неуверенно отвечает адъютант.

– Должна быть… командиров полков ко мне!

– Они здесь рядом, – Огата отводит рукой полог.

– Господин генерал, – в палатке появляется возбуждённый полковник Тамада, – здесь к вам солдаты из отделения связи.

– Мы пришли извиниться за потерю старшего лейтенанта Шинодо, – вперёд выступает невысокий унтер-офицер со слезами на глазах, – наш отряд попал в засаду. В шедший впереди танк попал снаряд пушки, спрятанной в камышах. Старший лейтенант погиб, водитель и стрелок-радист ранены. Мы отомстили, вот…

На землю под ноги генерала упали три пилотки с красными звёздами.

– … и ещё мы захватили пушку, которой был подбит танк.

– Благодарю за службу, – Ясуока угощает солдат сигаретами и поворачивается к адъютанту, – распорядитесь, чтобы им вечером выдали консервированные мандарины и пиво. Господа, прошу ко мне.

– Согласно кодексу танкиста Императорской армии, – хмурится Тамада, – экипаж не может покидать танк, даже если тот полностью выведен из строя.

– Экипаж должен разделить судьбу танка, – сжимает кулаки командир 3-го танкового полка Йошимару, – водитель и стрелок, оставшись в живых, покрыли себя несмываемым позором.

– Солдаты не знали об этом, они не танкисты, – генерал кладёт на стол самодельную карту-километровку, скопированную с разведывательных авиа-снимков, – покажите, где старший лейтенант попал в засаду? Так это же в полукилометре от переправы… в тылах Северной группы. Как русские там могли оказаться?

– Я думаю, господин генерал, – подаёт голос командир пехотного полка Ямагато, – русские также как и мы форсировали реку. Выходит так, что они хотят отрезать, переправившиеся на левый берег, войска Северной группы.

– И, похоже, они в этом хорошо преуспели, – кивает Тамада, – основные силы добивают тылы генерала Камацубары, а расчёты противотанковых пушек выбросили на пути возможного нашего наступления.

– Возможно, что именно с этим связано глушение нашей радиосвязи, – из-за спины генерала замечает адъютант, – русские хотят как можно дольше сохранить свои действия в тайне.

– Мы должны как можно скорее деблокировать войска генерала Камацубары, – полковник Иошимару бросает недовольный взгляд на нарушившего субординацию майора Огату, – это наш долг. Наша бригада потеряла лицо, мы, в отличие от "северных", не выполнили свою задачу: не захватили мост и не замкнули кольцо окружения на правом берегу.

– Топлива не хватит даже на то, чтобы пройти эти десять километров, – вслух размышляет Ясуока, – да и снарядов очень мало, путь не разведан…

– Ударим только моим полком, – загорелись глаза у Йошимары, – сольём топливо из баков танков, остающихся здесь, так же за их счёт пополним боезапас. Местность по маршруту движения, судя докладам, в общем проходимая, вот взгляните на карту, широкая равнина меж двух цепочек высоких холмов, кое-где небольшие лужи, почва в основном песчаная…

– И оставим половину бригады неподвижной и безоружной, – бесстрастно замечает генерал.

– Только до вечера, – поджимает губы Тамада, – колонна снабжения в пути. Я в целом поддерживаю предложение полковника Йошимара, но считаю, что мой полк подходит для удара по русским лучше. Мои лёгкие танки потребляют меньше топлива, чем его тяжёлые, они более подвижны и проходимы по местному грунту…

– А также имеют противопульную броню и лучше горят, – ядовито усмехается оппонент.

– … мы все не повторим больше такой ошибки, танками штурмовать противотанковую оборону. Я прошу вас, господин генерал, передать под моё начало отдельный полк полевой артиллерии из состава 7-ой дивизии, а также механизированный батальон полковника Ямагато.

– Позвольте, господин полковник, – возмущается командир пехотного полка, – ещё чернила не просохли на приказе о расформировании механизированного корпуса генерала Сакаи, а вы опять пытаетесь создать его подобие? Эксперимент с объединением танков, артиллерии и мотопехоты под единым командованием официально признан Генштабом неудачным. Я против передачи своего батальона в танковый полк.

– Опыт был признан неудачным по итогам его применения против партизанских отрядов на севере Китая. Здесь нам противостоит серьёзный противник! Нам пора перестать считать нас танкистов "звёздами", которые выигрывают битвы, мы должны наладить взаимодействие всех родов войск.

– Когда вы будете налаживать это взаимодействие? – вступает в спор обиженный командир 3-го танкового полка, – наши пехотинцы и артиллеристы никогда не проводили совместных учений. Кроме того, для моторизованного батальона и полка полевой артиллерии тоже нужно топливо, господин полковник. Судя по последней стычке с русским, они ещё не успели наладить крепкую оборону, если устраивают засады одиночными пушками. Мы должны спешить, чтобы успеть воспользоваться этим. Мой тяжёлый танковый полк не нуждается ни в поддержке артиллерии, ни мотопехоты и готов выступить на помощь Северной группе в течение двух часов.

– Господин генерал, – в палатку возвращается, выходивший из неё на минуту адъютант, – только что охранение задержало унтер-офицера из комендантской роты штаба Северной группы. Он сообщил, что сегодня на рассвете на штаб генерала Камацубару, расположенный на нашем берегу в двух километрах от переправы, напало большое количество русских танков. Штаб и его защитники уничтожены. В бою погибли сам генерал и офицеры его штаба. Унтер-офицер утверждает, что лично видел как русский танк смял наблюдательный пункт командующего. Со стороны переправы слышится рёв моторов и разрывы снарядов. Пробираясь сюда с вершины холма он наблюдал понтоны переправы плывущие по течению и воздушный бой, идущий над рекой. Таким образом, группа генерала Кобаяши на левом берегу Халхин Гола оказалась отрезанной.

Генерал Ясуока устало поднимается со стула, подходит к своему длинному мечу, висящему на столбе, и берёт его в руки, в палатке наступает полная тишина, изредка нарушаемая далёкими разрывами.

– Приказываю, – в полумраке палатки поблескивают круглые стёкла его очков, – полковнику Йошимара сформировать боевую группу в составе 3-го полка средних танков, батареи 1-го отдельного полка полевой артиллерии, 1-го батальона 64-го пехотного полка и 37-го отдельного сапёрного батальона. Батарея и сапёры перемещается на конной тяге, пехота-пешком. С задачей – уничтожить прорвавшиеся танки противника, восстановить переправу и деблокировать войска генерала Кобаяши. Полковники Тамада и Ямагото остаются на месте и организовывают круговую оборону. Майор Огата на вас организация разведки и восстановление связи с Хайларом и всеми частями… По знаку Ясуоки Огата достаёт из стола бутылку яблочного вина и маленькие серебряные стаканчики.

– Господа, желаю всем нам удачи, – генерал и его подчинённые поднимают рюмки и молча выпивают вино.

– Товарищ комбриг, – к командиру 11-ой танковой бригады подбегает чумазый танкист в чёрном комбинезоне, – вас вызывает командующий. Они вместе несутся к стоящему неподалёку в низине командирскому танку, комбриг взлетает на броню, из люка башни которого ему подают кожаный шлем, он щёлкает нагрудным переключателем и прижимает ухо к шлемофону.

– Третий слушает, здравия желаю, товарищ Первый.

– Что у тебя, Третий, почему не докладываешь? – в наушнике слышится грубый низкий голос Конева.

– Всё идёт по расписанию с задержкой в один час, – Яковлев натягивает шлем на стриженую голову и опускается на корточки, опираясь спиной о башню танка, – шифровка с подробным докладом в работе.

– Какая помощь нужна? – голос комдива помягчел.

– Воды осталось на дне, коней скоро поить будет нечем, овёс почти весь цел, но запас бы не помещал.

– Понял тебя, Третий, водовозы уже убыли, скоро будут у тебя. Жди гостей, эскадрон вороных и две сотни, гнедых и серых уже в пути. Всё, отбой, удачи тебе.

– Товарищ комбриг, радиограмма! – посыльный из радиовзвода подаёт сложенный лист бумаги.

– Начштаба и комбатов ко мне, – бросает Яковлев, пробежав глазами шифровку, и прикрывает глаза.

– Филатов, а ты как здесь? – комбриг внимательно по очереди вглядывается в глаза молодым командирам, окружившим его.

– Комбат ранен, оставил меня за себя, перед тем как сознание потерять, он в санчасти сейчас, – извиняющимся тоном отвечает белобрысый коренастый лейтенант, командир роты из четвёртого батальона.

– Как, когда? – хмурится Яковлев.

– Да вот только что, товарищ комбриг, пять минут назад, они с начштаба поднялись на бархан… снайпер, наверное, две пули, в руку и грудь.

– Ещё раз предупреждаю, – повышает голос Яковлев, – японцы целенаправленно охотятся за нашим комсоставом, быть предельно осторожными, по открытой местности передвигаться или по-пластунски, или короткими перебежками. Карту!

Начштаба прямо на броне разворачивает карту.

– Воздушная разведка докладывает, что в нашем направлении, вот отсюда, – комбриг тычет пальцем на треугольник, на северном берегу притока Халхин-Гола, – выдвигается танковый полк японцев. Его поддерживают неустановленное количество пехоты и артиллерии на конной тяге. Путь у них один, вот так на север по долине меж двух рядов барханов на западе и востоке, и дальше мимо ихней укреплённой высоты с названием Фуй…

– Хворточка, – сзади послышался сдавленный смех.

– … по-нашему Палец, и к реке. Первый и второй батальоны перекрывают вот здесь выход из долины самое узкое место, третий – остаётся здесь как мой резерв на случай, если самураи с того берега решат драпать, а ты, Филатов, со своим батальоном пройдёшь вдоль берега Халхин Гола на юг, перейдёшь пески и встанешь в засаду. Так мы японцев зажмём спереди и сзади, деваться им будет некуда, по сторонам барханы.

– Берега у реки болотистые, товарищ комбриг, не пройдут танки, – задумчиво разглядывает карту начштаба.

– В болота не лезь, – Яковлев поворачивается к Филатову, – иди по песчаной кромке барханов, она когда мокрая, твёрдая как бетон. Со стороны реки у них склон длинный и пологий, со стороны японцев – крутой до тридцати градусов. Ну так у тебя в роте все акробаты, через речки прыгаете, а другие если не могут, то пусть ищут распадок. Главное дождись чтобы все японцы в долину вошли, там кроме танков ещё артиллерия и пехота будет. Да, по песку идти только на гусеницах, если разуешься, то сразу – стоп, на колёсах в песке так закопаешься – два танка не вытянут из ямы. С тобой же пойдут два химических танка. Всё время будь, Филатов, на связи. Вопросы есть?

– Топливо и боеприпасы? – отрывает взгляд от карты лейтенант.

– Всех касается, – выпрямляется комбриг, – заправщики в пути, но застряли немного на переправе. Сами утром видели, как после дождей река вспухла, вода вровень с настилом, приходится машины за руку переводить. Петров, сольёшь всё топливо из баков Филатову…

– Товарищ комбриг, – возмущённо начинает командир третьего батальона.

– Всё, – обрывает его Яковлев, – это – приказ, снарядами и патронами тоже поделишься. Ему дальше всех идти и машины вслед не пошлёшь. Свободен, Филатов, выступаешь сразу по готовности. Теперь первый и второй: в атаку с саблей наголо не бросаться, стоять на месте. Времени зарыться в землю у вас нет, поэтому ищите укрытие в складках местности. Выстрел – и смена позиции, выстрел – и смена позиции… огонь только наверняка с близкого расстояния.

– Товарищ лейтенант, – кричит механик-водитель, – двигатель перегревается, надо бы остановится.

– Всем стоп! Стоянка десять минут, механикам-водителям проверить воду в радиаторах и гусеницы, башенным – наблюдение, – щелкает переключателем рации Филатов и лезет в открытый по-походному люк.

На длинном гладком склоне бархана цепью рассыпалась его рота – девять "бэтэшек", возле которых засуетились экипажи.

"Правильное было решение направить остальных во главе с комиссаром искать низину в песках, – похвалил себя Филатов, – если уж мои "акробаты"… С другой стороны – никто не застрял… Сколько осталось до вершины, метров сто… Должны дойти. Пить охота… вчера перед походом зачитали приказ, запрещено пить некипячёную воду из реки… японцы реку отравили? Танкисты-то всегда выйдут из положения, если припечёт, то, в крайнем случае, можно и из радиатора воду пить, не обращая внимания на цвет и запах, а как быть пехоте"?

Лейтенант, не дойдя с метр до вершины, снимает чехол с бинокля, ложится на горячий песок и осторожно выглядывает из-за гребня. Внизу метрах в трёхстах прямо под ним проходит замыкающий танк длинной колонны.

"Неужели опоздали? – Филатов подносит бинокль к глазам, ища голову колонны, – один, два, три… 38 танков. Не так уж и много, в двух наших батальонах – 54, хотя японские покрупнее будут "бэтэшек", а четыре танка так вообще огромные. Надо быстрее доложить комбригу".

Заметив бегущего вниз командира, экипажи торопятся занять свои места.

– Так точно, товарищ Третий, 38 коробочек… Понял, товарищ Третий, выполняю, – лейтенант щелкает тумблером на рации, переключаясь на ротную волну, затем – нагрудным переключателем, – всем начать движение, скорость – максимальная, на гребне притормаживаем и без команды сразу вниз, уклон – 30 градусов.

"Забыл сказать, чтоб третий взвод на всякий случай стал внизу фронтом на юг, – Филатов высунулся в люк, – что-то там комбриг говорил об артиллерии с пехотой… Ладно, успеется". Первым перевалив через гребень, танк лейтенанта клюёт носом и перед взглядом Филатова открывается вид идущей по дороге японской колонны: прямо внизу тяжело груженые конные повозки, везущие пушки и снаряды, в трёхстах метрах позади – ряды пехотинцев.

– К бою! Делай как я! – лейтенант захлопывает люк, ныряя в башню, – дави их, б… Перевалив через гребень, тяжёлая машина стремительно заскользила вниз. Для упёршегося руками в броню командира, далёкое хмурое небо мгновенно сменилось в триплексе близким жёлтым песком. Едва не зачерпнув дулом землю, танк выравнивается и перед взором Филатова в самом центре прицела появляется пушка, запряжённая четвёркой низкорослых монгольских лошадок, с высокими колёсами как на кавказской арбе.

– Жми, Величко! – мускулистая спина механика-водителя вспухает буграми. Звонкий ощутимый удар, потерявшая одно колесо пушка отлетает куда-то в бок и исчезает в облаке пыли, из которого пулей вылетает обезумевшая лошадь. Танк Филатова останавливается, он боковым зрением в триплексе слева успевает заметить, как машина командира первого взвода, легко смяв передок соседней пушки вместе с ездовыми, пролетает дальше вперёд и скрывается в зарослях камыша, подняв в небо огромный столб воды.

Комроты хватается за левое плечо Величко, танк с лязгом на месте крутится налево. "Семёрка и четвёрка застряли", – косит глазом в триплекс Филатов, прильнув к прицелу, впереди в ста метрах ездовые головной пушки, стоя, нахлёстывают лошадей.

– Осколочный… Петров, – ревёт командир растерявшемуся башенному, он длинной очередью из лобового пулемёта снимает ездовых.

Водитель без команды бросает машину вперёд и боком опрокидывает японскую пушку.

– Разворот кругом!

Величко, как часы, выполняет приказание. В этот момент из хвоста колонны артиллеристов, заглушив людские крики, конское ржание и лязг металла, явственно хлопает чужая пушка и сразу же наша танковая. Вверх, от заглохшего у подножия бархана танка, начал подниматься дымок. Башенный люк и люк водителя одновременно откинулись, и сразу же по его броне защелкали пули.

– Величко, прикрой "четвёрку"!

Механик-водитель отворачивает вправо, даёт полный газ и вдруг резко тормозит, по броне громко застучали пули.

– Пулемёт справам на пятнадцать! – кричит, срывая голос Петров. Командир, прильнув глазом к прицелу, изо всех сил крутит ручку поворотного механизма башни и как только в перекрестье появляется тренога станкового пулемёта с похожим на сильфон стволом, тут же жмёт на педаль спуска.

– Готов! – хрипит башенный, внизу звякает снарядная гильза.

– Картечный, – Филатов дожидается пока лязгнет затвор, – Петров, Величко, помогите ребятам, – щелчок тангентой, – всем сбор, всем сбор, к бархану!

Из густого облака пыли начинают появляться, пятящиеся задом боевые машины.

"Один, два… пять. Кого-то, кажется, не хватает. Комиссар где-то застрял"…

– Третий вызывает Первого, – хрипит ротный в микрофон, переключившись на бригадную волну, – как меня слышите?

– Третий, слышу тебя хорошо, – в шлемофоне послышался громкий ясный голос Яковлева, – докладывай.

– Веду бой с противником, уничтожена батарея 75 миллиметровых пушек, меня атакует пехота численностью до полка, к вам ушли танки, нужна поддержка, как меня поняли?

– Понял тебя, Третий, держись… поможем. Обозначь себя, как договаривались… Отбой.

– Шестой, Шестой…

"Куда пропал комиссар с двумя ротами, почему молчит? У него ведь тоже командирский танк, где установлен передатчик, у остальных – только приёмники".

Уступом вправо от меня, дистанция двадцать метров…

Поднявшийся ветерок относит в сторону пыль и как на фотобумаге начинает проступать картина закончившегося боя: полдюжины раздавленных пушек, пара перевёрнутых, с десяток разбитых повозок, столько же поваленных. Всё это в вперемешку с трупами артиллеристов и лошадей.

"Нашлась пропажа…".

Среди этого разгрома два члена экипажа "восьмёрки" пытаются надеть соскочившую окровавленную гусеницу, пока водитель раскачивает ревущую машину, пытаясь сдвинуть её с места. Со стороны залёгшей японской пехоты защёлкали винтовочные выстрелы, танкисты, уронив гусеницу, как подкошенные падают на землю.

– Младший лейтенант Васильев убит, – докладывает, плюхаясь на своё место Величко, башенный и мехвод – ни одной царапины.

– Куда их, к нам в башню? – в люке появляется лицо Петрова.

– Пусть ползком пробираются к "восьмёрке", – цедит слова Филатов, прилипнув к триплексу, – как-то нехорошо у Гусева водитель со стрелком упали.

– Тащ лейтенант, – возбуждённо заорал башенный сверху, – "смертники" на склоне, рядом!

– "Смертники" справа, уничтожить, – летит команда в эфир.

– Человек тридцать, справа двадцать, повязки на голове, – хлопает люком Величко, – палки какие-то в руках, мины…

Филатов изо всех сил крутит ручку штурвала, башня медленно поворачивается вправо. Из соседних танков застучали пулемёты, ухнула пушка.

– Не вижу, – рубит слова комбат, – чёрт…

– Банзай, – прямо в центре прицела вдруг возникает мутное картинка – круглое лицо с глазами щёлочками, узкая белая лента с красным кружком вместо лба, перекошенный в крике рот. Прежде чем лейтенант успевает нажать на педаль спуска и кровь зальёт струей оптику, камикадзе успевает подсунуть под пулемёт что-то тяжёлое, грохнувшее по башне. Однако вместо взрыва раздалось какое-то шипение и сквозь щели в башню хлынул едкий белый, почти прозрачный дым.

– Газы! – кричит Филатов.

Его правая рука привычным движением тянет вперёд сумку противогаза, левая отстегивает пуговицу, ещё несколько секунд и шлем падает на колени, а по стриженой голове скользит резиновая маска. Петров судорожно дёргает за ремешок сумки, застрявшей под сиденьем, бросает её, его руки тянутся вверх, отмыкают замок, а голова в шлеме распахивает люк.

– Стой, куда, убьют! – командир успевает схватить за ногу выскочившего наружу башенного.

– Никого, – тяжело дышит, также не успевший надеть противогаз мехвод, по пояс высунувшись из своего люка, – всех в кашу.

– Повезло, – мычит сквозь маску Филатов, – надеть противогазы, марш в машину. Как сидоровых коз буду драть! Как сидоровых…

Безуспешно пытается надеть шлем, матерится, лезет наверх и перекатывается назад за башню.

– Усилить наблюдение, – командир щёлкает тангентой, – вас наверху это в первую очередь касается. Оставайтесь там. Стрелка со вторым пулемётом на вершину. Как увидите что-нибудь подозрительное, открывайте огонь. "Тройка", видишь лужу у себя в тылу? Вытащи "двойку" из неё, "двойка", хорош прохлаждаться не на курорте, готовь цепь.

Харбин, Центральный парк.

3 июля 1939 года, 13:00.

– Ну как нашёл логово Курского? – Оля раскрывает над головой складной бумажный зонтик вагаса, прикрываясь от солнца, – он тебя не заметил?

– Обижаешь, – оказавшись метрах в тридцати от берега, Кузнецов перестаёт грести и вытаскивает вёсла из воды, – посулил пробегавшему мимо китайчонку монетку в пять фыней, а сам сидел в кафе кофе пил…

– По-китайски выучился? – девушка внимательно рассматривает берег городского пруда.

– … Пацанёнок смышлёным оказался, по-русски всё понимает. Бежал за ним всю дорогу и денег просил. Живёт в центре города в охраняемом месте, что-то вроде общежития для полицейских и жандармских нижний чинов не так далеко от полицейского управления, с километр примерно. Курский крепко закладывает за воротник, половые в соседнем шинке его хорошо знают. Больше никуда не ходит, вечером и ночью на улице не появляется… Трудно будет до него добраться. Придётся просто замочить, хотя и это не просто.

– Придумаем что-нибудь, – крутит в руках зонтик Оля, – главное сработала идея с Вертинским, деньги получили. Не нравится мне вон тот хлыщ, что крутится у лодочной станции…, поступим так, спокойно греби к противоположному берегу, там бросаем лодку и поодиночке ходу на Пристань. Я разговариваю в доме с женой и братом И-Чена, ты страхуешь на улице.

– По-китайски выучилась? – улыбается Кузнецов.

– Жена у него кореянка из Владивостока, смышлёная, – парирует девушка.

– Это деверь, – выскакивает из-за стола Надежда, немолодая сухонькая женщина, закрыв краник, стоящего на столе самовара.

Она опускает тростниковую штору, закрывая вид на кишащую лодочками, баржами, джонками акваторию Харбинской пристани. Оля снимает с предохранителя дамский браунинг, его из ридикюля в прорезной карман длинной юбки.

В комнату в низкую дверь, наклонив голову, входят пожилой китаец и вертлявый человек в белом щегольском костюме с тросточкой. Последний презрительно окинув взглядом жилище, снимает котелок и отстранив рукой хозяйку, останавливается перед сидящей за столом девушкой.

– Деньги принесла? Покажи, – грубо по-русски цедит он.

– Принесла, только ты их не получишь пока я не увижу И-Чена? – в тон отвечает Оля, насмешливо глядя щёголю в глаза.

– Дай посчитаю, – наклонившись, тянется он через стол к сумочке девушки. Стремительно привстав, Оля левой рукой хватает мужчину за кудрявые волосы и силой бьёт его лицом о столешницу.

– Ты мне нос сломала, – плюётся кровью щёголь, поворачивает голову набок, упирается руками в стол, пытаясь вырваться, – убью, сука…

Ребро ладони правой руки девушки врезается в почку сквернослова.

– У-у-у…, – жалобно завыл тот, обмякнув всем телом.

– Кто такой?

– Иван, сын купца Тарасенко, – заскулил щёголь.

– Русский купец помогает хунхузам?

– Его заставили… он сам у них в плену месяц сидел… не губи, – Тарасенко неотрывно смотрит на ручку пистолета, торчащую из кармана девушки.

– Где И-Чен?

– В погребе у нас сидит. Когда они кого хватают, то к нам пленников привозят и цену, значит, назначают… Не только нас хунхузы принуждают им подсоблять, ещё много наших тоже этим промышляют…

– Чем этим?

– Выслеживают людей, содержат пленников, выкуп с ихних родственников берут, а хунхузы только налетели, схватили и всё, – в голосе купеческого сына послышалась зависть.

– Надежда, выйди за порог, махни платком, – командует девушка, поднимая штору, – ну смотри, Иван, если соврал где, то сегодня же будешь рыб кормить в Сунгари.

– Свяжи его, – кивает она появившемуся в двери Кузнецову и поворачивается к жене и брату И-Чена, – не плачь, сейчас привезу вашего родственника.

Надежда залопотала по-китайски ничего не понимающему деверю.

– Простите его дурака, барышня, Христом-богом прошу, ведь он сын, моя кровь, хотите я на колени перед вами встану?

– Не передо мной пред ним вы грешны, – Оля истово крестится на икону, висящую в красном углу, затем медленно переводит взгляд на седенького тщедушного старика, – ну да не зря говорится, не согрешишь, не покаешься. Денег я вам за китайца не дам, сына вашего отпущу и в полицию сообщать не стану, но с вас должок будет…

– Всё сделаю, клянусь, вот те крест! – трясёт головой купец.

– … Появился недавно в Харбине один человек, русский из России, – удовлетворённо кивает девушка, – встретила я его вчера на улице, кровь на нём батюшки моего. Меня-то он не узнал, мы с братом ещё маленькие тогда были, а мне его ро… в общем, хорошо я его запомнила, как не бросилась на него с кулаками – не знаю, сдержалась… проследила за ним. В России он у красных служил…

– Так тебе, милая, в БРЭМ к генералу Кислицыну надо.

– … а теперь японцам прислуживает. Намаялась тогда после смерти матушка с нами на руках, добрые люди помогли, переправили в Шанхай. Брат, когда подрос, стал коммерцией промышлять, копейку скопил, люди опять же под ним, китаец этот, я понемногу помогаю…

Старший Тарасенко понимающе кивает головой.

– …От вас мне-то то надо, чтоб вы хунхузам сказали, деньги, мол, за него могут хорошие дать – аж целых тысячу американских долларов. А вот за убийцу этого я заплачу, есть у меня деньги, – Оля открывает свой ридикюль, показывая пачку десятидолларовых купюр.

– Эх, жену бы Ваньке моему такую как ты, барышня, – грустно вздыхает купец, – всё у него при всём, но правильно люди говорят – ума нет, считай калека.

– Не понравилась я ему… и закончим об этом, – отрезает Оля, видя загоревшиеся глаза купца, – вы мне лучше, Терентий Иванович, вот что скажите – нет ли нужды у вас какой в товаре заграничном, или, наоборот, сами хотите за кордон в обход таможни что-то продать?

– Как не быть, – улыбается Тарасенко, – но "за морем телушка полушку, да рубль перевоз".

Основная артерия Харбина, улица Китайская, на которой находятся наиболее солидные городские здания: гостиница "Модерн", магазины Мацура и Чурина, сегодня бурлила как никогда. Какофония от перезвона колоколов, грома оркестров, криков и смеха хорошо одетой публики, движущейся на Соборную площадь, вызывала желание заткнуть уши.

– А почему всюду итальянские флаги? – Оля и Кузнецов выныривают мз толпы и сворачивают в один из переулков.

– Газет не читаешь, Коля, – язвительно замечает девушка, – хотя тебя можно понять, всё свободной время ты проводишь у своей мадам.

– Ревнуешь? – озорно подмигивает ей Кузнецов.

– Было бы там к кому, молодая совсем не молода, – дёргает плечами Оля, – Сегодня хоть дома ночевать будешь?

– Увы, не могу, мы сегодня с Петром ужинаем у Любы, – жизнерадостно смеётся Николай.

– Вдвоём? Оригинально, не ожидала, что в Харбине такие свободные нравы, – хмурится девушка, – Почему курьер до сих пор не уехал, он же передал деньги вчера? Почему ты не доложил?

– Извини, замотался совсем, сейчас докладываю, – виновато улыбается он, – Люба работает чертёжницей на местном авиазаводе компании "Мицубиши", курьер, который оказался вовсе не курьером, точнее, не только курьером, заинтересовался ей…

– Ты что, на конспиративную встречу с ней пришёл?! – шипит она.

– Нет, то есть да, но Люба курьера не видела, я усадил её за столик в кафе, сам отошёл на минуту, быстро встретился с ним в уборной и тут же вернулся… а утром он меня встретил на выходе из квартиры Любы.

– Та-ак, – Оля с шумом вздыхает, мысленно прокручивая в голове различные варианты, – менаж-а-труа отменяется, больше к чертёжнице ни ногой…

– Но она занимается копированием чертежей новейшего японского истребителя Ки-27!

– Ни ногой, я сказала… к хозяйке нам тоже теперь нельзя, что если тот хвост на лодочной станции был за тобой, а курьер – вовсе не курьер?

– Нет, меня бы точно уже взяли бы… – после минутной паузы начинает Кузнецов.

– Вчера в город специальным поездом прибыла итальянская фашистская миссия, то, что видишь сейчас – Антикоминтерновский марш, – холодно отрезает девушка, меняя тему.

Монголия, район реки Халхин Гол,

аэродром "Кавказ", 22 ИАП.

3 июля 1939 года, 14:00.

– Докладывай, Кравченко, – в голосе комполка полковника Гусева послышались нотки нетерпения, – поподробнее.

Крепкий невысокий майор в мокрой от пота гимнастёрке со свету щурит глаза, наощупь спускаясь вниз в заглублённую в грунт штабную юрту.

– Разрешите, товарищ бригадный комиссар, – сидящий в стороне за раскладным столиком комиссар с интересом поднимает голову, кивает и опять возвращается к своим записям в толстой тетради с картонными обложками, – собрал эскадрильи над аэродромом, поднялся на четыре тысячи, курс северо-восток, над речкой никого не встретил, над песками повернул на север, слева у Баин-Цагана – "собачья свалка", согласно приказа прошёл мимо, через десять минут уже был над озером Узур-Нур, сразу увидел аэродром самураев…

Комбриг быстро записывает что-то в толстую тетрадь в картонной обложке.

– … Развернулись, чтобы атаковать со стороны солнца, поэскадрильно и пошли на снижение над озером. Моя первая эскадрилья сначала отработала пушками и пулемётами по зениткам, вторая – по самолётам, третья – по палаткам. Две пары из четвёртой эскадрильи прикрывала нас сверху. Сделали два захода, на земле уничтожено до двадцати самолётов противника. Вернулись без происшествий.

– Молодец, Кравченко, – удовлетворённо кивает комполка, – иди отдыхай, вечером жду рапорт.

– Я ищу майора Кравченко, – бригадный комиссар обращается к жующему технику в чёрном комбинезоне, выходящему из большой армейской палатки с надписью "Столовая", – а, вижу.

– Что ж вы так мало едите, – сидящий спиной ко входу майор, перегнувшись через стол, вилкой цепляет большие куски варёной баранины и подкладывает их в тарелки лётчиков, – опять я за всех должен отдуваться, знаете как раньше работников нанимали?

Все в палатке перестают жевать и удивлённо глядят на вошедшего.

– Приятного аппетита, товарищи, кушайте, кушайте, – комиссар подсаживается к столу, за которым обедают лётчики, – вы, наверное, меня не знаете, я – Ставский, писатель… военный корреспондент.

– Писатель, писатель, генеральный секретарь Союза писателей СССР, – рефреном зазвучало в столовой, – о нас будете писать, товарищ бригадный комиссар?

– Я тут черкнул статью про ваш вылет, – польщённо улыбается тот, – не возражаете, если я пока вы принимаете пищу прочту её, вдруг где соврал. Согласны, ну тогда слушайте…

"Белая ракета, шипя, взлетела над степью. Тут же на площадках взревели моторы всех самолётов. Герой Советского Союза майор Кравченко, подбежав к своему истребителю, мгновенно нацепил парашют. Его боевая машина, стремительно пробежав по траве, взмыла в воздух"…

На опухших от комариных укусов лицах слушателей появилось мечтательное выражение.

"… и вскоре с аэродрома уже не стало видно самолётов. Из голубой лазури лишь еле доносился, смолкая, победный звон моторов"…

– Ш-ш-ш, – головы лётчиков синхронно поворачиваются к разбитному лейтенанту, со смехом ввалившемуся в столовую.

"… Кравченко весело качнул с крыла на крыло свой истребитель и перевёл его в стремительное пике. Навстречу летела громада земли с вытянутыми в линию японскими самолётами, свистел воздух. Кровь отхлынула от его сердца. Лётчик нажал на общую гашетку пулемётов, в осу и на крыльях выросли огненные мечи. Их острые лезвия стали кромсать корпуса вражеских самолётов"… Комэск с непроницаемым лицом шумно отхлёбывает горячий чай из металлической кружки."… в трёх метрах от земли он выровнял свою машину и вновь бросил её в высоту. И снова майор кинул истребитель в атаку, и снова, обгоняя его стремление, били впереди огненные струи. "Бью вас за товарищей, погибших в бою, бью за Сталина", – кусает губы Кравченко, выжигая врага. На земле бушевало пламя, сновали и падали, ползли и извивались японцы. В третий и в четвёртый раз повёл майор свой полк в атаку пока дымные пожарищи не окутали землю плотным одеялом".

– Что скажете, товарищи лётчики? – писатель обводит взглядом окаменевшие лица лётчиков, – не соврал?

– Всё правда, так и было, – разом зашумели слушатели.

– А какое ваше мнение, товарищ Кравченко? – Ставский придвигается поближе к комэску.

– Хорошая статья, товарищ бригадный комиссар, вот только получается по вашим словам будто б я один всех японцев победил. А в полку много хороших пилотов, взять, например, капитана Костыгова. Мы с ним в Китае вместе воевали…

– Первая эскадрилья, вылет, задание получите в воздухе, – в палатку врывается посыльный из штаба.

Двенадцать лётчиков разом срываются с места, опрокидывая длинные скамейки, стоящие вдоль столов.

– Товарищ Гусев, что-то я не узнаю марку самолётов на которых летает эскадрилья Кравченко, – Ставский прикладывает ладонь ко лбу, закрываясь от солнца, – точно не И-16.

– Это новый аппарат, войсковые испытания проходит. И-289 истребитель – зверь, никакой японец не может с ним совладать.

– Пантелеич, – в наушниках Кравченко послышался голос начальника штаба полка, – цель номер три, туда на пятёрке идут "тяжёлые", создать им все условия для работы.

– Высота пять тысяч метров, – щёлкает тумблером радиостанции майор, по привычке качнув крыльями.

– Дожили, – генерал Ясуока торопливо протирает очки мягкой тряпочкой, – командующий Квантунской армией посылает мне голубя с приказом. Огата, когда, наконец, будет восстановлена нормальная связь.

– Работаем, господин генерал.

– Работаем, – ворчит Ясуока, с брезгливым выражением на лице берёт в руки небольшой листок бумаги, скрученный в трубочку, пробегает его глазами и раздражённо бросает его на стол, – вы послали делегатов навстречу колонне снабжения, на восточный берег, кто сейчас руководит окружёнными войсками?

– Так точно, господин генерал, делегаты направлены, ожидаю их возвращения с минуты на минуту, – почтительно склоняет голову адъютант, – есть новости с центрального фронта, наши войска успешно отражают атаки русских, но потеряна связь с левым флангом Хинганской кавалерийской дивизией. В штаб 28-го пехотного полка, прискакал офицер-кавалерист он утверждает, что кавдивизия подверглась неожиданной атаке русских танков, артиллерии и мотопехоты при поддержке авиации…

– Откуда всё это там?

– Я тоже сомневаюсь в этих сведениях, господин генерал, нельзя доверять маньчжурам. У нас нет сведений, что на фронт прибыли новые части. Возможно, что несколько монгольских броневиков они приняли за танковый полк рус…

– Немедленно пошлите в тот район связной самолёт, – часто дышит генерал, – если это правда, то русские могут перехватить дорогу на Хайлар… что там за шум?

– Господин генерал, вам надо это увидеть! – в палатку врывается полковник Тамада с биноклем в руках.

Ясуока, опираясь на меч, как на палку, с трудом поднимается в гору, вблизи вершины которой расположился штаб Южной группы.

– Не надо, – генерал отстраняет руку с протянутым биноклем и снимает очки.

Далеко на востоке из-за горизонта в высокое небо поднимаются чёрные столбы вперемешку с рыжими клубами дыма.

– Вон они, выше и сзади, чуть правее, – первым замечает строй СБ-2 Кравченко, – на семи тысячах идут.

"Так воевать можно, – поправляет он съехавшие на нос очки с дымчатыми стёклами, – самолёт, рация, очки опять же эти феофановые, не то, что раньше… но в первую голову, конечно, машина".

В памяти лётчика отчётливо всплыла картинка, как год назад в Китае он впервые схлестнулся с новейшим японским истребителем И-97, нос к носу. Японец быстро отвернул, пошёл на петлю и, не тратя время на "полубочку", открыл огонь в спину пролетевшему вперёд Кравченко из перевёрнутого положения.

"В Каче мы даже и представить такое не могли, не то, что разучивать такой манёвр, впрочем это и понятно – И-16 вверх колёсами сильно трясло".

Тогда ему повезло, очередь лишь прошила центроплан правого крыла, и Кравченко, перейдя в пологое пикирование на "ишачке", сумел оторваться от бросившегося в погоню японца. Облетав после возвращения из Китая И-289, он над аэродромом в Подлипках попытался повторить японский трюк и… он удался. Истребитель оказался устойчивым в перевёрнутом положении.

"Да и рация тоже диво дивное, щёлкнул тумблером свободной рукой и готово, не надо крутить ручку подстройки, а слышимость какая"…

""Качнул крыльями", – вспомнилась фраза из статьи Ставского, – теперь нет нужды, с каждым лётчиком эскадрильи командир имеет двустороннюю связь, как у японцев. Даже лучше, наши японцев говорят глушить начали, а они нас не могут. Хотя вон ведущий СБ крыльями таки качает, не успели ещё всех связью обеспечить, только командира. Вот он и выкручивается как может: поднял руку вверх – "внимание, делай как я", махнул направо или налево – значит опасность в этом направлении… А с истребительным прикрытием как договариваться? Тут никаких рук не хватит, к тому же они идут под кислородом на семи тысячах, попробуй его увидь"…

– "Памир", ответьте "Кавказу-3", как слышите меня?

– "Кавказ-3", слышу тебя хорошо. Курс-91.

– Понял тебя "Памир", курс-91.

На горизонте блеснула серебряная лента Халхин Гола с ярко-зелёными полосками кустарника по краям.

"Зелёный особенно хорошо видать, а жёлтый, худший враг лётчика, наоборот… Это всё "авиаторки", говорят сам Голованов их из Америки специально для нас выписал, на дужке не по-русски написано "Яау-Ван"… как их надел, так глаза совсем перестали болеть. Лётчик лучше понимает, что больше всего нужно лётчику".

– "Кавказ-3", ответьте "Вышке".

– "Вышка", я – "Кавказ-3", слышу тебя хорошо.

– Прямо по курсу, дальность – десять, высота – полторы, четвёрка самолётов.

– Понял вас, "Вышка", спасибо.

"Так и есть, – напрягает зрение Кравченко, – на фоне земли без подсказки хрен заметишь… только не четвёрка, а шестёрка, путает иногда уловитель количество самолётов… Опять же "Посолнух", возьми нас теперь за рупь за двадцать… Эх, рвануть бы сейчас с ведомым вниз, от этой шестёрки остались бы пух да перья, да нельзя бомберов бросать… Эй, куда это Бурмистров намылился"?

Ведущая девятка СБ неожиданно начинает делать левый разворот, идущие в её кильватере две других – повторяют её манёвр.

– Рано пришли, "Кавказ-3", – в эфире слышится голос комполка.

– Понял вас, "Памир", следую за вами.

Через десять минут полк СБ вновь ложится на прежний курс.

""Выровнял самолёт в трёх метрах от земли", – обветренные губы Кравченко растянулись в улыбке, – красиво сказано"…

Вдруг чуть сбоку и выше колонны появились клубки дыма, похожего на раскрывшиеся парашюты, но не белого, а чёрного цвета – разрывы зенитных снарядов. Полк, следуя своим курсом, неторопливо выходят из зоны обстрела. У ведущего открылись бомболюки.

– Пантелеич, расступись, – кричит Бурмистров.

Истребители кинулись в разные стороны и тут же почти одновременно со всех бомбардировщиков вниз посыпались чёрные разнокалиберные бомбы. Пока летели бомбы Кравченко усиленно крутил головой, в поисках истребителей противника. Через минуту-полторы дорога и голова, идущей по ней колонны грузовиков скрываются в чёрном облаке разрывов.

"Вот так, с семи тысяч? Да там половина бомб по сторонам разлетелась"…

– Рахов, – кричит комэск, переводя самолёт в пикирование, – твоя шестёрка провожает Фёдорыча. Головой за них отвечаешь. Остальные – за мной!

– "Тройка", сто метров назад к высотке, – Филатов ловит в прицел вновь зашевелившихся на гребне соседнего бархана японцев, – выложить у подножья стрелку в сторону самураев. Маякни флажком, когда будет готово, после будешь прикрываешь нас с тыла. По моей команде все разом назад, высотку обходим справа и слева, глядите чтоб полотнища на гусеницы не намотали. Пока усилить наблюдение за противником, стрелять короткими очередями, боеприпасы экономить.

"Куда подевался комиссар, почему молчит? – он коротко жмёт на спусковую педаль пулемёта, – мы долго против батальона пехоты долго не простоим… И-15-бис снова пригнали, нас будут поддерживать, а поначалу не видно их было… все "ястребки" и бомбовозы сейчас на Баин-Цагане".

По крыше башни вновь застучали пули, послышался звон разбившегося стекла.

– Величко, не стой! Назад, все назад!

– Задняя… не… включается! – снизу доносится сдавленный голос мехвода, он раз за разом изо всех сил дёргает рычаг переключения скоростей.

По броне танка застучали железные подковки, послышался металлический скрежет. Сильный рывок назад, голова Филатова встречается со стенкой башни, сзади коротко рыкнул кормовой пулемёт Петрова и снаружи донёсся чей-то дикий крик. В наушниках командира сразу наступила тишина.

"Антенне конец? – комроты приникает к левому триплексу, – вроде никто не остался на месте, даже строй не нарушился, отбились"…

– Кто меня слышит, покажи красный флаг, – Филатов с трудом ворочает прилипшим к нёбу языком.

"Все ответили, – облегчённо выдыхает он, – без антенны? Остался, видно, от неё кусочек, на нём и работает"…

– Смертники сзади! – крик Петрова совпал с толчком по правому борту, танк крутнуло влево и в башню сквозь небольшую пробоину ворвался яркий солнечный луч.

– Есть кто живой? – в наступившей тишине лейтенант не узнаёт свой голос.

– Есть, даже не ранен, – раздался снизу голос, – а заднему катку, чую я, хана.

– Петров?

– Я-я… т-тоже…

– Стреляй, командир… совсем близко! – кричит мехвод.

– Старший лейтенант Рычагов, – полковник Гусев пристально смотрит в глаза, стоящему перед ним лётчику, – слушайте боевой приказ…

Рычагов спокойно выдерживает взгляд командира полка.

– … примерно в этом районе, – оба склоняются над картой, разложенной на столе, – батальон 11-ой танковой бригады атакован пехотным полком самураев, вверенной вам эскадрилье надлежит обнаружить противника, провести штурмовку и воспрепятствовать атакам его самолётов наших танков. Задача понятна?

– Понятна, товарищ полковник, сделаю в лучшем виде, – улыбается Рычагов, расправляя широкие плечи.

– Учти, Паша, – хмурится комполка, – нет у тебя права на ошибку, сам знаешь каких трудов нам стоило оставить тебя в авиации. Ещё один случай и с армией тебе придётся распрощаться, а то может и под трибунал попадёшь.

– Не сомневайтесь, не подведу вас, – каменеет лицо старшего лейтенанта, – мне нужно пятнадцать минут чтобы эрэсы подвесить.

– Действуй, удачи тебе.

– Выводи, заряжай осколочными, все восемь! – громко кричит комэск техникам, подбегая к девятке И-15бис, спрятанных в камышах на краю поля.

– "Шестой", – хрипит Филатов в микрофон, – куда вылез? Не надо меня прикрывать, ты сектор обстрела мне закрываешь. Петров что там с патронами, остались?…

– П-последний м-магазин… и два фугасных снаряда.

– … Величко?

– Всё, приехали, товарищ лейтенант, сдож двигатель… слышу шум моторов.

"Комиссар пробился, наконец"? – и в этот момент рядом с танками загрохотали взрывы, а броня танка запела на все лады от баса до фальцета.

Свинцовая волна накрывает машины, проходится по песчаным склонам и настигает спрятавшихся впереди в кустах японцев.

– Огонь! – кричит, прильнувший к оптическому прицелу, Филатов.

Забыв щёлкнуть тумблером рации, он жмёт на педаль, выпуская длинную очередь по пехоте, прыснувшей в разные стороны. Дрожащий в его руках "Дегтярёв" вдруг замолкает, послав во врага последнюю пулю. Страшный металлический рёв, дойдя до высшей точки, спадает немного и вновь невыносимо давит на перепонки танкистов.

– Снаряд! – командует себе комроты, крутит головой, тянется к правой боковой боеукладке, выхватывает из неё вертикально стоящий снаряд и привычным движением досылает его в камору.

– Огонь, – шепчет лейтенант, поймав в прицел повозку, вокруг которой суетилось несколько пехотинцев, на пол со звоном упала пустая гильза.

– Самолёты… наши, – отстреляв последний снаряд, командир тянется к триплексу и замечает, как в нём мелькает набирающий высоту И-15, – чем же они их так?

– Петров, сзади прикрой, – оттянув шпингалет, Филатов левой рукой осторожно открывает свой люк, сжимая в правой наган, и с опаской выглядывает наружу.

Вокруг танков и дальше в сторону японцев насколько хватало глаз белым огнём полыхает серая, выгоревшая на солнце трава. В голубом небе, чуть в стороне, завершает боевой разворот зелёно-голубая тройка бипланов со звёздами на крыльях, догоняя первые две, выровнявшиеся друг за другом, как на параде. Ведущий первой тройки, коротко качнув крыльями, бросает машину вниз в сторону японской пехоты, ведомые чуть замешкавшись, повторяют манёвр командира.

Из-под крыльев первого самолёта вылетают чёрные стрелы, оставляя в небе за собой серый след, и стремительно несутся к земле по направлению к реке, откуда-то из тыла из-за барханов доносятся глухие взрывы.

"Только не это, неужто по моим вдарили"? – ёкает сердце у Филатова.

– Внимание всем, – спохватившись, командир щёлкает тумблером, – у кого остались снаряды – белый флаг, у кого патроны – синий, у кого и то, и другое – красный, у кого – ничего, тот сидит и курит…

"Снаряды остались у двоих".

– "Белый" и "красный", занять позицию у высотки фронтом назад, "синие" – со мной в линию.

Пробив облака, из-за туч вываливается шестёрка самолётов с диагональными полосами на крыльях, с выпущенными шасси и с пологим снижением бросается в погоню за нашей девяткой.

– Вот так вам всем, – радостно во всё горло кричит Рычагов, его крик тонет в свисте набегающего ветра, – в кашу, в кашу. А-а-а!

Впрочем, инстинкт лётчика-истребителя, приобретённый в трудных боях в Испании, быстро подавил эйфорию, возникшую от вида десятков разрывов, окутавших спрятанную меж двух барханов цепочку серо-зелёных танков. Этот инстинкт заставлял его через каждые десять секунд поворачивать голову назад, вне зависимости от того, где он находится: в кабине самолёта, машины или даже просто в столовой.

Замыкающая тройка И-15, атакованная звеном тонких серебристых истребителей с красными коками, вспыхивает разом. В ту же секунду, дёрнув ручку, Рычагов уходит влево и вовремя, очередь японца, метившегося по кабине, оставляет лишь пару дырок в правом верхнем крыле. Левый ведомый комэска реагирует с опозданием, боевой разворот запоздывает и его самолёт сразу сильно отстаёт от командира. Правый, заметив атаку противника, тянет ручку на себя, но шедший выше японец как в тире расстреливает его. Среднее, не атакованное японцами, звено сразу распадается, чуть не столкнувшись друг с другом, ведомые теряют своего ведущего и друг друга… Утопив педаль в пол кабины и выжимая всё из двигателя, Рычагов закладывает крутой вираж, его истребитель выносит чуть вверх и почти в лоб к отставшему японцу, увлёкшемуся добиванием своей жертвы. Тот от неожиданности пытается уйти наверх, подставляя серебристое брюхо с торчащими из него неубирающимися шасси под пули, мгновенно взревевших "Шкасов".

– А-а-а, не нравится! – Рычагов проскакивает мимо клюнувшего носом японца и тут же ставит длинную заградительную очередь перед носом другого, повернувшего в его сторону.

Вражеский самолёт задирает нос, тянется ввысь, но всё-таки пересекает подсвеченный трассерами дымный след, в стороны летят куски его хвостового оперения. Крутнув в очередной раз головой, комэск замечает, как в хвост к нему слева и справа пристраивается пара И-97-х, пытаясь взять его "в клещи", а впереди набирает высоту ещё двое "худых".

– Врёшь, не возьмёшь! – счастливая улыбка не сходит с лица комэска, его решения быстры, движения стремительны и точны.

Боковым зрением Рычагов далеко в стороне отмечает мелькнувший трассер, это японцы, как обычно, открывают огонь издалека. Потянув ручку на себя, комэск поднимает нос машины, преследователи делают тоже самое, но их истребители быстрее на вертикалях, поэтому расстояние с И-15 начинает неумолимо таять. Почувствовав за спиной близкую опасность, он переводит самолёт в горизонтальный вираж, японцы проскакивают вперёд и их очереди уходят в пустоту.

– Твою ж мать, – ругается лётчик, замечая, что рядом своих нет, только где-то уже далеко над самой рекой несколько знакомых силуэтов с направляющими для пуска эрэсов под нижними крыльями, уходящих на запад, – бросили командира… зелёные совсем, сразу после училища… Куда же делась вторая пара "худых"?

От сильного удара правая стопа соскальзывает с педали, а в лицо, заливая очки, брызнуло топливо из перебитого бензопровода. Рычагов инстинктивно бросает машину влево, уходя от нового удара, а левой рукой наощупь отстегивает ремни. Управляя левой ногой, правая совсем не слушается, лётчик пытается "блинчиком" развернуть самолёт на запад.

"Только бы перетянуть через реку, мотор пока работает, с перебитой голенью мне в японском тылу мне конец".

От бензиновых паров у Рычагова перехватывает дыхание, от потери крови начинает кружиться голова. Он пытается приподнять очки, но топливо обжигает глаза. "Странно, что меня никто не добивает"…

Где-то рядом застучали взревел пулемёт.

"Нет, это не пулемёт… по звуку больше похоже на пушку, что стоят на новых "ишаках", но точно не "швак". Наши подоспели? Японец бы не промахнулся… Лететь пока не закончиться топливо, главное режим мотора не менять, а то полыхнет мокрый от бензина комбинезон"…

Чихнув, останавливается двигатель и в туже секунду, как спичка, вспыхивает кабина и ожигающее пламя бьет в лицо пилота. Руки лётчика, бросив ручку управления, закрывают лицо, самолёт клюет носом, сваливается на крыло и, как огромный болид, устремляется к земле. Рычагов вытягивает себя на руках наверх, изо всех сил упираясь в бортики, и, ничего не видя перед собой, вываливается из кабины. На вытяжном кольце парашюта остаётся кусок обожжённой кожи, а над головой потерявшего сознание пилота, глухо хлопает шёлк раскрывшегося купола.

– Товарищ капитан, – к командиру роты огнемётных танков Борисову спешит его комвзвода Анисин, – вода в реке поднимается, уже на полметра по сравнению с ночным уровнем. Не пройдут теперь мои танки, воздухозаборную трубу зальёт.

– Чёрт, – Борисов расстроенно стучит рукой по броне крайнего танка с трубой, похожей на поднятый перископ подводной лодки, – Петрович, придумай что-нибудь, на том берегу наши ребята-танкисты из 11-ой танковой помощи ждут…

– Есть одна мысля, тащ капитан, – задумчиво произносит пожилой коренастый зампотех, глядя на пятёрку, выстроенных в ряд Т-26 с забранными брезентом люками и щелями, зашпаклёванными солидолом. Только придётся раскулачить чутка наши машины…

– Говори, – нетерпеливо кивает комроты.

– …печки придётся под нож пустить, железо у них подходящее, да и чай не замерзнут хлопцы в башне, верно?

– Действуй, Петрович, – сжимает он в объятиях зампотеха, – торопись, дорогой. Нет у нас больше суток, даю на всё про всё час.

– Анисин, – Борисов поворачивается к комвзвода, – давай в лодку и пока есть время сам ещё раз дно проверь, коряги там и места, где песок размыт, да и тросы с двух сторон от места переправы не мешало б. Башенным внутри делать нечего, только мехвод и командир, а их в лодку и на тот берег пусть за сапёрами смотрят, чтобы ни в одном месте выезд из воды угол не превышал. Теперь мехводов ко мне… на стремнине идти не точно по линейке, а нос развернуть надо чуть в сторону течения… свободны, готовьтесь.

– Как у вас тут дела, товарищ Борисов?

– Готовность к форсированию один час, товарищ комиссар, – понижает голос комроты, – может исё-таки лучше через переправу?

– Обстреливают переправу, – вздыхает седой батальонный комиссар, – да даже если б спокойно было… вокруг Баин-Цагана до неё минимум два часа, да обратно по тому берегу столько же… поздно будет.

Филатов прилипает к прицелу, медленно крутит ручку поворота башни и до рези в глазах вглядывается в однообразный полупустынный ландшафт: пески, остатки травы на обожжённой земле и залитые дождевой водой солончаки в окружении зарослей камыша.

– Величко, – его голос, привыкший перекрикивать шум мотора, звучит слишком громко в башне стоящего танка, – приготовься к буксировке.

Сзади послышался шум танкового мотора. На большой скорости БТ-5, один из двух, что были отряжены защищать тыл, на большой скорости подлетает к обездвиженному командирскому танку, лихо разворачивается на месте и застывает. Вниз откидывается крышка люка мехвода, он спрыгивает на землю, хватает с брони буксировочную цепь, согнувшись под её тяжестью делает несколько шагов по направлению к корме танка комроты и двумя руками с третьего раза набрасывает последнее звено цепи на торчащий крюк.

В ответ, на раздавшиеся со стороны японцев одиночные выстрелы, заработали сразу несколько танковых пулемётов. Под их прикрытием командирский танк был оттащен метров на триста в тыл.

"Ну теперь живём… а то неровен час снова полезут их смертники, а стоящий впереди танк, который надо всем прикрывать, большая обуза… остальным нужно пространство для манёвра, чтобы отбиваться от живых мин, а они к одному месту привязаны".

– Величко, где-то я у тебя клещи видел, – вылезший из башни Филатов с надеждой смотрит на торчащий провод, перебитой осколком поручневой антенны на башне.

– Есть такое дело, – тот начинает копаться в ящике для инструменов, стоящий рядом мехвод, – тебе, командир, два этих скрутить? Давай сделаю, а то я курю – заводской ремонт…

– Крикни, когда будет готово, – поворачивается к люку комроты, – связи нет – ты глух и слеп.

– А хорошо наши соколы бомбами самураев причесали, – присвистнул появившийся из своего люка башенный, глядя в сторону японцев.

– Не бомбы это, а снаряды специальные авиационные, конструкции инженера Курчевского… держи тут.

– Всё равно хорошо, притихли самураи, – поддерживает провод Петров, – а кто это там?

– Где?

– Да вон, наверху на бархане…