Воронцов. Перезагрузка. Книга 10

Глава 2

Меня вытащили из телеги грубо, как мешок с зерном. Руки схватили за плечи и потащили, не церемонясь. Я не сопротивлялся — экономил силы, пытался собрать информацию.

Сквозь мешковину на голове различал только смутные тени и проблески света. Рассвет уже занимался, серый и холодный. Слышал голоса — минимум четверо, может, пятеро. Говорили негромко, отрывисто. Русский язык, но без характерной тульской певучести. Откуда-то издалека.

Меня волокли, не давая ногам коснуться земли. Сапоги скребли по чему-то деревянному — порог, ступеньки, снова порог. Запах изменился. Ушла сырость и навозная вонь, пахнуло пылью, старым деревом и… воском? Да, точно, запах горящих свечей.

Меня швырнули на стул. Грубо, так, что позвоночник хрустнул, отозвавшись новой вспышкой боли в затылке. Чьи-то руки тут же примотали меня к спинке — быстро, не давая ни малейшего шанса дернуться. Судя по ощущениям — к спинке стула.

— Сидеть смирно, — процедил кто-то рядом. — Дернешься — башку проломим.

Я кивнул, насколько позволял мешок на голове. Сердце колотилось, но мозг работал холодно. Оценивал. Считал. Искал зацепки.

Шаги удалились. Дверь скрипнула, закрылась. Тишина. Потом — снова шаги. Другие. Легче. Увереннее.

— Снимай, — коротко бросил голос из темноты.

Мешок сдернули с головы рывком.

Свет ударил в глаза, слепящий после долгой темноты. Я зажмурился, заморгал, пытаясь привыкнуть. После многочасовой тьмы даже тусклый свет нескольких свечей резанул по глазам, как лезвие. Слезы выступили мгновенно.

Помещение было небольшим. Стены бревенчатые, закопченные. Потолок низкий, с балками. В углу — печь, едва теплящаяся. Окна плотно занавешены тяжелой тканью — ни лучика снаружи. Посреди комнаты — массивный, грубо сколоченный стол.

А за столом, в тени, едва освещенный желтым светом свечей, сидел человек.

Лица я не видел. Фигура была скрыта полумраком, но силуэт угадывался — среднего роста, сухощавый. Одет неброско, но добротно. Темный кафтан, без украшений. В руках он вертел какой-то предмет. Кажется, гусиное перо.

Рядом с дверью стояли двое. Те самые, что везли меня. Степаныч и Сенька. Сенька угрюмо сопел, держась за живот, Степаныч выглядел испуганным и старался не смотреть в сторону мужика за столом.

Мы молчали. Он меня разглядывал, я — его. Точнее, пытался разглядеть.

— Оставьте нас, — произнес человек за столом.

Голос был спокойным, размеренным, негромким. Пугающе спокойным. Но в нем чувствовалась власть. Не крик, не угроза — просто уверенность человека, привыкшего, что ему подчиняются. И язык — с едва уловимым оттенком. Не акцент даже, а скорее излишняя правильность произношения, какая бывает у иностранцев, выучивших язык по книгам, а не в живой беседе. Твердые согласные звучали чуть мягче, чем нужно. Даже эти два слова выдавали в нём иностранца.

— Но, ваше… господин, — замялся Степаныч. — Он буйный. Лягается.

— Я сказал — вон.

Тон не изменился ни на йоту, но Степаныч вздрогнул, как от удара хлыстом.

— Слушаюсь.

Они вышли, плотно прикрыв за собой дверь. Щелкнул засов.

Мы остались одни. Я и Тень.

Человек за столом чуть подался вперед. Свет качнулся, выхватив на мгновение острый подбородок и тонкие, сжатые губы.

— Егор Андреевич Воронцов, — произнес он, словно пробуя имя на вкус. — Молодой дворянин, изгнанный отцом в глушь, но сумевший за год превратить эту глушь в промышленный центр. Изобретатель. Спаситель градоначальника.

Он сделал паузу, слегка наклоняя голову.

— И, как говорят, человек, который умеет делать свет без огня.

Я молчал, глядя в сторону тени. Горло пересохло, язык казался чужим и распухшим. Голова все еще гудела, но страх отступал, уступая место холодному расчету. Это не бандиты. Бандиты требуют деньги срочно. Бандиты бьют, чтобы запугать. Этот человек изучает меня.

— Вы, должно быть, задаетесь вопросом, где находитесь и зачем здесь, — продолжил он. — Позвольте внести ясность. Вы в безопасном месте. Пока что. Что касается «зачем» — у меня к вам есть вопросы.

— У меня тоже, — хрипло выдавил я. — Кто вы? Чего хотите?

— Кто я — это не имеет значения, — спокойно отозвался он, отмахнувшись. — Назовите меня… заинтересованным лицом. Для вас я — человек, который держит в руках вашу жизнь. И жизнь вашей семьи, кстати. Что касается желаний — я хочу всего лишь беседы. Честной, откровенной беседы.

Упоминание семьи ударило под дых. Маша. Сашка.

— Беседы? — я усмехнулся, чувствуя, как запекшаяся кровь на губе трескается. — Обычно для бесед не похищают людей среди ночи.

— Обычно люди не делают того, что делаете вы, Егор Андреевич, — парировал он, и в голосе появилась нотка… интереса? Любопытства? — Обычные дворяне не превращают захудалую деревню в процветающее хозяйство за несколько месяцев. Обычные помещики не создают изобретения, которые меняют целые отрасли промышленности. Обычные люди не вытаскивают с того света умирающих, не изобретают оружие, которого не знала история.

Он подался вперед, и свет коптилки скользнул по его лицу. Я увидел на секунду — острые черты, темные глаза, седеющие виски. Лет пятидесяти, не больше. Лицо умное, жесткое.

— Вы, Егор Андреевич, не обычный человек. И это вызывает вопросы. Множество вопросов.

Холодок пробежал по спине. Это были не бандиты. Не конкуренты. Это было что-то другое. Что-то серьезное.

— Какие вопросы? — осторожно спросил я, стараясь выиграть время, собраться с мыслями.

— Во-первых, — он выпрямился, снова скрывшись в тени, начал медленно ходить по комнате, оставаясь в полумраке. — Откуда вы родом? И я имею в виду не «Москва» или «имение Воронцовых». Я имею в виду — откуда вы на самом деле. Откуда они у вас, эти знания?

Он встал и начал медленно ходить вдоль стола. Шаги мерные, неторопливые.

— Я навел справки. Во младенчестве вы учились дома, как и все дворянские недоросли. Французский, танцы, немного истории. Позже университет. Заграница. Но там вас выперли за разгул и гулянки. И вдруг — бах! Пневматика. Химия. Медицина, которая ставит на ноги безнадежных. Ничего не забыл? Ах, да — чудеса. По другому это не назвать. Разве что — колдовство. Но к вашему счастью, я в него не верю.

Сердце екнуло. Что он знает? Что подозревает?

— Не понимаю вопроса, — попытался я увильнуть.

— Понимаете, — твердо отрезал он, останавливаясь прямо передо мной. — Прекрасно понимаете. Позвольте сформулировать иначе. Как человек, проживший двадцать с небольшим лет в праздности и разгуле, внезапно обретает знания, которых нет даже у лучших европейских инженеров? Как он знает о химии то, чего не знают профессора Сорбонны? (*мы прекрасно знаем, что с 1791 до 1808 Сорбонна была закрыта, но т. к. это альтернативная история — такой факт имел место быть). Как он применяет медицинские методы, о которых лондонские хирурги только мечтают?

Он сделал паузу, давая словам осесть, остановился сбоку от меня, чуть позади, так что я не мог видеть его лица, не поворачивая головы.

— Либо вы — гений, равного которому не видел мир со времен Леонардо. Либо… ваши знания имеют иной источник. Необъяснимый источник.

Я молчал. Мозг лихорадочно перебирал варианты. Что говорить? Что скрывать? Насколько он информирован?

— Я изучал, — медленно произнес я. — Книги. Трактаты. Беседы с учеными.

— Какие книги, Егор Андреевич? — голос стал чуть насмешливым, он остановился прямо передо мной, но я все равно не мог разглядеть его глаз. — Назовите хотя бы одну. Трактат по пьезоэлектричеству? Учебник по применению эфирного наркоза? Чертежи пневматических двигателей?

Он наклонился вперед, и я снова увидел блеск его глаз в полумраке.

— Таких книг не существует. Но вы действуете так, словно они у вас перед глазами. Словно вы читаете их прямо сейчас, применяя знания, которых быть не может.

Молчание повисло тяжелое, давящее. Я чувствовал, как по спине течет пот, несмотря на холод.

— Я не волшебник, — сказал я наконец. — И не провидец. Просто наблюдательный человек. Экспериментатор.

— Наблюдательный, — эхом повторил он, вернувшись к столу. — Экспериментатор. Который вдруг, после пьяной драки и ссылки в деревню, превращается в технического гения. Удобное совпадение, не правда ли?

Он сел обратно, достал из кармана небольшую записную книжку, полистал.

— Знаете, Егор Андреевич, я много лет занимаюсь… назовем это сбором информации. Изучаю людей. Их мотивы. Их возможности. И я научился распознавать аномалии. Вы — аномалия. Слишком яркая, чтобы ее игнорировать.

Он остановился сбоку от меня, чуть позади, так что я не мог видеть его лица, не поворачивая головы.

— Позвольте я изложу факты, которые мне известны. Факт первый: до весны 1807 года Егор Воронцов — разгульный дворянчик, промотавший состояние и здоровье на кутежах и дуэлях. Ни малейших признаков гениальности.

Он перевернул страницу.

— Факт второй: весна 1807-го. Очередная пьяная драка. Ссылка в деревню Уваровка. И вдруг — преображение. За несколько месяцев он превращает нищую деревню в образцовое хозяйство. Строит теплицы, мельницы, внедряет новые культуры.

Еще страница.

— Факт третий: лето-осень 1807-го. Первые технические новшества. Стеклоделие. Производство древесного угля и поташа. Улучшенные методы обработки металла. Спасение английского врача, которому он демонстрирует методы, неизвестные даже в Лондоне.

Он поднял глаза от книжки.

— Факт четвертый: зима 1807–1808. Механические лампы. Пьезоэлектрические замки. Эфирный наркоз. Операции, которые считались невозможными. И всё это — с легкостью, словно он десятилетиями изучал эти области.

Закрыл блокнот.

— Либо произошло чудо. Либо… Егор Воронцов 1807 года — это не тот же человек, что Егор Воронцов 1806-го. Личность изменилась. Знания появились. Словно кто-то… заменил одного человека другим. Или в него вселился дьявол.

Мороз по коже. Он слишком близко. Слишком, черт возьми, близко к правде.

— Вы говорите ерунду, — попытался я отбиться. — Люди меняются. Я просто… остепенился. Взялся за ум.

— Взялись за ум, — повторил он, вернувшись к столу и взяв со столешницы какой-то предмет. — И вдруг обнаружил в себе знания, которых не имел. Интересное преобразование.

Металлический блеск. Я прищурился. Это был замок от моего штуцера. Пьезоэлектрический модуль.

— А это? — он поднял замок так, чтобы свет свечи отразился в кристалле, наклонился, заглядывая мне в лицо. — Тоже Герон? Или Архимед баловался кристаллами, высекающими молнии?

Сердце пропустило удар. Откуда у него замок? Это новейшая разработка, секретная. Доступ только у мастеров и военных. Значит, у него длинные руки. Очень длинные.

Я увидел его глаза — темные, пронзительные, умные.

— Егор Андреевич, я не ваш враг. Возможно, даже наоборот. Но мне нужна правда. Хотя бы часть правды. Откуда знания? Как вы делаете то, что делаете?

Я молчал, стискивая зубы.

— Это… случайность, — быстро сказал я. — Ювелир. Один тульский ювелир заметил, что некоторые камни при ударе дают искру. Мы просто… попробовали использовать это вместо кремня. Кремень крошится, дает осечки. А этот камень — нет.

— Имя ювелира? — резко спросил он.

— Григорий Семенович, — назвал я реальное имя, зная, что старик ничего не скажет, кроме правды: что он шлифовал камни по моему заказу. — Он старый мастер. Он не знает физики, он просто знает камни.

Незнакомец снова сел. Постучал пальцами по столу, выпрямился.

— Вы очень гладко стелите, Воронцов. Слишком гладко. Случайности, адаптации, старые книги… Вы хотите, чтобы я поверил, что один недоучившийся дворянин в глухой деревне совершил за год больше открытий, чем вся Академия наук за полвека?

— Хорошо, — вздохнул он. — Попробуем иначе. Ваши изобретения. Лампы без огня. Оружие, стреляющее в любую погоду. Наркоз, позволяющий резать живую плоть без боли. Откуда эти идеи?

— Из головы, — буркнул я. — Я думаю. Размышляю. Комбинирую известные принципы.

— Комбинируете, — он усмехнулся. — Какой скромный ответ. А скажите, Егор Андреевич, сколько еще таких «комбинаций» у вас в запасе? Что вы планируете создать дальше? Летающие машины? Самодвижущиеся экипажи? Оружие, способное уничтожить целую армию одним выстрелом?

Последняя фраза прозвучала почти мечтательно, но с холодком.

— Я не понимаю, к чему вы клоните, — сказал я, стараясь держать голос ровным.

— К тому, Егор Андреевич, что ваши знания — это сила. Огромная сила. Сила, способная изменить баланс в Европе. И тот, кто обладает этой силой… обладает будущим.

Он встал, достал из кармана небольшую записную книжку, полистал, потом посмотрел мне в глаза.

— Я представляю интересы определенных… кругов. Кругов, которые высоко ценят прогресс. Которые готовы щедро платить за знания. И я хочу понять — каков источник ваших знаний? Можно ли его… воспроизвести? Передать другим?

Я молчал, пытаясь понять, кто передо мной. Французский шпион? Английский? Или кто-то еще?

— Вы не ответили на мои вопросы, — заметил он спокойно.

— Потому что они безумны, — огрызнулся я. — Вы хотите, чтобы я признался в колдовстве? В том, что я продал душу дьяволу за чертежи?

— Не дьяволу, — мягко возразил он. — Но… откуда вы черпаете знания?

Я похолодел. Он подозревает. Очень близко.

— Что вы имеете в виду? — медленно спросил я.

— Я изучал философию, Егор Андреевич. Читал о неких силах… О возможностях… как бы правильно сказать… заглянуть во времени. Что если человек все же мог бы увидеть то, что будет?

Он говорил это совершенно серьезно, без тени насмешки.

— Это… фантазия, — прохрипел я. — Невозможно.

— Невозможно? — он склонил голову. — Год назад вы бы сказали, что невозможен свет без огня. Что невозможна операция без боли. Что невозможно оружие, стреляющее от удара молоточка по камню. А теперь всё это существует. Благодаря вам.

Пауза.

— Так что же еще «невозможно», Егор Андреевич?

Я сглотнул. Горло пересохло. Нужно было что-то сказать. Что-то, что отведет его от правды, но не вызовет подозрений.

— Даже если бы такое было возможно, — осторожно начал я, — даже если бы человек мог знать будущее… зачем ему рассказывать об этом? Зачем подвергать себя опасности?

— Вопрос на вопрос, — заметил он. — Типичная тактика уклонения. Но я ценю вашу осторожность. Она говорит о том, что вам есть что скрывать.

Он закрыл книжку, посмотрел на меня.

— Вы молчите, — констатировал он. — Разумно. Слова — серебро, молчание — золото. Но сейчас мне нужно ваше серебро, Егор Андреевич. Это не озарения. Это знание. Системное, глубокое знание. И я хочу понять — откуда оно?

Молчать было нельзя. Он ждет ответ. Что сказать, чтобы удовлетворить его любопытство, но не выдать всей правды?

— Я… читал много, — медленно начал я. — Трактаты по натуральной философии. Алхимические тексты. Работы древних греков, арабских ученых. Я комбинировал идеи. Экспериментировал.

— Какие конкретно тексты? — мгновенно спросил он. — Назовите авторов.

Я замялся. Не мог же я сказать «учебник физики за девятый класс» или «Википедия».

— Разные, — уклончиво ответил я. — Не помню всех названий.

— Не помните, — он усмехнулся. — Как удобно. А скажите, Егор Андреевич, вы знаете, что такое электричество?

— Да.

— Что такое магнетизм?

— Да.

— Атомы? Молекулы? Химические элементы?

Я кивнул, понимая, куда он клонит.

— Интересно, — он откинулся на спинку стула. — Потому что эти концепции еще не полностью сформулированы в современной науке. Теория атомов Дальтона только недавно опубликована. Электричество исследуется, но понимание его природы весьма туманно. А вы говорите о них так, словно это азбучные истины.

Проклятье. Я слишком много сказал.

— Я изучал передовые работы, — попытался я выкрутиться.

— Какие именно?

Молчание. Я понял — он загнал меня в угол. Каждый ответ ведет к новым вопросам, каждая уклончивость выдает ложь.

Идея начала формироваться. Медленно, но верно. Дать ему крошки. Намеки. Теории, которые звучат правдоподобно, но не содержат критичной информации. Предстать менее значимым, чем я есть. Не гением, а просто удачливым экспериментатором. Человеком, который случайно нашел несколько работающих решений, но не обладает системным знанием.

— Хорошо, — сказал я наконец. — Спрашивайте. Но с условием. Вы не тронете мою семью.

— Разумное условие, — кивнул он. — Согласен. Если вы будете честны, ваша семья в безопасности.

Он слегка задумался.

— Итак. Источник ваших знаний. Откуда?

— Из… разных мест, — медленно начал я, тщательно подбирая слова. — Я действительно читал много. Трактаты, книги, заметки. Но не только это. Я… видел вещи. Во сне. Озарения. Образы.

— Видели? — он наклонился вперед. — Объясните.

— Иногда, когда я засыпаю, я вижу… картины. Механизмы. Как если бы кто-то показывал мне чертежи. Я просыпаюсь и пытаюсь воспроизвести то, что видел.

Ложь, наполовину правда. В какой-то степени так и было — я вспоминал знания из прошлой жизни, из другого мира.

— Сны, — повторил он задумчиво. — Интересно. И эти сны… они приходят регулярно?

— Нет. Иногда. Без системы.

— А вы можете вызывать их? Контролировать?

— Нет. Они приходят сами.

Он помолчал, обдумывая.

— И что вы видели в этих снах?

— Разное. Механизмы. Химические процессы. Медицинские процедуры. Не всегда понятно, не всегда полностью. Я беру то, что вижу, и пытаюсь адаптировать к реальности.

— Адаптировать, — он кивнул. — Значит, вы сами не понимаете полностью, как всё работает?

— Не всегда, — признал я. — Я знаю, что делать. Но не всегда знаю, почему это работает.

Это была правда. Я помнил технологии из будущего, но не всегда понимал физику и химию на уровне, достаточном для полного объяснения.

— Интересно, — он встал, начал ходить по комнате. — Значит, вы — не гений. Вы утверждаете, что вы — медиум. Проводник знаний, источник которых вам самому неизвестен.

— Можно и так сказать, — согласился я.

Он остановился, посмотрел на меня.

— А если эти сны прекратятся? Что тогда?

— Тогда я останусь с тем, что уже знаю. Ничего нового не будет.

— Значит, вы — ограниченный ресурс, — констатировал он. — Интересно.

Он вернулся за стол, сел.

— Хорошо. Допустим, я верю в ваши сны. Следующий вопрос: можете ли вы поделиться тем, что видели? Записать? Передать?

— Могу попытаться, — осторожно ответил я. — Но не всегда получается. Многое размыто, неполно.

— Попытаетесь, — твердо сказал он. — Вот что мы сделаем. Вы опишете мне всё, что помните из ваших «снов». Все механизмы, все процессы. В обмен я гарантирую вашу безопасность и безопасность вашей семьи.

— А если я откажусь?

— Тогда мои методы станут менее джентльменскими, — холодно ответил он. — Тогда мне придется применить методы, которые мне не нравятся. Но которые я использую, если необходимо.

Угроза повисла в воздухе, тяжелая, осязаемая.

— Пытки? — спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Не сразу, — спокойно ответил он. — Сначала — давление. У вас есть семья, Егор Андреевич. Жена. Маленький сын. Вы их любите, я полагаю?

Ярость вспыхнула, горячая и слепая.

— Тронете их — убью, — прорычал я, дергая руками. Веревки впились в запястья, но я не чувствовал боли.

— Тише, тише, — он поднял руку успокаивающе. — Никто не говорит о насилии. Просто… напоминание. Что у вас есть слабости. Точки давления. И если вы не готовы сотрудничать добровольно, мы найдем способы убедить вас.

Я тяжело дышал, глядя на него с ненавистью.

— Но, — продолжил он, — я предпочитаю цивилизованные методы. Разумный разговор. Взаимовыгодное сотрудничество. Поэтому давайте попробуем еще раз.

Я молчал, взвешивая. Дать ему часть информации? Или упорствовать?

Решение пришло быстро. Дать часть. Безопасную часть. То, что уже широко известно или скоро станет известно. Удовлетворить его аппетит, но не выдать критичного.

— Хорошо, — согласился я. — Я опишу. Но мне нужны бумага, перо, чернила.

— Будет, — кивнул он. — Но сначала расскажите устно. Что вы видели из медицины?

Я начал рассказывать. Осторожно, дозированно. О принципах антисептики — мытье рук, чистые инструменты. О наркозе — общий принцип, без точных формул. О хирургических техниках — базовые вещи, которые Ричард и так уже знал или мог вывести сам.

Он слушал внимательно, иногда задавая уточняющие вопросы. Я отвечал, стараясь быть полезным, но не слишком.

Потом он перешел к технике. Спросил о пневматических двигателях. Я объяснил принцип — сжатый воздух, поршень, шатун. Базовая механика, известная еще с античности.

О пьезоэлектрическом эффекте. Я сказал, что некоторые кристаллы генерируют заряд при сжатии. Кварц — один из них. Не объяснял глубже — молекулярную структуру, поляризацию. Просто факт.

Он записывал, кивал.

Час шел за часом. Я говорил, он слушал. Усталость навалилась тяжелым грузом, но я держался.

Наконец он отложил перо.

— Достаточно на сегодня, — сказал он. — Вы были… относительно откровенны. Я ценю это.

— Отпустите меня?

— Еще нет, — покачал он головой. — Мне нужно проверить то, что вы сказали. Убедиться, что это не ложь. Если всё подтвердится — возможно, мы сможем договориться.

Он встал, направился к двери, подошел к ней, постучал.

— Уведите его. В сарай. И не кормить пока. Голод, как вы сами заметили, прочищает мозги.

Дверь распахнулась. Степаныч и Сенька вошли, подхватили меня под руки.

— Постойте, — сказал незнакомец.

Они замерли.

Он подошел ко мне вплотную. От него пахло дорогим одеколоном и… старой бумагой.

— Подумайте вот о чем, Егор Андреевич. Если вы не будете сотрудничать со мной, мне придется искать другие рычаги. Ваша жена… она ведь молода? И ребенок совсем кроха? Будет жаль, если они пострадают из-за вашего упрямства.

Я дернулся, пытаясь вырваться, ударить его головой, плюнуть в лицо. Но руки держали крепко.

— Уведите, — равнодушно бросил он.

Меня выволокли из комнаты, снова накинув мешок на голову. Тьма вернулась. Но теперь в этой тьме была цель.

Я знал, что он не отступит. И я знал, что должен молчать. Потому что если я расскажу правду — о будущем, о том, кто я на самом деле — меня либо сожгут как еретика, либо запрут в клетку как подопытную крысу. А если совру неубедительно — он доберется до моей семьи.

Меня швырнули в сарай. Дверь захлопнулась. Засов лязгнул.

Я остался один в холодной темноте. Но теперь я знал врага. Он умен, осторожен и опасен. И он не русский, несмотря на безупречный язык.

Я выдохнул, чувствуя, как напряжение отпускает. Первый раунд пройден. Я дал им информацию, но не критичную. Выиграл время.

Но что дальше? Сколько я смогу тянуть?

Нужно было бежать. Любой ценой. Пока не поздно.