Воронцов. Перезагрузка. Книга 10

Глава 15

Следующие дни прошли в напряжённой работе. Я уединился в кабинете с Николаем Фёдоровым и Александром Зайцевым. Объяснил им ситуацию, не вдаваясь в подробности работы тайной канцелярии, но дав понять серьёзность угрозы.

— Нам нужно создать несколько комплектов фальшивых технических документов, — сказал я, раскладывая на столе чистые листы бумаги и настоящие чертежи, которые достал из ящика стола. — Они должны выглядеть абсолютно подлинными, но содержать критические ошибки, которые сделают технологию неработающей или опасной.

Николай нахмурился:

— Это для того, чтобы ввести в заблуждение шпионов?

— Именно, — подтвердил я. — Если они украдут эти документы, попытаются воспроизвести технологию — потерпят неудачу. А мы возможно получим информацию о канале утечки и выиграем время.

Александр Зайцев, студент, который работал над телеграфом, оживился:

— Это как военная хитрость! Дезинформация врага!

— Совершенно верно, — кивнул я. — Но работа должна быть тонкой. Ошибки нельзя делать очевидными. Они должны быть спрятаны в расчётах, в деталях конструкции, в технологических тонкостях. Если будет слишком очевидно, что это дезинформация, они просто откажутся от неё и продолжат охоту за настоящими секретами.

Мы начали с пьезоэлектрических замков. Я взял настоящий чертёж и начал его модифицировать. Изменил угол удара молоточка по кристаллу — всего на несколько градусов, но этого было достаточно, чтобы сила удара оказалась недостаточной для надёжной генерации искры. Внешне всё выглядело правильно, но на практике замок давал бы осечки в тридцати-сорока процентах случаев.

— Почему бы не сделать полностью нерабочий вариант? — спросил Николай, наблюдая за моей работой.

— Потому что это вызовет подозрения, — объяснил я, аккуратно стирая линию и перечерчивая её под новым углом. — Если замок вообще не работает, французские инженеры сразу поймут, что их обманули, и продолжат охоту за настоящими чертежами. Но если замок вроде бы работает, но ненадёжен — они будут думать, что проблема в качестве их изготовления, в материалах, в квалификации мастеров. Потратят месяцы, пытаясь улучшить конструкцию, которая изначально порочна.

Александр восхищённо покачал головой:

— Жестоко, но эффективно.

Помимо этого, я детально описал сам «кристалл» — как нужно выплавлять стекло, какие формы для него делать — сделал все так, чтоб процесс изготовления казался максимально правдоподобным. Даже указал тонкости по охлаждению готовых экземпляров.

Следующим я взялся за механические лампы. Здесь можно было исказить параметры пружины или расчёт частоты ударов по кристаллу. Я выбрал второй вариант — изменил параметры редуктора, который управлял частотой ударов. На бумаге всё выглядело правильно, но в реальности лампа, даже если б они дошли до того, что в качестве кристалла нужно использовать кварц, работала бы в неоптимальном режиме и быстро ломалась.

— А как насчёт паровых машин? — спросил Николай, изучая список технологий.

— Паровые машины — самые опасные для фальсификации, — признался я, задумываясь. — Ошибка в расчёте давления может привести к взрыву котла. С одной стороны, это устранит вражеских инженеров. С другой — может вызвать подозрения.

— Делайте два варианта, — предложил Александр, демонстрируя неожиданную проницательность. — Один относительно безопасный, просто неэффективный. Другой — с риском взрыва. Разместите их в разных местах. Пусть противник гадает, какой из них настоящий.

Я посмотрел на него с уважением:

— Хорошая мысль, Александр. Именно так и сделаем.

Мы работали три дня почти без отдыха. Я чертил, Николай проверял достоверность оформления документов — нужные печати, подписи, правильные формулировки, Александр делал аккуратные копии с нужными «случайными» ошибками и помарками, которые придавали чертежам вид рабочих документов, а не парадных копий. Каждая мелочь имела значение — от качества бумаги до оттенка чернил.

В итоге у нас получилось пять комплектов фальшивых чертежей:

1. Пьезоэлектрический замок с неправильным углом удара — ненадёжный, но не очевидно бракованный и инструкцией по изготовлению кристалла из стекла.

2. Механическая лампа с ошибочным редуктором — быстро изнашивающаяся.

3. Паровая машина с заниженными параметрами котла — неэффективная, маломощная.

4. Паровая машина с завышенным давлением — опасная, с риском взрыва.

5. Электрический телеграф с неправильным расчётом обмотки электромагнита — слабый сигнал, передача с перебоями.

Каждый комплект я пометил по-своему, используя незаметные маркеры. В одном сделал специфическую орфографическую ошибку в заголовке — «пъезоэлектрический» вместо «пьезоэлектрический». В другом использовал особый сорт бумаги — она была чуть желтее обычной. В третьем поставил дату на два дня позже реальной. В четвёртом сделал незаметную царапину на полях определённой формы. В пятом добавил микроскопическую метку чернилами — крошечную точку в углу листа, видимую только под лупой.

— Отлично, — сказал я, раскладывая готовые комплекты на столе и ощущая удовлетворение от хорошо выполненной работы. — Теперь передам это Ивану Дмитриевичу. Он решит, где их разместить.

Николай собрал оригинальные, настоящие чертежи, аккуратно сложил в папку:

— А эти куда?

— Эти мне, — коротко ответил я. — И больше никому не показывать без моего личного разрешения. С этого момента доступ к настоящим чертежам — только по моему прямому указанию и под роспись в специальном журнале.

Иван Дмитриевич забрал фальшивые чертежи вечером того же дня. Изучил каждый комплект внимательно, проверяя печати, подписи, даже понюхал бумагу, оценивая её качество. Наконец одобрительно кивнул:

— Работа отличная. Не отличишь от настоящих без детальной проверки. Ваши метки незаметны, но надёжны.

— В этом и смысл, — сказал я. — Когда будете размещать, помните о метках. Если какой-то комплект всплывёт — мы точно будем знать, откуда утечка.

— Я всё учёл, — заверил он, убирая чертежи в кожаный портфель. — Размещу их в течение недели. В разных местах, с разной степенью доступности. Некоторые будут лежать почти на виду — в старом архиве, куда редко заглядывают. Другие спрячу глубже, чтобы до них нужно было добираться с усилиями. Психология шпиона такова — чем труднее добыть информацию, тем ценнее она кажется.

— Умно, — признал я, понимая логику его плана.

Он задержался у двери, и лицо его стало серьёзным:

— Егор Андреевич, я понимаю, что вам неприятна вся эта история с недоверием, со шпионами внутри завода. Но поверьте — это необходимо. Ставки слишком высоки. Ваши изобретения могут изменить исход грядущей войны. Наполеон это понимает. Его разведка работает на полную мощность. И не только французская — австрийцы тоже не дремлют.

— Я понимаю, — устало сказал я, чувствуя тяжесть ответственности. — Просто… мне хотелось строить, создавать, обучать. А вместо этого приходится играть в шпионские игры.

— Такова цена прогресса в мире, где правят амбиции и войны, — философски заметил Иван Дмитриевич. — Но утешайтесь мыслью — ваши изобретения спасут тысячи русских жизней. Это стоит всех этих неприятных мер.

После его ухода я долго сидел в кабинете, глядя в окно на тёмную улицу. Захар молча стоял у двери. Внизу слышался шум завода — производство не останавливалось даже ночью благодаря механическим лампам, распространяющим ровный, яркий свет на станки и верстаки.

Я создал здесь нечто значительное. Но вместе с этим и цель для врагов России. Теперь моя задача — не только изобретать и строить, но и защищать созданное.

Прошло две недели ожидания. Иван Дмитриевич не появлялся, что было нормально — он обычно давал мне работать спокойно, вмешиваясь только при необходимости. Я продолжал свои дела: проверял производство консервов, где Фома с энтузиазмом осваивал новую технологию, координировал работу студентов над телеграфом, принимал отчёты с завода о производстве штуцеров.

Но однажды вечером, когда я разбирал очередную партию писем из Уваровки, Иван Дмитриевич снова пришёл. Лицо его выражало мрачное удовлетворение — выражение человека, который поймал опасного зверя после долгой охоты.

— Клюнули, — коротко сказал он, проходя в кабинет и плотно прикрывая за собой дверь.

Я отложил письма, сердце учащённо забилось:

— Кто? Когда?

Он устроился в кресле, достал блокнот, и я заметил, что его пальцы слегка подрагивают от усталости — видимо, он не досыпал последние несколько дней.

— Три дня назад. Обнаружили проникновение в старый архивный корпус на территории завода. Вор действовал профессионально — вскрыл замок, не оставил явных следов. Но мои люди установили там незаметные ловушки. Тонкая нить, натянутая поперёк прохода. Когда её задевают, падает немного пыли с верхней полки. Незаметно для вора, но наблюдатели видят.

— И что он взял? — я наклонился вперёд, сжимая подлокотники кресла.

— Чертежи механической лампы, — Иван Дмитриевич открыл блокнот, нашёл нужную страницу. — Тот самый комплект с ошибочным редуктором.

— Значит, теперь у французов или австрийцев есть неработающая конструкция, — я не удержался от злорадной усмешки. — Они потратят месяцы, пытаясь понять, почему лампа быстро ломается.

— Именно, — кивнул Иван Дмитриевич, и в его усталых глазах мелькнул хищный огонёк. — Но главное — мы теперь знаем, что у них есть доступ к этому конкретному корпусу. Значит, либо там работает их человек, либо охрана коррумпирована. Я усилил наблюдение, проверяю всех, кто имеет доступ.

— Вы вычислили конкретного человека?

— Пока нет, — признал он, и в голосе прозвучало разочарование. — Но сужаем круг. В ту ночь на территории находились пятнадцать человек. Двенадцать рабочих ночной смены, двое охранников и один управляющий. Проверяем каждого — семейное положение, долги, связи, внезапные траты.

Он перевернул страницу, и лицо его стало ещё более серьёзным:

— Есть ещё один интересный момент. Вчера задержали человека на окраине Тулы. Торговец тканями, приезжий. При обыске нашли у него довольно крупную сумму золотом и зашифрованное письмо. Под давлением признался — он курьер, передаёт информацию в Москву, оттуда она идёт дальше, в Европу.

— Он назвал имена? — я почувствовал, как напряжение нарастает.

— Назвал одно, — Иван Дмитриевич посмотрел на меня серьёзно. — Некий Борис Фёдорович Крылов. Якобы купец, торгует мехами. Приехал в Тулу три месяца назад, снял дом на Дворянской улице. Ведёт себя тихо, не привлекает внимания. Но, судя по показаниям курьера, именно он координирует сбор информации о ваших изобретениях.

Я непроизвольно сжал кулаки:

— Взяли его?

— Пока нет, — покачал головой Иван Дмитриевич, и я увидел в его глазах холодный расчёт. — Если возьмём его сейчас, остальная сеть уйдёт в подполье. Мы поставили за ним наблюдение. Круглосуточное, незаметное. Пусть думает, что в безопасности. Через него мы выйдем на остальных — на информаторов на заводе, в академии, на других курьеров. А когда будем готовы — накроем всех разом, одной ночью. Как прошлый раз. Чтобы никто не успел предупредить остальных.

Я понимал логику, признавал её правильность, но терпеть мысль о том, что вражеский агент спокойно живёт в Туле, собирая информацию о моих изобретениях, было почти невыносимо.

— Сколько времени вам нужно?

— Месяц, может два, — ответил Иван Дмитриевич, закрывая блокнот. — Нужно проследить все его контакты, выявить информаторов на заводе и в академии, установить всю цепочку передачи информации. Это кропотливая работа, Егор Андреевич. Одна ошибка, одна спешка — и вся сеть исчезнет, как дым. А потом придётся начинать сначала, с ещё более осторожными противниками.

Я встал, прошёлся по кабинету, пытаясь совладать с нетерпением:

— Хорошо. Действуйте по своему плану. Но держите меня в курсе каждого значимого шага.

— Разумеется, — он поднялся, поправил мундир. — А пока продолжайте работать как обычно. Не подавайте виду, что знаете о слежке. Чем естественнее вы себя ведёте, тем спокойнее противник. Любое изменение в вашем поведении может их насторожить.

После его ухода я долго не мог сосредоточиться на работе. Мысль о том, что среди моих людей — на заводе, в академии — могут быть предатели, работающие на врага, не давала покоя. Кто они? Рабочий, которого я учил пользоваться новым станком? Студент, которому я объяснял принципы электричества? Управляющий, с которым обсуждал планы производства?

Захар, видя моё состояние, подошёл ближе:

— Барин, не терзайте себя. Иван Дмитриевич — опытный человек. Он их вычислит. Всех до единого.

— Знаю, — вздохнул я, глядя в пламя камина. — Просто неприятно осознавать, что приходится подозревать всех вокруг. Что нельзя никому полностью доверять.

— Война есть война, — философски заметил Захар, и в его голосе прозвучала мудрость старого солдата. — Даже если пушки пока молчат, битва уже идёт. Битва умов, хитрости, обмана. Вы в ней не хуже любого генерала. Может, даже лучше — у вас оружие такое, что генералам и не снилось.

Я посмотрел на него:

— Захар, а ты никогда не жалел, что связался со мной? Мог бы спокойно служить в гвардии, получать жалование, или быть на заслуженном отдыхе, не лезть во все эти интриги.

Он усмехнулся:

— Барин, в гвардии скучно. Караулы, парады, муштра. Одно и то же, день за днём. А с вами — жизнь интересная. Каждый день что-то новое. То французов ловим, то чертежи фальшивые рисуем, то консервы для армии делаем. Весело, одним словом. И главное — дело правое. Мы для России стараемся, а не просто ради денег или славы.

Я не удержался и рассмеялся, чувствуя, как напряжение немного отпускает. Захар умел разрядить обстановку в самый нужный момент, найти правильные слова.

Следующие недели прошли в напряжённом ожидании, но я старался вести себя естественно, как и велел Иван Дмитриевич. Работал над консервным производством — Фома присылал восторженные письма об успехах, образцы становились всё лучше. Координировал работу студентов над телеграфом — они уже протянули линию на полкилометра и успешно передавали сообщения. Принимал отчёты с завода о производстве штуцеров — темпы росли, качество держалось на высоте.

Иван Дмитриевич приходил редко, но каждый раз приносил новости. Вычислен ещё один информатор — слесарь на заводе, задолжавший крупную сумму в карты и завербованный через долг. Перехвачено письмо от посредника в Москву — зашифрованное, но расшифрованное специалистами тайной канцелярии. В нём содержались общие сведения о производстве штуцеров, но без технических подробностей.

— Это хороший знак, — сказал Иван Дмитриевич, показывая мне копию расшифровки. — Значит, до настоящих секретов они пока не добрались. Довольствуются крохами — количество произведённого оружия, примерные сроки поставок. Это ценная информация для планирования войны, но не критичная. Фальшивые чертежи их отвлекают.

— А как насчёт самих чертежей? — спросил я. — Они уже пытались их использовать?

— Пока не знаю, — признался он, и в его голосе прозвучало разочарование. — Информация идёт через несколько звеньев, прежде чем достигает Парижа или Вены. Может пройти несколько месяцев, прежде чем они попытаются воспроизвести технологию и обнаружат подвох. Но я надеюсь, что когда это произойдёт, мы узнаем об этом через наших агентов в Европе.

Я кивнул, хотя ожидание было мучительным. Хотелось немедленных результатов, быстрой победы. Но шпионская война, как оказалось, требовала терпения не меньше, чем разработка новой технологии.

В конце февраля Иван Дмитриевич пришёл с решающими новостями. Лицо его было серьёзным, но в глазах горел триумф:

— Готовы. Завтра ночью берём всех разом.

Я вскочил с места, чувствуя, как сердце бешено колотится:

— Всех? Вы вычислили всю сеть?

— Семь человек, — он выложил на стол список имён, и я увидел, что рука его дрожит от усталости — видимо, последние дни он почти не спал. — Борис Крылов — координатор, главарь. Два информатора на заводе — слесарь Пётр Семёнович Рогожин и управляющий складом Иван Кузьмич Ломов. Один в академии — студент Михаил Григорьев, который передавал информацию о телеграфе. Два курьера, которые возили письма в Москву — торговец тканями Василий и ямщик Степан. И один торговец, который снабжал их деньгами из-за границы — Фёдор Константинович Меньшов.

Я изучал список, и каждое имя было как удар. Студент Григорьев — тот самый тихий парень, который работал над изоляцией проводов для телеграфа, один из лучших. Рогожин — опытный слесарь, работавший на заводе больше десяти лет. Как я мог не заметить?

— Не вините себя, — словно прочитав мои мысли, сказал Иван Дмитриевич, и в его голосе прозвучало сочувствие. — Они профессионалы. Умеют скрывать свою истинную природу. Григорьев, например, действительно хороший студент, способный, с золотыми руками. Просто французы завербовали его ещё до поступления в академию, через долги его отца. Пообещали рассчитаться с долгами и ещё заплатить. Для бедной семьи это были огромные деньги.

— Что с ними будет? — спросил я, хотя ответ был очевиден.

— Суд, — коротко ответил Иван Дмитриевич, и лицо его стало жёстким, как камень. — Военный трибунал по обвинению в государственной измене и шпионаже. Приговор очевиден — смертная казнь для главных заговорщиков, каторга для пособников. Григорьеву, возможно, смягчат из-за молодости и обстоятельств вербовки, но это будет решать суд.

Я молчал, чувствуя странную пустоту внутри. Часть меня испытывала удовлетворение от того, что угроза будет устранена, что враги наказаны. Но другая часть чувствовала тяжесть. Эти люди — враги, предатели. Но они были живыми, с семьями, с судьбами. И скоро их не станет. Кто-то останется вдовой, кто-то — сиротой.

— Это необходимо, Егор Андреевич, — мягко, но утвердительно сказал Иван Дмитриевич. — Война не за горами. Мы не можем позволить врагу получить ваши секреты. Слишком многое поставлено на карту. Каждый спасённый русский солдат стоит жизни этих предателей.

— Я понимаю, — тихо ответил я, чувствуя тяжесть ответственности. — Делайте, что должны.

На следующую ночь я не спал. Лежал в постели рядом с Машей, слушал её ровное дыхание и тихое посапывание Сашки в колыбели, но сам не мог сомкнуть глаз. Где-то там, в темноте ночной Тулы, люди Ивана Дмитриевича врывались в дома, хватали шпионов, заковывали в кандалы. Чья-то жизнь рушилась в эти минуты. Чьи-то жёны и дети узнают завтра, что их мужья и отцы — предатели, работавшие на врага.

К утру всё было кончено. Иван Дмитриевич прислал записку с коротким, но красноречивым текстом: «Операция завершена успешно. Все семеро арестованы. Сопротивления не оказали, кроме Крылова — пытался застрелиться, ранен, но жив. Изъяты документы, шифры, деньги, список контактов. Подробности при встрече.»

Я сжёг записку в камине, как он и просил, соблюдая конспирацию. Потом долго смотрел на пляшущие языки пламени, превращающие бумагу в пепел, и думал о том, какую цену приходится платить за прогресс и безопасность.

Маша проснулась, увидела меня у камина:

— Егор, что случилось? Ты не спал всю ночь?

Я обнял её, прижал к себе:

— Ничего, Машенька. Просто думал. О будущем. О том, что мы строим. О том, какой ценой всё это даётся.

Она прижалась ко мне крепче.

Мы поднялись в комнату, я посмотрел на колыбель, где спал наш сын, такой маленький и беззащитный. Именно для него, для его будущего, я должен был продолжать.