Ворожея

Глава 8.

В том, что Ворожебник прибыл в Камнеград, Чародейке подсказала оставленная у ворот нитка силы, что при въезде тут же зазвенела, натянулась тугой струной. И разом лопнула.

А в дверь постучали. Рунник:

- Встретить? - Мужик знакомо опускал глаза, страшась попасться Колдунье даже взглядом самим. Понимал: нынче не время. До него уже дошли слухи о том, что степное войско стоит стеною плотной у Белограда. И, стало быть, может случиться всякое...

- Может... - Чародейка привычно щурила глаз, силясь разглядеть не только мысли слуги, но и то, что сокрыто глубже. И удовлетворенно улыбалась: у этого глубины не было. Он не Гай, и силы в нем - всего-то самая малость. Ей бы распорядиться...

И ведьма решала:

- Встреть. Да проводи ко мне. Заждалась.

Она отпускала слугу, зная, что тот выполнит все верно. И девку дурную с полюбком приведет куда следует. И, стало быть, сам Ворожебник все исполнит в час...

На околице Гая встречали. Все тот же мужик, что пестрел краской охряной. Стало быть, рунник. И ведь не силен, как он сам. А вот как-то держится.

- Госпожа велела звать тебя к ней, - мужик отводил взгляд, и в том рыжий видел, что многого ему не скажут. Укроют. Потому как еще с голодного детства среди ворья дворового он понял: тот, кто не держит взгляд ровно, сжимает за пазухой острое древко. И если не быть готовым...

Заринку обещали проводить в покои. Полюбка ее - куда следовало. И перед тем, как ступить на пороги каменные, Гай увидел, как их обоих обдает зеленой волной. Забудутся. Но, может, так оно и лучше?

Каменные плиты привычно хрустели под сапогом, и хруст этот, как ни старался Гай, выходил на редкость веселым, бодрым. А ведь он устал. Не спал и не ел нормально несколько суток. Ему бы и помыться, расчесать густую гриву непокорных рыжих волос. И на простыни белые опуститься. Да еще бы с Зариной...

Но это совсем уж несбыточные думы. За такие и поплатиться не долго...

Колдунья ждала у себя. Сидела серед карты дивной, что уж изжила себя. И глядела на огоньки, которых нынче было совсем мало:

- А ведь Путята так и не вернулся, - протянула она, - верно, сгинул в Копях Соляных. Чтоб Велерад подавился!

Она зло выругалась:

- Он, конечно, не золотым был, но силы в старом пройдохе хватало. Почти как в тебе.

Она обернулась на Гая, отметив про себя и осунувшееся лицо его, и иссохшиеся щеки. Устал. И, значит, нужно отдохнуть перед тем, как...

- Пришел час исполнить клятву, - Чародейка медленно встала. - Да и мамка с сестрой уж заждались. Что ж так долго? Не дело это - в капищенской земле лежать бабам живым. Торопись, потому как Симаргл не отпустит...

Были еще слова. Фразы. Касания. Уговоры.

Но Гай уж не слушал их. Верно, поэтому неспокойно было у него на душе. Прознала. Про Снежану и замысел егоный. Про непокорность. И... свела тех, кто остался.

Гай захлебывался слезами непролитыми. И все корил себя, что не отдал Цветану в шлюб без воли ее. Обижаться бы стала? Так то ж лучше, чем случившееся! Значит, и о Зарине позаботятся? Он не сомневался. Стало быть, и для нее место уж припасено. И если он не успеет...

С мамкой оно тяжелее было б. Да только и за ней сваты нашлись бы. Из простых, верно. А ведь и там мужиков порядочных сыскать можно. Да тепериче что думать?

Ворожебник разумел, о чем просила его Чародейка. Как и понимал то, что исполнить наказ будет невозможно. А только он попробует. Фартовый? Никогда таким не был. А вот как между жизнью и смертью оказался, то и извернется ухватить удачу за хвост. И если не простит его Зарина, то отпустит он девку. Просто так. Испросивши прощенья за все. Потому как у мамки с сестрою его уж не спросишь, а на душе - гадко...

Возвращался Гай в хоромы богатые через силу. Понимал: там его не ждут. Разве что баба, которая рассказала руннику обо всем. Стало быть, следили.

Бабу ту он нашел быстро. Извел со свету так же, под дикие крики да проклятья страшные. Боялся, что старые боги услышат слово лихое? Видно, нет. Потому как и терять-то уже почти нечего. Заринка вот...

Девки в покоях не нашлось. Значится, прав он был: поспеть надобно.

А вот остальную челядь припугнул. Кого хлыстом, кого силой заемной. Главное, чтоб место свое помнили, а там оно как-то сладится.

Спал долго. Кажется, день и ночь. Может, еще день. Не помнил. И дворовые не будили его, страшась барского гнева.

Собирался на капище нарочито медленно. Глядел, не позабыл ли чего. Потому как к исполнению клятвы подготовиться надобно. Ножичек вот острый, из воровского детства, вложил в сапог. Не кинжал какой, рунный. Нет. В кинжале сила, а в ножичке - верность. И если выбирать меж ними, то он и сам силен. А вот верности ему не хватало.

Дощечки-руны складывал в карманы, оставляя только те, в которых надобность была. А ведь когда вырезал их, даже не ведал, на что сгодятся. И волосы, что остались от мамки с девками. И если получится...

Нет, нельзя себя тешить надеждой. Он сможет выжить лишь тогда, когда умрет заранее. Вот душа уж и так мертва.

Хоромы покидал споро. И челяди приказы отдавал рвано, резко. Приготовить все к возвращению с молодой барыней. Перины взбить, да пирогов напечь. Полы до блеску начистить. Ждать. Разумел ли, что не вернется? А как же! Да только об том ведомо должно быть только ему.

И краем глаза заметил, как из ворот дальних, что к самой рыночной площади открывались, выскользнул гонец. Стало быть, доложат. Оно и к лучшему, а пока...

Хвост, что тянулся за ним осторожно, рыжий не сбрасывал. Да и почто? Рано. А как придет час, так и сгинет он серед люда простого. И тогда тот, что тенью идет вослед, не доложит о промахе своем. Побоится. Потому как расплатой - жизнь.

Путь к околице Камнеграда Ворожебник держал меж низких хибар, что покошено дремали на утреннем солнце. И люд, что здесь обретался, поглядывал на незваного гостя то с опаскою, то с явной ненавистью. Барского духа здесь не терпели. И если зазеваться...

Кошель Гай срезать не дал, а от ножичка, что и не ножичек вовсе -так, заточенная широкая иголка - увернулся. И ведь проку-то с него, если не в сердце. Да вот этот молодчик в него-то и метил. Коль не проворство самого Гая, выросшего среди той же шлопоты, то и остановилось бы, бедолажное.

Гай только руку того умельца вывернул, да вложил в нее медяк:

- Ты на своих-то не замахивайся, а то и не медяком отплатить можно...

И мужик молодой, взглянув на проворного барина осторожно, боязливо, с поклоном скрылся. То-то же!

А Гай поспешал. И люд простой расступался перед ним, оставляя грязного колеру колею. По такой-то и проехать на кобыле тяжко, а тут - пешим ходом. Да только Ворожебник был скор, проворен и хитер. И сапоги у него нынче не чета прежним.

Впереди показалась широкая стена из красного камня. За ней - Гай это знал точно - лежало старое капище, разграбленное на каменные статуи Чародейкой еще по началу ледяной поры. И, стало быть, самое время сбросить хвост. А то, что тот остался, Ворожебник не сомневался.

Мужик из челяди, резвый да спорый. Конюхом числился среди дворовых. Упряжками ведал да кобылами с зеленой силой вместо глаз. Еще у ворот заприметил его. И, значит, сбросить негодяя будет тяжко.

Кошель пригодился.

Золото умело уговаривать людей. Особливо если по алтыну за службу...

Народ смыкался по-за Гаем плотной стеной. Кричали, дергали друг друга. А те, что посмелее, бойку затеяли. Кажется, и конюху отвесили оплеуху, как подоспел. А там...

Ворожебник оторвался. Скользнул тенью в старый трактир, да, отдав еще алтын, прошел насквозь. Если и не заметил кого, хозяин не пропустит. Костьми ляжет. Здесь чужаков не любят.

Гай вышел на задний двор и, обогнув сбоку трактир, скользнул в травяную лавку старой ведьмы. Зима за зимою он брал здесь травы для мамки с сестрами, а теперь вот помощи искал. Оставил на столе золотой - и двери заднего двора перед ним распахнулись. Хорошо. Отсюда до избы совсем ничего.

Говорил ли Путята о том доме, в котором жили они с семьею? Верно, нет. Потому как и сам Гай не собирался сюда возвращаться. Наивным был. Не разумел, что дармовой сыр дурно пахнет. И завсегда с плесенью - не из тех, благородных. Вонючий да гнилой. Как и его теперешняя жизнь.

Изба встретила Ворожебника молчаливым укором. Дескать, забыли вы, люди обо мне. А я вас приютила. Хорошо ли, плохо ли. А приют дала. И нынче вы обо мне позаботиться должны.

- Позабочусь, - откликнулся Гай. - Коль суждено будет выжить.

Впрочем, в то он и сам не верил. А все ж таки попытаться стоит. Потому как Зарину со свету сведут. И на него еще один грех ляжет. А ему и так уж не откупиться...

Руны-колышки втыкались в сырую землю тяжко. Ворожебник помнил, как долго вытаптывали они ее, чтоб пол земляной был ровным да прочным. А теперь вот просто бы землей обернулась...

Каждую дощечку кровью окропить. И силой напитать. Да не той, заемной, что у Колдуньи взята. А своей, разноколерной. Пусть и уходит она в дыру студеную, да не вся.

Чужой эманацией тут пользоваться нельзя - прознает. А своей вот...

Защитный полог на избу набросился скоро - благо, та была небольшой, всего-то об одной горнице. А вот с мороком дело стало сложнее. Это ж если целая изба пропадет с виду, прознают. Стало быть, нужно так, чтобы глядишь - и стоит избенка худенькая. А вот подойти не тянет. Ноги уносят к другой, а то и третьей. И если все получится...

А себе вот привязку оставить. На волосы баб родных, жженый запах которых разнесся по всей избе. Значит, приняли жертву. И откликнутся на зов, поманив его рукой, коль вернется он.

Сил, помнится, Гай оставил в избе немало. И крови.

А как закончил, различил благодарный скрип. Дверь входная, да покошенные ставни. Стало быть, понравилась егоная ворожба дереву старому. И в печи ветер завыл не гулко - все больше шепотом. Откликался. И, значится, дом примет его, коль суждено будет уцелеть.

Вот только можно ли то?

***

Берег острова, к которому причалил корабль моряков, был скалистым. Острым, что стрела степняка. И таким же метким. Неприступным.

Клыкастые камни врезались что в дерево кораблей, что в ноги моряков. Не щадили ничего. И море, казалось, опасалось ластиться к негостеприимной земле. Того и глядишь, ранит нежную плоть акватории. Раскроит лоскутами рваными...

Было холодно. И если в рыбацкой деревушке стужа разгонялась пламенем костров живых, то здесь, думалось, вообще не существовало жизни.

Морем пахло нещадно. Солено-горький привкус опадал на кожу, хрустел кристаллами на зубах. И даже тулуп, что принесла с собой Ярослава с Лесной Земли, задубился, затвердел.

А вот рыбой пахло мало, потому как даже та, что оставалась на берегу, тут же замерзала, превращаясь в куски сизого льда. Потягивались соленой ледяной коркой белесые остановившиеся глаза, и птиц подле них не находилось, чтоб порадоваться дармовому пиру.

Высаживались с кораблей быстро. И сами судна тут же уносились вглубь острова, чтобы тот не раскроил их точеным камнем. Дерево берегли...

Степняки гляделись растерянными. Их вели меж скалистых берегов тонкой тропинкой в сторону шумящей воды, и с каждым шагом воины с раскосыми глазами чувствовали себя все более в опасности. Терли ладонями наузы, сплетенные Ярославой, да только в этом гиблом месте и они не спасали.

Шум воды нарастал, пока запахи моря стихали, и вот уже на глаза ворожеи показались первые деревья. Высокие и тонкие, словно бы копья, устремленные в небо. И на копьях тех жалким одеянием висели редкие сизые же листья, больше схожие на широкие иголки.

Дорога закончилась так же внезапно, как и началась. И перед Ярой возник водопад. Кажется, здесь было теплее, чем у самого берега, но ворожея все ж не понимала, как вода не замерзает. Знать, сила в ней огромная, ворожебная, чтоб противиться холоду.

Дар не выпускал ладошку Яры из рук ни на минуту. Поддерживал ее, когда скалистый остров ненароком норовил обидеть. Укрывал. Видно, продрогшей земле тоже хотелось отведать на вкус сладкой лесной крови. Только Дар был против. И пока он шел подле своей ворожеи, остров боялся касаться ее. Не обижал, признавая степную силу.

Дар бросил мимолетный взгляд на Ярославу, удивившись, что уже сейчас было видно, как живот ее не по сроку кругл. Обменяв свой дар на вести о брате, воин больше не мог видеть жизни, что билась толчками в ворожее, но - он мог поклясться точно - ощущал силу дитяти.

Тот, что шел впереди, нырнул под гремящее полотно воды, и Дару ничего не оставалось, как последовать за ним. Ему стало страшно. Не за себя - за ворожею свою, да дитя нерожденное. За то, что отвел их в место, столь гиблое, что нынче даже спастись из него нельзя.

Но Дар не мог позволить себе страха, а потому шагнул твердо, уводя за собою нареченную.

И мир вокруг него изменился.

Вода шумела по-прежнему, только за нею стало значительно теплее. И продрогшая ладошка Ярославы стала нагреваться. Она намеренно не глядела на мужа, чтобы не показывать ему своего страха, и теперь немного успокоилась, когда поняла, что гибель от холода им больше не грозит.

Морские воины уводили степняков все глубже в скалу, и чтобы хоть как-то разглядеть дорогу, зажглись факелы.

Огонь разгорался нехотя, лениво. Словно бы признавая важность воды на этом острове. И грел мало. Да только и сам камень здесь был словно бы живым. Теплым.

Проход оказался коротким, а за ним раскинулась широкая равнина, окруженная все теми же деревьями, подобными копьям, только листва на них зеленела темными колерами. Шум воды здесь казался не таким гулким, как у входа, и Дар понял: река идет выше, среди скал. А здесь природа оставила небольшое пространство для людей.

На равнине стояли невысокие хижины, грубо сбитые из серого дерева. И дерево то казалось не просто прочным - подобным металлу. Брусья и доски подогнаны так тщательно друг к другу, что степнякам стало ясно: внутрь этих хижин не проникает ни вой ветра, ни соленый холод моря.

Сизую землю припорошил свежий снег, на котором тонкими прерывистыми отрезками шли следы к большому строению, что стояло в конце главной улицы. Сбитое из горизонтально положенных бревен, оно высилось над прочими. Высокая двускатная крыша держалась на широких столбах, и с крыши той опадал потревоженный ветром утренний снег.

По длиннику здания врезался широкий вход, укрытый навесом на столбах.

И дом этот, называемый самими воинами Халле, был не чета прочим. Высокий и широкий, с огромными дверями, больше похожими на ворота. Обе их створки распахнуты настежь, приглашая путников войти, а из освещенного свечами зала раздается громкий хохот.

Когда степняки подошли ближе к дверям, Ярослава смогла разглядеть двустороннюю резную вязь, что струилась по дереву. А ведь вязь та гудела подобно рунам Соляных Копей, предупреждая: сила в ней охоронная течет, превращаясь на ходу в зверей дивных.

Внизу двери, у самого центра, стоял медведь. Обе его лапы были подняты к небу, и на каждой покоился олень и волк. Лис держался поверху, словно бы снуя по вьющейся ленте, да пытался ухватить лапой шуструю птичку, взмывающую к самому солнцу.

Что означали эти фигуры, Ярослава не разумела, как не разумел и Дар. Но чуялось воинам, что звери, такие подобные живым, при единственном слове шамана готовы сорваться с дверей, чтобы разорвать непрошенных гостей. И от этого чувства степнякам становилось не по себе.

Степных воинов провели прямо в зал. И изнутри он показался Дару еще больше, чем снаружи. Бревенчатые своды уходили откосо к самой крыше, и с поперечных балок, что пересекали периметр Халле, свисали множественные трофеи. Среди них Дар нашел и хвосты животных, похожих на лисьи, и связки волчьих зубов. Были здесь и золотые цепи с каменьями ценными, о которых оставались лишь догадываться, откуда они принесены. А вот и...

Дар пригляделся. Нет, этого не могло быть...

Среди цепей с каменьями лаловыми висели и другие украшенья. Костные - из фаланг пальцев да зубов человечьих, другие и вовсе украшались черепами. Дар обнял Ярославу, приказав:

- Не гляди наверх. Держись рядом.

И она, его послушная маленькая ворожея, не подумала противиться. Вжалась в мужа, словно бы он был единственным в этом зале, и продолжила идти. А те, что стояли наокол, снова загудели.

В сторону степняков полетели грубые выкрики и насмешки. Ярослава не понимала гортанного наречия, на котором изъяснялись островитяне, но по интонации разумела: здесь их не ждет ничего хорошего.

Воин, что вел их за собой, остановился у подножия высокого постамента - в самом центре Халле, возле каменного очага, дым от которого устремлялся в отверстие в крыше. Он что-то тихо проговорил сидевшему в глубине кресла островитянину, отчего тот резко дернулся.

Ярослава силилась разглядеть вождя островитян, но пока тот замер, ей это не удавалось. Было ли дело в игре света и тени, или же то ворожба морская скрывала его от глаз степняков, ворожея не ведала. Только когда он пододвинулся к ним ближе, чтоб разглядеть прибывших, Яра удивленно задохнулась.

Воин оказался не похож на моряков. Светлый, с волосами больше русыми, чем выбеленными солью. Статный. Да и черты его лица так подобны святовым, что ворожея на миг задумалась: уж не морок ли снова перед нею?

Только от старого друга его отличал возраст. Да, островитянин, сидящий перед нею, был не так молод, как они со Святом. Пожалуй, даже старше Дара. На вид ему минуло зим сорок - это читалось как в морщинах, что бежали от глаз к вискам, так и в грубости щетины, покрывавшей лицо. И шрамы...

На правой щеке, у самого глаза, кожа грубо изуродована. И, знать, боли то принесло немало, крови испило... Рана вот затянулась, пытаясь спасти хозяина, но вышло это грубо, несуразно, отчего широкий рубец, казалось, занимал всю щеку.

- Боишься? - Спросил он Яру на языке лесного народа, и глаза сверкнули недобрым огнем. Словно бы он ждал от нее, простой девки, обиды иль унижения. Словно готов был встретить пощечину.

Только Ярослава не отвела глаза, ответив:

- Не боюсь. Я лечила многое у себя в Светломесте. И если болит, могу...

- Не болит, - отрезал воин. - Уже давно.

Он так произнес эти слова, что Ярослава отчего-то уразумела: другая боль тревожит этого мужа. Только вот какая...

Она потянулась к нитям силы, что чувствовала внутри, и, слегка тронув эманацией пространство кругом вождя, отшатнулась. В нем, этот статном воине, жила тьма. Много тьмы. И была она так черна, что заполняла душу, захлестывая как разум, так и чувства. Проклятие? Видно, нет. Не такое, как у ее Дара. А вот держится прочно, цепко. И не отпустит островитянина просто так, не получив жертвы.

Ярослава понимала: его нужно целить, вот только...

Почуяв ворожбу лесную, воин резко отстранился, снова укрывшись в темноте кресла, и уже оттуда, лишь различимо произнес:

- Уберите ведьму. Она опасна.

И тут же к Ярославе подоспели три островитянина, что попытались ухватить ее под локоть. Ворожея вскрикнула, но не успела даже сообразить, что произошло. Потому как в следующий момент у всех воинов - степных и тех, что были хозяевами этого места - в руках появилось оружие.

Ярослава не разумела, как такое возможно. Она сама видела, как колчаны степняков забрали сразу же после битвы. Да и сабли, изогнутые степным полумесяцем, отняли.

Верно, те наконечники стрел, что зажаты нынче в руках степняков, не дадут продержаться в бою долго, только и их хватит, чтобы унести треть жизней из высокого зала. Вслед за дымом, что стремится ввысь...

Дар сорвался с места. Закрыв собой Ярославу, он метнулся вместе с нею к самому вождю. И, приставив к его горлу острие стрелы, тихо проговорил:

- Она - моя. Мы связаны. Жизнь с жизнью.

Вождь медлил. Дышал яростью. Но все же такое бесстрашие степняка, видимо, позабавило его, отчего он произнес:

- Знаешь, как меня зовут?

- Знаю, - откликнулся Дар. - Ормом Кровавым.

- Орм, - кивнул ему вождь, - означает на нашем наречии "змей". Это имя дают за хитрость. За мудрость. И за умение жалить. Кровавый...

Он на миг остановился, давая понять Дару значение своего прозвища.

- Сразимся? - Спросил вождь с прищуром. - Если победишь, по законам нашего народа ты станешь править всем этим, - он обвел рукой зал, отчего воины, даже те, что стояли поодаль, притихли. - И ни один из них не посмеет ослушаться твоего приказа. Сможешь править Сизой Землей. Или вот забрать свою женщину, корабль из тех, что покрепче, и отбыть в ту же минуту. Проиграешь...

- Я согласен, - ответил ему Дар.

***

Белый Город встретил Хана черной сажей на растрескавшемся камне, запахом гари и аспидного колеру дымом, что валил со всех сторон. Простого люда на улицах было мало. Те, у кого остались дома, скрылись в них, заперев что ставни, что двери сами. Остальные же...

Попрятались, опасаясь гнева степняка. Что ж, это и ладно. Аслан-Лев шел сюда не за тем.

Колесница, запряженная вороной двойкой степных скакунов, мерно шествовала по головной улице, отражаясь золотым великолепием в талых лужах, тут и там окрашенных кровью. И если бы не верные воины, в него бы полетели что камни, что копья. Да только тут степняка боялись...

Страх - Хан чувствовал это - пропитал город душной завесой. И тот остерегался Степного Льва. Хоронился детьми своими, и был бы рад схорониться сам, если б то было возможно.

А ведь Белоград изменился.

В тот раз, когда Аслан пришел сюда еще молодым, Белый Город был скромнее. Ощеривался на степного сына острым частоколом тонкого древка, что опоясывало покошенные избы старой околицы, да протягивал грязные руки отребья городского. И воняло, помнится, нещадно. Помоями, мочой и... еще старый бог знает, чем. Нынче же...

Даже не смотря на то, что часть города пала и разрушилась что катапультами, что огнем самим, а и околица гляделась чистой, опрятной. И те мальцы, что попадались Хану на глаза, гляделись не таким отребьем, что прежде.

Верно ходили слухи, что старый Унислав был богат. И, видно, богатством своим кланялись ему все Лесные Земли, раз даже простые горожане смогли так разжиться. Да только до старого князя Хану мало дела, а вот сын родной...

Аслан заприметил, что Элбарс не разграбил народ. Помог выстоять после набега. Работой одарил. И, стало быть, действительно отнесся к Белограду как к дому родному? Только вот отчего? Что подвигло?

Степной Лев представил бескрайние просторы Степи, что так радовали душу. Припомнил и тонкостанную юную Нариму, заветы которой перед походом оставил его сын. Призадумался...

Не в его семье заведено обеты рушить. И слово, данное с испокон веков, береглось пуще жизни. Что тогда?

Колесница миновала внутренний замковый двор и остановилась у высоких белокаменных ступеней. Воины тут же бросили широкий ковер, что скользнул по белому камню красным языком. И сапог Хана Великого опустился на высокий ворс.

Аслан прошел в Замок.

В коридорах белоградских палат гуляли сквозняки.

Обжившиеся здесь с самого прихода степняков, они все больше и больше привыкали к месту, по праву считая его своим. А люди все жались к углам...

Особенно, те, что жили здесь дольше прочих.

Элбарс восседал на троне, словно бы князь. Держал спину ровно, водрузив на колени тонкую изогнутую саблю, что всегда была поруч. И казался спокойным: по периметру зала стояли его лучшие воины. Клятва на крови не позволит им подчиниться Хану, и, значит, у него, сына-Тигра, есть шанс.

Великий Хан входил в Зал уверенно, победителем. За ним следовали верные братья. И цену каждому из них Элбарс знал. Он и сам когда-то у них учился. И клятву принимал подле отца. А теперь вот...

Среди воинов, в самом центре процессии, помнится, всегда бывали бахсы. Вот только нынче не всех из них Тигр смог разглядеть. Не дошли, оставив душу и тело в пути среди снегов лесных?

Элбарс уж и не припоминал, когда старый Абу да молодая его смена - Нурлет - оставляли Хана одного. Так могли ли преданные люди не пойти за Асланом в поход? Или его вновь подводят глаза?

Откуда-то с углов снова потянуло сладко, и молодой Тигр довольно откинул голову. Знать, его пламенная дева подле. Таится у трона, никем не примеченная. И, значит, ему можно забыться.

"Скоро, милый мой, скоро. А пока..."

Полушепот-полустон. Однако ж и его различают воины, что пришли в зал вслед за Асланом.

И сам Хан слушает. И по ходу шепота лицо его смурнеет, а глаза становятся и вовсе грозовыми.

- Я получил от тебя послание, - нарушает молчание Аслан. - Не поверил. Решил самому прийти к сыну любимому, да спросить: уж коль он и отрекся от отца, так заради чего?

Шепот прекратился, и на миг взгляд Элбарса прояснился. Но то лишь на миг. А затем снова запахло медуницей - еще пуще прежнего, и первый сын Хана ответил:

- Я не отрекался от тебя, отец. Всего лишь оставил себе то, что завоевал в честном бою. То ж трофей, - он обвел руками Белый Зал, довольно улыбаясь своим мыслям. - Да и Ашан был не против. Сказал, что шел в Лесные Земли не за тем. Он-то и отбыл, прежде девку лесную взяв в жены...

Снова запах медуничный, напоминанием:

- Твой брат названный... зла желает...

Хан слышит шепот этот. И видит, как лицо сына меняется:

- Ашан никогда не был предан тебе. Не так, как я!

Вот оно что! А ведь прежде-то братья были одним целым. Значит, ворожба та, что держит Элбарса, крепка. И...

- Стало быть, брата твоего названного нет здесь? - Хан хитро сощурил глаз. Весть о шлюбе сына названного дивит его, да только не о том нынче беспокоиться ему. Еще будет час узнать обо всем, сейчас же... - Не ведает он о поступке твоем?

- Нет, - ответил Элбарс-Тигр. - Степной Волк покинул Лесные Земли, отправившись к самому Морю Северного Ветра, чтоб отыскать утерянное. А, может, просто уйти. Кто ж знает?

- Верно, грамота ответом лишь от тебя? - Уточнил Хан. - И спрашивать за нее стоит одного сына родного?

- От меня, - кивнул Элбарс. - И спрашивать меня только надобно. Не матку родную, что извел ты со свету по-за заслугой сына.

Степной Тигр сделал паузу, пытаясь совладать с мыслями. И медуница, ползущая густым маревом по полу, снова зашептала:

- Погоди, силься... недолго уж осталось...

Веки Элбарса раскрылись нехотя, устало:

- Только не враг я тебе. Здесь, в белых стенах, я встретил свою судьбу, и теперь стану защищать ее ото всех ценою своей жизни. И коль ты поймешь меня...

- Судьбу ты свою, значится, нашел. А что ж до той степнячки, что ждет тебя в высоком Шатре?

- Нарима... - Элбарс с неохотой протянул имя невесты. На миг всего он снова показался Хану растерянным, но тут же этот морок исчез. И тот, что был назван Тигром, сказал: - Передай отцу ее мои извинения. Я снаряжу тебе с собою сундуки в три ее веса, и, сдается мне, это поможет старому степняку забыть об обетах. А богатая невеста мужа себе найдет всегда...

- Только не в Степи, - напомнил ему Хан. - Не в наших традициях забывать о слове, данном при богах старых. Мы чтим заветы, оставленные родичами, как чтим саму честь. И тебе ли не знать, что ждет девку, оставленную после обетов нареченным? Утроба ее уж не познает семени степного. Так и уйдет она к праотцам - девой, не тронутой мужем. Обесчещенной, оскорбленной. Не заслужила твоя невеста того...

- Не заслужила, - вздохнул Тигр, - только я не вернусь в Степь, Хан. И не возьму Нариму. Ни женою, ни так. Не хочу ее! И, коль желаешь ты, мы продолжим борьбу. Вот только я готов подчиниться тебе, если сможешь простить мое неповиновение. Осыпать дарами щедрыми, угостить да напоить воинов твоих. Если же нет...

Хан выждал всего минуту, после чего сказал:

- Отчего ж не угоститься, раз сам сын приглашает отца к столу?

И тут же в зал внесли столы с лавами, усадив гостей степных перед кушаньями заморскими.

Пир длился несколько часов, и Хан говорил с сыном так, словно бы и не был зол он на его проступок. Вспоминал Степь, о женах любимых говорил, забывая единственно вспомнить о самой первой, матери Элбарса. И все принюхивался.

А медуница по-прежнему витала в воздухе - когда больше, когда меньше.

И уж потом, когда все разошлись по палатам, а сам Аслан остался один, он попросил звать к себе степняка. Никто из лесного народа не ведал, кого пригласили в покои хановы. Личина того скрывалась по-за дивным одеянием, что узнавалось лишь в землях Степи.

И человек тот не покинул покоев Хана до самого утра.

***

Нег миновал границу Светломеста еще до угасания последних лучей солнца.

Боялся темноты леса да стужи, что, казалось, сгущались в последние дни ледовой поры. Оттого-то и старался добраться до следующего села затемно. Торопился.

Шел не просто дорогой лесною - все больше Трактом. А меж тем, выбрав путь такой, держался все больше деревьев. Знать, война на носу, случиться может всякое...

Да только лес и был лесом - в этом нынче Нег не сомневался. Подаренное огнем чутье щупало каждую ветку, пробуя на вкус ее силу. И все откликалось, говорило со слышащим.

А вот село ближнее, что лежало от Светломеста всего за две версты, гудело иначе. Жалобно, тихо. А местами протяжно, гулко. И Нег разумел: в избах тех, что стонали гулом протяжным, люди с болячкой редкой лежат. И, стало быть, знахарь Низкогорья не справляется...

Малец силился вспомнить, кто знахарствовал в селе ближнем, да так и не смог. Отругал себя за детскую невнимательность. А ведь мамка с тятькой наверняка говорили...

В Низкогорье его встретили с опаскою, нехотя. Да и староста, что вышел на головную улицу, не протянул руки - знать, боялся хвори струпной, что полыхала зловонным мором.

- Ты чей будешь? - Спросил он угрюмо. - И куда путь держишь?

Малец остановился. От старосты гудело тоже знатно, и Нег понимал: то не просто Мор - страх его снедает. А где страх, там и дурость. Болячки тоже вот. И ему бы покинуть Низкогорье, да только капище оглядеть надобно...

- Я Негом зовусь, - ответил он, обивая ногой о ногу талый снег, - названный сын старосты Светломеста и родной - воеводы нашего, Вацлава. К батьке иду по-за запретом родины, потому как ведаю: болен он. И как суждено ему не проснуться вскоре, хочу проститься.

Нег говорил осторожно, следя за реакцией старосты. Ему не хотелось говорить, чьих он будет, да только в темные времена по-другому - никак.

Староста с прищуром поглядел на него, словно не веря словам мальца. Знал, что старый воевода уж снесен на капище. И тогда отчего ж дитяти егоному то не известно? Разобраться во всем надобно, а пока... Мужик махнул рукой, приглядываясь к тому, что звался Негом:

- Пойдем, ночью будешь у меня спать, а наутро в замок Вацлава обоз пойдет. И ты с ними иди. На дорогах нынче небезопасно, степняк в Лесных Землях гуляет.

Нег поклонился мужику, благодаря его за предложенные кров и еду, и пошел следом.

В доме старосты было мрачно. Резко пахло травами, из которых все больше чуялся тысячелистник да зверобой. Видать, окуривали ими горницу. И банки с мазями оставлены на высоком столе глинобитном. А вот хлеба нет, равно как и хозяйки, способной его испечь...

- В селе нынче Мор, - пояснил староста, - избы окуриваем, да примочки целебные кладем. Обозами в замок батьки твоего ходим, чтоб новых мазей сыскать. Ведь и у нас-то знахарка померла не к часу. Сильная была, со знанием. Видно, и она перед Мором не устояла. Говорят, не одна отошла к праотцам. И все больше бают про ведьмаков, коих нынче развелось. Вот и ваш Богослав недавно к нам пожаловал. Вел рассказ про метки черные, да про костры, готовые искупить грехи людские. Стало быть, Светломесто уж горит?

Он, видно, и сам не понимал, почто палить люд честной в такой час - тут и так вымерло с пол села. Да только Богослав напугал селян. А еще рассказал о том, что в Камнеграде костры те пылать будут. И, стало быть, это верно, раз сам храм головной такое чинит.

- Богослав не жег костров в Светломесте, - отвечал Нег, снимая широкий, на подрост сшитый тулуп. - Службы читает да метки ищет. А как найдет - отправляет в Камнеград, на Суд Престольный. - Он сделал паузу, словно бы не зная, продолжать или нет. Но староста сам заговорил:

- В Светломесте хорошо - у вас целых две знахарки, что целить могут. У нас-то и была одна, да и та сгинула. Отошла в час дурной.

Нег кивнул. Поостерегся говорить об том, что ни одной знахарки в селе не осталось. Ведь если узнают здесь о черных метках, и вовсе с ума сойдут. А Негу еще к капищу надобно, силу сыскать...

- Да ты садись, - приказал староста, - поешь. Спать у меня на сеннике ляжешь. Утро вечера мудренее. А там с обозом и пойдешь к батьке, коль застанешь его. Говорят, замок воеводов пылает. Не место там мальцу...

И мужик поставил перед мальчуганом краюху хлеба, что пеклась дня два назад. Да оставил жбан молока. Видно, сама хозяйка избы струпьями зловонными покрыта, раз у старосты такой нехитрый ужин. А, может, и вовсе уж на погосте старом лежит.

Спать ложились тут же, в горнице. Стлали сенники подле печи беленой, да укрывались тулупами - покрывала сожгли вместе с ушедшими, потому как в жиже черной они были. И ни травами, ни водою не вывести было того запаха.

Спал Нег тревожно, рвано. Силился видеть кузню, в которой огнем пылает сила невиданная. Да только все снилось ему село родное. И мамка с тятькой названные. И уж на исходе ночи, когда небо еще было чернильно-синим, Нег отважился.

Огляделся, спит ли староста. И, когда уверился в том, слез с сенника. Выскользнул во двор, оглядываясь по сторонам, да прошел к околице. А ведь и псы дворовые не залаяли - знать, зараза та не только людей косила.

Дорогу к капищу узнал скоро - воздух кругом земли святой дрожал серый, густой. И пахло здесь ровно так же, как на светломестском - тленом и покоем. А снега намело почти по колено, отчего идти было тяжко, холодно.

Снег попадал за отвороты сапог, холодя ноги, и Нег заставлял себя идти дальше с нечеловеческой силой. Он не просто боялся - страшился до жути. Да только ведал: уж как не придет, не сыскать ему покоя ни на земле, ни на небе.

Воздух над холмами был прозрачным, тихим. И Нег с огорчением понял: это капище нетронуто силой. Значит, искать нужно в другом селе. И, стало быть, снова в путь...

Возвращался в избу мужика низкогорского с тяжелым сердцем. А как дошел - и вовсе обомлел.

Староста ждал его у самой двери. А с ним - и мужиков дюжих с десяток. И все с оружием, с сохами. Да только дерево с железом пугали мальца всяк меньше диких от страха глаз.

- Стало быть, сын Вацлава? - С ненавистью спросил староста. - Я сразу понял, что тебя нечистая принесла, но чтоб на капище...

Нег не разумел, что случилось.

Мужики накинулись на него, и детское тело ощутило с десяток тумаков, среди которых несколько - с силой тяжкой.

И Нег заплакал. Заревел, как дитя. А там и вовсе сдался, когда расслышал:

- Обоз отвезет тебя мимо вацлавового замка в сам Камнеград. На Суд Престольный, как и завещал Богослав. И пусть там определят, чьим ты сыном будешь...