Ворожея

Глава 3.

Карта под ногами Чародейки почти не пылала.

"Выпита", - подумала та. - "И огоньков, в которых еще теплится жизнь, почти не осталось. В подземелье только".

Что ж, это и к лучшему. Впрочем, с ними она тоже справится, когда...

Пир утомил Пламену. Сидеть подле Хана Великого половину ночи да говорить с ним. А ведь это он отобрал у нее Элбарса. Хотя она и сама покамест не разумела, как. И, верно, правду приносили купцы лесные с обозами торговыми о том, что в степных землях ворожба иная, крепкая. Замешанная на земле охряной да ветрах южных. Заговоренная гулом барабанов скуряных... Верно, это бахсы отмолили первого сына у бога старого, не иначе.

Да только и без него Чародейка справится. И если Степной Лев пойдет на нее с войною, сгинет на Лесной Земле без почета, потому как терпение, что и час, заканчивались. Вот уж и боги старые забыты. И слышащих едва осталось...

В покоях мужа было холодно. И тепло здесь разгоралось лишь тогда, когда она сама зажигала его в теле тленнном. Впрочем, и это в последнее время случалось нечасто. Да и почто? Греть старого мужа не хотелось...

Тот, что казался раньше крепок, нынче больше походил на старика. Лежал поперек ложа высокого, дорогими шкурами прибранного, и кожа его на мехах тех казалась еще более желтой, морщинистой. Глаза метались даже во сне. И, верно, именно во сне он чуял ее звериную натуру, да вот проснуться...

Она коснулась тонкими пальцами дрожащих век. Смахнула с них остатки дремы ночной и улыбнулась.

- Не спишь, - заключила ведьма, вторя улыбке мужа. - Это верно. Я вот тоже не сплю. Уже которую зиму... а ведь раньше, помнится, нравилась мне эта опочивальня. Скользила в нее тенью рыжей, укрытой одним лишь халатом шелковым, под которым - тело нагое. И тут же старалась скинуть его, оказавшись в твоих ладонях. Любила. Желала... еще в той, прошлой жизни. В жизни вообще, - рассмеялась она.

Муж глядел на нее осторожно. Не говорил, обессиленный вечерней трапезой. Но... чуял? Верно, так. Потому как жидкие пасмы вспотели, взмокли. И на лбу вот проглядывала россыпь капель мелких. Что ж, пригож...

Ведьма засмеялась:

- А потом вот как-то забылось все. Знаешь, в Лесах Симаргла многое забывается. Да и почто земная память там, где холодно?

Она ощерилась, с удовольствием отмечая, как улыбка мужа меркнет, а черты заостряются. И ведь она еще не начала пить...

Кровь отворялась легко. Бежала в ладони мраморные, готовая наполнить их доверху. А как наполнялись они - окропляла губы. Кровь - тоже ворожба. Древняя, могущественная. И ежели уметь ворожить...

Тот, что был ей мужем, отдавал жизнь, почти не противясь. Глядел только с укором. Но что ей до укора того, кто и сам когда-то с ней не по-людски? Она-то и отдала ему что честь девичью, что жизнь единственную. А он... не оценил, посчитав за данность. Принял. И разменял на другие.

Сколько их у него перевелось? Думается, множество, потому как кровь соглашается: как есть, множество. Все - разные, и в том их ценность. Кто жив оставался, с позором обрученный, а кто - как она, к Симарглу...

А ведь только у нее хватило разума вернуться. Напомнить о себе. Да долг вернуть. И, значит, не так уж она и дурна, не так неразумна. А если и дурна...

Чародейка смеялась, опуская бездыханное тело мужа на меховые шкуры. Лицо его, словно бы восковое, было бело. И кровь та, что нынче покоилась в ней вместе с его жизнью и силой, наполняла ее радостью.

Только еще большим счастьем - наказание. Какое?

Чародейка удовлетворенно вдохнула.

Миры богов заперты. Что Чертоги Небесные, что Лес Туманный. И, верно, понимала она, на что обрекает Тура Каменного - на вечные скитания по земле смертной. Станет он входить в дома людские лишь по сумеркам вечерним. Греться у очага, замерзший за день. Да следовать за душами чистыми туманным татем, чтоб выпить-напитаться их страхом. Поутру же...

Поутру туманная личина снова будет таять. Почти. Мерзнуть по первой росе, таиться. В ожидании сумерек, чтоб отогреться. Пробудиться ненадолго. Это ли жизнь?

Тень от мужа бывшего отделилась. Дрогнула. Заколыхалась в воздухе, протягивая к Чародейке широкие ладони. И та позволила им сомкнуться кругом шеи тонкой. Боялась? Нет! При запертых мирах тать ей не страшен. Бессилен...

А вот она упивалась долгожданным триумфом. И ведь представляла его в сладких грезах не раз, да только наяву все оказалось куда как приятней!

Тур выл, стенал и пытался отомстить. Да только не выходило то у него. И Чародейке надоело. Она послала зеленого колеру нити силы, что разделили ее с мужем, и, отряхнув ладони, удовлетворенно произнесла:

- Ты больше не силен тут. Как и боги. Этот мир - мой.

И она встала с ложа, чтобы позволить челяди найти бездыханное тело старого Князя. Напустила на лицо грусти скорбной и позвала к себе Рунника. Истратилась что на жизнь чужую, отнятую у мужа, что на радость пьяную. Оттого-то и изголодалась.

Рунник глядел на нее широко раскрытыми глазами. Верно, не думал, что и его выпьют. А она пила, наслаждаясь каждой каплей. Сколько их осталось? Четверо. Заринка, купеческая девка, с полюбком своим. Супружники вот еще. Да малец, что шлялся по капищам старым, разыскивая ее на свою голову. Что ж, нашел...

Последние слышащие с силою дивной.

Что ж, их она выпьет после. Как воротится...

***

Шатер ханов, что ждал Степного Льва у границ Камнеграда, встретил хозяина ласковыми руками жены младшей. Айнур подала правителю кумган с напитком сладким и, уже готовая спросить того о Городе Каменном, вовремя остановилась. Муж ее, хозяин Степи Великой, не снял с себя халата ценного, камнями расписанного. И кинжал с саблею тонкой из захвата не вынул.

Значит, дурно все. Войне быть. И тогда она, непорожняя молодая дева в эту ночь снова останется одна. Такие ночи Айнур особенно ценила. Радовалась им, что дитя, потому как Хан был требователен. Что в ласках, что в желаньях. И... стар.

Айнур испугалась. Негоже так думать о муже, потому как подземный бог тоже стар, и если услышит мысли запретные, покарает. Жене судьба повиноваться. И ей ли, деве молодой, противиться самому року?

Степнячка склонилась низко, ожидая приказаний. И тихо выпорхнула из Шатра, позвав к Аслану командиров.

Степной Лев говорил мало. Коротко. И уже спустя несколько часов лагерь пришел в движенье.

Первыми зашевелились пехотинцы, выдвигаясь стеною плотной к красному городу. Они несли стяги с пастью льва ощерившейся, и воздух кругом тех стягов не просто подрагивал от силы, их наполнявшей. Гудел. И бахсы, что били в барабаны меж колоннами, да молитвы читали, утраивали силу степную.

- Молоды, - говорил Хан недовольно.

И командиры соглашались: как есть, молоды. Только где ж взять таких, как Абу?

За пехотой спешили конники. И у каждого - по скакуну гнедому. В Степи знали цену лошади хорошей, как и тому, что среди хановых - только лучшие. К ним и из Южных Земель торговцы за товаром гнедым приходили. Только редко когда Аслан отпускал животное любимое из рук, потому как верил: старый бог не простит вероломства.

Десяток катапульт шли за повозками строем ровным, ведя за собою камень прочный, да смолу аспидную. Огонь вот тоже...

Правда, на огонь Хан полагался мало. Сдавалось ему, что та, от которой пахло сладко, могла говорить с ним не горше, чем с людьми. И, стало быть, замолчит тот, как приказ колдовской заслышит.

Войско встало у самых стен, пропустив перед собою машины с камнем. Прочное дерево загремело, возводя снаряды. Заскрипело гулко - и выплюнуло подожженное нутро. Прочный камень запел на ветру. Полыхнул огнем желтым, а затем, вспыхнув резко зеленым, погас.

И по полю пополз запах сладкий, медуничный...

Первая катапульта, взведенная по наказу Степного Льва, брешь в стене не пробила. Да только грохот, что раскатился на несколько верст кругом, обещал: всего-то и надобно, что камень побольше. Упорство. А уж их Аслану не занимать.

Выстроенные ровным строем стрелки взводили стрелы короткие в изогнутые луки и, как один, опускали те в огненную жижу. Целили высоко в небо. Отпускали разом.

Каменный Город полыхал. Огнем желтым и зеленым, колдовским. И того, другого, было в разы больше. А уж среди степняка...

Пахло дурно.

Войною. Огнем. И болезнью, запах которой все больше селился здесь, среди воинов степных. И ведь пробыли они в Камнеграде всего-то одну ночь, а поди ж ты...

Тех, на ком антрацитовые пузыри лопались серед поля, уносили в дальние шатры. Лечить пытались. Примочками на травах степных да ворожбой. Песнями барабанов, оставленными у кровавых жертв. И на смену одним приходили другие, в ком болезнь еще только обзаводилась силою.

По полю раздался резкий грохот, и огеннно-рыжий камень рассыпался в крошку.

Пробитая стена гляделась дырою рваною на теле Камнеграда. Черная на красном. Словно бы не город ранили - людину. Из плоти и крови, живую. И сквозь дыру ту рвануло войско степное, впереди которого - лучшие хановы воины.

Высокие бойницы ощеривались градом стрел лесных, а там, где стрелы на миг пропадали, возникало черное пятно смолы. Полыхало колдовским огнем вмиг - и тут же опрокидывалось на головы святотатцев, что решили Град Престольный брать.

Мертвых командиров уносили, и на их смену приходили другие, живые. Хан кивал наместникам: вперед! И люди шли, а поток этот напоминал самому Аслану Реку Бурноводную, что не остановить, не перекроить. Воды ее высоки и быстры. И горе тому, кто тягаться силою изволил.

Хан снова отдал приказ, как вдруг замер: где-то вдалеке, с другой стороны Камнеграда, запел военный рог. Грузно, протяжно. Степной? Аслан-Лев прислушался. Как есть, степной. Ашана, сына названного. И, стало быть, подмога его ждет. Да только...

Степному рогу вторил другой, еще более гулкий. Резкий, что крик птицы редкой. Незнакомый совсем. И крики его... два через один, а потом - один через два. Уж сколько Хану суждено было ходить войною по Землям Лесным, а такого он не слыхал. Если только...

В Южных Землях рога военные гудели схоже. Вырезанные из прочных раковин моллюсков крупных, они словно бы рычали. И тоже вот звук рождали не весь разом, а кусками, рвано. Только Южное Море далеко. За Степью самой. И ему не с руки воевать с Княжеством Лесным. Тогда... неужто Земли Северные?

Степной Лев не знал. Разумел только, что войско его, усиленное в десятки раз, никогда еще не было так могуче, как нынче. А оттого и приказ отдал: привести в движенье два боковых лагеря, что стояли наготове. Потому как теперь - самый час, чтоб объединиться.

Камнеград был велик. Да только и здесь, со стороны Копей Соляных, звучали в его стенах отгласы сраженья далекого. И напевом для них - степной рог. Асланов. А вот рога Элбарса Дар отчего-то не слышал. Уж не приключилась ли беда с сыном хановым?

Если спешиться сейчас, у самих стен Города Каменного, да пройти тайком к Белограду, он потеряет время. А оно нынче ценно, потому как с каждым днем - степняк чувствовал это - зло становится лишь сильнее. И раз отец его названный прибыл к городу с войною, то в том посыл самих богов старых.

Дар выстроил степняков и кивнул Орму:

- Пора начинать!

Два рога пропели почти одновременно. И обе армии сорвались с места, понеслись.

Стены каменные держались крепко. И Дар впервые в жизни жалел, что отдал проклятье так рано. Если бы воззвать к орлу горному...

Но то - в прошлом. И нынче они сами собою. Стрелы посылают в бойницы узкие, и, пока те немеют от смерти, ставят высокие лестницы к камню красному.

Дар считал.

Первые две лестницы с воинами рухнули в овраг. А за ними потекла смола густая, что тут же запылала огнем зеленым. Ворожебным. Потому как такого среди людей не сыщешь. И, значит, Камнеграду грозит что-то более страшное, чем война. Знает ли отец его, Тур Каменный?

Дар надеялся, что войдет в город и спросит его за все. За себя и за матку. За время утерянное. За рубцы на детском сердце да тавро на запястье. За кровь вот, что лилась на землях чужих. Простит ли? Не знал, потому как нынче казалось - нет. Да только у него, Дара, теперь судьба другая.

Он улыбнулся...

Верно говорила Ярослава: если дать людине имя новое, то и судьбу переписать можно. И теперь он не сын Князя Каменного, Туром прозванного. И не второй сын Степного Льва.

Он - Дар. И скоро сам станет отцом. А, значит, найти в душе прощенье надобно. Потому как отравят, выпьют его злость да месть до дна. И он отчего-то разом понял, что уже простил родича своего.

И тогда, верно, не с войною придет в город родной. Но со спасеньем...

***

Горница, что приняла Нега, была узкой и темной, и та свеча, что горела одиноким светочем серед стола обыкновенного, хлипкого даже, лишь на ладонь разгоняла мрак. Мрака малец страшился еще с подземелья, в котором-то и провел всего одну ночь, а вот хватило с него...

Темнота густела, и уже на скамье под образами становилась вязкой, словно бы клубясь. От этого Негу было еще неудобней, муторошней.

Мрак закопошился, а мальцу стало ясно: там, под образами святыми, жил не только он. На узкой лавке, что покоилась в углу, копошилось еще что-то. Оно разглядывало Нега с минуту, а потом вдруг заговорило:

- Не нравится? Горница-то? Худа и темна. Поставлена давно, отчего дерево худое пропускает что мошкару по весне, что стужу ледяную в дни холодные. Жара печи не хватает, чтоб прогнать холод. И свечка дурного свойства помогает ненамного - урвать кусок света у тьмы, - тот, кому принадлежал голос, кажется, улыбнулся. Горько: - Мне вот раньше тоже не нравилось. Хором каменных хотелось. С челядью чтоб. С алтынами, которых хватит не только на еду, но и на кафтан богатый. А теперь понимаю: хорошо тут. Спокойно. Потому как дом этот настоящий, разумеешь?

Нег разумел. Ему вот тоже отчаянно хотелось домой, к Веселине с Литомиром. Да чтоб со Святом, который и остался-то в подземелье темном. Вот только тот, что прятался за мраком, не отпустит, - малец это точно знал.

- Дурной ты, - откликнулся голос, - дитя еще. Я ж не со зла тебя приволок в дом свой. Про Чародейку знаешь? - Тот, что наблюдал, кивнул: - Догадываешься. Видал ее серед бояр. Княгинею она в Камнеграде. Да только не так проста. Княжества ей мало, вот и вздумала она запереть что небо, что мир подземный. И ведь вышло...

Голос на миг замолчал, а Нег засомневался: возможно ли такое?

- Ты вот отца небесного не дозвался на костре, верно? И огонь святой глух к молитвам твоим оказался, а колдовской... не послушает, потому как ей одной служит. Мне тоже когда-то покорялся, да только то все в прошлом. А нынче Чертоги Небесные заперты. И отпереть их можно лишь одним...

- Чем? - Выкрикнул Нег. И тут же осекся. Ведь Свят наказывал ему не доверять первому встречному, а этот еще и из подземелья спас, чтоб малец ему покорился. Нет, нынче Нег будет осторожней.

Но тот, в ком рождался голос, встал. Вышел из темноты горницы, да подошел ближе к свече тусклой. Склонился к самому огню, разглядеть себя позволяя.

Рыжий. И шкура на лице да ладонях - везде, где не покрыта рубахой льняной - рябила от рыжих же пятен. А сам статный, могучий. И глаза такие, что Нег сразу же понял: ворожебник.

Вот только чьих будет?

- Я служил ей, - Ворожебник отпрянул от огня, чтобы усесться на прохудившуюся лавку, что тут же жалобно под ним заверещала, - долго. За алтыны, да хоромы белокаменные. За мамку с сестрами, за девку. А потом разом все потерял. И жизнь в придачу. Думаешь, мести ищу? И ее тоже. Да не только. Мне ж наказ дан, исполнить надобно.

И он протянул руку к рубахе мальца, за которой подрагивали темные нити:

- Не носи так близко к себе, они тебя выпивают. И Чародейка становится сильнее. А ты чахнешь. Чуешь?

И Ворожебник отнял руку, как увидел, что мальчуган дернулся в сторону. Не привык доверяться? Или уж жизнь научила? Это и хорошо, потому как впереди его ждет многое.

- А все ж таки нити достань. Уж как хотел бы забрать, не тянул бы так долго. Я Гаем зовусь. Ты?

- Нежегом, - ответил малец, и тут же поправился: - Негом.

- Хорошо, Нежег-Нег, - усмехнулся Гай, - а ведь и с тобой боги говорили?

И малой кивнул: так и есть, говорили. Да только тот, что откликался раньше, нынче молчит. И Негу непонятно, что делать дальше, как быть.

- Он откликнется, - успокоил его Гай, - когда говорить сможет. Шептать. Слово святое проводить в мир людей. А пока же...

Он оглядел небольшой клубок из зеленоватых с темным нитей, что Нег выложил на стол, и тут же проговорил:

- Всего с одной могилы. А их - семь.

- Я искал, - откликнулся малец, чуть не плача. - Да разве ж можно обойти все Княжество?

- Не все, - успокоил его Гай. - Все - это тогда, когда не знаешь, где искать. Ты, верно, воеводство свое обошел? Родное?

Нег кивнул.

- Она не стала бы прятать все буллы в одном месте, - пояснил Гай. - Ей земля со всех семи нужна была. И, стало быть, как нашел ты одну буллу, за другой отправляться надобно было в другое... Ты чего?

Малец обиженно хлюпнул носом:

- Где ж мне было?..

- Верно, нигде. Потому ты здесь. Я знаю про те буллы, а вот она про меня, что вернулся, - нет. В том наша сила. И если отважишься...

- Отважусь, конечно! - Мальчуган гляделся уверенным, да только Гай разумел: кругом стоит степняк, и нити собрать будет тяжко. Распаривать пространство придется, чтоб быстрей добраться до капищ. А с пространством тяжко, потому как вот в нем, после побега мальчугана, уж и сил едва осталось. А тут - шесть булл. Да только и выхода у них не оставалось.

Если только...

- Та девка, что с села Светломестского, - Гай на миг споткнулся о слова, не зная, как спросить, - Заринка, она жива? Знаешь?

- Кажись, - ответил Нег. - Не знаю точно. Нас на костер. Ведьмаками... Я ж и просился, и в храм сойти был готов, а они - за старое. И Заринку со Святом да Крайей - туда же. И нам бы помереть, если б не степняк. Я ж сомлел от дыма едкого, а как очнулся...

- Значит, жива, - откликнулся Гай. - Погоди, нужно и ее вызволить, пока Чародейка за нею не спустилась. Только в том ты мне помочь должен.

И Ворожебник снова отпер пространство.

***

Отчего-то Заринка не помнила того дня. Словно бы и не существовало его вовсе. И это не ее, простую купеческую дочку, свели на костер за колдовство. А с нею - Свята, Нега, Крайю, да еще двоих. Мужика с девкою.

Дым потянул мгновенно. Едкий. Сладкий. Да только и его Заринка не различала по-над чувством дивным. И лишь ладошкой ловила пальцы Свята. Гладила их, успокаивая. И тогда марево над ним становилось светлее, окрашиваясь в колера ружовые.

А ружовый Заринка любила.

И когда воздуху стало не хватать на последний вздох, у нее перед глазами все то же: Свят, Нег с Крайей рядом. И ежели не думать...

Оттого, видать, и не поняла, что сталось. Как снова оказались они в подземелье темном.

Теплая рука легла ей на шею и, осторожно приподняв подбородок, погладила его. Скользнула к щеке и тут же смахнула теплую каплю, что упала на девичью кожу:

- Я уж думал...

Голос Свята, а самого его не видать в темноте кромешной. И если бы не капля эта, то она, Заринка, и не поверила бы никогда, что лучший охотник Светломеста может плакать. Только как не верить слезе?

- Ты... чего? - Голос у Заринки выходил грубоватым, с хрипотцою. Будто бы простудилась она в мороз крепкий. И прокашляться не помогало. А в горле скреблось. И ежели бы дома то, она б бегом к Крайе с Яркой, а уж они бы нашли, чем помочь.

Зара на миг задумалась. Впервые упоминание о Яре не вызвало у нее ни злости, ни чего другого, что похуже будет. Верно, позабыла она мысли темные. Освободилась. И чувство это новое окрылило ее:

- Плачешь?

Она осторожно нащупала ладошками лицо друга, что и не друг уже, но многим больше. И уверилась: плачет. Потому как иначе глаза мокрыми не бывают.

- Чего?

Свят не откликался. Дрогнул только всем телом. И затрясся. А на щеках Заринки снова появились теплые капли.

- Свят... - Она села у него в руках и, пытаясь смахнуть одну за другой, ловила слезинки, проговаривая: - Ты испугался, верно? Жива я, жива! Без памяти была просто. Так бывает, когда дыма много, тебе ли не знать?

Она старалась говорить много, чтоб заполнить мучительную темноту. И сказала бы в разы больше, да только внезапно послышался резкий грохот. И по земле, на которой лежали они со Святом, прошла дрожь.

- Что это? - Заринка напряглась, вжимаясь в мощное тело. И снова вздрогнула, когда очередной грохот разнесся в пространстве.

- Война, - ответил Свят. - Она ж и спасла нас с тобою. Если бы не степняк, не уцелеть на костре.

Напоминание о войне напугало Зарину не меньше самого костра. И она тихо взмолилась:

- Святые небожители, пусть закончится!

- Если закончится, - оборвал ее Свят, - то и мы с нею. Потому как не отпустят ни тебя, ни меня. Суд Престольный помнишь? Вот! А Храм? Храма не было, и храмовники не судили нас. А ведь на костре сказали то. И народ верит им... Нам то на руку. Думать надобно!

Он и сам не разумел, что можно придумать в той ситуации. Только и ждать погибели не хотелось.

Грохот усиливался, а время между ударами - сокращалось. И Свят разумел: наступление на Камнеград возрастает, потому как и гул стал рождаться не в одной стороне, но кругом и разом. Значит, окружили Красный Город. Прорвутся рано или поздно...

Хлопок!

Заринка со Святом разом обернулись. Показалось?

Оба притихли на миг, стараясь расслышать больше. И снова тишина, снова рев катапульт. Красный камень уж, видно, крошевом идет, потому как к реву подмешивается другой, характерный голос. Твердыня стонет: она не повинна в грехах людских. Стояла себе сотни зим. И дальше стоять думала, а тут вот...

Снова хлопок! Только этот - ближе, у дальней стены, оттого и слышится отчетливей.

И Свят встает, чтоб закрыть собою Заринку. Уж если и придет кто по жизни их, он готов отдать свою. Но только не ее. И не... нет, дитя они вряд ли смогли так скоро...

Пространство хлопнуло у самых ног. И темнота сгустилась.

- Свят? Заринка? - Голос, что звучал подле, был таким знакомым, что охотник на миг растерялся: это ж Нежег, брат его названный. А ведь и его, дитя горькое, на костер свели по-за тем же. И не знал охотник, выжил ли малец. А тут...

Только Нег ли? Или морок, за которым не разглядеть правды?

- Заринка! - Дитя клянчило, пытаясь дозваться. - Жива?

Зара не выдержала первой. Отвела мягкой рукой Свята и, подойдя вплотную к рваной дыре в пространстве, спросила:

- Это ты, Нег?

- Я! Я! - Вскричал малец облегченно. - Ползи на голос! Я выведу!

Зарина отшатнулась. Это ж куда ползти? В дыру черную, что уж и истончается? И куда та приведет их? Да и как Нег, дитя, которого она знала всю жизнь, ворожбу такую учинить смог?

Снова громыхнуло. И на этот раз сомнений не осталось: город почти пал. Значит, часу оставалось мало.

- Ползи, говорю! - Нег сердился. - Как степняк прорвется, то и не попасть вам в избу. И Чародейка... - Он сделал паузу, чтобы закончить: - Нам еще за Крайей...

Упоминание старой знахарки отчего-то собрало Заринку. И она, ухватив Свята за руку, скользнула в густой мрак.

Охотник едва успел опомниться, как перед ним возник туннель. Пространство схлопывалось, образуя новые дыры, а те звали за собою. Рев катапульт стихал на миг, пока они с Заринкой, рука об руку, шли дальше. На голос Нега, что звал:

- Сюда, скорее!

Раз!

Темнота заканчивается, оголяя дымящее нутро города. И они с Заринкой у стены каменной, огненной. Стена та замковая, внутреннего города. И, стало быть, Нег действительно вызволил их из подземелья. Да только то не говорит, что не морок. Что не со зла...

Снова хлопает, а перед глазами рвется воздух. И твердь земная, что раскрывает новый вход. И в нем все то же - пустота, в которой живет лишь мрак. Верить ли?

Свят хватает Заринку за ладошку тонкую, оттягивая в сторону от голоса детского, что кричит:

- Скорее! Силы на исходе!

Но охотник не верит. Он уведет Зарку от беды. Сам. И...

Громыхает резко, рвано. И, кажется, к реву тому примешиваются крики людские. Их давят. И бабы простые, что несутся мимо, ненароком рвут косу его Заринке. А та плачет. Кидается в сторону, где - Свят на миг закрывает глаза от страха - несутся кони.

Всадники с мечами наперевес. С пиками оголенными. И, кажется, кого-то ранят. Потому как на лицо его резко падает что-то горячее. Соленое. А Зарка кричит.

Топот копыт остается позади. И охотник скоро глядит на девку, что рукою все еще держится за ладонь его:

- Скорее!

Что остается ему? Довериться? Свят бы, верно, и не решился. Но Заринка...

Она кинулась к дыре так скоро, что он и опомниться не поспел. Только держался ее, чтоб не потерять ненароком. И дыры...

Схлопывались и раскрывались одна за другой.

Два!

Грохот катапульт все ближе, как и голоса войны.

Три!

Кто-то толкает их от дыры рваной. И Святу приходится отвечать тем же. Ломать чью-то шею на ходу, словно бы ветку сухого дерева. И тут же снова хвататься рукою тонкой ладошки.

И...

Все закончилось как-то разом, внезапно.

В избе, видно, крошечной. Потому как пахла она прелым деревом, что усохло уже много зим тому. Непорядком, пылью. Пылью вот пахло особо...

Помнится, мамка не любила пыль. Заставляла даже его, Свята, собирать ее влажными холстинами. А тут вот не собирал никто, знать, много дней. И в грязи той, видно, клопы ведутся, потому как холстина на ноге зашевелилась противно. А шкура, о которой Свят всегда думал, что прочна, зачесалась.

Нещадно.

А вот звуков войны тут отчего-то не слышно, хоть и разумел Свят: они все еще в Камнеграде. И, стало быть, то неправда. Морок. Тогда и изба эта с пылью старой - тоже?

Нет, пыль была настоящей. Густою. И щедро набивалась в ноздри, отчего охотник чихнул, расслышав:

- Будь здоров!

Голос. Знакомый. Вот только...

Сила, что так долго жила в нем, заставила его собраться. Оттолкнуть Заринку за спину и приказать:

- Отойди от него, Нег!

Глава 4.

К тризне готовились недолго. Скоро. Потому как сама Чародейка была готова к тому давно: так долго привязывать душу живую к Лесам Симаргла...

А вот грохот катапульты оказался внезапным, резким.

И от этого дворовые да бояре, что опускали тело Князя в родовой склеп, на миг остановились. А потом закопошились, что те жуки, загудели...

Ией бы закончить обряд, но Пламена ждать не желала. Да и почто? Князю это не поможет вернуться в мир живых, равно как и уйти к праотцам. Туманный Лес заперт, и все, что может он, - ждать таких же, как сам...

Скоро земля заполнится тенями прежних душ. А ведь и они в услужении у Госпожи будут...

И снова удар, от которого затряслась земля. И бояре, что так чинно клонили головы перед могилой Князя своего, не выдержали. Рассыпались по палатам, оставляя войну воеводам.

Уж как посмел степной Хан выйти против нее, то и она войною на войну ответит. Вереница челяди напуганной, да дворни ревущей осталась позади, а Чародейка торопилась. Скинула лисью шубку, в которую куталась днем зимним, да оборотилась перевертышем. Распорола вены на шее у девки дворовой, что стояла поруч. Сделала вздох глубокий. Да, кровь и жизнь вернули ей силу мигом, и теперь не она даже - рысь огненная заскакала по крышам изб, что вереницей у околицы. Запрыгнула на стену и скрылась серед деревьев лесных, что стояли у этой стороны Камнеграда частоколом живым.

Ответила огнем колдовским, зеленого колеру, на огонь желтый. И одна из катапульт полыхнула. Напугать ее вздумали? Она не боится огня! Ни его, ни чего другого в мире своем.

Зажмурилась удовлетворенно. Да, этот мир нынче принадлежит ей. И лишь она в нем - Хозяйкою.

Рысь взобралась на дерево и коснулась лапой мощной сухоцвета, что висел у самой верхушки. Живой, хоть и глядится спящим. Подрагивает силой колдовской. А ведь селяне и взаправду верят, будто омела просто паразитом на деревьях живет. Знают, глупые, что в лесу то и дело кто пропадает, а все на зверье кличут...

Омела дрогнула на миг от прикосновения хозяйки. Потянулась руками-ветками к ней, оплела ладонь, и силой стала напитываться. А за нею проснулись и другие.

Рысьим взором Чародейка глядела сквозь деревья заснеженные, на которых тут и там просыпалась мощь колдовская. И кругом нее, силы этой, все отчетливее пахло травою сладкой, медуницей.

А омела уж девкой обращалась, чтоб косы длинные чесать:

- Пожаловали, Госпожа? - Голос нечисти был тонок, чист да напевен. И улыбка искрилась на губах. - Почто-о-о?

Омела чесала косы, лишь изредка поглядывая на Колдунью. Боялась за жизнь свою, что и не жизнь вовсе. Опасаясь ворожбы колдовской, шипящей на языке перевертыша наречием древним. И все пыталась узнать: что может она? Чародейка разумела: не упокоенная душа чует слово ее. Готова исполнить.

- Пожаловала, - ответила рысь. - Видала войско степное?

- Степно-о-о-е? - Девка все глядела на русые волосы, что уж и сплетались в косу широкую. И нараспев отвечала: - Видала. И не только его. Девки, - она махнула рукою в сторону границы северной, - с деревьев дальних бают, будто еще одно, морское пожаловало. И все к нам. К тебе, - последнее слово она выделила, лукаво глянув на Чародейку. - Прикажешь чего-о-о?

Рысь замерла. Про морских воинов ей пока не докладывали. И, стало быть, лазутчики ее мертвы, раз не донесли до Госпожи вестей дурных.

- Что за войско?

Омела выпрямилась. Оправила зеленого колеру платье тонкое, что из листьев сухих, улыбнулась хитро. А потом заговорила:

- Не ведаю. Сестры говорят, дико-о-о-винное. Потому как во главе его не только беловолосые воины. Но и те, что уж у ворот. Степны-ы-ы-е...

Омела не удержалась. Стала мурлыкать под нос напев тонкий, да раскачиваться на ветке под вой последнего озимка. И косы все кругом головы укладывала, сплетая в узор пригожий, да ветвями деревья украшая. А ведь выходило пригоже, словно бы венцом.

- Значит, степные, - прошипела Колдунья. Омела была ей противна, да только знала многое, а оттого огненная рысь спросила:

- Кто ж ведет его? - Дурное предчувствие закралось ей в душу, но она тут же отмахнулась от него: кто бы ни вел то войско, а с ее силами ему не тягаться.

- Не знаю. Сестры говорят, у него много имен. Степняки вот его кличут Аша-а-а-ном. Волком, стало быть. Он и был, говорят, волком. Не то-о-о-лько им...

- Ашаном, - протянула ведьма, пытаясь припомнить это имя. Но память лишь говорила ей о втором сыне Хана, а с ним она расправится скоро: - Прикажи сестрам своим, что по обе стороны Города Каменного, встретить войска степные да морские. Приголубить. И выпить до дна. Поняла?

Омела лишь кивнула. И, уже спрыгнув на землю, Чародейка различила тонкий мотив.

А рысь углубилась в лес.

Ей пришлось миновать не одну версту, что лежала меж Камнеградом да Светломестом, чтоб дойти до Чертовой Ямы. И отчего не оставила такую у самых ворот? Вот только сердиться на себя нынче не время, отчего Пламена присела у самого края оврага.

Ладони раскрылись над темным дном и потянули из земли нити живые. Черные, аспидные. И еще те, что болотного колеру. Смрадные, медуничные. Нити сплетались меж собою, сливаясь в силуэты диковинные, что тут же оборачивались снегом последним. И по-за превращеньями теми стояли девки, одна краше другой. Все в одеяниях чистых, да с кожей белокипенной. А вот за глазами - мрак. И волки рядом завыли, откликаясь на призыв. А та, что ближе других стояла, спросила:

- Звала нас?

У этой тоже голос пригожий, вот только петь не умеет подобно омеле. Но то ничего, за нее - звери. И, словно бы в подтверждение мыслей, - снова протяжный вой.

- Звала, - откликнулась рысь. - И вас, белениц о волках ходящих, и других, гадюшниц.

Она махнула рукою в сторону леса, и резко приказала:

- То ж войска степное да морское идут. Кто ведет морское, ведаешь?

Беленица призадумалась. Прикрыла очи темные, что и не очи даже, - дыры в черепе белом, а потом сказала:

- Сестры сказывают, степняк, что Ашаном зовется у своих. Да только та, что у самой кромки встречала их, говорит, видала его и раньше. Многими зимами прежде. Она помнит, потому как кровь не обманешь ни именем чужим, ни оборотом часу. У каждого своя, пахнет особенно. А уж на вкус... он тогда именем другим звался. Лесным.

- Лесным? - Переспросила Чародейка.

- Так, лесным. Роговладом. Сестра говорит, не спутает его. Она ж его тогда и выпить могла, если бы не маткина науза. В них сила заемная, много. Тебе известно...

И Чародейка оступилась, споткнувшись лапой рыжей о лесную корягу. Возможно ли такое? Только беленицы не солгут. И, значит, со степняком тем повидаться надобно ей. Потому как покой ее тише, когда в склеп родовой не только отца бояре снесут. Но и сына.

- Встретьте гостей незваных, да пир устройте себе.

И беленица поклонилась Госпоже, а огненная рысь скрылась за деревьями.

***

Гай истратился почти сразу. Открыть пространство, разорвав то на куски, да провести по нему человека - это ведь силы требует. И подпитки. Оно-то и в былые времена подпитку ту Чародейка жизнью чужой дарила. Тут же...

Малец дался Ворожебнику тяжко, а уж эти двое. И спорить с ними не хватало терпенья, отчего Гай и сказал только:

- Будь здоров.

И тот, что чихнул от пыли, резко насторожился. Запахло яростью, гневом и еще чем-то, о чем ему, Гаю, и думать не хотелось. Потому как сил отвечать на удар не осталось. А кулак пришелся прямо в лицо. И Ворожебник разом ощутил, как по скуле ползет обычный такой синец, что и не синец пока, но кровоподтек. Это ж если б лекаря сейчас, он остановил бы. Или силы заемной...

Рыжий глянул внутрь себя. Сил не осталось. Вовсе.

А кулак охотника уж снова у лица. И останавливается голосом нежным, что до сих пор болью в душе зовется:

- Погоди...

Заринка. Защищает его, жалея. Хоть и принес он боли девке простой. А вот, верно, простила, раз не дает загубить. Или все же нет?

- Остановись, Свят. Он вывел нас. Если б хотел убить, не тратился бы на то.

Но кулак снова остановился на скуле, озарив рыжего жгучим столпом искр. И лишь тогда охотник удовлетворенно произносит:

- Это ему за то, что посмел обидеть. За костер, на который свели. А теперь... не лезь, Нег! До тебя час вот тоже дойдет! Говори, Ворожебник!

Кажется, малец обиделся, потому как горечью потянуло знатно. И тот, что звался Негом, хлюпнул носом. А Гая трясануло. Ему бы поверить, что это от удара катапульт по стенам красным, если бы не сам над избою полог защитный оставлял. Значит, снова охотник.

Только ведь тот в своем праве, потому как... костер? Стало быть, вот как отплатила Чародейка за его услуги?

- Погоди... - Он силился сказать Святу что-то еще, но тьма охватывала его все сильнее. И мрак обнимал за плечи крепко. Баюкали, отчего ему, Гаю, становилось уютно. Спокойно. И тихо. А то, что, быть может, в этот самый миг жизнь его обрывалась, больше не тревожило Ворожебника. Потому как, видно, он и так был мертв.

...Сколько часу он провел в беспамятстве, Гай не знал. Разумел только, что долго. Потому как усталость отступила, оставив лишь опустошение. А в желудке противно заурчало. О еде-то он и не подумал, дурак. И если не подкрепиться...

Время возвращалось. Как и пространство. И тянули с собою голоса, что спорили:

- Ты не знаешь его, Нег! - Свят старался не кричать, но вот выходило у него погано. И малец уже не шмыгал носом, но явно ревел. А ведь и проступка-то было...

- Он помог мне! - Нежег-Нег пытался оправдываться, но получалось у него дурно. И если бы не Заринка, быть беде. Но нежный голос снова останавливал охотника. И тот поддавался:

- Хорошо, спас. Только что дальше?

- А я почто? - Мальчуган казался обиженным. - Ворожебник сказал, нити собрать нужно. Для фермуара. Какого? Я не знаю! Если б ты не ярился так, Свят, он бы сейчас сам сказал!

Насчет мальца Гай не ошибся: в том сила жила. Ворожебная. И та, другая. Которая только мужского толку бывает. Рыжий улыбнулся про себя: еще зим этак с пять, и в нем воевода будущий проснется. Замест батьки. А потом...

Нега надо было выручать, и Гай отозвался:

- Погоди малого мучить. Я объясню.

Снова запахло яростью и злостью. И рыжий устало предупредил:

- Если еще раз ударишь, и ждать придется в разы дольше. А в избе и так не осталось еды. Стало быть, заперты мы тут. Полог защитный не выпустит без слова моего. От голоду сдохнуть в разы обиднее, чем от огня!

Ярость поутихла. А знакомый голос приказал:

- Говори!

Что ж, он-то и пытался. Гай коснулся легко щеки, что болела нещадно. И начал:

- Та война, что снаружи, скоро кончится. Отчего? Нет такой силы среди живых, что одолеть сможет ее, Черодейку. Долго она сидела в Камнеграде. Много силы людской выпила. А как закрыла мир людей от небожителей, так и...

- Стой! - От Свята снова полыхнуло яростью. Но на этот раз как-то иначе. И, верно, теперь он удара не приждет. По крайней мере, рыжий понадеялся на это. - По порядку!

И Ворожебник стал рассказывать. О жизни своей, о Путяте. О Чародейке, что дала ему все, чего хотелось. Вот только Заринку не смогла... Гай виновато взглянул на девку, а потом продолжил говорить. О мамке и сестрах, о ворожбе запретной. И уже в конце - что помер, исполнив последний наказ Колдуньи.

- Помер? - Ахнула девка. - Ты ж здесь. И если так, то батька мой...

- Купец не вернется, - оборвал ее рыжий резко. И тут же смягчился: - Из Лесов Симаргла возврату нет. И мне бы там остаться, если бы не Пряха. Полотно, что отдано по-за девкою другой. Я ж его скинул в Лесу Туманном, вернувшись в Чертоги Небесные за своим. Отец твой...

Он говорил долго, все больше ощущая что слабость саму, что голод. И ведь в хоромах белокаменных днем перепелов в винном соусе подавали. Только по-за войною, может, и хором тех не осталось. А вот к перепелам он привык...

- Значит, фермуар собрать надобно, - закончил Свят. - И нити для него найти может только Нег?

Гай кивнул.

- А руны?

- Руны - слышащие, что остались. В них сила, посланная богами старыми. Глядите!

И он протянул на ладони дощечку тонкую, из дерева прочного выделанную. Со знаком диковинным. А ведь поначалу показалось ему, что все то - сон. И Пряха вот тоже привиделась...

- Значит, Заринка силу тебе свою отдать должна? - Голос Свята был обманчиво спокойным, но запах ярости не подвел. И Ворожебник осторожно заметил:

- Не только Заринка. Нег еще. Крайя ваша. Те двое, что в подземелье огоньками живыми светятся. Да девка одна, о которой Пряха говорила. Только где сыскать ее?

От нового удара Гай увернулся. И с упреком сказал:

- Этак ты и избу не покинешь. Не выпустит без слова моего. А я ведь и сказать-то не смогу, коль еще раз так...

И Заринка завторила рыжему:

- Остановись, Свят. Подумать надобно. Война кругом, и идти нам некуда. Может, и Светломесто уж не живо... Коль степняк прорвется, спалит живьем что Город Престольный, что нас всех разом. А если он не прорвется, то Чародейка найдет. Изничтожит. Стало быть, выбора не осталось.

- Ты про дар небожителей? Отдать его решила? - Свят впервые закричал на Зарину, и она поняла, насколько он силен. Опасен даже, когда ярится. А ведь раньше и не замечала того.

- Отдам, - согласилась она. - Пусть только Крайю вернет. И еще двоих. А о девке подумаем разом, где взять-то ее.

Только Свят не сдавался. Горячился, уворачиваясь от ладоней тонких. И все больше горел ненавистью лютой:

- Он обманет! Как есть обманет! Тебе ль не знать! Изменился, померев?! - Он резко сплюнул на земляной пол. - Не меняются такие, Заринка! Ты бы и сама разглядела, если б постаралась!

Девка не стала спорить. Разглядеть? Так сила в ней пока теплится, и можно то. Она глянула кругом рыжего, что сидел в углу, упершись спиной о лавку узкую. Мужик мужиком. Высокий, с широким разворотом плеч. Хорош, если бы не рыжие пятна по шкуре. А вот те, другие...

Заринка помнила, как раньше горел Ворожебник. Нитями силы разноколерной, да еще другою, колдовскою ворожбой, что все зеленым отливала. И в самой груди - там, где у человека бьется сердце - темнотой. Нынче же...

Нити разноколерные остались. А вот прочее...

Не осталось в нем колеру ворожебного, колдовского. И мрака кругом сердца. Аспидный тако ж ушел. Значится, не врет?

- Правду говорит, - девка присела у самой груди Ворожебника и осторожно положила туда ладонь. Плоть как плоть. И бьется под рубахой, что у людины простой. А вот запаса осталось ненадолго - об том говорил колер темный, коричневый. Потому как кругом сердца все должно полыхать, не тлеть. - Он на пределе. Если не помочь...

- Пусть издохнет! - Сказал Свят. - Собаке - собачья смерть.

Но Заринка только покачала головой:

- Издохнет он, и мы за ним отойдем в Симарглов Лес. Да вот только коль правда все, что сказал, то...

- Верно, - улыбнулся Ворожебник, - не уйдем к Симарглу. И к Пряхе не сможем. Так и останемся татями скитаться до сумерек ночных, чтобы лишь в них напиться силой живой. На короткий денный оборот, пока замерзать не станем. И снова - ожидание, что лишь темнотой ночной разродиться может.

Девка отшатнулась. До этого момента ей отчего-то не приходило в голову, что и после смерти они не найдут покоя по-за Чародейкой.

- Бери, - она кивнула на свою ладонь, что все еще лежала у рыжего на груди, - забирай силы сколько нужно. И Крайю с остальными веди. А там я помогу!

Гай вгляделся в синие глаза девки. Нет, Пряха не разумела: не только по-за ручником заемным он выбрал девку эту. Было в ней что-то такое, чего не хватало его жизни грешной. Тепло и ласка, забота вот. Ему и хотелось того, только дурно он поступил с нею, когда силой... Рука дернулась сама собою, но тут же остановилась грозным:

- Не сметь!

И Гай опустил ладонь. Заглянул лишь в глаза Зарины, а потом тихо так:

- Я не смогу. Сил больше не осталось. Если только сама. Подскажу.

Заринка обкладывала себя дощечками шустро. И выбирала нужные, хоть и не рунницею была послана. А, верно, и в ней мощи таилось немерено, раз могла бежать от него так долго. Девка проследила взглядом за глазами Ворожебника, смутилась:

- Я по колеру их складываю. А еще... небожителей сейчас не слышно, это верно. Только и сами руны шептать могут. Если прислушаться...

Дощечки деревянные вколотить помог Свят. И к нему, Гаю, дорожку выложил. Огонь развел с лучины худой. И поселил тот огонь на древесных картах. А вот против крови реветь стал. Да только что обряд без силы?

И Заринка окропила вишневою жижей те, что вбиты к ней ближе. И рыжему с егоными помогла. А как все готово было...

Сила потекла в Ворожебника резко, толчками, заставив его широко распахнуть глаза. Захлебнуться мощью небожителей, что таилась в этой девке простой. Насытиться...

Голод в брюхе тоже уходил. Прятался глубоко в теле, покоряясь. А остальное раскрывалось, расправляло крылья.

Нет, больше пить нельзя, хоть и хочется то. Потому как на руну должно хватить. А ее в фермуар надобно. И рыжий, едва совладав с собою, разорвал нить, позволив мощи чародейской излиться на земляное пространство вместе с кровью. И там...

Ворожебник впервые видел, как из человека живого руна родится. С болью наперевес, словно бы не руна то - дитя. И Свят пытается хватить Заринку за плечи, чтоб облегчить муку. Не выходит. А минуты тянутся слишком долго.

Отчего-то Гай испугался. Нет, руна-то дивная и лежала у его ног. Только вот и Заринка - разом с нею. Если ошибся...

В груди затрепетало. Жарко стало отчего-то вмиг. А потом разом замерло все, словно бы сама жизнь в нем остановилась. Он осторожно тронул плеча девкиного, пытаясь разглядеть, жива ли та. И понял: жива. Дышит, хоть и тихо. И сердце вот бьется. Несмело, верно, только бьется...

Стало быть, самое время, чтоб вернуть остальных.

И пространство в избе снова зашуршало. Схлопнулось. А из дыры, что отворилась, потянуло сыростью и мраком. И Свят отчего-то уразумел: перед ними снова подземелье.

***

Погода испортилась в одночасье.

Завьюжило, завыло. И ясный поначалу день превратился разом в черную ночь, где белыми пятнами - липкие хлопья снега. Глаза заметало так скоро, что уж и разглядеть ничего нельзя. И только вой зверья голодного пробивался сквозь завею...

Лютый озимок рвал на воинах одежду, и те, пытаясь укрыться, роняли из рук сабли. Тонкие лезвия тут же подхватывались что ветром самим, что горстями снега. И уже в следующее мгновение словно бы и не существовало их. Пропадали бесследно.

А затем...

То, что брат стал исчезать за братом, Дар даже не понял - почувствовал. То ли былое в нем откликнулось, то ли чутье редкое, что он выменял на проклятье степное. Да только всколыхнулось что-то внутрях, заговорило:

- Здебор! - Степняк не узнал поначалу голоса своего. Да только кричал он сам. И брат не отзывался. Найти надобно! Помочь! Потому как ему, в прошлом Роговладу, многое известно о Землях Лесных. Брат же...

От красных стен Дара гнало чувство страха за Здебора: это ж если он привез родную душу на погибель, то прощения уж не выпросить ни в храмах новых, ни у богов старых на древних капищах. Потому как и так задолжал он...

Вой зверья усиливался, а кругом воина стали загораться алые огни неживых глаз. Стало быть, беленицы волчье на охоту гнали. И если все так, то спешить надобно...

Узкоглазый степняк, что стоял подле, резко нырнул во тьму. И Дар даже не по мысли верной, - инстинктом, - рубанул изогнутой саблей пространство. Лезвие той пришлось во что-то твердое, мало похожее на плоть человека. А вот завыло обиженно. И степняк, что, казалось, был утерян, вынырнул из снеговой завесы. Крутил головою по сторонам, не понимая произошедшего. И только благодарил.

- Гляди в оба! На девок не ведись, как ни станут просить о помощи. То не девки вовсе - беленицы! - Воин кричал так громко, как только мог. А все одно голоса не хватало. И вьюга пыталась сбить с толку: не рассказать тебе, степняк, что предал землю родную, правды новым братьям.

Да только и на нее, вьюгу эту, нашлась сила ворожебная. Запели литавры, сизой кожей обтянутые. Застучали в ритме мерном. А за ними и песнь морская полилась. И вот ее-то Дар расслышал хорошо, потому как вьюга отступала.

Понемногу, нехотя. Со стонами жалостливыми, в которых укором - глаза чернильные девок молодых, в белокипенные платья облаченных. И зверья голодного, что никогда не насыщается. И все они говорят Дару:

- Почто привел мощь такую на Землю Лесов? Аль не знаешь, как голодны? Ты ж и сам зверем был...

- Не зверем, - поправлял их на ходу воин, - звероликим. Да только и это в прошлом. Ушло проклятье, ослабленное ворожеей, в Соляную Землю. Сгинуло, обменяв силу свою на память. Не вернется...

И беленицы отступали. Таились меж деревьями густыми, чтоб дождаться часу, когда и литавры смолкнут. В этом мире все смертно, им ли не знать? Стоит лишь дождаться часу своего...

Только степняк больше не слушал голосов девичьих. Шел вперед, ища глазами брата. А того все не находилось. Уж и атаку на Каменный Город возобновили. И степняки с островитянами, собравшись с духом, разом взобрались по тонким лестницам на стены высокие. Стало быть, то лишь вопрос часу...

Каменный Город падет. Уступит. И тогда Тур, Князь его Великий, ответит, что за ворожба дивная встречает сына его...

Дар углублялся в ряды между братьев, что сновали меж огненными стрелами под защитное пение литавров. Искал.

- Орм? - Сизый мех широкой шубы вращался кругом так скоро, что степняк понял: это он. Сойдясь один раз в поединке, уж не забыть ни движений, ни ударов: - Орм!

Островитянин, рубанув мечом грубым по телу воина лесного, обернулся:

- Чего?

- Здебора видел? - Дар отчаянно пытался пробраться к Хедвингу, но между ними дрожало густое людское месиво. И протолкнуться тяжко. - Я потерял его, когда завея случилась!

Орм глянул кругом:

- Так был же он здесь, подле меня, всего с минуту назад. А там отошел, сказав, что зовешь ты его. Я и подумал...

Дар не стал больше слушать островитянина. Кивнул только и углубился в лес. Значит, морок. Потому как он пришел с другого конца побоища. И если услышал его Здебор... нет, такого быть не могло. Верно, спешить нужно!

Звуки сражения гудели все меньше. А зверье обступало плотною стеной. Боялось, пока морозный воздух дрожал от звуков кожи сизой. Береглось. А девки руки протягивали:

- Пойдем, милый! Брата ищешь? Покажем! Покажем...

И нежно касались пальцами белыми, крови лишенными. Лица и тулупа, ладоней самих. И, быть может, не знай Дар, какими должны быть ласки женские, он бы откликнулся. Да только Ярослава - его маленькая ворожея-бахса - показала тепло женское. Мягкое. Солнечное.

Напитанное любовью.

И Дар уворачивался, рубя саблею острой что ладони эти, что волков с огненными глазами. А сам шел...

В густой сосновой глуши литавры гудели все меньше. И в какой-то миг голоса их стало не хватать, чтоб расслышать. А вот завея, напротив, усилилась. Снова обступила воина плотной стеной. Ухватилась тысячей женских рук за подол тулупа мехового, утянула. Куда?

Туда, где голос нежный. Пригожий. И такой знакомый:

- Дар! - Ярослава вот тоже так его кликала. И голосом таким же, только... мягче, что ли?

Нет, морок был хорош. Правдив, дивен. Спускался с дерева могучего, на котором всего минуту назад сидел, обвив руками-ветками ствол широкий. И напевал. Колыбельную, что он когда-то слышал. Не в младенчестве, нет. Уже потом, воином статным. Как прознала?

- Так то ж колыбельная ста-а-а-рая, ее все знают, - омела легко повела плечиком, на котором - ярин тулуп. И платье шерстяное, что из грубого морского сукна. Волосы, глаза зеленые. И даже... живот. Откуда?

Дара на миг замутило. От страха, что покинул он свою ворожею. Но он тут же напомнил себе: с Ярой Хельга. А уж в ней силы всяким больше, чем в тех ведьмах морских, что привели они с собою в Земли Лесные. И если сталось, что те защитить воинов смогли, то и островитянка укроет Ярославу.

Да и сама ворожея...

Степняк позволили коснуться ладонью холодной лица своего. Сдержался, чтоб саблею не замахнуться. Спросил:

- Брата видела?

- Бра-а-а-та? - Омела все говорила нараспев. И выходило у нее ладно, только Дар едва сдерживался. - Желтоликого Тигра? Так того в Степь унесли. Полумертвым. Госпожа говорит, не отмолят...

Она улыбнулась кротко. Словно бы и не сказала Дару ничего дурного.

- Другого. Лесного, - сдерживать себя становилось все труднее. - Здебора.

- А, этого... - Омела-Яра игралась. Кружила в снегу, пританцовывая. Да свивала кругом Дара ветки тонкие, что удерживали руки: - Этого сестры уволокли...

- Сведешь?

Воин чувствовал: еще мгновенье - и сил не останется противиться ворожбе темной. Потому как медуницей потянуло резко, приторно. А он не любил запаха того, разумея: в лютой стужи не место летним травам.

- Сведи!

- А-а-а, - омела пела с удовольствием, все ближе поднося лицо хищное к самим глазам Дара. И вот уж видел он, насколько она отлична от Яры. Глаза не зеленые совсем. С блеском огненным. А внутри - мрак. И он утягивает не горше песни самой, или вот медуницы. И руки... нет, ярины ладошки совсем другими были - Дар это помнил отчетливо. Живот...

Тут, вблизи, Дар видел зияющую дыру, что в брюхе омелы темнотой свернулась. А ведь тоже живая... по-своему...

Омела проследила взглядом за глазами Дара и рассмеялась:

- Негоже нам деток иметь, знал? Забирают право то сами боги старые. Не дозволяют. А ведь мы хотели б. - Она сбилась. И, подняв глаза к Дару, закончила: - только небожители не властны больше на Земле Лесной. Знаешь?

Если не знает, то чует. Потому как в другие времена не гуляло столько нечисти по лесу святому. И, стало быть, дурно все.

- Сведи к брату, - взмолился Дар. - Я ж обменяюсь.

- Чем... - не унималась омела, - разменя-я-я-ешься?

Жизнью своею. А еще...

Дар знал, что обещать жизни островитян нельзя. Потому как слово сказанное ложится в уши не только омеле, которую и обмануть-то можно, но и богам самим. Да только вот... она ведь и сама сказала, что заперты те нынче от людей. И тогда можно надеяться, что не услышат...

***

Пространство выплюнуло Нега на грязный снег, что был истоптан сапогом диковинным. Остроносым, которого не шьют кожевники лесные. И отпечатки точеные, что у самого следа оставлены металлом редким, говорили об одном: степняк рядом. Да и как иначе?

Кругом все пылало. И дым едкий, тугого черного колеру, набивался в глаза и рот. Горчил. А ведь он и не на капище еще. Мальчуган обернулся.

Как есть, позади него - колонны степняков, что скоро взбираются на стены каменные. С луками изогнутыми и такого же свойству саблями. С пиками...

Кони ржут. И страх их пугает Нега. Почто полез? Он-то и отбиться не сможет, если что...

Малец устыдился своих помыслов. Видал, как Заринка отдавала силу ворожебную рыжему. И ведь не проронила при том ни слова. А он! Еще в воеводы хотел, как папка...

Капище легло недалече. Старое. И, верно, ближе Ворожебник не смог его забросить, коль только так. А оно-то и лучше, что не сразу, потому как после пыльной горницы да едкого дыма студеный воздух заходил в легкие хорошо, благостно. И те с благодарностью заполнялись последней зимней свежестью.

Скоро весна. С нею - свои законы. И вот снегом уж не налюбуешься...

Нег осторожно зашагал в сторону гудящего места, где каждый камень говорил о покое.

Старый погост встретил мальца тишиною. И по-за светломестским разумел он: покой тот не к добру, потому как живое капище тоже живо. Коль говорить умеешь...

Камней поминальных тут было много, а вот тех, что с небожителями - ни одного. И тогда выходит, Ворожебник взаправду ведал, где нити искать.

Площадка, на которой прежде покоились каменные истуканы, не покрыта снегом. Зияет голой землею обиженно. И Нег только прикладывает ладонь к земле той, чтоб расслышать жалобу. Это ж почто ее так?

- Ни почто! - Отвечает мальчуган. Пожалуй, то выходит у него слишком грубо. Но ведь и ему нынче не разрешено жаловаться, так отчего ж ей? Но малец пытается смягчить слова: - То ж если получится у меня... у нас... камни вернем. И небожителей - тоже. Пространство отопрется, воротив все на свои места. И нужно лишь дождаться, откликнуться...

Земля откликается:

- Дождусь, что ж тут. Могильник? С нитями? Видала! Только почто он такому, как ты?

Нег разумеет, что говорить с землею - верный признак самодурства. Но иначе нынче - никак. Это ж если обойти все...

Он ступает на дорожку, что стелется под самые ноги. Благодарить не забывает что землю саму, что камни. Камни тоже вот словно бы живые. И не зря в то верят люди, что душа в них селится. Как есть, селится! Живет, дышит, и Нег слышит ее!

Место, что он искал, открылось отчего-то разом. И тоже дырою черною, что заполнена нитями живыми. Аспидными только, ядовитыми. С зеленым отблеском. И те зашипели разом на мальца незваного:

- Чего пожаловал?

Нег и ответил бы. Веселина вот всегда говорила, что он - малец со знанием. До других ставится с уважением. Только какое уважение силе колдовской? Верно!

Огонь откликался на зов нехотя. И пространство, что было заперто Чародейкой, то и дело пыталось отозвать его. Дескать, не малец нынче тут хозяин. Но огонь помнил напутствия и медленно полз к окоченевшим пальцам. Вспыхивал яркими искрами, словно бы пугаясь места самого, а потом, как осмелел, разом полыхнул в ладони. Едва не обжег.

Нити скатывались в клубок тягостно. Изворачивались, словно бы гады. А гадов Нег не любил, боялся даже. Это ж когда по летнему часу в лесу завидит, то всяк дальше ходить не станет. За ягодой ли, за грибами то...

И если б не Заринка, что ждала его в горнице темной, то и не пошел бы дальше.

Клубок закончился разом. Подрагивал только недовольно в ладонях. Да опалял их силою чужой. И с каждой минутой, что мощь та лежала в ладонях Нега, он чуял: выпивает. Стало быть, надобно спешить.

Он благодарил землю святую на ходу, потому как понимал: часу оставалось все меньше. А вот булл... еще, верно, пять. Ему бы поспеть.

- Стой! - Окрик остановил мальца на выходе из святой земли. И он разом обернулся.

Воин. Из своих, камнеградских. Ранен только сильно. И кровь его, что падает на землю густыми каплями, той нравится. Сладкая. Давно на старое капище не приносили такой...

- Стой, говорю!

Нег кинулся к снегу вытоптанному, на котором еще с годину назад топтался, не зная, куда двинуться. А теперь вот чуял: пространство готово принять его. И изба пыльная с горницею темной - за награду. А вот не добежал.

Рухнул в грязь лицом с разбега и ушибся больно. А клубок нитей смрадных откатился в сторону.

- Что это? - Догнавший его ухватился за темный сверток, что, подрагивая, лежал на снегу. И тут же выронил его, обжегшись. Заругался резко, сплевывая слова бранные, а сам потянулся к мечу:

- Поганец! И ты с ворожбою! Стало быть, правда все...

Верно, ему, Негу не выбраться отсюда, если б не дыра в воздухе самом. Да на земле. И рука протянутая с раскрытою ладонью:

- Хватайся!

Нег хватается разом что за руку эту, что за клубок нитей, оставляя капище само и воина раненого позади. А пыльная горница снова принимает мальца. И обнимает руками Заринки.

Глава 5.

Путь к Камнеграду был коротким. Рваным. И пространство, что разлилось наокол, подчинялось легко. Ничто не перечило нынче Хозяйке земного, и ей это нравилось.

Теперь ей не нужен был ни сам Симаргл, ни Лес его, Туманным прозванный, чтобы отворять то, что другим не под силу. Проведут и другие пути... тайные. Оставленные что в Темнолесье, что кругом него.

Стражами в них - гадюшницы да беленицы, ворожбою темной призванные. Омелы, огневики. Встреть такую - и она тут же сведет тебя к Госпоже. А уж та приголубит...

Чародейка отворяла кровь у себя на запястье, плюя ею перед собой, и...

Хлопок.

Пространство рвется легко, поддаваясь заветам Колдуньи. И за миг то дерево, что стояло поблизости, дрожит миражем. А по-за ним проступает другое. Тощее. Такие растут на самой околице Града Престольного. И со следующим плевком тают, сменяясь хилыми избами.

Околица Города Каменного чадит нещадно, - это Пламена помнит еще с той, прошлой жизни. И ей бы сморщится от вони, но не успевает. Время нынче слишком ценно, потому как если правда все...

Плевок - дрожание - Площадь. Головная, с высокими куполами Храма да красным камнем палат княжеских. С широким полотном дороги вымощенной.

Ошалелые лошади снуют меж домами. И тех, у кого уж пущена кровь, приходится добивать на ходу. Глаза дикие что у скотины, что у людей. И их, последних, тоже падает замертво немерено.

Стало быть, татей проснется...

Идти к Храму тяжко - пробираться сквозь душный воздух, пропитанный кровью и смертью, страхом людским. И Чародейка снова плюет жижей смрадной.

У самого Храма - склеп, в котором ее муж, Тур Каменный, лишь недавно упокоен. Тяжелые створки не заперты - прикрыты. И стоит лишь толкнуть легко...

Спускаться в спертый воздух усыпальницы не хотелось, но ей нужна кровь рода древнего, чтобы понять, правду ли говорят девки. Воротить прошлое, утерянное, как ей казалось, навсегда. И все же...

Плоть того, кто еще ночью был ее мужем, поддалась легко. Он и в смерти не мог ей противиться, а уж в жизни...

Смрадная, с горьким привкусом. И Чародейка бы на нее не позарилась, если бы не имя старое, забытое. Что, если беленица не ошиблась, и к ней в руки сам Князь молодой пожаловал? И тогда она одним махом может завершить начатое. Нужно только...

Княгиня очертила гнилой жижей на камне склепа круг, подсветив его светом холодным, зеленым. И пустила в сферу ту руну Чернобога. Старую жизнь нужно удерживать, и тогда лучше нее не справится ничто...

Знак полыхнул, и тут же замер, связанный другим. Семейным, родовым. Древним, что сама кровь, им оберегаемая. В былое руннику знак тот жизни стоил, оттого и силен оказался.

Старая руна, что одна из многих на ее, чародейкином, фермуаре. Не она сама, но схожая. И обряд держится ровно, почти не лишая ее силы. А за ней - еще. И еще...

Знаки-руны вспыхивали один за другим, отчего холодный свет кругом них менялся. Тоже полыхал. И в огне том проступало сокрытое.

Сам Князь старый, Туром прозванный, шевельнулся. По телу пошла мелкая дрожь, и за дрожью той поднялась рука. Дернулась. Разогнулись пальцы тонкие, ожили запястья. А затем - и все остальное. Хотя... как ожило?

Тур глядел на Колдунью забеленными радужками глаз, и взгляд этот, что и в последние часы был мертвым, нынче и вовсе напоминал Пламене тлен. Да только чего ждать от существа усопшего, но не нашедшего покоя? И ведь то, что она привела его в этот мир, вернув былую память в гниющий разум, ей и самой казалось странным. Да только...

- Ты звала, Чародейка? - Тот, что вернулся, понимал природу стоящего перед ним зла. И ей разуменье то нравилось.

- Звала, - ответом.

А потом снова узор на полу из крови тленной. Раскроенное пространство, в котором вереницею из степняков да северян войско дивное тянется. И во главе войска того - двое. У одного волос светел, даже рус. Княгиня скоро отворачивается. Здесь ворожба ни к чему. Она и сама видит: то не Роговлад. А вот другой... Чудится ей, будто бы видала она его, вот только где?

- В Темнолесье, что под Светломестом. В середине зимы, - услужливо сообщает тот, кто призван. - Рысь и волк. Кровь на снегу свежем...

И она вспоминает. Ведь чутье вело ее в тот раз, и, стало быть, допустила она ошибку дурную. История воина со смоляными волосами закончиться могла уже тогда разом с жизнью самой...

А вот она оставила его, позабыв о чутье. Понадеялась, что тот издохнет сам. Он бы и издох, будь как все, только вот...

- Проклятье, - подсказывает тать, - степное. А еще - ворожба мощная, которой молодая знахарка делилась щедро по-за одиночеством. Признала в ней южная кровь такую же...

Значит, вот оно как сложилось...

Стало быть, нынче нужно вернуться, чтоб завершить начатое. И уже разумея ответ, она все же пытает тлеющую плоть:

- Сын?

- Сын, - откликается тот, чтобы ему вновь позволили уснуть, - Роговлад.

И Чародейка позволяет. Тур больше ей ни к чему - ей бы торопиться туда, где Князь молодой. И она снова отворяет кровь, заставляя марево пространства искриться. Рваться. И выталкивать ее к воину, идущему во главе войска.

***

Пространство за Негом схлопнулось мгновенно, обдав Ворожебника колючим морозным воздухом. И горсть снежинок, что вились у капища за стенами Камнеграда, все еще опадала на грязный пол. Ему бы выйти на простор, вздохнуть глубоко - и силы бы, глядишь, прибавилось. Потому как в голове нещадно полз туман по-за усталостью темной. И кровь уж стучала резко, сбивая его с мыслей. А сбиться нынче нельзя. Пространство, покорившись однажды, в другой раз может не пустить. И тогда Нег останется один на один с капищем старым и силою колдовскою. Не справится...

И Гай оперся гнутой спиной о старую лавку. Притворил веки, собрался. Вслушался в голос внутренний, что тянулся нитью к мальцу и задышал спокойнее: на месте тот. И земля старая откликается...

- Пол холодный, - Заринка подошла к нему, но касаться боялась, - захвораешь...

Ворожебник поднял на нее усталый взгляд, и, казалось, впервые глянул по-человечески:

- Это ничего. Лишь бы поспеть. - И снова прикрыл глаза.

Стало быть, не печется о себе. А вот отчего-то напрягся. На лбу выступила испарина. Значит, раскрывает перед Негом дорогу. И, верно, отвлекать его нельзя.

Заринка впервые за все время пожалела силы отданной. Это ж раньше ей ничего не стоило, взглянув на колера дивные, рассказать что о людине самой, что о чувствах ееных. Теперь вот лишь догадываться...

Что оставалось девке? Она уселась на невысокую скамью, что покоилась у другой стены, положив голову на плечо Свята:

- Ты знал, что Нег...

- Нет, - Охотник казался растерянным. Тревожным. А еще в нем явно ощущалось недовольство. Она и понимала его, только вот...

- Война за стенами этой избы, - напомнила ему Заринка, - и нам не выжить, даже если бы ушли. Быть может, уж и изб родных не осталось. Помнишь горелое воеводство? То-то и оно. Бывает, что целыми селами... а там степняк. И коли правда все про Чародейку...

- Я разделил с тобою выбор, Заринка. Корить не стану. Да только если сила моя понадобится, чтоб прибить этого... - он кивнул в сторону Гая, - то не дрогну. Не верю ему! Не могу после того, что увидел. Ты же... не виню, не указываю ничем. Помогу, если надобно. Только верить не проси!

И девка соглашалась. А ведь прав он. Нельзя верить всему, что говорят другие. Вот Свят - свой. Нежег - тоже...

Пространство рядом с Гаем снова схлопнулось, и в горницу влетел ошалелый малец. Весь в снегу, перепуганный. С глазами дикими, что у лошади загнанной:

- Поспел!

Нег по-дитячьи радовался, крутя перед глазами Ворожебника клубок черных нитей, что так и пытались вырваться из рук. И к Святу с Заринкой подпрыгивал:

- Там война. Со степняками. И воин раненый, что пытался меня схватить... свой, Свят, понимаешь? Он же за тулуп! С яростью! Говорит, чародей я... стало быть, расправу чинить вздумал. Если бы не Гай...

Он никак не мог угомониться. Пылал весь. И даже Заринка, лишенная дара своего, видала: то правда все. Значит, помочь снаружи они не смогут - на то не хватит сил. Лишь так. Это ж ежели свой против своего же пошел... дурно! Значит, Ворожебник не соврал.

- Готовься! - Приказал ему рыжий. - Тебе еще поспеть...

Он оборвал фразу на полуслове, словно бы окликнул его кто. Прислушался. И, значится, долетали до него голоса тайные, о которых ни девке самой, ни Святу не известно было. А вот и Нег насторожился. Собрался весь разом. И глаз снова дикий...

- Чего? Чего слышишь?

Но Ворожебник не отвечал. Сказал лишь мальцу:

- Торопиться надобно!

- Нет! - Девка встала с лавки резко, смахнув юбкой горстку пыли, что покоилась в углу: - Нужно за остальными. Потому как если правда то, что Чародейка это все... силы ей понадобятся. Опоздаем. Да и твои уж на исходе!

Она снова подскочила к рыжему:

- Ты должен вывести из подземелья Крайю и остальных. Кого найдешь...

Гай не спорил. С девками спорить всегда дорого обходится. А эта еще и правду говорит. Стало быть, придется подчиниться...

Пространство стонало. Его и так рвали не единожды. Лишь за последний час...

- Чародейка тоже ходит... дорогами запретными. Может статься...

Свят ничего не понял, но по тому, как напряглась Зарина, понял: гостей нежданных стоит ждать. И тогда уж он:

- Бери у меня силы, если сможешь, - Он и сам не верил в то, что произнес. А только вот нынче отчего-то все равно стало. Ему бы о Заринке позаботиться да о Неге. Впрочем, за мальцом и Зарка доглядит.

- У тебя нельзя, - отмахнулся Гай. Но глянул на Свята с одобрением, уважительно. - Нет их. Не те...

И он снова погрузился в мысли, пытаясь пробиться сквозь камень и время само:

- Трое, - откликнулся он. - Старуха и еще два. Девка и хлопец. Все в разных клетках. Боюсь, не выйдет....

- Давай!

Он и сам знал, что нужен каждый. Для фермуара. Вот только как?

Первым потянулся к Крайе. И ведь силы искристой в ней было немного. И остальная - темная, неживая. Ворожебник припоминал их встречу, что сталась в голиковой избе Светломеста. А ведь и этой силы ее, угольного колеру, хватило бы на многое. Нет, было что-то в бабе старой, что говорило: нужна она.

Рыжий уткнулся в каменную стену, что кругом палат высоких. Камень красный прочен. Только защита, что уже поддалась, помнит Гая. Откликается, растворяясь. Ведет того...

Воздух в горнице темной впустил другой, слежавшийся. Спертый. А старуха откликнулась:

- Кто здесь?

Ишь ты, чует ворожбу! А ведь он еще не позвал.

Заринка бросилась к рваной дыре, что дрожала у самих ног рыжего и громко позвала:

- Сюда, бабушка! Скорее!

Ворожебник не мешал. Да и станет ли старая знахарка откликаться на зов его? А голосу Зары вторил уж другой, детский:

- Скорее, Крайя! Скорее! На голос иди!

Гай едва поспевал следить за пространством. А старуха оказалась скора. Проворна. И, удивительно, сил на ее перемещение ушло в разы меньше, чем на Зарину со Святом. Старая шельма! Видно, знает многим больше молодняка!

Крайя ввалилась в горницу с разбегу. И тут же замерла, глядя что на Заринку, что на других. А как почуяла Ворожебника, ощерилась. Зашипела подобно гадюке, и тогда Гай понял, что впустил в избу родную:

- Ночница...

- Не тебе, скоту, судить! - Огрызнулась Крайя.

- Я не сужу, - устало откликнулся тот. - Мне бы мощи, чтоб других двоих забрать...

Он не стал больше говорить со старухой, понимая, что та все равно не станет слушать его. Позволил Заринке. А уж она и просилась, и молилась, да только все одно - старая шельма не откликалась на зов:

- Не учит тебя, дитя, жизнь ничему! - Она ругала девку на чем свет стоит, а сама упрямо воротила нос от рыжего. Гневалась. Да только часу становилось все меньше, и тогда...

- Решайся, - сказал Гай, - если скажешь, отпущу. Раскрою дверь и через полог защитный проведу. Тебя... и их вот. На все четыре стороны!

Он указал рукою на Заринку со Святом, на Нежега.

- Не стану удерживать. Да только если согласны, торопиться нужно. Чародейка сильна. И сила ее темная с каждым часом растет.

- Тебе почто... - Огрызнулась Крайя.

- А по то! - Гай выпрямился, едва держась на ногах. И тяжко ему то было, - Заринка это видела, - а вот держать удар умел. Стало быть, жизнь не простую прожил, - Разве не почуяла?

Крайя отвела взгляд. Как же не почуять ночнице...

В те моменты, что она спешила от одной дыре к другой, видала. Все видала. Тени. Серые и черные, аспидные, - кто какой смертью помер. Да только все одно... неживые. И, стало быть, уйти не могут. Руки тянут к душе живой, а вот пока за порогом - день, не смогут. Это ж если в сумерках... Только ведь раньше такого не бывало, чтоб тати по земле людской гуляли. Тогда отчего?

- Заперто все, - откликнулся Гай. - Небесные Чертоги. И Лес Симаргла. Душам неупокоенным деваться некуда. Они и бродят...

- Татями, - вскликнула Заринка. И, испугавшись, прижалась к Святу: - Это ж если до ночи, то ничего. Только потом...

- Верно мыслишь, - рыжий не стал лгать, - и, стало быть, у нас от силы часов пять. Может, шесть. После же...

- Что? - Свят вот тоже встал с лавки. Он всегда думал, что байки про татей - всего лишь домыслы молодых баб, которым лишь бы мальцов своих попугать. Они ж и напридумывают. А вот охотнику статному слушать их ни к чему. Оттого и оставлял те байки мамке с Нежегом: тот охочим был да запретного...

- У Чародейки новое войско встанет, - Нег догадался раньше других.

- Войско? - Свят не разумел. Но Гай закончил:

- Она сильна не Камнеградом, не войском егоным, что собрано со всех сел. А другими... беленицами да гадюшницами, омелами. Огневиков вот тоже призвать сможет. А теперь еще и души неупокоенные. И те, кто выйдут против темной мощи, не устоят. Ни со степною ворожбой, ни с другою какой. Потому как нет на Земле Лесов той ворожбы, что смогла бы справиться...

Он хотел сказать что-то еще, но теперь уж и Свят заторопил его:

- Тогда, стало быть, каждая минута - супроть нас. И медлить... зови остальных, Ворожебник. Потому как нам еще за девкой твоей, что наузы плести умеет... А ее - искать, верно?

То, как напряглась при его словах Крайя, заметила лишь Заринка. Неужели... догадка разворачивалась перед нею полотном широким. Значит, не просто так у Ярославы те примочки целебными выходили? Не по-за уменьем лекарским - а другим, ворожебным. И, стало быть, отпустила свою внучку старая знахарка в шлюб с чужаком не за-ради чувства нежданного - чуяла: случится дурное. Вот и Богослав этот, что как взбеленился. Тогда... спасала?

Зарка подошла осторожно к Крайе и едва слышно спросила:

- Это ж Ярка, бабушка? Верно?

Но Крайя не отзывалась. Глядела только на Гая упрямо. А потом спросила:

- Почто тебе девка?

И он рассказал. А потом, когда рассказ его остановился, знахарка Светломеста устало опустилась на лавку:

- Вот оно как у старых богов судьба складывается... Не здесь она, Ворожебник. Ушла. Со степняком. И края те далекие, до них не добраться ни твоей ворожбе, ни...

Она на миг замерла, словно бы пытаясь совладать с собою:

- Зови остальных, рыжий. Потому как если небожители откликнулись на молитвы детей своих, то у ворот Камнеграда стоит не только войско степняка, что с земли желтой пришел. Но и того, другого. С которым - Ярка!

***

То место, где Дар нашел Здебора, пахло медуницей нещадно. А ведь и не ушел брат его названный далеко, а вот без омелы его не найти.

Стало быть, степняк и не разобрался бы, что перед ним - человек, потому как тот клубок тьмы, что копошился перед глазами...

Нечисть сновала у ног Дара чернильными гадюшницами, и в тех местах, где тела их тленные касались снега, следов не оставалось. Мертвое на живом. Черные хвосты извивались, разбухая с каждой минутой, и степняк едва сдержался: то ж жизнь братова напитывала гадов.

И волчье с красными глазами, собравшись кругом поляны, выло громко, отчаянно. Оно разумело, что жизни на всех не хватит. Так хоть бы плоти утянуть. Только плоть - позже. Дождется. Будет еще теплой. Нынче же...

Беленицы вскинулись разом. Подняли аспидные прорехи глаз на незваного гостя и зашипели:

- Почто привела его, сестра?

- Почто? - Омела улыбнулась. - Так ведь одного мало. Это ж не нае-е-е-сться...

Омела закружилась, изгибаясь кругом своей оси, и мигом взобралась на дерево:

- Только этого пока не троньте, его Госпожа искала. Спрошу-у-у-у...

Она оборотилась сухолетом. Запульсировала, задрожала, усиливая медуничный запах. И марево, что дрогнуло у кряжистого ствола, проступило острее. А беленицы вперились невидящими взорами в степняка.

- Помню-помню, - сказала одна, - протягивая к Дару руки тонкие, костяные. С когтями длинными, которые лишь у скотины хищной бывают. Не дотянулась, остановившись: - Роговлад. Я ж встречала тебя однажды в лесу этом. Звала...

Она скользнула по снегу осторожно. И тоже вот - без следа. Остановилась у самого лица, позволяя разглядеть себя:

- Что, не хороша?

- Хороша, - откликнулся Дар, - для беленицы. Или вот для того, кто не разберется...

- Ты бы тоже не разобрался, коль не наузы. Тогда вот маткина спасла, нынче - другая. Ворожебная, мощная. Бусы, что из рун носишь. Покажешь?

Она подцепила пальцами алой нити наузу, что повязывала нареченному Ярослава на запястье в день их сговорин. Да глазом окинула рунную цепь, что оставила ему старая крайя. И тут же отпрянула. А от мертвой кожи потянуло смрадом, дымом вот...

- Шлюбная науза, верно? Зря ты оставил свою ворожею, степняк. Сильна она, спасла бы...

И беленица обернулась к сестрам. Завыла голосом утробным, припоминая:

- Рунница, что у границы Лесных Земель...

И те вторили ей:

- Сильна! Сильна...

- А вот ты без нее - нет. И тогда...

Тонкая ладонь снова коснулась кожи, оставив на лице глубокую рану. Острые когти спустились ниже, разорвав мех тулупа прочного, коснулись груди:

- Сердце мощное, - удовлетворенно закрыла глаза беленица, - и бьется...

Она широко раскрыла глаза, выплевывая на белый снег только что выпитую кровь. Закашлялась:

- Я бессмертна, воин. Тот клинок, что ты вогнал...

Но Дар больше не слушал. Его сабля раз за разом рвала мертвую плоть, которой кругом него становилось все больше. А ведь это-то и хорошо, потому как Здебора оставят. И, верно, ему бы погибнуть среди всей этой мертвой белизны, если бы не давняя знакомая, что снова - на ветке:

- Се-е-е-стры...

И все-таки пела она дивно. Пригоже. Даром что голос тот не живой. А ведь и заслушаться можно...

- Се-е-е-стры!

Беленицы отпускали добычу нехотя, осторожно. И, все еще держа ее когтями длинными, останавливались. Взглядывали на ту, что уж не сухоцветом, но девой на ветвях сидела. И она перечила им:

- Госпожа не велела. Говорит, сама...

- А нам? - Та, что держала Дара у сердца, снова сжала когти. Отпускать добычу не хотелось. - Нам что?

- Войско. Степное и морское. Воины, которых много. Поспеть бы...

- Поспеть? - Сестры не разумели. - Чего?

- Госпожа говорит, коль не насытимся до сумерек, в них жизни станет многим меньше. Потому как войско мертвое встанет.

Гады заелозили под ногами, шипя на Дара. Уносили тела гибкие, аспидные. А с ними и запах приторно-сладкий. Ощеривались беззубыми пастями напоследок, да пробовали лизнуть раздвоенным языком. Страх тоже съедобен...

Только Дар не боялся. Не так.

И беленицы закопошились. Когти длинные доставали из плоти его, утирая алую кровь о белые платья. И глазницами - укором. Дескать, мы и так голодны. Поспеть бы...

Нечисть отступала в лес, оставляя воину истерзанное тело брата. Израненное, да только живое.

***

Пять капищ остались позади, и, стало быть, это - последнее. А после него можно снова в избу, к которой уж и привык. В спертый пыльный воздух, что нынче вдохнуть лишь за счастье. В тепло, пусть и несмелое. К людям...

К людям тут, среди погоста, мальцу особенно хотелось. Вот не любил он могильников - и все тут!

Нега снова выплюнуло на старую землю, что полыхала силой искристой. И хоть больше в ней было сумеречной, чернильной, да только и живой хватало. Как так?

Малец обернулся по сторонам. Может, Ворожебник обманулся?

А ведь нет: древнее капище и было... капищем. Вот только...

В самом центре земли святой, окруженный заснеженными камнями, стоял огромный исполин. Лицо резное, строгое. И усы густые спускаются, теряясь в снежной насыпи. Лоб высокий. Глаза...

Из глаз тех сила живая и лилась. И, видно, не смогли его унести с могильника, раз один остался. Потому как Огнедержец в кругу других живет, числом семь.

Нег направился к небожителю. Склонился, коснулся замерзшими пальцами камня старого. И удивился: тот не холоден. Живой словно бы. Значит, боги старые взаправду не покинули земель своих, пусть и говорит Богослав другое...

- Уцелел, - малец радостно улыбнулся, - значит, и мы сможем. С вашей помощью...

Мальчугану хотелось показать покорность, дар отдать. Вот только чем одарить старого бога? Он стал припоминать, что подносили в их селе прежде.

Колосья хлебные с пшеницей отборной - все больше Макоши, что зерно жизни собирает да родит из него душу людскую. И колосьев тех всегда по паре, чтоб жизнь не одинокою была...

Стрибогу - землицы жирной, которую развеять в удовольствие.

Даждьбогу - воды ключевой.

Сварогу...

Вспоминалось туго. Потому как он-то сам и не носил даров, народившись уж после того, как о старых богах забыли. А вот матка названная, Веселина, бывало, рассказывала. Когда байки перед сном заканчивались, а малец еще не спал.

Сварогу, помнится, подкову железную дарили. Да не обычную. Резную. И чем пригожей она была, тем краше потом у кузнецов стальные дары выходили. Уж они-то и по сей день, говорят, бога старого чтят. Как и девки - Макошь...

Огнедержцу же...

Старый бог огонь хранил. Рождал его да отпускал на землю грешную. Чтоб дети его не замерзли, да жар жизни в них самих не угас. И, стало быть, дары для него тоже огнем отправляли. Селяне, что постарше, говорили, будто бы он вмиг мог домчать просьбу к отцу небесному.

Вот только где огонь взять сейчас, зимою? На капище старом, что забыто давно? А ведь и тот, что внутри, откликается с трудом, потому как заперто все. Лишь сила его осталась...

А заручиться помощью небожителя хотелось, потому как помнил Нег и жизнь выкрученную, извращенную, что обитала в нитях темных, и мощь ееную. Ведь верно... огонь жизни? То ж кровь. И, стало быть, если окропить ею саму землю у камня...

Капли крови Негу не жаль. И он отворяет ее перед камнем дивным, роняя несколько алых бусин на снег. Глядит в каменные очи. Но те холодны, недвижны. И сила словно бы есть в них, вот только...

Малец так загляделся, что даже не понял сразу, что сталось. А у руки его, с которой катилась новая бусина, заплясал огонек. Сначала один, затем другой. Третий...

Огневики? Откудова взялись?

Нег склонился перед огненным тельцем, да позволил тому опуститься на ладонь. А ведь не жжется, хоть и огнем правит. И... благословение ли то от Огнедержца?

Огневик дрогнул. Мигнул весь разом. И опустился у бегущей капли. Слизнул ее осторожно, вспыхнул и... еще раз мигнул, став чуть больше.

- Нравится? - Нег удивился. - Поможешь? Я ж нити ищу. Темные. Подскажи, а? А я тебе - еще каплю.

И огонек заскакал. Скользнул с ладони детской, да опустился на снег. Заискрился, уводя за собой. И почти исчез, вернувшись за Негом спустя всего за минуту. Снова моргнул.

- За тобою? Иду!

Нег заторопился.

Помнится, матка сказывала ему про огневиков. Говорила, что живут они у самого Симаргла, уйдя в Туманный Лес детьми неразумными. Не чинят зла, не ждут расправы. Вот только больно охочие до всякого баловства. Но то ж малечи...

И Нег улыбался: как есть, малечи. Даже здесь, среди земли стылой, пытаются выпросить угощение теплое, словно бы на выставе.

Тот камень, под которым покоились нити темные, зиял на земле святой дырою черной. И вновь был не тронут снегом. А ведь его кругом - почти по колено. И пробраться тяжко, да только тут - ни снежинки. Словно бы сам снегопад обходил место гиблое стороной.

Нег вспомнил про слова Ворожебника о том, что и Чародейка нынче путешествует тропами тайными. Верно, торопиться нужно.

Малец зачерпнул силы огненной да окропил ею темную землю. Застонала. Чувствует мощь, что касается ее, а вот устала. И ведь не уговоришь старую, что с добром он пришел. Не скажешь, что унесет он с собою ту гниль, которая заставляет саму почву гноиться, не заживляя раны свежей. Да вот только как справится...

Огневику он отдал еще каплю крови. В благодарность:

- Ты иди, дитя, - Нег кивнул огоньку, что скакал в ладони. - Мне задержаться...

Но тот, казалось, уходить не собирался. А с ним и другие. Сколько? Если считать, то число каждый раз другое выходит, потому как новые торопятся. Голодны? Верно, так. Потому как в Лес ход закрыт. И, стало быть, кровь нежегова для них - единственным угощением.

Торопиться!

Нег отмахнулся рукою от надоедливых огневиков и принялся за дело. Нити тянуться не хотели. И складывались в клубок тяжко, вырываясь. А вот удерживать их на этот раз было почти невозможно. И если так пойдет...

Огневики скакали. Прыгали в ладони с клубком темным, да кровь лизали. Мигали, увеличиваясь. И с каждой каплей, казалось, силы в Неге становилось все меньше. Вот уж и в глазах рябить стало...

Малец отмахивался. Посылал в них сгустки эманации мощной, что еще теплилась в нем вместе с жизнью самой, и те обиженно отбегали. На минуту или того меньше. А затем снова...

Нег, кажется, пытался звать Гая. И ведь разумел, что тот не придет на подмогу: ему еще за другими идти. Значит, сам он должен.

- Пшли! - Кричал он нитям, что ужалить пытались. А ведь они извивались подобно змеям, отчего мальцу становилось еще гаже. Тоже угощенья ждут?

Нег скрутил жирный кукиш у самого камня, из-под которого тянул канаты темные. И такой же - огневикам:

- Вот вам, а не жизни!

Он бы и другое сказал, но....

Отчего-то холодом потянуло резко. Морозом. И метель, что подхватила полы тулупа, рвала кожу нещадно. Верно, то все неспроста, потому как не бывало такого за всю его, нежегову, жизнь. Чтоб вьюга - и за минуту.

Малец чувствовал, как пространство подле него рвется. Искажается, обдавая его сухим спертым воздухом. И так хочется туда, да только...

Вторая дыра, что разорвалась почти за спиной, говорила: нельзя. И если не поторопиться...

Решал Нег скоро. Нити, что собрал, бросал в дыру темную, открывшейся первой, резко. Проход запирал. Оборачивался. Знал ли, кто встанет позади него? Как же, знал. Да только лучше он, чем те, что в избе. Потому как нити он отдал, и, значится, фермуар закончат. Вот только без руны егоной, потому как останется она, знать, на капище старом. Под присмотром самого Огнедержца.

И он упрямо встретил колючий взгляд.

Глава 6.

Чародейка торопилась. Оттого, видно, и не обращала внимания на пространство, что гудело кругом нее. Да и как не гудеть-то?

Катапульты с камнем исполинским вгрызались в прочные, рудого колеру, стены, оставляя в них все большие бреши. Пики нанизывали на острия людскую плоть и стрелы... Да, стрелы нынче уносили больше жизни, чем другое.

А она все пила. По глотку от каждой, пока та еще не успевала затухнуть. И глядела, как внутри Города Каменного встает еще одно войско. Мертвое. Она бы и приказала тому, вот только не час пока. Сумерек дождаться...

Пространство поддалось сразу же. С хлопком глухим. Отворилось, позволяя крошечной ножке ступить с каменного пола усыпальницы на белый снег, что у самой стены камнеградской. Дальше...

Еще хлопок! Старое капище, на котором каменная статуя Огнедержца, так и не поддалась. Это место ей не нравилось, и она бы скорее ступила дальше, если бы не...

Показалось? Тот хлопок, да след эманационный, что остался после него, были не ееными. Чужими. Вот только можно ли такое?

Чародейка развернулась. Повела носом.

Все как и прежде. Земля гнилая, старая. Не тронутая никем, кроме нее. А ведь нити, что она оставила вместе с буллой, пахнут все также - медунично. Стало быть...

Она сотворила новый портал. Разорвала пространство, вот только ступить в дыру не успела. Потому как за палец ухватился... кто? Огневик?

Пшел, дрянь ненужная! Почто ты Хозяйке! Сказать хочешь?

Так она торопится!

Пшел!

Огонек снова слетел с ладони. А вот ведь и взобрался на нее скоро. Шустрый, что тот сорванец, которым был когда-то. И ей бы снова прогнать его, если бы не слова...

Говор огневиков она научилась различать еще там, в Туманном Лесу, когда к мужу знатному в избу хозяйкою входила. Помнится, говорил он, что души детские безвредны, только вот доглядеть за ними тяжко - сбегают в мир людской, селясь на цепях охоронников. Наблюдают за жизнью, сами ею напитываясь. Да потом снова приходят.

Чего тебе?!

Огневик торопился. Он-то и помнил норов дурной Хозяйки своей. А теперь, кажись, еще хуже стало. И если не поспеть...

Нити силы? Черные, с запахом медуничным? Ворует?!

Огневик остался зажатым в ладони. Она способна погасить его, если...

Как есть, ворует! Малец, зим десяти от роду! Мощный, раз сам Огнедержец каменный откликнулся теплом на силу его. Огневик знает, он покажет! Ему бы немного - крови того, что сладка...

И Чародейка обещалась: крови не жалко. Почто она ей? Она давно перестала брать алые бусины для того, чтобы жить. Теперь вот по-другому умеет...

Веди!

Снег под ногами расступался, позволяя тонкой лисьей шубке да сапожкам дивным не измазаться, остаться чистыми. Сапоги эти Чародейка любила. Еще с той, голодной прошлой жизни, она научилась особенно ценить тонкую шкуру, с которой кожевники так умело говорить могли. И лиса... лисы, что улеглись ей на плечи мехом ценным, ей тоже нравились. А вот капище - нет. И если огневик обманет...

Не обманул. Взаправду отвел ее к месту, среди которого стоял малец дивный. Знакомый словно бы. Вот только откуда?

Взор упрямый. Стало быть, и он припоминает ее. Вспомнить бы...

Огнедержцу, говоришь, малец кланялся? Верно, огонь...

Огонь она помнила. Свежий, трескучий. И главное - ворожебный, не подвластный больше никому на земле людской. У того бы мальца и получилось потушить, если бы она сама не заперла пространство меж мирами, а так...

- Значит, ты...

Малец не отвечал ей. Стоял, понурив голову. Видно, не дураком был, раз понимал: не отпустит. Вот только как выбрался из подземелья?

И снова - молчание. Непокорность. Она уж и позабыла, что это такое. А он вот в храбрость играет. Стало быть, совсем еще юн, раз не может храбрость от дурости отличить. Отчего? Потому как и смерть разной бывает...

Она вот готова подарить легкую, если он расскажет.

Мнется-переминается с ноги на ногу. Понимает ведь, что деться никуда не сможет. А вот...

- Упрямый!

- Как есть, - откликается малец. Нег, кажется. Нынче ей видны имена людские, как и сила, что наполняет их. А этот вот силен. Ей бы выпить его, да только...

Торопится!

Потому как отпустила уже одного когда-то, а теперь ошибки за собою приходится скрывать. И Роговлад ценнее...

Кровь на запястье мальца открывалась легко. Как и в других местах. По всему телу. Главное, чтоб не скоро, потому как огневики упустят, а так...

Бурые капли стекали на снег, когда Чародейка уходила. А Нег лежал. Перед гаснущим взором скакали огоньки многочисленные, и каждый из них старался урвать больше. Вот ведь жирные твари! Он-то и поделился с ними, а они...

Глаза закрывались сами собою. И в сон тянуло нещадно. Только Нег разумел: то не сон зовет его. Откликаться на зов нельзя, потому как обратной дороги не будет. Стало быть, нужно ползти, пока хватит сил, чтобы потом, оказавшись рядом с другими, было не стыдно сказать, что не сдюжил.

Сдюжил! И стоял до конца!

***

Пространство за Негом закрылось, и Гай решился. Коль не приведет за этот час еще двоих, что остались в подземелье, ему не выдюжить. Сила нужна. И если идти за девкой, что наузы плести умеет...

Силы были на исходе, потому как та, что светилась огнем аспидным, делиться ими не могла уж: не оставили боги старые ей благословения. Ночница, что с нее... А ведь в былое мощной ворожеей была - Ворожебник чуял это даже сейчас, сквозь десятилетия. Растеряла, дуреха, или же... нет, пусть оставит при себе сердечные тайны. У Гая вот и своих хватает. Он и сам надурил, судить не станет. Руну пусть отдаст, большего не нужно...

Каменные стены снова поддались. И те, что скрывались за ними, откликнулись. Двое. Мужик молодой да баба. Помнится, Гай сам их свозил к Чародейке. В шлюбе, хоть и детей пока не приждали. Верно, потому их так долго и держали: силы много, а вот достать так, чтоб не по согласию, не выходило.

Девка, помнится, рудой была что сам Гай. Лицо рябое, простоватое. С широкими скулами, курносая. И губы колеру грязноватого. Не алые, только и не вишневые. Его бы и не потянуло к таким. А мужик любил ее - это чувствовалось. Хоть и пригож был, волосом светел.

И забрали-то их из села простого, где она за хозяйством ходила, а он - кузнецом. Верно, и дар в нем крепкий, самим Сварогом благословленный... А у нее - от Макоши, слабенький. В повитухи бы...

Те, что вспоминались Гаю, на голос потянулись сразу. Откликнулись. И спрашивать не стали, кто. Видно, разумели, что горше, чем на костре, быть уж не может.

Часу не хватало. Это ж если сквозь пространство их вести, то задолго выйдет. Вот Нег, малец шустрый, и тот с полгодины шел. Рыжий отпустил нить силы, что держала мальчугана на капище, да захлопнул дверь морозную. Протянул руку в подземелье, приказав:

- Хватайтесь!

И в его ладонь легла тонкая, рябая. А вслед за нею - широкая, светлокожая.

Снова хлопок, к которым Ворожебник уж привык. Да только на этот раз с хлопком тем и воздух весь из груди выбился, словно бы пнул кто его, Гая-дитятко, на выставе за воровство сапогом крепким в грудки самые. Вздохнуть бы...

Ворожебник задыхался, пока те двое выбирались, закрывая позади себя пространство. И тут же тот, что вышел после девки, сплюнул на грязный пол:

- Опять ты, Чародей! Гнусь поганая!

Он, кажется, замахнулся. И Гаю бы не увернуться еще от одного синца, если бы не Свят:

- Охолонь! И плеваться больше не вздумай! Что, не видишь: тут и так не прибирались давно. Сколько сидеть придется, неведомо. Не в свинарнике же... - И уже самому Гаю: - А вот ведь ты не только нас радушно привечал...

Охотник отошел. Поглядел на него из-подо лба. А вот в обиду не дал. Значит, уговорила его Заринка. Еще бы этих двух...

Ворожебник откинулся к промерзлой стене, не ощущая ни твердости ее, ни холода самого. Задышал. И круги, что поплыли было перед глазами, нынче стали светлее, а потом и вовсе рассеялись. Очиняет.

Словно бы сквозь пелену он слышал, как Зарина говорила с бабой молодой да мужиком ее. Уговаривала. И сама Крайя соглашалась: как есть, Ворожебник - гнусь. Вот только нынче...

Гай молчал. Не противился. И что с того, что зовут его дурно? Он привык. К назвищам всяким, к тумакам. К славе дурной. А еще - к силе. Только ее нынче не хватало. Заканчивалась скоро, ворожбу мощную питая. И еще немного...

Помнится, согласились те двое с трудом. Если бы не Заринка... нет, светловолосому охотнику повезло с девкой!

Дорожка из дощечек-рун проводила благословенную мощь в тело рыжего легко, гладко. Помнила, что делать надобно. И он словно бы напитывался, оживал. Дышать сразу становилось легко, и под ложечкой не подсасывало противно, грозясь выплеснуть на грязный пол остатки съеденного... когда?

Гай утолял силою чужою и этот, простой, голод. Напитывался. А как получилось, потянулся к Нежегу - проверить. Все еще на капище. И кровь отчего-то отворил, дурень. Вспомнилось Ворожебнику, как он обряды по-за Чародейкою на погостах старых читал. Тоже вот кровь лил. И всегда-то это заканчивалось дурно. Ему бы поторопиться!

Гай снова захлопнул морозную дверь пространства, развернувшись разом к Крайе:

- Как девку твою достать?

Он-то и не верил в то, что сможет дотянуться так далеко. И ежели та у самого Моря Северного Ветра...

Да только боги старые умны. Уж если сплетают ручнички судьбоносные за многие зимы до рождения малечи, видно, подумали бы, как привести ту в место нужное.

Сейчас бы крови девкиной, родной, чтоб откликнулась...

Но крови не было - та, что ночницею стояла перед ним, оказалась наузнице не родичкой. Бабкой названной, да только не своей. Верно, не откликнется девка. Тогда...

Тогда Крайя заговорила. О бабе другой, что маткою для Ярославы. Тоже вот девка молодая, в могилу сошедшая от Чародейки. Давно, семнадцать зим тому. Да только плоть целая, не подвластная часу. И ежели пройти сквозь пространство...

Гай отшатнулся. Слова старой ночницы складывались калейдоскопом увиденного. Он вдруг разом вспомнил все, что видел до этого - тело молодое, не тронутое гнилью и тленом. Глаза синие, в которые его заглянуть заставили. Симарглов Лес, где он, дурак рыжий, запоминал монисты дивные. И самого бога старого...

Куски марева густого собирались сами собою в разноколерное полотно. А Гай разумел: он знает девку эту, что кровью поделиться может. И ведь тело...

Вскакивал быстро, оголяя запястье. И на вопросы дурные отвечать не думал. Отчего? Потому как поспеть ему нынче надобно в сами покои Госпожи. И если столкнуться с нею...

Острые зубы вонзались в плоть живую, опаляя разум новой болью. И ведь для того придется оставить мальца на капище одного. Но это ничего - подождет Нег. А вот в покои...

Гай резко сплюнул на землю густой слюной, отдававшей солью. Запаха крови не любил: его еще с детства мутило. В открытую дыру ступил уверенно. Понадеялся, что у нее, Хозяйки дивной карты с потухшими огоньками, есть и другие дела нынче. Поважнее. Степняк стоит за воротами...

Входить в покои не хотелось - видно, оттого и пространство поддавалось с трудом. А вот ведь и силки поставила, ведьма!

Гай увернулся от силы колдовской, что все ж таки ухватила за лодыжку рыжую. Зеленоватая, злая. Тянулась змеями с аспидного колеру лентами к плоти живой, пробуя ту на вкус. И удовлетворенно урчала.

А зубы у нее острые, предупреждают: то покой Госпожи, ты же...

- Слуга ее, Гаем прозванный. Не помнишь?

Помнит-помнит. Отворяет нехотя дверь, потому как Хозяйка нынче не дома. А без нее...

Тело Мары по-прежнему покоилось посреди карты дивной. Все такое же - юное, живое словно бы. И ведь иссушила она его, крови забрав у девки немало, а вот и ему осталось...

Гай чуял приближение Госпожи нынче. Тут, за пределами избы родной, что укрыта мороком дивным, ему слышалось многое. Голоса войны близкой. Снование дворовых, что пытались унеси ноги подальше от места дурного. И ее саму...

Да, ее Ворожебник чуял отчетливо.

Чародейка была далеко и... одновременно рядом. Сновала по земле, отворяя одну дверь за другой. Сердилась.

Злость ее Гай научился разуметь: отдавало от нее не просто гнильцой, на медунице замешанной, но горечью резкой. Полынной. Только полынь - трава знахарская, эта же... нет, в том запахе не осталось ничего людского. Жизни самой тоже не существовало. Тлен и забвение. И если сила, что признала в нем своего, окликнет Госпожу...

Кровь Мары легла в ладонь легко, поддалась. И он тут же захлопнул дверь покоев за спиной. Выдохнул, ввалившись в густой воздух старой избы. Задышал. А потом, развернувшись к Крайе, сказал:

- Зови свою девку, ночница. Я проведу!

***

Сон давно не шел Ярославе в руку. Она-то и забывалась ненадолго, но всякий раз просила Хельгу: разбуди. Та будила, понимая, что бежит Яра не просто от сновидений, но от чего-то другого. Темного...

А Ярославе все вспоминались Копи Соляные с мороком ворожебным и то, навеянное. Устала она, а вот спать отчего-то не могла. Вот и нынче.

Пора льда и снега была на исходе, и день становился все длиннее, а ночь - короче. И, стало быть, подождать совсем немного. Усталые глаза глядят в темноту шатра, что разбавлена лишь огоньком тонким, что на лампе масляной. И Хельга, видно, примечает то. А вот тоже молчит. Ждет?

Притвориться. Смежить веки да выровнять дыхание. Так лучше, потому как обманывается не только островитянка - дитя отчего-то ведет себя покойнее, тише. Засыпает, уж не толкая под ребра. И, верно, ей тоже можно отдыха того...

Масляная лампа уж почти догорела, а небо - Ярослава чуяла это сквозь толстый мех шкур - еще не прокрасилось яркой лазурью. Ружовеет на западе едва. Ждет...

Краем глаза ворожея разглядела, как полог шатра слегка приоткрылся, впустив внутрь немного студеного воздуха. И тут же схлопнулся. Озимок? Верно, нет, потому как...

Хельга повернулась во сне. Рука ее легла на рукоять меча сизого. Сжалась. Веки дернулись, прерывая дыхание. И - ничего.

Яра повернулась. Встала осторожно. И уперлась глазами во мховую шапку, рябиной украшенную. В шатре был гость:

- Тебя ищут, Ворожея. Хочешь, проведу?

Знать, и так говорить можно, в мыслях. Потому как Ярослава могла поклясться: ни единый звук не сорвался с губ лесного духа. А вот она все разумела. Отвечать могла. Только что ответить?

Охоронник глядел на Ярославу бусинами черных зрачков, что втягивали в водоворот картинок разноколерных. Рассказывал, стало быть, что видел.

В видениях оживало многое: войско, что подошло к стенам Камнеграда со стороны Степи. Отчего-то вел тех воинов не брат Дара, Элбарс-Тигр, но его отец. А ведь прошелся Хан по всей Земле Лесной, да только ни пожара, ни чего другого, погорше, не учинил. Оттого и Охоронник его не тронул...

А вот Элбарса увезли. Как? Ярославе показали и повозку саму, бахсами окруженную, и дорогу тайную, тихую. А ведь бахсы чтили лесного духа честь по чести, испрашивая позволения пройти. Он позволял. Отчего нет? Уж ему и самому не нравился медуничный запах, что тянуться к первому сыну Хана пытался. А так... Степь не примет его. И, стало быть, всем от того прок.

А вот тут недалече - другое войско. Степное, на морском замешанное. В нем - тот, что вел Ярославу к Копям Соляным. Степняк, верно. Дар-Роговлад, Ашан-Волк. Воюет...

И Ярослава, забыв про осторожность, кидается к Охороннику: жив?

- Жив, - ответ в мыслях. - Пока.

- Пока?

Показать картинку-жизнь легче. И Ярослава глядит на то, что изменить не в силах. Эманации темные, пахнущие сладко. Девки? Не они, но словно бы. В белых платьях, с черными прорезями вместо глаз. Другие...

Руки-ветки, тело-сухоцвет. Сладкоголосые.

Те, что гадами черными у ног вьются.

Огневики вот тоже...

Ярослава глянула на туманные цепи, что опоясывали тулуп меховой. А ведь и верно: ни одного не осталось. Отчего?

- Кровь сладка, - отвечал ей Охоронник. - Манит душу замерзшую...

Снова картинка-видение, где Нег, покрытый горячими багровыми бусинами, лежит в снегу. А кругом - огоньки живые, пляшущие. И каждый пьет, наслаждаясь. Ярослава бы спросила, отчего такое деется в Лесах, да только тот и сам показал.

Пятно рыжее, что в девку обращаться может. Живое с виду, а заглянешь в глаза - и нет. Мертвое что в душе, что плотью. Потому и пахнет сладко, чтоб перебить другой запах, тленный...

Он бы и не провел к ней просьбу того, что сам когда-то служил ведьме, вот только... боги глухи нынче. И таких, как он, - немного. Не сдюжеют. Верно, у людей помощи просить нужно:

- Пойдешь?

Яра боялась. Охоронника, что ворвался в шатер утром ранним. А ведь тот не духом лесным может статься, но... кем? Перевертышем?

- Мне не дано оборачиваться, - откликнулся тот, - личина одна. Я всего лишь дух. Бестелесный.

Он коснулся ладонью Ярославы, что легко прошла сквозь девку, лишь опалив ту холодом студеным:

- По поре летней оно бы теплее вышло, - улыбнулся тот. - Я - часть Леса самого, а он - часть меня. Если погибнет...

Ярослава поняла: духа тоже не станет. Как если бы и плоти ее не стало.

- Кто ищет? - Ворожея старалась снова заглянуть в глаза Охороннику. Разглядеть видения дивные. Но тот торопился: - Могу провести. Почем мне знать? Лес говорит, Ворожебник. Стало быть, как ты.

Ярослава задумалась. Знала она о том, что не одна силой наделена, вот только ворожебников других ей ведать не приходилось. Оттого и страшно стало. Дитя тоже снова заволновалось.

- А что с ними? - Девка махнула головой в сторону воинов, что копошились за шкурами шатра, да на Хельгу. - Их тоже проведешь?

- Их не смогу, - откликнулся Охоронник. - Тропы, по которым пойдем, примут лишь тебя, дитя Лесов. Откроются тайники лесные, откликнутся на силу, старыми богами дареную. Их же сожрут. Одного за другим. Если в том твоя воля, то провести можно...

- Нет! - Голос Яры наполнил шатер, и Хельга снова повернулась. Если не решится, то и часу не останется. А она нужна. Кому? Дару вот! Другим! Крайе, быть может...

- Решайся, Ворожея. Тот, что звал тебя, ждет давно. А лиходейка рыжая лишь сильнее. Часу мало!

Охоронник протянул Ярославе руку. Прозрачную, колышущуюся на ветру. И... да, гудящую силой, как и сам дух лесной.

Ворожея медлила лишь мгновенье. А как расслышала топот степных сапог у самого шатра, поняла: решаться надобно. Может статься, другого шанса у нее не будет...

И Ярослава вложила руку в ладонь Охоронника.

Мир закружился, заверещал. Трещинами пошло привычное пространство, а потом, когда ей в спину полетел голос Хельги, лопнуло, и Ярослава оказалась среди заснеженного леса.

- Не отпускай ладони, - крикнул лесной дух, обращаясь к ней через плечо, - часу мало. Тот, что зовет тебя, слаб. Нить заклинания держит из последних сил.

А пространство снова затрещало.

Что-то наново хлопнуло, закружило, и Ярославе в лицо полетела горсть снега. Затем - еще и еще одна.

Еловые ветки больно царапали лицо. Хлестали по тулупу. И Ярослава едва поспевала отводить те, укрываясь от самых хлестких. А руки прозрачной не отпускала.

Игра света и бликов. И вот бор сосновый встречает ее на мгновение темнотой зимней ночи. А полянка, на которой в летнюю пору можно ягод набрать, - напротив, светла. И пахнет все по-разному. Где-то хвоей, где-то оттепелью, что уж пробирается на Землю Лесов.

Снова хлопок - и больше не вьюжит, а снег, что наокол, лежит нетронутыми сугробами.

Сколько менялось пространство, Ярослава не помнила. Знала только, что многократно. А когда то затрещало в последний раз, отчего-то поняла: она на месте.

Лес, что обступил ее со всех сторон, казался необычайно спокойным, тихим даже. Ни голоса зверя, по-зимнему ленного, ни птицы, растревоженной в студеный день. Все кругом мертво словно бы. И Охоронник, что держал ее за руку всего миг назад, исчез внезапно.

Где-то вдалеке - Ярослава слышит это отчетливо - гудят голоса войны. Гремят крупные ядра каменные о такие же стены. Слышны крики. Дым... гарью пахнет даже здесь. Стало быть, дурно все.

Впереди нее открывается широкая стена рудого колеру. И Ярослава разумеет, где находится. Потому как только в Камнеграде камень так красен.

Ворожея испуганно обернулась. Ни души. И только деревья, что наокол, глядят на нее глазами жадными, да слышится тонкая песня откуда-то сверху. Голос нежный, и слова приятные. А вот от напева того словно бы изморозь по коже...

Руки-ветки, тело-сухоцвет...

Ярослава присела к земле близко, да попыталась воззвать к целебне. Глухо, пусто все. И деревья, что стоят кругом нее сухой стеной, выпиты. А песня все громче. И голос все слаще, только... проступает по-за голосом тем вытье волчье. И ворожея разумеет: коль Ворожебник, что звал ее, не поспеет...

Ярослава опечатала снег старым символом, Бережой, да напитала его силой. Встала в центр сияющего знака, и мир разом поменялся. Песнь утихла, а кругом нее стало легче дышать. Словно бы укрылась она от морока. И ждать бы ей долго гостя обещанного, да только подле нее снова зашипело - и воздух заколыхался. Заискрился, заплясал. И в центре того пляса образовалось окно, в котором кто-то тихо позвал:

- Ярослава?

Голос был незнакомым. А еще - мужским. И, знать, принадлежал он Ворожебнику молодому, да только кому?

Яра не знала. Понимала только: чтобы спастись ей из гиблого леса, бежать нужно. А с дитем внутри она замерзнет раньше часу. И, закрыв глаза от страха, она ступила из обережного символа в колышущееся марево портала. А там - снова хлопок и спертый воздух, что заканчивается темнотой узкой горницы, в которой уж не один голос - несколько. И среди голосов тех Ярослава узнает родные...

Тот, что разорвал пространство, оказался силен. Высок, статен, хоть и побит испытанием тяжким. А еще - руд.

Яра отчего-то сразу приметила это, когда оглядывала хозяина узкой горницы. А еще - другое. То, как Свят сторонился его, держа Зарину подле себя, да оберегая ее от взгляда глаз ворожебных. Стало быть, не прост хозяин старой избы, что у околицы Камнеграда.

А вот Крайя, что оказалась подле, была другой словно бы. Задумчивой, печальной. И сколько ни обнимала Ярослава старушку, разумела: у той в помыслах дурное. Только что?

- Силы Гая на исходе, дитя, - голос Крайи тих и слаб, отчего кажется не похожим на самого себя. Или то Ярослава долго не видалась с родичкой? - Нам бы поспеть...

Ворожея кивает старушке, не до конца разумея, как может помочь. А та все говорит. Шепчет. Скоро, рвано. Словно стараясь поспеть. Слова те простыми выходят, понятными. Вот только не согласна с ними Ярослава.

Наузу сплести. Силу заемную отдать, обменяв ту на руну древнюю. Нити прокрасить... как?

Это уж ей, Крайе, решать. Она прокрасит...

Фермуар надеть... кому? Ярослава поймет, как увидит. Выйти только навстречу перевертышу, а уж дальше - сама она найдет. Как?

- По крови, - отвечает тот, что руд. Гай, кажется. - Она уже искала...

Верно, в Море самом. Нашла. И если бы не Дар...

- Дара тоже не станет, - откликается Ворожебник. - Если не поспеем. Ни его, ни кого другого. Только не к богам старым уйдут, но останутся. Татями ночными...

Ярослава слушала Гая, словно бы разумея: она готова попробовать. Вот только нити надобны для наузы, а еще руны. Обряд старый...

Она достала из-под шерстяного платья дощечку белесую, что принесла с собою из Копей Соляных. Протянула Ворожебнику. И тот осторожно взял ее с ладони девкиной. Покрутил перед глазами, сомкнув веки всего на миг, и все так же тихо:

- Путята.

А потом - хлопок. И пространство, что выворачивается воздухом студеным в узкую темную горницу, отчего-то не впускает мальца Нежега. Лишь нитей смоляных клубок. Гай ищет мальчугана, пока не разумеет то, что Ярослава говорит ему:

- Нег не придет. Кровь и огневики...

И, прежде чем пространство снова может вытолкнуть их из старого капища, в него врывается Свят. За ним - Заринка. И только Гай в спину:

- Я до капища самого не проведу, силы на исходе...

Дыра захлопывается разом, оставляя Ярославу глотать горькие слезы.

***

Нарима вглядывалась в лицо Элбарса. Мучнисто-бледное, оно было окроплено адамантовой россыпью пота. И сколько не смахивала степнячка те капли, а замест их появлялись новые.

Скулы заострились, глаза впали. И вот уж Элбарс-хан не похож на себя прежнего. Лишь тень от того, что был раньше.

- Не выдюжит... - голос матери, что заходит в шатер уж в который раз, суров. И слова не мягче: - Бахсы говорят...

Мать об том рассказала ей сразу. Как отрекся он от невесты своей при воинах верных. Да как отдал слово той, другой. Пламенной?

Нарима отвернулась от кровной родички и уперто произнесла:

- В нашем роду слово не забирают. Если предаст... пусть скажет это сам, когда очнется...

Только мать не уходит. Стоит у паласов ценных, среди которых - словно бы восковый слепок, лежит Тигром прозванный. И дальше разговор заводит. Тихо, чтоб никто не прослышал раньше часу, потому как сглазят:

- Намедни сватались. Кайрат, сын почтенного Кадыра. В нем не ханова кровь, это верно, да только слово держать умеет... как и табун лошадей, что так ценен даже в Землях Полумесяца. Ежели согласишься...

Нарима отмахивалась. И степнячка, что родила лишь одну дочь, уходила из шатра ни с чем. Думалось бабе старой, что все это - лишь на время. Верно, почтенному Кадыру можно согласием ответить. А что до дочери...

Нариме не говорили, оставляя ту в шатре высоком. Позволяли помочь. И глаза отводили на позор тот. Понимали? Думалось, нет. Потому как если б знали, на что отважится девка...

Да и кто верит сказам старым? Ими-то и пугают детей неразумных. А вот так, чтобы вправду все...

Нарима выскользнула из шатра поздней ночью. Знала, что искать ее станут, коль найдут. Да только до восхода солнца еще далеко, и если поспешить...

Шатровый Город спал. Был тих и уютен под куполом звезд чистых. И в них, ярких вспышках, беглянка читала дорогу.

- Среди Шатров бают, - говорила мамка ее, когда сказ вела, - будто бы сам старый бог выложил звездами дорогу к Шатру Подземному. Нужно лишь найти. Как?

Она смеялась. И смех этот ее - молодой, раскатистый - стоял нынче в ушах девки. Теперь вот она не смеется, все больше хмуря брови. Не молода уже. А Нарима все припоминает:

- Еще матка говаривала, будто старый бог не всем дорогу указывает в Шатер Подземный. Умен и хитер он. В душу глядеть умеет. А оттого и посылает встречать гостей незваных...

Поначалу - старца, что ждет путника усталого у Реки Бурноводной. Будто бы сидит он, да на небо дивится. Голоден. И тот, что протянет лепешку ему свежую, путь дальнейший узнает.

Лепешка у Наримы с собою была. Она и отдала ее старику, что ждал у берега пологого. Забоялась? Как же, все так. Но и отступить не могла. А тот и вправду указал ей на небо пальцем сухим, приговаривая:

- Видишь Кумган резной? Ты к хвосту иди, там девка. С младенцем на руках. Ей бы молока в сосуд налить...

Молоком кобылы свежим Нарима запаслась еще дома. О девке матка, помнится, тоже приговаривала. И она заторопилась, спотыкаясь в темноте ночной о сухие корни трав, что задержать пытались беглянку.

Холодно! И до рассвета еще далеко. А оттого и чудится деве степной, что найти ее могут лишь поутру. Ежели найдут вовсе.

Мысли дурные прогнать, потому как на них отчего-то звезда, что в хвосте Кумгана стоит, мигать начинает. Свет ее меркнет, гаснет. А с ним и надежда девкина. Нет, она дойдет! Во что бы то ни стало!

Совсем рядом слышится плач младенца. Громкий. А молодица просит:

- Молока...

Молоком Нарима делится щедро. Ей бы и самой выпить, да только как, коль младенец голоден? Молодица благодарит ее, касаясь рукой холодной. И чудится в этом прикосновении степнячке что-то страшное, а та, что с младенцем, щерится зубами яркими, белесыми. Стало быть, коль не отдала бы она кумган свой...

Думать об том не хотелось.

Нарима гонит страх. А молодица довольно тянет:

- Проведу, хорошая...

Зубы-иголки. Острые. И когти не чета нариминым. Тянет с силою резкой, а молоко расплескивается. Значит, кормить младенца будет не им. Чем только?

Молодица смеется. Соглашается:

- Коль не принесла бы...

Степнячка разумеет все. Спотыкается снова от приступа дурноты, а рядом - голос:

- Если боишься, не шла бы...

- Не боюсь! - Откликается Нарима.

И молодица вводит ее в пещеру.

Здесь темно, и тот свет звезд, что был так ярок снаружи, нынче гаснет. А девка просит:

- Кумган оставь? Золотой, пригожий...

Нарима соглашается: кумгана ей не жалко. У нее вот и другое золото имеется. И она снимает с себя все то, в чем пришла. Серьги пригожие, до самих плеч спускающиеся. Бусы...

Бус много, и холодная ладонь, что отпустила ее руку, заметно дрожит. От удовольствия? Запястья с камнями, кольца, - бывал час, когда ее Элбарсу ничего не жалко было для невесты любимой. А теперь вот и ей не жалко для него.

С плеч степнячка снимает платок дивный. Тонкий, расписной. Только согреть он умеет так, что и в зимнюю пору можно стан укрыть. Плечи без него замерзнут, только дитя...

Нарима укрывает младенца тканью пригожей и слышит удовлетворенный вздох:

- Теплый...

А в ладонь ей ложится то, чего девка степная до того не видала. Звезда. Настоящая. И в хвосте Кумгана небесного становится на одну искру меньше, а в пещере - светло. И гады об сорока ногах да хвостах ядовитых расползаются к стенам, потому как свет звезды небесной - свят.

Молодица с младенцем исчезают, растворившись в предрассветном часу видением дивным. А Нарима идет. Глубже и глубже. В темноту и стужу. В холод лютый, что не спасает даже тот очаг, у которого греется человек.

Человек тот сгорблен. И колени охватывает руками, видно, сберегая остатки тепла. Стало быть, ему бы к свету звезды ее прикоснуться. Ей не жалко...

Земля холодна, а свет тепел. И тот, что сидит у огня, почти погасшего, поднимает на Нариму очи. Темные, черные почти. Их бы не узнать, если б сами не узнали девку:

- Рима?

Голос тихий, забытый почти. Потому как матка уговаривала: мертв он. А вот ошиблась, потому как степнячка видит: жив. Пусть и дрожит от холода лютого. Глаза прежние, скулы. Лицо...

Элбарс-хан удивленно глядит на невесту свою, а потом винится:

- Отрекся от тебя, знаешь?

Она кивает ему в ответ: знаю. Говорили. Простить? Смогу, верно, если...

Им бы выбраться отсюда, потому как света звезды уж не хватает. И если помедлить всего минуту...

Путь назад далек. Сложен и коварен. И та дорога, что вела сюда, уж не откликается. А разворачивается другая, на стенах которой - картинки. В них сам Элбарс-хан и дева лесная с волосами огненными. Страсть, полюбство. Слова горькие, о которых Нариме знать не хочется. Но отчего-то та разумеет: коль не увидит - не простит...

Она глядит. Слушает. А ладонь только крепче сжимается кругом ладони нареченного. Дыханием теплым:

- Нам бы выбраться...

Свет звезды, что тает, сменяется другим. Ярким. И с первым солнечным лучом выходит Нарима в Степь, растеряв что силы свои, что присутствие духа. А та, что провела ее сюда, склоняется над лицом нежным. Сглатывает вязкую слюну и обещает младенцу:

- Коль не найдут девку до заката...

Смеется, потому как матка девкина знала сказ не весь...