Вопрос веры

Глава 27

Седой прекратил прения, в очередной раз поколотив молоточком трибуну.

— Думаю, было сказано достаточно для вынесения приговора. Осталось заслушать обвиняемых. Ваше последнее слово, уважаемые. В порядке очереди, как сидите. Вероника Альтомирано!

Вероника поступила следующим образом. Влезла на столик, стоящий перед нами, подняла так и не открытую пластиковую бутылку на уровень глаз.

— С каждым, кто посмеет прикоснуться ко мне с генетической целью, будет так, — прозвучал ее спокойный голос.

Удар, нанесенный ребром ладони, оказался столь стремительным, что его, должно быть, заметили немногие. Зато все увидели, что бутылка перегнулась пополам, лопнула и оросила ближайшие ряды фонтаном. Изуродованные останки бутылки Вероника бросила в сторону трибун.

— Хватит! — Седой стукнул молотком. — Неуважение! Подсудимая, я правильно понимаю, что вы угрожаете убийством?

— Правильно, — сказала Вероника, садясь. После выходки, привлекшей внимание целого зала, она, очевидно, почувствовала себя лучше и положила ноги на стол. Я видел, как побагровел от ярости Русый, но сказать ничего не успел, потому что тут раздался радостный вопль командира:

— Вот это было от души! Ящик Чупа-Чупса этой бабе!

Пока доносились крики, стучал молоток, вернулся Черноволосый с небольшой книжкой в коричневом кожаном переплете. Заняв место за трибуной, он опять о чем-то переговорил с Седым. Казалось, Седой возмущается и спорит, но Черноволосый приводит веские аргументы. И Седой сдался.

— Может, зачитает что-нибудь из Библии? — предположил Джеронимо. — Я бы послушал про Иосифа в Египте.

Тремя мощными ударами по трибуне Седой призвал всех к молчанию.

— Тихо! — рявкнул он. — Исключительным правом на ходатайство со стороны религии пользуется младший член совета господин Никифор.

Черноволосый Никифор откашлялся. В наступившей тишине он перевернул несколько страниц книги и покивал, будто соглашаясь с какими-то своими мыслями.

— Я попрошу вас ответить на простые вопросы, — сказал он, глядя на нас троих. — Вы можете отвечать так, как вам будет угодно, вас никто не прервет. — Тут он выразительно посмотрел на коллег. Седой и Русый нехотя кивнули. — Итак, начнем. Николас Риверос. Пожалуйста, расскажите суду о вашем видении инцидента с Педро Амарильо.

«Он что, серьезно? — ужаснулся мой двойник, пока я протискивался мимо Джеронимо и выходил к трибуне. — Он позволит нам говорить?»

«Ешь молча, — осадил я его. — Говорить буду я».

Передо мной раскинулась равнина, усеянная людьми. Все они — мужчины и женщины, юноши и девушки — смотрели на меня, затаив дыхание. Они ждали. Кто я для них? Опасный и таинственный пришелец. Кто для них Педро? Для одних — герой, для других — клоун. Но для тех и других — член общества. Пожалуй, таких исходных данных достаточно.

Я глубоко вдохнул.

— Минувшей ночью я, Николас Риверос, совершал привычный променад на бронетранспортере с моими дорогими друзьями. Внезапно из-за вопиющей халатности рабочих Нового Красноярска наш транспорт провалился сквозь снег. Я пришел в негодование, поскольку предполагал закончить прогулку совершенно иначе. Падая в зал, я успел заметить прогуливающуюся там жалкую бездарь, тщащуюся изрыгать стишки. Возможно, для быдла, населяющего эти катакомбы, его вирши звучат приемлемо, но для меня, искушенного ценителя настоящего искусства, не было ничего оскорбительней, чем услышать безжизненные строки, отягощенные союзными словами, с посредственным ритмом и рифмовкой. — Я выразительно сплюнул и поморщился. — Поэтому я решил сделать человечеству одолжение и раздавил червяка, а потом цинично осквернил его останки, продемонстрировав таким образом свое отношение как к культурному уровню Нового Красноярска, так и к его населению в целом.

И что в итоге? Разве кто-то приполз на коленях благодарить меня? Разве я увидел алую ковровую дорожку? Или сорок обнаженных девственниц выбежали мне навстречу? Нет, я увидел солдат, которые в грубой форме препроводили меня и моих друзей в вонючую клетку, не очень, правда, в своей убогости отличающуюся от жилища среднего умника.

Я говорю так, потому что видел, как вы, ничтожества, живете. Раса опустившихся грибожуев, осажденная озабоченными подсолнухами. Преисполнившись жалости к девушке покойного графомана (весьма страшненькой, хотя и не до такой степени, как все здесь присутствующие, кроме несравненной Вероники), я решил утешить ее, позволив вступить со мной в половую связь. Однако девушка, поняв свою убогость в сравнении со мной, великолепным, предпочла повеситься, написав на груди мое имя.

Я опускаю претензии к качеству продуктов и мастерству поваров, — зачем говорить о том, чего нет? — и предъявляю встречный иск Новому Красноярску. Обвиняю в порче имущества, оскорблении действием и насильственном удержании в месте, не предназначенном для жизни в принципе. Для удовлетворения моего иска необходимо: выдать новый бронетранспортер взамен испачканного внутренностями Педры; вернуть изъятое оружие и добавить не меньше двух ящиков патронов; поднять нас на поверхность с величайшими почестями.

Я отказываюсь от денежной компенсации, поскольку вы все — нищеброды. Предложение разбавить генофонд расцениваю как умышленное оскорбление и склонение к скотоложству. Но вы можете изваять мою статую и поклоняться ей. Новая религия будет называться «риверианство». Впрочем, на этом не настаиваю. Вряд ли ваше сознание дозрело до религии. Можете сперва сочинить обо мне пару мифов. У меня все, ваши чести. — Я поклонился трибунам и вновь повернулся к залу.

Челюсти Джеронимо и Вероники упали так низко, что едва не вышли из пазов. Но это немое обалдение не шло ни в какое сравнение с той бурей, что разразилась за их спинами. Даже солдаты едва сдерживали взбешенную толпу, готовую линчевать.

— Сжечь его! — визжали одни.

— К триффидам гниду! — орали другие.

В меня полетели банки, бутылки и — внезапно — чьи-то трусики и лифчик.

Я застонал и пошатнулся под напором неистовой волны, несущейся в меня из зала. Мой эмоциональный двойник бился в судорогах и пускал пену изо рта. «Слишком… много», — прохрипел он.

Я рухнул на колени, потом повалился на пол, чувствуя, как против воли на лице расцветает сытая, довольная улыбка. В глазах потемнело. В темноте вспыхнул огонек, и я увидел отца, сидящего возле костра. Папа грустно качал головой, глядя на глубину моего падения. «Не говори ничего, — прошептал я ему. — Так… Так просто было надо!»

— Благодарю вас, господин Риверос, вы можете садиться, — послышался голос Черноволосого. — Приглашаю обвиняемого Джеронимо Фернандеса Альтомирано.

Я сгреб себя с пола и поплелся на скамью подсудимых. Проходя мимо меня, Джеронимо выразил надежду, что на том свете мы будем вариться в одном котле.

— Ты что, вообще наглухо отмороженный? — шепотом спросила Вероника, когда я сел рядом.

— Я этого не скрывал с самого начала.

Немного подумав, я решил сделать хоть что-то хорошее и, повернувшись к Веронике, сказал:

— Не бойся смерти. Там — просто комната с надписью: «Who cares?» и обзором на весь мир. Можно даже заказывать девочек в любое время.

— Ну, хоть там не придется изображать из себя натуралку, — безразличным голосом отозвалась Вероника.

— Блин, я не то хотел…

— Помолчи, а? Ты сегодня достаточно высказал.

Я заткнулся и уставился на Джеронимо. Одного взгляда хватило, чтобы понять: демон раннего пробуждения вновь одолел его. Как яростно он смотрит на сестру, как злобно горят глаза…

Зал продолжал бесноваться, и Черноволосый взглянул на Седого. Тот опирался локтем о трибуну, прикрыв глаза ладонью, но каким-то чудом уловил невербальный сигнал коллеги, поднял голову и застучал молоточком, явно жалея, что под рукой нет кувалды покрепче. Которой можно было бы разбить мне голову.

Наконец, пришла тишина, и Черноволосый, которого мое выступление, казалось, только приободрило, улыбнулся Джеронимо:

— Молодой человек, изложите, пожалуйста, вашу версию событий.

Джеронимо не заставил себя упрашивать. Выпростав руку с указующим перстом, он заговорил:

— Согласно моей версии эта жирная старуха с псориазом, которая имеет наглость называться мне сестрой, во время нападения на транспортер проигнорировала мой приказ и не убила всех врагов, цинично маскируя предательскую деятельность под так называемый здравый смысл! Это прирожденное удобрение для триффидов попросту не смогло оторвать от кресла свой отожранный зад, и…

Я постарался отключить восприятие скрипучего голоса Джеронимо. Покосился на Веронику. Бледная, с бесконечно злым лицом, она сидела, подперев кулаком подбородок, и смотрела на брата.

— Перед полным залом, — процедила сквозь зубы. — Не думала, что до такого дойдет.

— Да он же себя не контролирует, — сказал я.

— А я что, просила утешений?

Пожав плечами, я отвернулся. Кажется, тот короткий миг душевной близости остался в далеком прошлом. Впрочем, мне было все равно. Мой эмоциональный двойник обожрался до такой степени, что мог лишь тихонько пищать на выдохе.

Тем временем выступление Джеронимо прервал Черноволосый:

— Простите, — мягко сказал он, — но я бы попросил сосредоточиться на описании инцидента, приведшего к вашему задержанию. Расскажите, как произошло убийство.

— Ах, это! — Джеронимо отмахнулся. — Форменный дурдом. Мы спокойно ехали, никого не трогали, и вдруг появился этот псих. Не то пьяный, не то обдолбанный, он бросался под гусеницы и орал стихи. Мой дорогой друг Николас включил задний ход, но псих оказался хитрее. В своей неискоренимой жажде самоубийства он обежал вокруг и бросился под гусеницы сзади, нанеся всем нам непоправимый моральный ущерб. Мой друг Николас рыдал над его телом так долго, что все подумали…

— Прокомментируйте доведение до самоубийства! — чуть ли не подпрыгнул Черноволосый, который с каждой секундой волновался все больше.

Джеронимо погрустнел.

— Эта девушка, — начал он тихо, — всегда стояла между ними. Николас и Педро с детства дружили, были не разлей вода, пока не появилась эта коварная разрушительница судеб. Оказывая знаки внимания то одному, то другому, она заставляла их соперничать, сражаться, ненавидеть друг друга. Сейчас я понимаю, что с ее стороны это не было просто игрой. Несчастная, она сама не могла разобраться с тем, что творится у нее в душе…

Джеронимо всхлипнул, и я вдруг понял, что он утирает рукавом самые настоящие слезы. И весь зал внимает ему в благоговейном молчании. Я покосился на Веронику. Слава богу, ее лицо сейчас напоминало иллюстрацию к словарной статье, трактующей слово «скепсис». Почувствовав здесь некую опору, я мысленно прислонился к Веронике, а то трагическая история моей любви уже чуть не растрогала меня самого.

— Когда он узнал о случившемся, то сам чуть не покончил с собой, — продолжал сквозь слезы Джеронимо. — Мы с Вероникой вытащили его из петли, два часа отпаивали грибным бульоном. Скажи, сестра! — Он протянул руку в патетическом жесте.

— Да, Джеронимо, так все и было, — зевнула Вероника. — Ночей из-за него не спали. Вот, до сих пор рубит так, что глаза слипаются.

— Бес-сер-деч-на-я! — провозгласил Джеронимо, и я готов поклясться, что каждый человек в зале возненавидел Веронику Альтомирано. — Вот когда из-под лицемерной личины проглядывают бородавки, псориаз, сморщенная сухая кожа и…

— Скажите, пожалуйста, сколько лет вашей сестре? — перебил Черноволосый.

— Никак не меньше восьмидесяти четырех, — тут же ответил Джеронимо. — Она сожгла паспорт в семьдесят, и теперь пытается притвориться шестидесятилетней, но мы-то с вами знаем…

— Достаточно! Прошу садиться! — ликовал Черноволосый. — Вероника Альтомирано, прошу вас, выйдите сюда и ответьте всего на один очень простой вопрос.

«И что его так радует? — думал я, пока Джеронимо и Вероника, сверля друг друга ненавидящими взглядами, менялись местами. — И почему Седой не остановит этот балаган, давно переставший даже отдаленно напоминать суд? Да и Русый просто кипит от гнева, но не вмешается».

— Милая девушка, — сказал Черноволосый, откашлявшись, и отчего-то покраснев. — Скажите, пожалуйста, вы когда-либо знали мужчину?

— Я знала многих мужчин, вас какой интересует? — откликнулась Вероника.

По залу прокатился смешок.

— Фейспалм, — вздохнул Джеронимо.

— Воистину фейспалм, — подтвердил я. — Кажется, она уделала нас обоих.

Черноволосый покраснел еще сильнее и, встретив насмешливый взгляд Седого, поспешил исправить недоразумение:

— Нет, Вероника, вы меня не совсем правильно поняли, полагаю. Давайте я переформулирую вопрос. Меня вот что интересует: имели ли вы когда-либо половые сношения с мужчиной? Прошу ответить честно, это очень, очень важный вопрос.

Вероника медленно повернулась к нему. Я видел только ее затылок и часть профиля, но подозревал, что Черноволосому досталась целая лавина высококачественных эмоций. Она побледнела, потом покраснела, затем снова побледнела, стиснула кулаки…

И в этот момент я отчетливо услышал, как в голове у Джеронимо что-то щелкнуло. Будто повернули переключатель.

— Попридержи свой грязный язык, ничтожество! — В мгновение ока он вскочил на стол. — Ты о моей сестре говоришь. Она невиннее неопыленного цветка!

Судя по лицу Черноволосого, он испытал огромное облегчение. Отчасти это, наверное, объяснялось тем, что Вероника от него отвернулась и, посмотрев на брата, вдруг улыбнулась ему так неожиданно чисто и светло, будто они снова стали детьми, поддерживающими друг друга в мрачном и угрюмом доме Альтомирано.

И тут раздался — совершенно отчетливо! — еще один щелчок, и Джеронимо добавил:

— К тому же она — лесбиянка!