Витязь в кошачьей шкуре

Глава 7

Видать, Василий заснул и какое-то время продрых, как положено коту, не замечая времени. Левый его бок грелся о Лушу, правый охлаждала сырость, идущая от земли. Шерсть трепал ветерок, пробравшийся в убежище. Василий дернулся, рассуждая, что правильное место его не в засаде, а на печке, и он туда сейчас уйдет. И тут же дернул ухом от легчайшего шороха. Это была не трава, не сучья и не мышь. Мышей он не слышал вообще, хотя до того сопящих полевок в поле хватало, он чуял даже тех, что устроили себе гнезда из травы и мирно дрыхли — в отличие от честного кота.

Что-то мышек спугнуло, что-то страшное. Но точно не сам Василий. Он обратился не только в слух, но и в зрение, и с восторгом отметил, что оно у кота идеальное — хватало малейших отблесков света, чтобы они, отразившись от кошачьих зеркальных глаз, позволили ему увидеть пятьдесят оттенков серого, и жемчужного, и…

Он придушил в горле испуганный мяв.

Он ожидал всего. Увидеть жар-птицу и схватить ее за наглый огненный хвост. Или когтистого змея-цмока, вылезшего из речки полакомиться вишнями — потому что в этой речке-переплюйке по возрасту и размеру змею стало мало места, и коряга выбралась наружу, чтобы омолодиться. А пока карабкалась на древо, оцарапала кору.

Ну, наконец, каких-то местных безголовых хулиганов с грабельками, желающих продать молодильные вишни на рынке за большие деньги. Граблями нагрести можно много, вот и повредили листья и ствол. Ну как будто клюкву в промышленных масштабах собирали.

Да что угодно когтистое и крылатое баюн там увидеть собирался. Но никак не привидение. Что-то светлое, мохнатое отиралось спиной о ствол и плевалось косточками. Их шлепки собственно и разбудили Василия.

Он предупредительно мяукнул.

— Тихо… — прошелестела Луша, одной рукой поглаживая кота за ухом и этим давая знать, что мяв услышан, второй зажимая пасть волку, без раздумий готовому кинуться на врага. — Погодим еще немного.

Похоже, Луше тоже было страшно. Или хотелось дождаться развития событий. Хотя чему там развиваться? Стоит гад у ствола и вишни жрет. Еще и чешется!

Гад скрестись о ствол продолжал. Кора характерно скрипела, листья звякали, с левой стороны вишни падали плоды, а с правой цветень.

Но что-то пошло не так. И прямо на глазах у ошеломленных сыщиков белесое надутое чудовище уменьшилось и заверещало, словно угодив в ловушку. Что-то круглое и блестящее свалилось с его головы, наделось на талию, а после наискось упало ниже, связав колени. Деморализованный враг и хотел бы сбежать, да не смог.

Не соображая, что именно спеть, чтобы его усыпить, Василий повторил куплет про волчка и кабачок. Кажется, куплет этот становился его единственным хитом.

Кто оказался у вишни первым, баюн не понял. Видимо, все-таки волк. Серый долбанулся о ствол башкой и упал. Василий увидел на коре свежие затесы. А Луша хватала руками в перчатках верещащее нечто, выпутывая из свалившейся набекрень зубчатой короны с цветными камушками, вполне возможно, драгоценными. Привидение оказалось ежом-альбиносом с золотыми колючками. Видя, что вырваться не выйдет, он попытался скрутиться в клубок, а после обвис, притворяясь мертвым.

Луша на уловку не повелась. Сгрузила ежа в фуражку, корону напялила на руку, словно обруч и, низко поклонившись, извинилась перед вишней. И в свете спустившейся пониже луны, отставив фуражку с ежиком в сторону, стала аккуратно сгребать в мешок для вещдоков упавшие ягоды и золото и серебро листвы.

Волк благоразумно издали нюхал ежа. Василий видел, как тот приоткрыл блестящую бусинку глаза, заметил волка и снова зажмурился.

Баюн, решив размяться, трусцой добежал до ближайших кустов. И громко замяукал. Под кустами лежали аккуратно увязанные мешочки с целым грузом вишен, похоже, собранные для незаконной торговли.

Луша, оставив волка стеречь преступника, подбежала, на ходу выхватывая табельное оружие.

— Ай да Вася, — разглядев мешочки, сказала она. — Ай да молодец! Айда в самоуправу протокол составлять.

Несмотря на середину ночи, засыпавшей небо искорками звезд, и почти висящую на кроне молодильной вишни луну, была участковый детектив бодра и деятельна. И с грузом похищенного товара, короной и похитителем управилась легко. Мешки они навьючили на волка и гордо вернулись у контору через спящую деревню.

Серый пошел дремать в будку, а Луша вымыла Василию лапы и впустила его в дом.

Пакеты, пересчитав и опечатав, сложила в сундук для улик, а корону и ворюгу-ежа определила на стол для допроса.

Альбинос высунул из форменной фуражки усатую волохатую морду и попытался тяпнуть детектива за палец. Василий вскочил на угол стола и навис над ним, упираясь в столешницу передними лапами и пылая глазами. Давил размерами. И преступник увял и спекся. И заговорил.

Что за несправедливость такая? Честный певец, баюн, не в силах слова сказать по-человечески, все они обращаются для остальных в кошачий мяв и мурлыканье. А тут преступник, зараза мелкая, как по писаному человеческим голосом шпарит!

Василий спрыгнул, улегся на диван, выпустив показательно когти, и в допрос не лез.

Луша задумчиво катала по зеленому сукну стола золотую корону. Масляно сверкали самоцветы. Торчали изогнутые зубцы.

— Переедание вредит, — пялясь на нее, буркнул еж. — Каюсь. Готов возместить.

— А это ты на зиму себе запасал, да? — кивнула Луша на сундук с уликами.

— Это он особенный молодильный наркоман, — не удержался все же Василий, — не съест молодильную вишенку — считай, день прошел зря…

Но слова обратились в утробное ворчание. Как обычно.

Еж душераздирающе зевнул:

— Не по чину с царской особой разговариваешь. Аааааааааааа.

— С царской? — Луша хмыкнула.

— И еще жертвой печальных обстоятельств и ужа-асного проклятия!

Похоже, тема эта была для ежа животрепещущей. Он дернул коротким белесым хвостиком, торчащим из-под колючек, и забегал по столу, пролетая корону насквозь.

— Сидеть! — гаркнула девушка. Еж опешил и уселся, уныло свесим передние лапоньки.

— Все как есть, чистую правду тебе говорю! Как на духу, век воли не видать!

Голос у него был красивый, бархатный, и баюн подумал, что таким голосом еж запросто может Лушу очаровать. И переполз поближе, чтобы вмешаться в нужный момент. Но Луша как-то не сильно очаровывалась. Достала из ящика стола бланк протокола, открыла чернильницу, обмакнула перо… Рутина.

— Ну, излагайте, ваше величество.

— Высочество, — поправил ежик печально. — Я царский сын. Э… королевский.

Он поерзал под лампой. Золотые кончики иголок засверкали на свету.

— Отец мой был королем, и мать.

— Ежиным?

— Человеческим, — вся его мохнатая светлая морда выражала скуку и возмущение оказанным недоверием или вовсе глупостью женщины-следователя. — Прокляли меня… до моего рождения. То ли на крестины ведьму не позвали, то ли…

Он попытался пожать плечами и не преуспел.

— В общем, я родился ежом. Иголки у меня тогда были мягкими, ничего такого… — ворюга зачем-то покосился на Василия. — Но конфуз! На все государство! Единственный наследник — и еж. Папа отрекся от меня, мама…

На жалость давит, подумал баюн. Луша в задумчивости почесала нос пером:

— А нельзя ли… как-нибудь ближе к делу?

— Так я по делу и говорю, — возмутился королевич. — Опытные люди пообещали им, что когда я женюсь — проклятье снимется. А пока то да се, я взялся за науки, а после занялся фермерством. Овец пасти начал. И так они расплодились, что отец опять стал недоволен и приказал мне заняться чем-либо не таким экологически вредным. Ну я и… — еж лапой почесал затылок, — стал вишнями торговать.

— Ворованными.

— Почему? — он запыхтел. — Я только сушеные собирал. Все равно они на ветках вялились и зря пропадали. И птичкам сплошной вред. Представляете, как это: вдруг вновь очутиться в яйце⁈

Луша наклонила голову и сердито посмотрела на рассказчика. Он не смутился.

— Ну, годы шли, я не молодел, а достойной невесты все не было. И недостойной. Дочки мельника, трактирщика, крестьянки — это такой мезальянс! А потом и этих не стало. Я омолодиться немного решил.

— За чужой счет.

— Нача-альник! — проныл еж.

— А как ты овец-то пас… такой маленький?

— Так я не был маленький! Вы же сами видели! Нормального человеческого роста, только в шкурке ежиной! Колючки, то да се. И блохи.

Еж встрепенулся.

— Вы представляете, каково это — почесаться под колючками, если лапы не достают? Ну и терся о вишню… спиной. И ягоды пробовал. А потом вдруг корона стала мне велика…

«Жадность фраера сгубила», — подумал Василий.

— Хорошо, — Луша подхватила ежа под мягкое пузико и упрятала в туесок. — Ночь побудешь в камере. А утром перед Марфой извинишься. И все до единой вишенки вернешь и отработаешь. Ну, кроме тех, что съел. И корону ей отдашь. Я ее конфискую.

Она помахала протоколом в воздухе, чтобы быстрее сох. И заставила королевича заверить его отпечатком смоченной в чернилах лапы.

Еж понуро и молча сидел в туеске. Видимо, осознавал глубины своего морального падения. И утрату короны.

А утром они отправились к Марфе.

Луша, сдвинув скатерть, поставила туесок с ежиком на стол и раскрыла.

— Ух ти кто у нас такой? — засюсюкала Марфа, намереваясь погладить ежа пальцем. Тот обнажил острые зубки и тяпнул. Но реакция у бабки оказалась, как у космонавта.

— Ох прости, прости! — выдавил на шерстистую морду слезинку еж-королевич. — Мне трудно справляться с инстинктами.

И еще раз поведал свою душераздирающую историю.

— Ну что? Оставляю его вам?

Бабка подбоченилась:

— А я не проти выйти замуж за прынца. Только чего он у вас маленький такой?

— Так вишен объелся, — Луша пожала плечами. И указала на сложенные мешочки: — Эти вот возвращаем.

— Эти в богадельни раздай. Негоже быть жадной будущей королеве. Погодите, выйду сейчас.

Василий, перегнувшись над столом, наслаждался спектаклем: как наглый ворюга-еж, услыхав о предстоящей женитьбе, огрызком хвостика вжимается в угол туеса и жмурит глаза, надеясь, что все как-нибудь само рассосется.

Баюн сказал бы Луше, что подобное наказание выглядит как-то слишком уж сурово. Да не успел. Загремели двери, и появилась вроде бы бабка Марфа, но теперь как бы и не она.

Дородная красавица с золотой косой толщиной в руку выплывала в горницу, аки лебедь. На голове у ней был кокошник, на теле вышитый сарафан с блестящими широкими галунами и перламутровыми пуговками, и белый крахмальный плат в руке.

Три посоха железных она забросила за спину, три пары башмаков железных гроздью свисали с локтя на веревке. Торбу с припасами она забросила на плечо, прялка и веретено торчали наружу. Еще Василий заметил иголку, воткнутую у ворота.

Луша с баюном приоткрыли рты. А ежик, распахнув глаза, привстал на задние лапёшки, передними упираясь в край туеса и подаваясь дивной красавице навстречу.

— Ну, как я вам? — подбоченилась Марфа. — Все суженого нареченного ждала, блюла себя, вот и дождалась!

Она ловко вынула ежа из туеска, переложила в платок и завязала узелком.

Луша расширенными глазами покосилась на железные посохи и башмаки:

— А эта… гм… амуниция зачем?

— Так нешто я неграмотная, — стала сушить жемчужные зубки Марфа. — А книжки читать надо, чтоб не опростоволоситься! В первую-то ночь после свадьбы еж шкуру скинет, а король-отец в спаленку проберется и ее сожжет, думая, что так сына спасает. Но станет прынц болеть и томиться. И унесет мово миленочка за тридевять земель, за стеклянную гору. Вот чтобы по стеклу этому клятому перейти, и нужны посохи и башмаки. Вы не представляете, сколько лет я на кузнеца батрачила, чтобы железо это сковал. Жутко дорогой материал, — она почесала соболиную бровь.

— Ну, спрясть, соткать, лазоревым цветом вышить волшебные вещи, чтобы выменять за ночь в опочивальне королевича — это я легко. Опоит его иностранная зазноба сонным зельем — так я его иголочкой легонько ткну…

Марфа махнула подобранной золотой иголкой, упавшей в туес с линяющего ежа, уронила ее на пол, но поднимать не стала, мол, всё одно шкуре пропадать, после другую выдернет.

Луша на автопилоте подняла и переложила бледную золоченую иглу в пакетик для вещдоков.

— Ну а как проснется королевич от зелья — точно со мной останется.

Марфа повела плечами да еще разок прошлась лебедью. И завершила лекцию по спасению королевичей:

— Иностранки тощие да зеленые, куды им против меня. Вот что… Бумаги на дом и живность, кроме коровы, Севериныч пущай забирает. Зорьку я с собой уведу. Удойная, молоко жирное — ложка в сливках стоймя стоит. Ни одна из королевского стада не сравнится. Доможил пусть приглядит по-соседски, чтобы порядок был. И за вишней моей молодильной, вся она ваша! Ключ под притолоку спрячь. Будем живы — на лето сюда из дворца наезжать станем. А на зиму сдавайте. Ну, подметешь тут все. Прощевай.

Она облобызалась с Лушей, отвесила троекратный поклон углам. И, легко неся вещи и узелок с молчаливым женихом, поплыла с крыльца в сторону пастбища, чтобы прихватить с собой корову.

А девушка-детектив взялась за веник.

Пока одно, пока другое, пока под опись сдала Северинычу вещи и скарб — прошла половина дня и день повернул к вечеру.

Староста самоуправы убыл с ночевкой в город по делам, а Луша все ходила, шевелила плечами, почесывалась и бурчала нехорошие слова насчет ежа-королевича и блох.

Рассыпала по конторе и горнице пижму и полынь.

И решила нагреть воды и искупаться. Просто в корыте, не желая растапливать баню. И на реку не пошла, в реке воду не вскипятишь. То есть, можно бы, только травы и рыбок жалко.