Витязь в кошачьей шкуре

Глава 6

Разбудил Василия петух.

Он кудахтал, вышагивая по подоконнику растворенного окна. Маршировал, выкидывая вперед когтистые желтые лапы со шпорами. Тряс шелковой бородушкой и многоцветным хвостом. И с любопытством взирал на Василия то левым глазом, то правым.

И убедившись, что тот проснулся, выпрыгнул в окно.

Василий полез следом. И завис пузом на подоконнике, хотя до земли было всего ничего. Широко зевнул.

Утро было прохладным, бодрящим и солнечным, как и положено августовскому утру в деревне. Луша перебирала голубой мотоцикл. Золотистый августовский туман, рассеиваясь, медленно убредал со двора. Начинало пригревать солнце.

Холимый саженец Севериныча в огороде вырос на полголовы и радостно звенел серебряными и золотыми листьями. Помидоры не звенели, зато плоды на них округлились и призывно пламенели, подсказывая, что их пора сорвать.

Василий почувствовал, что живот подвело от голода, и вернулся к мискам на кухне. Вчерашняя каша заветрилась. И он вспрыгнул на припечек, чтобы проинспектировать горшки. И разумеется, своротил.

На грохот прибежали все: Севериныч, Луша и петух. Кочет первым же делом стал клевать из Васиной миски. А детектив и староста устраняли безобразие.

— А мужчину первым делом накормить надобно! — назидательно ворчал доможил. — А не за технику свою с утра хвататься. Тем более что она и так на ходу.

Луша громко фыркнула и наложила баюну еды. Неплохой был борщик, Василий оценил.

Севериныч ушел сквозь стену. Прокричал:

— Луша-а! Зайди после завтрака в самоуправу!

— Угу, — она повозила в тарелке ложкой, расписанной под хохлому. И вздохнула.

— Вот. Изучи.

Серенькая папка, трепеща завязками, перелетела Луше в руки. Девушка заглянула внутрь:

— Марфа?

— Марфа.

— С молодильной вишней?

— С нею. Разберись и доложи.

— Так я уже разбиралась. Служебного волка взять разрешите? — Луша огромными глазами взглянула на начальство. — И засаду нужно делать.

— Разрешаю, — начальство небрежно махнуло рукой, от чего в служебных папках сделался трепет и чернильницы застучали крышками. — И баюна возьми. Пущай вникает.

— Есть! — Луша щелкнула каблуками. — Можно идти?

— Иди, — Севериныч огладил бороду. — Рапорты составлять будешь за двоих. Пис а ть он вряд ли умеет.

Василий так и не понял, наезд это или намек. Хотел запротестовать, мол, грамотный, но издал лишь горловое мурлыканье. Севериныч зевнул.

— Я на огород. А ты мне пока о ворюгах, что Василия гнобили, сведенья представь.

— Сделаю.

И Луша, развернувшись по уставу, вышла.

Весь день Василия не тревожили. Он только ел и спал и пробудился по холодку, когда солнце еще не цепляло верхушки сосен на окоеме, но уже было близко к этому. И стало как яблочко: оранжевое, наливное, — прежде чем укатиться за холмогорье дальнего леса.

Луша легонько тормошила Василия:

— Пора!

Баюн полагал, что они опять поедут на мотоцикле — очень ему езда в коляске понравилась. Вроде и транспорт, а ветер в лицо и лесом пахнет (не считая фиалок). Но ошибся.

Это до рынка было далеко и в другую сторону. А до околицы Вертлюжина, где стояла Марфина изба — пять минут кошачьего неспешного шага.

Василий все нервно поглядывал наверх, опасаясь атаки с воздуха, готовый нырнуть в ближайшие кусты. Но небо было спокойным и синим, медленно ударяющим в розовое.

— Бабку Марфу лучше вечером ловить, — объяснила Луша, поправляя подмышкой кувшин-горлач. — Днем она на огороде. И еще разбери, на каком. А там полуденницы. Пока искать будешь, зажаришься в край.

Баюн шумно фыркнул. Он знал о полуденницах из фильмов, игрушек и книг. Но не сильно в их существование верил. Что за блажь объяснять солнечный или тепловой удар на поле, лишенном тени, наличием потусторонних сил? Даже красивых, в венках и рябиновых бусах.

Но молчал. Все равно по-человечески сказать ничего не мог. Зато очень громко думал о девичьих ножках от ушей.

Так громко думал, что и стучаться не пришлось. Оконце растворилось, отразив стеклом закатное солнце, и высунулась бабуля божий одуванчик с румянцем на морщинистых щечках, мышиными косками, торчащими из-под платка, и хитрыми прищуренными глазами.

— Вы ко мне что ли?

Луша поставила на подоконник рядом с бабкой свой кувшин:

— К вам.

— Ну, заходите тогда. Только ноги вытирайте.

В избе Луша, откинув скатерку, пристроила на углу стола папку с протоколом и стала заполнять «шапку», официально интересуясь старухиными фамилией и именем, хотя ясно было, что они давно знакомы.

Старушка махнула тряпицей по столу:

— Ты чего на угол села? Семь лет замужней не бывать!

— А я и не собираюсь. Так какой у вас точный адрес, говорите?

— Так выйди и глянь, нумер там. Навыдумывают нешто… И вот чиво все пишешь и пишешь? — Марфа подперла сухонькой лапкой щеку. — Весь городишко знает, какая вишня у меня растет. У всех яблоки молодильные, а вишня так у меня одной. Ну, у Севериныча еще. Так то отросток от моей.

Луша обмакнула перо в чернильницу и сердито сдула приставшую к нему муху, успевшую утонуть в чернилах.

«Эх, дикие они люди здесь, — подумал Василий с тоской. — Насколько гелевой ручкой писать удобнее. А лучше так ваще на компе набрать».

А Луша уже строчила вслед за старушкиной скороговоркой.

— … И вот повадилась зараза какая-то вишни жрать. Да ладно бы только вишни. Вон, гляди! Листья оборваны, кора подрана на шматы, косточками наплювано вокруг. А следов никаких.

— Так может птица склевала?

— И кору подрала?

— Когтями.

Старушенция громко зафыркала.

— Пойду служебного волка приведу, — вздохнула участковый детектив. — Пусть берет след.

Тут Василия аж передернуло. В прошлой жизни он вполне лояльно относился к большим собакам и, возможно, даже волкам. Но сделавшись котом?

Баюн вцепился когтями в лавку и замотал башкой, категорически отказываясь за Лушей следовать. Та фыркнула. Старушка скептически поджала губы.

А Василий встал передними лапами на подоконник, стараясь рассмотреть пострадавшее дерево. В отличие от саженца Севериныча, вишня поражала размерами, высотой и пышностью. И это несмотря на то, что росла далеко на поле, за оградой. А вблизи глянешь — так небось и шапка спадет.

Листья шевелил, позванивал ими ветер.

Василий испытал иррациональное желание рассмотреть дерево вблизи, чтобы совсем вблизи, чтобы пощупать, не обман ли зрения. Во-первых, листья на ней были золотыми. Цветом, по крайней мере. Во-вторых, одной стороной кроны вишня цвела, а второй плодоносила.

Справа от Василия в пышной кипенной цветени гудели пчелы, слева наливались бордовым блестящие ягоды. Так и хотелось сорвать и съесть, ну прямо с дерева, и не гляди, что ты кот.

Прижмурившись, баюн вгляделся пристальней и увидел белые царапины на стволе, прореженную, потрепанную крону. Опавших листьев среди жиденькой травы у ствола заметно не было — то ли злоумышленник унес золотишко, то ли экономная старушонка подобрала.

Ограждать надо ценное имущество, подумал Василий, сигнализацию вешать, камеры ставить… И поправился на эпоху: магические.

Показалась Луша с серым волком на поводке. Он бежал сосредоточенно, приблизив нос к земле, и толстый хвост-полено бил по поджарым серым бокам. Выглядела зверюга внушительно, и баюн еще раз порадовался, что сидит в избе, в относительной безопасности. Если, конечно, легкомысленной Лушке — тут Вася был полностью согласен с Северинычем — не взбредет в голову завести волка внутрь. Марфу обнюхать, например. Чтобы следствие не путала.

Он отвел правый глаз от окна и прицелился к печке. Если вскочить на нее и забиться как можно глубже за трубу — пожалуй, зверюга Васеньку не достанет. А то сигануть на полати… Вон те досочки над дверью верно они и есть. Ох уж этот древний быт, понавыдумывали всякого…

«Бразды пушистые взрывая…» И вот что это за пушистые звери такие, которых решил предать жестокой смерти поэт Пушкин Александр Сергеевич?

Волк подбежал к вишне. Луша отстегнула поводок.

Василий уже успел с волком познакомиться, правда, издалека.

Жил тот на вольном выпасе. И глазищи у него были синие.

Будка у волка все-таки имелась. Когда появлялось начальство из столицы, серого водворяли в нее, и он лязгая цепью о проволоку, бегал вдоль двора от крыльца до поленницы и обратно. Начальство издали сверяло с описью номер на ошейнике и уезжало удовлетворенное. А волк получал свободу. До следующего визита.

И к лучшему. А то мещанам и селянам, приходящим в управу по разным надобностям, пришлось бы разворачиваться и в ужасе разбегаться прямо от калитки. Ну или провожатого вызывать. А это неоправданное раздувание штата.

Волк ствол вишни нюхать не хотел. Он вообще повел себя странно. Сперва плюхнулся на хвост-полено и потер лапой нос, словно прятал его от чего-то или пытался что-то извлечь. Потом шумно вздохнул, открыв пасть и свесив, как тряпку, розовый язык. И только потом приник носом к комлю, трусцой оббегая дерево посолонь.

Луша статуей недоумения застыла рядом.

Волк обогнул волшебную вишню трижды, как по законам сказки, и все-таки след взял. Еще раз принюхался и потрусил, приблизив нос к земле, в сторону кустов на краю поля, обозначающих ручей. Зелень там была сочная и густая. Может быть, ольха, может, бересклет… Василий в этой зелени понимал немногое. Вот береза — там все понятно, белая с черными полосками. И сок.

Тут он опомнился, видя, как Луша вслед за волком скрывается в кустах. А если это надолго?

Он был беззащитен! Он был душераздирающе одинок!

Баюн хотел изящным прыжком покинуть избушку Марфы, но испугался. Осторожно повернулся на подоконнике задом, постаравшись не сбить герани, и спиной полез в открытое окно. Вытянул левую заднюю лапу и стал нащупывать засыпанную песком завалинку. Та почему-то не находилась. Баюн вонзил когти передних лап в подоконник, а правой задней — в бревна под окном.

Марфа заверещала. Василий подался назад, когти разжались, и он шлепнулся в хрустящую траву. Посидел, приходя в себя, и рысью метнулся в кусты вслед за Лушей и волком.

Качание веток отчетливо отмечало их путь, и потеряться Василий не боялся. Разок только провалился в жирную грязь, выбрался и стал яростно вылизываться. Луша подсохшую лужу перескочила, а вот волк оставил в грязи отчетливые отпечатки огромных лап. И Василию захотелось знакомиться с ним еще меньше. Но служба!

Высунув голову из-под ракит, баюн наблюдал, как волк важно, приклонив нос к земле, выходит на берег и… теряет след.

Волчара забегал кругами, заметался. Несколько раз вернулся по собственным следам. След врага упорно терялся в речушке, ровно в том месте, где в травянистом береге была прокопана кем-то песчаная глубокая канавка — спуск к воде.

Волк задумчиво поводил башкой и, ахнув в воду и обдав заругавшуюся Лушу снопом ярких брызг, переплыл переплюйку, пытаясь отыскать следы злоумышленника на другом берегу. Но там тоже пробегал напрасно.

Они с Лушей прошли вверх по течению и вниз по обе стороны речки — запах вишенного воришки пропал. То ли тот прошел по течению вверх или вниз намного дальше, то ли взлетел, как утка, и растворился в местном населении.

Волк оказался дальше бесполезен. Оставалась только засада.

Когда детективы возвратились под вишню, их настигла Марфа с кувшином, горлышко которого было обвязано белой чистой тряпицей, и долго ругалась, что баюн поцарапал ей подоконник. А потом вручила Луше кувшин, пахнущий парным молоком.

В свою бытность мужчиной Василий относился к молоку более чем прохладно, включая творог, сметану и ряженку. Может быть, потому что это было не настоящее молоко, а молочный продукт с консервантами или даже растворенный в воде порошок. А может, просто вышел из того возраста, когда растущему организму молоко необходимо.

Но тут от одного запаха сошел с ума. И выплясывал, кидая коленца, пока не получил дома свою порцию. Благо, оно и остыть не успело.

Ученые пишут, что молоко котам вредит. А тут очень даже наоборот. И Василий слизывал с губ теплую пену и урчал от счастья, пока Луша не призвала его и волка за собой.

В засаду сыщики сели, когда солнце коснулось нижним краем верхушек соснового бора и стало медленно проваливаться в него, как в море, просвечивая янтарем стволы. Тени сосен легли на луг, делая его полосатым, и все тянулись и тянулись аж до болота. Лениво перекрикивались в белесом небе вороны. Одуряюще пахла полынь.

Туман наползал с реки, белыми прядями, как паутиной, оплетая траву и ноги пасущихся на лугу коней. Щекотал нос баюна холодной влагой.

Волк рядом негромко чихал. Соседство кота ему не очень нравилось, но детектив прикрикнула на обоих, и ради дела на сотрудничество они пошли.

Прежде чем устроиться в копешке, внутри которой Луша разрыла ухоронище для всех троих, баюн попытался разнюхать вокруг вишни чужие следы. Учуял бабку Марфу, мышей, воробьев и чей-то щекочущий кисловатый запах, который не смог идентифицировать. Вероятно, так пах предполагаемый враг.

— И тихо… — прошипела Луша, заталкивая в копешку спутников и укладываясь на живот, чтобы между соломинками не терять молодильную вишню из виду.

Солнце зашло. На небо взбиралась луна, и звездочки, как просяные зерна, сияли во все густеющей синеве. Вишня негромко шелестела, звеня листочками. Пчелы и шмели ушли на покой, цветы на правой половине дерева закрылись. Но вокруг все еще витал сладковатый аромат и запах вишен, провялившихся на ветках.

И тогда он пришел.

Он, наплевавший косточками под деревом и оставивший белые длинные царапины на серой коре.