Узнавать Отражение

Глава 24

Меня разбудил луч солнца в лицо. Я огляделся. Мансарда деревянного дома. Небольшая комната. Двуспальная панцирная кровать, на которой я лежу, у деревянной стены. Справа от окна — письменный стол. Шкаф у стены напротив. В ногах у меня стул. На нём — аккуратно сложена моя одежда. Сам я — в одних трусах.

Несмотря на это — совсем не холодно. Батарея под незашторенным окном даёт устойчивое тепло. Вспомнил вчерашний день и потер шею. Куда тут они меня укололи?…

На лестничную площадку выходят четыре двери. На одной из них — картинка с писающим мальчиком. На другой — карикатурное женское лицо. На третьей — картинка с мрачным котом с повязкой на глазу.

За писающим мальчиком оказался именно санузел. Так что оделся я спокойно и никуда не торопясь.

Выглянул в окно. Большой загородный участок с вековыми соснами, расчищенными в снегу дорожками и следами в сугробах.

Судя по тому, что моих пижонских ботинок и куртки нигде не видно, — дом частный. Натянул носки и пошёл искать людей, ориентируясь на какой-то шум на первом этаже.

Спустившись по скрипучей лестнице, я оказался в большой гостиной, просвеченной утренним солнцем. Обставленной не без претензии. В одной части — телевизор, журнальный столик, кожаные диван и кресла у камина. В другой половине комнаты — что-то типа кухни. Круглый стол под низко висящим абажуром. Тяжёлые стулья с кожаными сиденьями. Какая-то допотопная газовая плита, такой же древний тумбовый стол и странный холодильник.

Выбивающаяся из общего ряда японская магнитола на подоконнике тихонько вещала «Европу Плюс».

За круглым столом, боком к нему, удобно устроился господин Савченко. В спортивном костюме. Устало положил ноги на стул напротив. На столе лежала кипа газет и стояла кружка. С кофе, судя по запаху в гостиной. Государственный деятель изучал прессу.

Увидев его, я совсем не удивился. Чего-то подобного и ожидал. А он, обернувшись на скрип лестницы, сказал мне:

— Привет, Пол. Кофе будешь? Наливай сам, и вообще не стесняйся. Мне лень за тобой ухаживать.

Я молча постоял, глядя на него. Потом из шкафчика над мойкой достал кружку и налил кофе из современной кофеварки.

— Где это мы?

— Это бывшая дача Ворошилова, в Знаменском. Ново-Огарёво, в общем, — отложил газету хозяин.

— Где моя куртка?

— Вон там, в прихожей, — мотнул он головой.

Куртка обнаружилась на вешалке. Достал сигареты с зажигалкой, вернулся к столу. Поискал глазами пепельницу. Обрезанный автомобильный поршень на подоконнике. Не спрашивая разрешения, закурил, отхлебнув кофе.

— Это у чиновников такие понты? Дача Ворошилова — в Кунцево.

— В Кунцево — дача, о которой знает публика, — хмыкнул Савченко. — А здесь — та, где он жил.

— Зачем такие сложности?

— Сейчас и не разберёшься, — пожал плечами хозяин. — Может быть, потому, что публике не нужно знать, как оно на самом деле.

Он взглянул мне в глаза. Так, это уже пошёл серьёзный разговор. Вот так, сразу. Пока не проснулся. Я отпил кофе:

— И что с Кретчером?

— Думаю, уже прилетел в Швейцарию.

— Помирать?

— Наверное, обойдётся. У нас вчера автоавария случилась. На Калужском шоссе, кстати. Три трупа. Медицинские показатели одного из погибших показали высокую совместимость с Кретчером. Александр Васильевич и распорядился. Печень ему подарили. Медики обещают, что поскрипит ещё финансовая акула.

— Надо же. А что взамен?

— Вчера был сюжет в программе «Время». Президент фонда «Глория» заявил, что инвестирует в Россию двадцать пять миллиардов. Форма и структура кредитования согласуется сейчас его людьми, нашим ЦБ и правительством. Но — в ближайший месяц.

— Жалкий четвертак?! Да с этого козла можно было…

— Ну-ну, Паш… не всё же сразу.

И в этот момент куда-то пропала вся его барственная вальяжность и расслабленность. И, наткнувшись на его жёсткий и холодный взгляд, я заткнулся. Понятно. С такой историей его можно будет доить, пока не помрёт. Главное — не увлекаться. И в досаде, что даже до такой простой мысли я не додумался, да и чисто из вредности я проворчал:

— Даже интересно, как это можно устроить…

— Какая ерунда, Паша! — Михал Михалыч снова стал легкомысленным трудягой, отдыхающим от тяжёлой работы. — На новогодней тусовке американских банкиров на Уолл-стрит появляется скромный и обаятельный русский молодой финансист, Пол Колесофф. С застенчивой улыбкой кланяется издалека Дэвиду, нашему Кретчеру. И, преодолевая робость, просит прославленного инвестора рекомендовать его господину Рокфеллеру. Миллиардов уже на тридцать пять…

— Ну, Михал Михалыч! Нельзя же быть таким наивным! - снова отхлебнул я кофе - Я же, вот с той же робкой улыбкой, скажу Кретчеру, что за кредит в жалкий ярд согласен всё забыть. И не вспоминать даже под пытками. И совсем немного спустя уже буду сидеть на Карибах, с косяком в зубах, в окружении гарема и верных барбудос, отмывать бабки для Дона Пабло Эскобара…

— Кого ты лечишь, Колесов? - устало потянулся чиновник - Какие Карибы? Да у тебя на лбу написана перестрелка в Нью-Йорке при покушении на всемирно известного финансиста. Минирование, тяжёлые пулемёты, гранатомёты и огнемёты…

— А вот тут обидно. Вы абсолютно дремучий и даже допотопный человек, Михал Михалыч. Управляемая противотанковая ракета с вертолёта… в конце концов, учебно-боевые истребители не такие уж и учебные, чтобы не протащить пару залпов… У него же сейчас в Хэмптонсе резиденция?.. Размажу суку в блин… ярда должно хватить…

Я заткнулся, увидев, как у меня трясутся руки. Я даже не знал, что можно испытывать такую тяжёлую, душную ненависть… Мы помолчали, и Савченко тихо сказал:

— Её не вернуть, Паша, — взгляд его снова напоминал ствол пистолета. — Но есть экономика страны, в которой тупо нет денег. Так уж вышло, что остальные знают лишь, как деньги просрать. Повоевать, помитинговать, побастовать… А вот влить сейчас в экономику четвертак ярдов баксов можем ты, да я, да ещё десяточек человек. Поэтому я в тебе, Пол, не сомневаюсь ни секунды. Как бы ты ни изображал слабоумие и тупого громилу.

Кофе закончился. Да и было его… Поэтому я молча встал и занялся завтраком. Помыл, наполнил и запустил кофеварку.

Открыл холодильник. Нет, дом, конечно, богатый. Чёрная икра в ведёрке. С килограмм. Два десятка яиц на поддоне. На двери — чахлый пучок зелени. Пять бутылок водки. И всё. Впрочем, в морозилке обнаружилась упаковка бекона. В хлебнице — кирпич белого хлеба. Ни тебе батона по тринадцать, ни круглой черняшки.

Поковырялся в тумбовом столе. Поставил на плиту три сковородки, все, что было из серьёзной посуды в доме. В одну налил воды. На вторую положил два ломтя белого хлеба. На третью бросил бекон, что нашёл в холодильнике. Когда вода в сковороде закипела — разбил в неё четыре яйца...

При этом я хмуро думал, что с чего то решил, что вторую жизнь я проживу так, как хочется: с той самой девушкой, которую помнил всю жизнь, занимаясь тем, что интересно, а не в сиюминутной борьбе с обстоятельствами и мудаками.

Но пьяный бред в момент попадания оказался не бредом, а целеуказанием: сделать приватизацию в России более денежной.

С двадцатью пятью ярдами баксов в экономике сорвётся то ли план коммунистов и красных директоров, жаждущих халявы, то ли извечное русское стечение обстоятельств... И основные активы будут приватизированы за реальные деньги, а не как в прошлой — моей жизни.

Тогда, помнится, самый дорогой лот, нефтяная компания «ЮКОС», был приватизирован аж за триста миллионов долларов.

Причём года через четыре профессор Лернер мне, как всегда посмеиваясь, заявил, что вся приватизация в России осуществилась за одни и те же триста миллионов.

И лишь Алик Кох сломал эту малину и установил на промышленные активы реальный ценник, когда продал «Связьинвест» за абсолютно реальный ярд, привлечённый с мировых финансовых рынков. За что был тут же проклят олигархами, а вслед за ними и тупыми долбоебами, и в двадцать первом веке повторяющими за Гусинским и Березовским, что Кох — вор.

— Радио сообщило о резком укреплении курса рубля, — добродушно сказал мне в спину Савченко. — Мы с тобой молодцы, Паша.

— Там ещё укрепляться нечему, — не оборачиваясь, проворчал я, — да и Верховный Совет сейчас под это дело печатный станок ускорит от души.

Сбросил на тарелку подрумяненный кусок хлеба, выложил на него два яйца, столовой ложкой положил на них икру. Рядом положил доведённый до хруста бекон и украсил зеленью. То же изобразил на второй тарелке и поставил на стол перед Михал Михалычем. И спросил, сдерживая ухмылку:

— И что, никакой награды? За беспримерный подвиг?

— Наградной отдел Верховного Совета сейчас в коллапсе, сам понимаешь. Так что секретным указом Президента, Пол, тебе будет объявлена благодарность, — огорошил меня Савченко. — Там еще Коржакову генерала присвоят и ряд сотрудников поощрят...

Я в это момент наливал кофе. А тут еще над головой раздался топот, и спустя мгновение заскрипела лестница.

Тут Михал Михалыч, сначала с любопытством, а потом с одобрением наблюдавший за моими манипуляциями, сделал движение, словно хотел съесть разом выложенное на тарелке. А может, спрятать...

Потому что с каким-то просто немыслимым шумом по лестнице спустились Савченко-младший и его сестра Татьяна. Он был в костюме «Адидас», она, естественно, в модной широченной футболке и шортах. И как тихо они сидели по комнатам! Стопудово, на запах жареного бекона слетелись.

Причем, появившись, эти двое шумели за десятерых. Двигали стулья, усаживаясь, дочь упёрла у отца тарелку со сделанным мной завтраком. Сын непринуждённо устроился на, предположительно, моё место и тут же заточил лайс бекона. При этом они оба непрерывно говорили, создавая какой-то просто гул.

Привет, Пол! Так это ты спал в гостевой комнате? Папа, ты решил нанять Колесова поваром? А как это блюдо называется? Ты думаешь, он справится? А Светка с тобой? Ещё спит? А когда подадут машину, мне уже пора ехать? Пап, а ты сегодня что, не работаешь?

— Вы их что, не кормите? — спросил я чиновника, улучив мгновение. Впрочем, они принялись есть и затихли. И я сообщил им: — Привет, это называется «яйца-бенедикт», и это был наш с вашим отцом завтрак.

Повернулся и снова поставил сковородки на плиту.

— С тех пор как умерла моя жена, Пол, — сказал мне в спину Михал Михалыч, — я столько разного узнал о воспитании детей! К примеру, ты, Паша, даже не представляешь, сколько жрут двое детей. Особенно когда один из них — вечно худеющая студентка...

— Вот только не изображай самоотверженного родителя, папочка, — чуть не чавкая отцовской порцией, заявила любящая дочь. — Здесь нам возят еду из пансионата. Просто мы обычно не завтракаем. Но так вкусно пахнет...

— Нда, пороть тебя уже поздно, — Савченко-старший поморщился и объявил своим детям, — сегодня и завтра я выходной. Машина будет через полчаса, и ты пожалеешь, Таня, если не будешь готова!

— А я? — Мишка уже всё сожрал и взялся за мою кружку с кофе.

— А тебе, Миша, академик Перминов просил передать, что, согласно вчерашнему осмотру, ты признан совершенно здоровым. Процедуры завершены, и мы с тобой сейчас пойдём, сделаем в пансионате пару кругов на лыжах.

И дети тут же подорвались собираться. С тем же топотом и гамом, усвистав, обратно наверх.

Со стороны они все производили очень приятное впечатление. Любящая такая семья. И даже некоторая виноватость во взгляде Савченко-старшего это не портила. С другой стороны, русский мужчина всегда виноват перед семьей. А уж тут... осознав, что чуть не потерял сына, мужик решил проводить больше времени с детьми. Утащив их на всякий случай подальше.

Поэтому я, тоже в извечной русской привычке обосрать хорошее, небрежно обронил:

— Как ни скрывайтесь и ни прикрывайтесь наградными указами, все равно Коржаков сообразит, что вы его использовали. А нет, так у него там Федя-аналитик подскажет...

Он внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Вот я и хочу спросить тебя, Паша. Ты что делать-то теперь собираешься?

Я снова поставил перед ним и собой по тарелке с бутербродами. Себе налил еще кофе в кружку. И взялся за нож и вилку:

— Я сейчас на Покровский бульвар поеду.

— Не стоит, Паша.

— Я, Михал Михалыч, сам решу, что стоит, а что нет.

— Не сомневаюсь. Однако алиби Светлане Майриной на момент убийства Фаиса Дашкина предоставили её мать и медсестра Гульнара Абдрахманова.

— Они знали?

— У прокуратуры есть основания полагать, что идея подключить Светлану к операции с похищением исходила от Людмилы Ивановны.

— Как это?

— Анатолий Майрин, отец Светы, и подполковник Артемьев — друзья детства. И милиционер обратился к жене умершего друга в поисках контактов в клинике.

Мне опять стало тоскливо. Спросил лишь:

— И что теперь?

— Сейчас, Паша, Людмилу Ивановну Майрину перевозят в пансионат «Сосны», где она и будет содержаться до конца жизни под надзором врачей.

— Ей сказали?

— Да. У них прошел обыск. Как ты понимаешь, по здоровью ее судебное преследование невозможно. И хорошо. Будет жить максимально долго.

Взгляд чиновника снова блеснул сталью, и я поёжился. Даж не знаю, что лучше для матери убитой дочери: быстро помереть в тюрьме или долго жить, зная и понимая, что именно она виновата в гибели своего ребёнка.

Ох уж этот господин Савченко. Лучше от такого подальше держаться. А чиновник тем временем продолжал:

— Так что я предлагаю тебе, Павел, идти работать ко мне, в канцелярию Президента.

— И что делать?

— Ну, формально мы отвечаем за наличие чернил в чернильнице президента и бумаги на его столе.

— Я тоже читал О. Генри, но хотелось бы уточнить: я буду отвечать за бумагу или чернила?

— Ну, Паша, взрослый же человек. Боевик. И думаешь, что тебя допустят к президентской чернильнице?

— И что я буду делать?

— Писать справки.

— Нет уж. Я в аспирантуре, да и бизнес у меня, там и без этого писанины — обписаться.

— А никто на твои занятия и не покушается. Делай что хочешь, у нас в канцелярии свободный график работы, и главное — результат.

— И какой результат вы от меня для начала ждёте?

Михаил Михайлович задумчиво посмотрел на меня и сообщил:

— Через два месяца состоится заседание коллегии Министерства обороны по вопросам финансирования переходного периода.

— Мне нужно будет проинспектировать мощности деньгопечатания?

— Подполковник Виктор Петрович Артемьев, пять лет назад был в группе советских советников по линии МВД в Афганистане, — не обратил внимания на мои подъёбки Савченко — в прокуратуре думают, что именно там он был завербован американцами.

— О! — я слегка запутался в извивах чиновничьей мысли — И на чём его прихватили американцы? Девочки, мальчики, контрабанда?

— Наркотики.

— О как, и что?

— Не прикидывайся дурачком. Через Россию, военными самолётами, агент ЦРУ организовал международный наркотрафик. Попутно оставляя себе на молоко и организовывая в Нахабино перевалочную базу. Содержательная справка Администрации Президента об этом, предоставленная коллегии и Генштабу, сильно снизит их аппетиты и поможет срезать армейский бюджет процентов на тридцать.

— И что потребуется от меня? Возглавить вместо Артемьева наш российский наркокартель, чтобы изнутри осветить всю механику процесса?

— В Лефортово сидит и дает показания человек Артемьева — Гульнара Абдрахманова. Там же находятся и дают показания боевики, задержанные в Нахабино. У тебя, Пол, отличные отношения с военными ЛенВО, как я знаю, проконсультируют, если что. Так что свести всю информацию в один документ тебе будет нетрудно. Хотя про наркокартель — идея свежая. Есть над чем подумать...

— Вот если б вы, Михал Михалыч, про наркокартель не сказали, я бы и не вспомнил, что вслед за выгодными предложениями принято пугать. И чем пугать будете?

— Ну зачем же тебя пугать, Пол? — добродушно ухмыльнулся чиновник. — Наоборот, порадую. Ты понравился Александру Васильевичу и его людям. Они не прочь видеть тебя в рядах Федеральной службы охраны.

— Вот бля! — от неожиданности я ругнулся. — У вас получилось, Михал Михалыч. Но — поеду я. Меня ваши люди до города подбросят? Или до электрички в Барвихе?

Тут по лестнице спустилась Татьяна Савченко, уже вполне модная и стильная, и сообщила отцу, что она уже готова, и пошла на улицу ждать автомобиль, который не приехал спустя обещанные полчаса.

— Куда скажешь, туда и подбросят. Только Таню на Якиманку забросят... Да я вас провожу, только вот оденусь...

Крыльцо дома выходит в большой двор, завершающийся воротами. Справа от крыльца стояла огромная елка, украшенная игрушками и гирляндами.

И еще там как-то нелепо размахивала руками девушка Таня. На мое появление она обернулась и прокричала:

— Колесов, придурок, помоги же!

Я настолько оторопел, что ответил на автомате:

— Ты чего раскомандовалась, овца тупая?

На улице было хорошо. Ярко светило солнце, снег скрипел под ногами, и воздух пах сосной. А подойдя к девушке, я понял, в чем дело. Маленькая синичка, севшая на праздничную елку, запуталась в мишуре и бьётся, как на привязи, не в силах улететь, но и не даваясь Таньке в руки, которыми она неуклюже пыталась ее схватить.

Отодвинул барышню, примерился и мгновенным движением схватил трепещущее тельце в кулак. Повернулся к девице и сказал:

— Подставляй ладони.

Она взглянула на меня огромными глазами и протянула ладошки. И я аккуратно разжал кулак внутри ее ладоний.

Она так и стояла, уставясь мне в лицо, так что пришлось рыкнуть:

— Ну, что стоишь? Бросай вверх!

Она раза три качнула вверх-вниз сомкнутыми ладонями и потом резко швырнула птицу в зенит.

И мы с ней замерли, уставившись на то, как этот взъерошенный комок ужаса, перьев и бешеного биения сердца превратился в НЕБО.

Херня, — подумал я. — Светка, Изя, мы же еще обязательно увидимся. Для вас — так через мгновения, а я немножко здесь еще побегаю, и свидимся.

За спиной кашлянул Михаил Михайлович:

— Завтра, Пол, с утра придешь на Старую площадь, пропуск будет оформлен. Захвати все документы. Договорились?

За спиной бибикнуло, и во двор въехала черная «Волга».

— Да, шеф. Я буду в восемь тридцать, — ответил я.