Узнавать Отражение

Глава 2

На столе появилась бутылка коньяка, стакан с рюмкой, столовый прибор и корзинка с хлебом. Снова усевшись, я вытащил пробку, налил полную рюмку и с сомнением на нее уставился. Как бы обратно не полезло. Вспомнился Венечка Ерофеев. Официантка принесла солянку и плоскую тарелку с купатами. Попросил у нее «Боржоми», она кивнула и ушла. Но тут я услышал, как из тамбура молотят в дверь. Чуть погодя появился какой-то мужик.

Лет тридцати. Резкое, но приятное лицо, сухощавый, среднего роста. Модно, и даже стильно, для тех времен одетый. Интеллигентские очки в модной тонкой оправе. И, очевидно, с тяжелого бодуна. Он, тем временем, огляделся и направился ко мне.

— Привет! Я составлю компанию?

— Присаживайся, — кивнул я.

— Москвич?

— Питерский.

— Мне всё то же, что и ему, — распорядился парень, бросив взгляд на стол. Официантка как раз принесла «Боржоми». Он усмехнулся мне, уселся напротив и протянул руку через стол:

— Петр, рижанин.

— Паша, — я пожал протянутую руку, налил ему и поднял свою рюмку. — Со знакомством.

— Ты в Москву по делам? — внезапный собутыльник, не чинясь, выпив залпом, похоже, жаждал общения.

— А зачем еще люди едут в Москву? — скривился я, проглотив коньяк и запив «Боржоми». Поставил пустую рюмку на стол, выдохнул. Взял ложку и принялся хлебать солянку.

— Не скажи, — перед моим собеседником возникла солянка, купаты и бутылка коньяка. Он ее открыл и уже сам плеснул нам в рюмки. — Я, например, политический беженец.

Под ресторанную еду и коньячок сам собой завязался обычный, ни к чему не обязывающий дорожный разговор. Я, слегка подшофе, рассказал, что закончил крупный проект, но из-за разногласий с руководством решил податься на вольные хлеба. А где, как не в Москве, те хлеба искать?

Он оказался драбантом перестройки. Терзая купаты, поведал, что с приходом Горбачева включился в общественную жизнь. Писал статейки для газеты «Атмода», митинговал и заседал в Балтийском народном фронте. Боролся с советами, КПСС и за независимость Латвии. Но со становлением Латвийского государства Петр почуял, что запахло жареным. Ему сначала намекнули, а потом и вовсе принялись шить уголовное дело и вообще запугивать. Как я понял, его прокатили с крупной должностью в правительстве. В общем, Паша, в Латвии считают, что все беды от русских.

— Это потому что у вас евреев мало, Петя, — успокаивал я его, разливая. — Завезли бы евреев, и объединились с латышами для борьбы с ворогом.

— Не смешно, Паша.

Персонаж, с высоты моих прожитых лет, оказался презабавный. Петр Игоревич Гнатюк. Сам себя позиционирует как латыша со славянскими корнями. А вообще-то он русский. Поэтому я не мог сдержать ухмылку, слушая от него, что лабусы (лабусы — латыши, сленг) совсем крышей съехали. Идут разговоры про национальный ценз, люстрацию и реституцию. Пора уже русским сказать свое слово.

— Это как? — мы в очередной раз выпили.

Я никогда не следил за политикой. А ввязавшись в зарабатывание денег, и вовсе лишь принимал к сведению очередные кривляния политиканов. А сейчас, оказывается, готовится проведение Первого конгресса русских общин. Мой собутыльник — делегат.

— Собираются настоящие русские патриоты, Паш. Верховный Совет РСФСР создание конгресса поддерживает.

— А смысл?

— В Латвии, и не только, русскому жить невозможно, пора россиянам вступиться за своих.

— Петь, что-то русские оттуда не очень-то и бегут. Да и ты вот — долго боролся за свободу Прибалтики, и что?

— Ты не понимаешь, Павел.

— Да все я понимаю! И ты уже отлично понял: мерзотную революционную романтику сменяет гнусноватый революционный прагматизм. И ведут они — в жопу.

— Пойми, Паш, мы должны убедить русскую власть вмешаться и помочь русским.

— Хм, как по мне, задача настоящей российской власти — охранять людей от собственного долбоебизма. У нас же, чуть не усмотришь, — толпа непременно начнет друг друга убивать и грабить во имя добра, справедливости и свободы. Так что, я думаю, не до вас сейчас.

— Слушай, по виду ты — чуть не бандит. А так рассуждаешь. Не хочешь в съезде поучаствовать?

— Да ну. Я смотрю, националистические тусовки сейчас не очень любят.

— А ты хочешь, чтобы тебя любили?

— Кто же любит бизнесменов?

— А чего тебе тогда нужно? Стать миллионером?

— Не обязательно, тут уж как получится. Чего я точно хочу — всегда узнавать отражение в зеркале.

— Это как?

— Тебе ли не знать, Петр? — засмеялся я. — Вот просыпаюсь я сейчас с бодуна, глянул в зеркало — все понятно. Павел Колесов, русский бизнесмен. А ты?

— Что я?

— Кого ты, Петя, видишь в зеркале? Латыша, революционера, русского патриота? Да и вообще, ты Гнатюк или Гнатюкас? А главное, Петр — ты вообще в зеркале отражаешься?

К его чести, он не обиделся на похмельный трёп, а засмеялся:

— С бодуна, Павел, все видят в зеркале одно — желание подлечиться. Вот когда нечем или негде… чего в том зеркале тогда только не увидишь.

— Вот! Так ты, Петр Игоревич, стопроцентно подтвердил, что русский. Европейцы не подлечиваются, а страдают.

— Зелёный ты, Колесов. Они, суки, мало того что похмеляются, они при этом осуждают тех, кто тоже похмеляется.

— Да я так-то понимаю тебя, Петь. За одно это ту Латвию разогнать надо. Но — без меня.

— Ладно, Паш, — мой попутчик глянул в окно, а потом на часы. — Скоро Ржев. Давай разбегаться. До Москвы выспаться еще можно…

За час мы уговорили на двоих бутылку. То есть у него осталось полбутылки, и у меня столько же. Их мы забрали с собой. У него — место в соседнем вагоне, а у меня в следующем за ним.

Я даже не успел ногой постучать проводнице, как она вышла из купе. Невнятно что-то бормоча на латышском, она открыла замок моего купе, отодвинула меня и ушла. А я откатил дверь.

Почти что в лоб мне уставился зрачок пистолетного ствола.

Я совсем не испугался, лишь удивился. «Макаров» у соседа я увидел в прошлой жизни лишь утром. Впрочем, в прошлой жизни я дрых до утра.

Поэтому я, не суетясь, зажег свет в купе. Мой попутчик, крепкий, плечистый, в майке, с накачанными руками, парень лет тридцати, кхекнул, кивнул и убрал ствол под подушку. Я закрыл дверь и уселся напротив.

— Нуууу тыыы и хххрапишь… — тягуче и как-то подвывая, сказал сосед, пристально глядя мне в лицо.

Это был первый раз в моей жизни, когда мне сказали, что спьяну я храплю во сне. Причем мне это сообщил глухонемой человек. Мой сосед — не то чтобы совсем глухой и немой, но простую человеческую речь он не слышит, читает по губам. А способность говорить ему ставили в специализированном рижском интернате для слабослышащих и немых. То, что я храпом мешаю спать даже глухому, ясное дело, не улучшило моего настроения.

В прошлый раз я поутру некоторое время не догонял странности попутчика. Но в этот раз я, тщательно артикулируя губами, ответил:

— Извини. Вчера перепил. Будешь, для поправки? — и я показал ему коньяк.

Он кивнул, вытащил из стакана ложку, дунул и поставил передо мной:

— Быыывает. Яяяяя проснууулся, тебяяя нееет. Нуу, дууумаю, и за мной придут сейчас… Тыыы нарыыытый быыыл… Иии яяя с паацаанами ииз ресторана, на поезд… Дляяяя вааагонной шпаааны — лууучшие ккккклиенты.

Я кивнул. Еще на вокзале, садясь в вагон, я, несмотря на состояние, обратил на них внимание. Трое великолепно одетых джентльменов навеселе. Двое провожают одного. Идеальные черные костюмы, белые рубашки с галстуками, ослепительные ботинки, черные кашемировые пальто, белые шелковые кашне. Несмотря на зимние минус десять на улице — аккуратные прически с идеальным пробором, то есть без шляп…

В общем, мы выпили и познакомились. И я снова выслушал то, что уже и так знал. Его зовут Вася. Не последний человек среди рижских людей с проблемами развития. Едет в Москву учинять справедливость. У какого-то выпускника рижского интерната хитрожопые социальные работники пытаются отжать квартиру его родителей:

— Ээээто ббеееспредел, Паааша. Нуууужно рааазобраться.

Пистолет он купил по дешевке у бухого интенданта с Булдерая (военный аэродром в Риге, рядом с гражданским аэродромом, — авт.). Если хочешь, держи визитку, подъезжай, порешаем.

Так и не допив коньяк, мы завалились спать дальше...

Утром все оказалось лучше, чем казалось. Чувствовал я себя нормально, по крайней мере, руки не тряслись. В окно ослепительно светило зимнее солнце. Проводница принесла чай.

Мы с соседом разлили остатки коньяка в чай и попрощались вполне сердечно. Он просил не пропадать, дескать, есть пара тем. Я заверил, что как только, так сразу. И первым выскочил на платформу.

У следующего вагона наткнулся на своего ночного собутыльника. Он тоже выглядел вполне авантажно и вовсе не напоминал спивающегося интеллигента. Скорее — солидный путешественник с большим чемоданом. Мы чинно поздоровались за руку. Он сообщил, что по выходным бывает в клубе на «Спортивной». Там выступает «Коррозия Металла», собираются русские люди, которым не все равно. Эдуард Лимонов, вот, вернулся из Штатов… Приходи, Паш, нужно вместе держаться… Я, пообещав, что как-нибудь — обязательно, пошел к вокзалу, чтобы перейти в метро «Рижская»...

В прошлой жизни я начал поправляться лишь с утра. Сошел с поезда в общем-то в неадеквате. Наверное, от этого совсем не думал, как мне поступить, а завис на неделю в общаге МХТИ, в Тушино. Прямо с вокзала приехал на тачке и неделю пил с тусовочными знакомыми.

В этот раз, находясь в сознании, я решил сделать то, что и следовало тогда сделать. В вестибюле метро зашел в телефонную кабинку и набрал номер. Когда на том конце сняли и невнятно буркнули, я сказал:

— Изя! Я в Москве.

— Пол! — почти мгновенно завопила трубка. — А я тебя повсюду ищу! Ты где?

— На «Рижской», только с поезда.

— Бегом ко мне! Я ставлю водку в морозилку!

— Дебил, бля. В холодильник ставь что угодно. А на столе должен стоять коньяк.

— Водка в морозилке, — я услышал, что на том конце и вправду топают и хлопают холодильником. — Коньяк, Пол, на столе! Жду через полчаса!

— Бегу.

Спускаясь в метро, я рассеянно думал, что, как ни крути, алкоголь — идеальный адаптер. Поначалу, не будь я с бодуна, мог бы и умом тронуться. А сейчас вполне спокойно разглядываю грязные полы метро, грязную, после уличной слякоти, обувь москвичей. Общий черно-серый цвет одежды пассажиров. И философски воспринимаю могучий перегар от стоящего рядом дяди.

И спокойно размышляю о том, что я, Павел Андреевич Колесов, за шестьдесят, не беден, опытен и вполне состоявшийся, угодил в начало 1992 года.

Да и сейчас я при деньгах. Для скорейшей погрузки сухогруза и отправки его в рейс Кот выдал мне прилично денег.

Портовые сборы — та еще история. Кинуть швартов с причала на судно в некоторых странах стоит больше штуки баксов. А я еще оплачивал собственную судовую механизацию, что припахал под погрузку, и стимулировал грузчиков.

Но времена сейчас странные. Европейских портовых сборов еще нет, официально — еще советские тарифы.

Короче, я сильно сэкономил. У меня в левом внутреннем кармане почти пять тысяч рублей, а в бумажнике — три с лишним тысячи баксов. Не пропаду, всяко.

А человек, которому я позвонил и к которому сейчас еду, — еще один мой армейский друг. Его зовут Фаис Дашкин. И он через несколько дней уезжает в США на ПМЖ.

В прошлой жизни я заколбасился в Тушино. Когда пришел в себя и позвонил ему, он уже улетел. Больше мы не виделись и даже не разговаривали по телефону. Поначалу доходили какие-то слухи через общих знакомых, а потом и они пропали.

Теперь я решил, что попрощаться не помешает. Он хороший парень. А я всю жизнь жалел, что напоследок даже не поговорили…