Уроки ирокезского

Глава 73

Николай Феликсович назначение на пост губернатора учрежденной Брянской губернии принял довольно спокойно. Как должное принял, и даже где-то в глубине души счел, что "учредить губернию дабы потомок именитого рода достойное место занял" со стороны канцлера было вполне… уместно. Но это так, чтобы в одиночестве самим собой погордиться – а на деле-то поработать придется изрядно. Ну и сделать губернию самой процветающей в Державе, чтобы всем завистникам доказать, что Юсуповы славны не одними лишь предками.

И Урусовы: вот уже десять лет Ирина Владимировна "составляла счастье" новому русскому губернатору. Однако Николай ни на секунду не усомнился в том, что должность он получил вовсе не из-за своеобразного "родства" с канцлером: да, супруга была родной сестрой жены приемного сына Волкова, но и сын все же именно приемный, да и сёстры общались довольно редко. Хотя однажды и "родство" оказалось полезным.

Когда отец выкупил в пользу города Тюфелеву рощу с окрестностями и выделил сыновьям тридцать десятин казенной уже земли для размещения переносимого из Петербурга завода, Николай было подумал, что канцлеру такое самоуправство Московского губернатора может не понравиться, и с Ириной заехал к Катеньке, думая уговорить Степана Петровича поддержать проект перевода завода в Москву. Но пока он уговаривал, туда же – по каким-то делам – к Степану приехал и сам канцлер. Который, узнав причину "внезапной семейной встречи", почему-то долго смеялся, а затем, со словами "это судьба" завод строить разрешил. Спросив, однако, при этом "а когда трехтонки тут вы выделывать начнете?"

Новый завод проектировался под выпуск уже двадцати тысяч "Волг" в год – так, по предложению канцлера, назвали "Акулу" для внутреннего рынка. Феликс назвал, уж больно рисунок канцлера его вдохновил. Но рисунок – рисунком, а на технический проект машины ушло почти два года, и довольно многое пришлось выдумывать буквально "с нуля", как часто говорил Волков. Зато результат превзошел все ожидания, восемь тысяч выделываемых в Петербурге автомобилей даже в малой степени не покрывали спрос… К тому же и намек канцлера насчет трехтонных грузовиков забывать не стоило.

Грузовик спроектировал уже закончивший учебу Феликс. Правда, опять попросивший канцлера "нарисовать будущую машину". Разумно: ведь благодаря канцлеру и легковая машина стала "новым эталоном автомобиля". К тому же трехтонке не нужен разработанный для "Акулы" мотор в сто десять сил, но если его совсем чуть-чуть доработать и перевести на дешевый семьдесят второй бензин…

В новых цехах Московского завода братьев Юсуповых уже начали выделывать новенькие "безкапотные" трехтонки. По десять, а то и по дюжине в сутки. Но если несколько расширить завод уже Брянский моторный, то "Брянское автомобильное объединение" таких грузовиков сможет в день выделывать уже штук по пятьдесят. И сделать это можно будет очень скоро, максимум за полгода. Как тогда говорил Александр Владимирович: "если вложить копейку в развитие нужных смежников, то результат окажется несравним с затратами".

А в каких смежников лучше всего было вкладывать эти самые копейки, Николаю Феликсовичу и предстояло разобраться. Но в том, что это у него получится, губернатор Юсупов и не сомневался…

Первого сентября двадцатого года в школах по всей стране начался новый учебный год. Все, как обычно – но все совершенно иначе. Просто потому, что начался этот учебный год в совсем уже другую эпоху.

Дочь наша "первая догадалась", зачем мне нужно столько циркония: первая печь с огнеупорами из окиси этого самого циркония у нее отработала уже четыре года без единого ремонта. Электродуговая печь – и теперь она в своем производстве только такие и ставила. Конечно, электричества эти печки жрали как не в себя, но в результате сталь почему-то получалась даже дешевле, чем при "традиционном" способе ее добычи.

Хотя – понятно почему. Многочисленным Машкиным металлургическим заводам дорогой кокс был вообще не нужен: газовые заводы "добывали" светильный газ из легкодоступного бурого угля – точнее, из остающегося после "химии" практически мусорного буроугольного кокса, газом этим руда (точнее, окатыши) восстанавливались до чистого железа, которое как раз в электропечах и перерабатывалась в сталь: в печку, после расплавления железа, просто добавляли заранее рассчитанное количество "австралийского" чугуна – так что ни уголь, ни кокс там вообще не требовался. А нужное для печей электричество – оно тоже добывалось "из того же материала". Бурого же угля теперь было много: его и в Подмосковном бассейне копали, и вокруг Красноярска, а после того, как "Северная железная дорога" перешагнула Енисей, и с Тунгуски его возить стало довольно недорого.

Но уголь – это все же еще не электричество, так что Марии Петровне пришлось заняться и выпуском генераторов. "Хреновых, но дешевых" – как сама Машка их называла. Хреновых потому, что обмотки генераторов делались алюминиевыми, а дешевых – потому что меди для их изготовления не требовалось. И "стандартный хреновый генератор" мощность имел всего в сотню киловатт (то есть "по паспорту" двести, но, чтобы он не сгорел…), да и весил почти тонну – зато выстроенный Машкой в Семипалатинске завод выпускал их по дюжине в сутки.

Еще один завод – который все же дочь наша поставила поближе, в Яхроме, делал для этих генераторов паровые турбины. А заодно – и разнообразные котлы с разнообразными же топками, поскольку "в разных местах и топливо разное". Так что котлы можно было топить чем угодно, хоть дровами. То есть теоретически можно было их и дровами топить, но никто этим пока не занимался. Ну, я так думаю… однако на чем работала "Машкина" электростанция в Верхоянске, я не спрашивал. Впрочем, эти электростанции в качестве "городских" больше нигде, вроде бы, и не использовались, их для электрификации разных местпромовских фабрик ставили "в далеких селеньях". Поначалу даже бывало, что с одной электростанции до десятка фабрик электричеством снабжалось – ну да поначалу и мощности фабрик были невелики, чаще всего им и электричество-то требовалось только для освещения.

Потом уже, когда фабрики начали оснащаться всякими станками… Машка даже поначалу хотела еще парочку заводов выстроить для производства таких генераторов, но – передумала. Потому что "хреновым" генератор был не из-за алюминия, а из-за малой мощности. И он, работая "в локальной сети", очень нервно реагировал на потребителей. Ведь один-единственный трехкиловаттный мотор токарного станка – это уже три процента роста или падения потребления, причем "в идеальном случае", а если генератор вообще на треть загружен… Поэтому и вырабатываемое им электричество было хреновым: напряжение скачет, частота плывет. И если с напряжением как-то справлялась ламповая схема управления возбуждением, то с частотой было очень плохо. Но, как говорится, "для сельской местности сойдет": лампочки светят, моторы как-то крутятся… фабрики оснащаются передовым оборудованием.

Но чтобы это оборудование не ломалось до срока, местпром постепенно (по мере зарабатывания потребных средств) подключал деревни к общим электросетям. Новый алюминиевый завод в Усть-Каменогорске дал возможность делать это относительно безболезненно для "планового хозяйства": и провод для ЛЭП стал доступен, и трансформаторы… тоже с алюминиевыми проводами, но всяко лучше чем никакие.

Для меня самым важным результатом этого было то, что многочисленные местпромовские предприятия стали очень быстро делать стране много… денег, в конечном итоге. А если в стране есть много денег, то можно гораздо большему числу рабочих платить зарплату. Причем – гораздо большему, чем их в стране было! Слава еще весной пришел с мудрым предложением зарплату всем рабочим повысить – ну чтобы было за что продавать сделанные местпромовцами "товары народного потребления" и было чем платить местпромовским рабочим зарплату. Правда, формулировка предложения оказалась еще более "мудрой":

– Саш, у меня вопросик… я с чем пришел-то… Сейчас у нас в промышленности работает шестнадцать миллионов человек, из которых шесть – в местпроме. То есть у нас перекос в сторону производства товаров народного потребления изрядный: для сбалансированной экономики из семи промышленных рабочих один должен их производить, а у нас каждый третий потребительские товары выпускает. И у рабочих не хватает денег, чтобы эти товары купить.

– И что в этом плохого? Общий-то промышленный рост мы получили уже сильно за тридцать процентов в год? Причем уже три года подряд, да и нынешний, мне кажется, не хуже будет?

– Этот будет не хуже, точнее не сильно хуже: в прошлом году выпуск промпродукции вырос на сорок процентов, в этом ожидается около тридцати шести… максимум. Но это в основном потому, что почти все предприятия перешли на двухсменную работу.

– Ну и что ты такой грустный ходишь? Тридцать шесть все равно почти вдвое больше того, что мы ожидали. Радоваться же нужно!

– Я и радуюсь. Пока радуюсь, потому что уже в следующем году если мы получим прирост в двадцать процентов, то это будет просто чудом. Но я предполагаю, что чуда не случится и прирост будет процентов семь…

– Почему это? Ведь развитие промышленности так хорошо идет, я причин столь резкого падения не вижу…

– А я вижу. И ты видишь, просто внимания не обращаешь. У нас последние три года, почитай, прирост в основном шел за счет увеличения сменности работы оборудования. А нового уже почти и не было, если в процентном отношении смотреть. Потому что да, заводы работают, выпускают всякого разного все больше – но выпускают-то они все больше запасные части к тому, что было на заводы раньше поставлено!

– Не совсем понял…

– Поясню. У нас сейчас амортизация основных фондов в промышленности составляет около двадцати процентов в год. То есть каждый пятый рабочий занят тем, что ремонтирует выходящее из строя оборудование. Из десяти миллионов "наших" рабочих два миллиона просто поддерживают работу оставшихся восьми, ну свою собственную тоже… а еще миллион – они заняты в ремонте того, что ломают рабочие Марии Петровны.

– Ну, допустим… хотя я думал, что амортизация идет процентов на семь в год. Однако остается семь миллионов, чем ты не доволен?

– Еще у нас на транспорт завязаны три миллиона человек. А там амортизация уже превышает тридцать процентов! Грузовик в год пробегает больше пятидесяти тысяч километров, после которых он отправляется на капитальный ремонт – и в автотранспорте амортизация получается больше пятидесяти! На железной дороге, конечно, поменьше, но не очень-то заметно меньше, про гужевой транспорт я умолчу, там амортизация на общую картину влияния особого не оказывает. Но итог выходит довольно грустный: несмотря на наличие уже семи авторемонтных заводов у нас выбытие полностью непригодных даже для ремонта автомобилей приближается к объемам выпуска новых, а рельсовые заводы сейчас уже работают исключительно на замену выходящих из строя рельс. И на все это у нас работают еще два миллиона человек.

– Понятно…

– Мне кажется, еще не совсем понятно. У нас, кроме всего прочего, имеется и армия, потребности которой в мирное время удовлетворяет почти два миллиона рабочих. Я даже не столько про оружие говорю, ведь солдатам нужны хотя бы кровати в казармах, одежда, белье… много чего еще. Остается вроде бы три миллиона на последующее развитие – но миллион мы вычеркиваем просто потому, что этот миллион уже у нас делает товары народного потребления для остальных рабочих, потому что местпром эти товары не делает.

– А оставшиеся два миллиона могут создать рабочие места для полумиллиона новых рабочих в год, при том, что работой обеспечить нужно миллиона четыре.

– Если бы хоть так! Сейчас строители возводят за год чуть больше миллиона квартир и домов в деревнях… то есть в этом году будет столько. А в ближайшие пять лет нам нужно будет строить минимум по миллиону с четвертью – это чтобы только прирост населения компенсировать. А это, помимо всего прочего, ванны чугунные, батареи отопления, раковины с унитазами, краны водяные… что еще забыл? Сейчас вместо пиленого камня или кафеля для отделки влажных помещений в квартирах придумали глиняную плитку обливную делать, тут тоже рабочих рук немало требуется… я к чему: из оставшихся в твоих подсчетах двух миллионов человек полтора работают в производстве подобных строительных материалов. И стекла, в этом-то Мария Петровна производство большей частью в наши руки передала. Еще полмиллиона работают в энергетике. А оставшиеся тысяч полтораста работают по твоим закрытым программам, в которые мне вмешиваться явно не стоит. Вот теперь все понятно?

– А за счет чего же мы все-таки развивались-то? Ведь по-твоему, на развитие некому работать вовсе получается.

– Мы развивались на треть, можно сказать, "на старых запасах" – то есть на оборудовании, срок свой еще не выработавшем: новые-то заводы поначалу не ломаются… то есть не очень быстро ломаются. А на две трети, как я уже говорил, за счет повышения сменности работы станков. Но заодно мы и рост скорости амортизации получили, так что тем самым мы, фактически, только приближали день, когда все начнет разваливаться.

– Ладно, ты меня убедил. А теперь расскажи, как ты будешь из этой задницы выбираться.

– Ты выбираться будешь, а я так, сбоку постою, посмотрю.

– Планы ты составляешь, так что и выбираться тебе придется.

– Я – человек маленький. Просто работаю за небольшую зарплату, а управляет всем у нас канцлер. И мне просто интересно будет посмотреть, как ты управишься и подготовишься к двадцать седьмому-двадцать девятому году.

– А с чем связан выбор столь примечательной даты?

– А с тем, что тогда работу запросят миллионов десять человек сразу, из родившихся в двенадцатом. Я, конечно, арифметику в школе прогуливал, но почему-то мне кажется, что рабочие места им должны будут создавать уже миллионов так тридцать пять рабочих, причем в основном рабочих тяжелой промышленности. Ну что, слабо тебе такой социализм выстроить?

– Как говорил один мудрый я, критикуя – предлагай. В противном случае я впаду в депрессию и попрошу девочек из охраны тебя побить. Бить будут больно и долго, пока я из депрессии не выйду. А без твоих предложений сделать это будет очень сложно!

– Пиши расписку!

– Какую?

– Что не будешь меня бить после того, как я предложения изложу. Или впадай в свою депрессию, девочки – они все же слабый пол, бить будут не так сильно как ты, я лучше с ними время проведу.

– Даю честное слово!

– И ведь знаю, что обманешь, но так уж и быть, пользуйся моей простотой и доверчивостью! У нас через месяц школы выпустят уже четыре миллиона человек…

– А ты знаешь, мы все же зарплату рабочим повысим. Избыток товаров у нас имеется…

– Я приготовился мудрость изречь, а ты сразу ахинею понес.

– Старших, по крайней мере по должности, нужно выслушивать молча и с выражением глубокого восхищения высшей мудростью на лице. Мы просто ограничим рабочий день восемью часами, и рабочим платить будем сколько и раньше, просто за меньшее время. А выпускников возьмем работать в третью смену на этих же станках. Смена, конечно, короткой окажется, и зарплата поначалу у рабочих поменьше будет, зато таким нехитрым образом загрузку оборудования с двадцати часов в сутки доведем до двадцати двух, или даже до двадцати трех…

– До двадцати трех не получится, обеденный перерыв по двадцать минут будет издевательством. Но, если подумать, даже двадцать два часа – это плюс десять процентов махом, а если попробовать по двадцать два с половиной… Волков, у тебя иногда в голове проскальзывают и дельные мысли. По крайней мере школьный выпуск этого года мы работой обеспечим, что радует. Но моя мудрость все же помудрее будет, так что внимай!

– Весь внимание.

– Сейчас наш экспорт плавно катится в… приближается к нулю. В Европе в основном экономика после войны сбалансировалась, в США – тоже почти все свое теперь имеется. Китай и Корея – с этими торговля за продукты и сырье в основном идет, да и она тоже невелика, так что ее можно опустить для ясности. Остается только мелочь всякая, вроде маленьких часов наручных, бритвы твои механические и электрические пока продаются, зонты, очки, сумки с чемоданами – но это именно мелочь. Германия, правда, продуктов покупает немало – но даже если учесть всё, то все равно получается недостаточно. А в той же Европе есть явно избыточные производственные мощности…

– Немцы и так за прокорм платят станками!

– Нет, это мы получаем станки за еду. Но получаем явно мало, потому что немцы не смогут сожрать столько, сколько мы им можем и хотим скормить. И вообще, не перебивай! У Марии Петровны имеется сорок семь станкостроительных заводов…

– Да какие это заводы! Мастерские…

– Не перебивай. Сорок семь заводов с уже довольно опытными рабочими, которые занимаются всякой ерундой. Мы… ты их у дочери своей забираешь, каждый превращаешь в индустриальный гигант…

– И как я превращаю, если ты сам только что сказал, что мы едва успеваем чинить старые станки?

– Вот тут-то моя гениальность и сверкнет! Ты закупаешь все необходимое для этого оборудование… вот тут у меня уже расписано… в Англии, Бельгии, Швеции и Франции. Еще немного у датчан, итальянцев… Да, а США мы посылаем в… в ту самую депрессию, от которой я тебя только что спас! Просто потому, что европейские станки и дешевле, да и понадежнее будут. Но главное, что в нынешней не лучшей экономической ситуации они станки нам сделают быстро…

– А на какие, извините, шиши я сотворяю столь великое чудо?

– Чудо будет в другом заключаться: я освобождаю тебя от тяжкого заклятья и теперь ты перестанешь как Кащей над златом чахнуть! Всего-то тысяча двести тонн золота из твоих сырых подвалов…

– Слава, ты что несешь?

– А я тебе поверил… не бейте, дяденька. У нас нет другого выхода. Вообще нет: я просчитал за год пару дюжин вариантов. Полтора миллиарда рублей золотом сейчас смогут дотащить российскую экономику до точки необходимого баланса за полтора года, я при этом учитываю триста миллионов нынешнего экспорта. Без затрат золота экономика впадет в депрессию через эти же самые полтора года. Если золота тратить меньше – я имею в виду, значительно меньше, скажем на четверть, то есть девятьсот тонн даже, то на баланс мы выйдем года через четыре. А так, то мы технически сможем твое золото за счет роста экспорта обратно вернуть лет за пять. Чисто теоретически, конечно. Так что раскупоривай свои подвалы!

– Получается, где-то миллионов двадцать пять-тридцать на каждый завод? Не многовато?

– Нет. Я считал не только станкостроительные, всего ты у Марии Петровны заберешь около сотни заводов. То есть до конца года около сотни, а потом, в следующем году, еще сотен пять. Но их мы уже своими станками обеспечить сможем… большей частью. Там уже трехсот нынешних миллионов экспорта почти хватит.

– То есть и в следующем году… сколько золота еще отдавать придется?

– Больше не придется. Есть другие ценные металлы, например алюминий: у меня по прогнозу его иностранцы закупят миллионов на сто.

– А мы столько произведем? Это же… сейчас прикину… два с половиной гигаватта мощности.

– Ты тоже арифметику прогуливал. Меньше двухсот мегаватт, сто тысяч тонн – это всего лишь четверть производства Усть-Каменогорского завода. Кстати, на нем еще две линии электролизных ванн ставят, так что сто тысяч будет меньше пятнадцати процентов. Жалко даже, что иностранцам больше алюминия не нужно будет…

– Продать, что ли, янки идею алюминиевого самолета?

– Да хоть алюминиевого паровоза: после того, как мы у них закупки прекратим, они снова будут себе деревянные ложки строгать и одеваться в домотканину, а у нас ничего покупать уже не станут. Впрочем, это будут их проблемы. А наши мы… я заключаю контракты на поставки станков?

– А бельгийцы нам их продавать будут? Я же у них Конго отнял…

– И бельгийцы будут, и французы. Вот с британцами возможны проблемы…

– Откуда? Там же Николай царем теперь работает…

– Николай и сам к тебе особой благодарности не испытывает, а все его нынешнее окружение – тем более. А Мария Федоровна на сына теперь и повлиять почти не может, да и просто не захочет… я спрашивал уже. Но все же золото – оно от политики зависит мало, и если что не так пойдет, то датчане у англичан все нам нужное с удовольствием закупят. И с довольно скромными комиссионными: я уже приценивался, есть кандидаты поработать даже за три процента. Правда, не сказать, что надежные… но за пять сам Фердинанд в дело войдет.

– Допустим. Но кто тогда будет делать станки, нужные местпрому? Маша-то эти заводы в общем-то не просто так ставила?

– Да эти же заводы и будут. Я просто планы им буду составлять так, чтобы Марии Петровне процентов десять мощностей зарезервировать. Ей тоже полезно будет, потому как эти десять процентов минимум вдвое-втрое превысят нынешние сто. На современном-то оборудовании, да с огромным увеличением мощности заводов…

– Ладно, готовь контракты, я тебя бить не буду. Ленивый стал, неохота калории тратить. Потом как-нибудь побью… когда на восьмичасовой день переходить будем?

– Где-то через месяц… я подсчитаю и скажу. Подсчитаю через месяц. Но объявить об этом нужно будет заранее, чтобы заводы подготовились. Чтобы набрали новых рабочих и успели их обучить. К концу лета?

В понедельник тридцатого августа все рабочие страны первый раз пошли домой на два часа раньше обычного. И первый раз большинство заводов не прекратили работу на ночь. Слава очень хитро все посчитал: две смены по восемь часов, два обеденных перерыва по сорок пять минут и ночная шестичасовая смена с перерывом в полчаса. Конечно, чтобы такой режим обеспечить, пришлось и народу побольше нанять, чтобы те же обеды готовить, да и на больших заводах пришлось и столовых дополнительных быстро понастроить чтобы рабочий в очереди не стоял и далеко на обед не ходил – но за лето на большинстве предприятий с этим справились. Правда, "все опять пошло не так". То есть не совсем так, как планировалось: я-то считал, что к десяти миллионам нынешних "моих" рабочих за лето прибавится еще около четырех, но прирост числа пролетариев превысил все ожидания. Кроме экс-школьника в города массово двинул и отставной солдат, и неудачливый крестьянин – так что гегемон сразу прирос на семь миллионов человеко-рыл. Пять из которых все же мои заводы как-то переварили, а два – их пригрела Мария Петровна. Я уж было собрался с ней поругаться, но оказалось, что не нужно: Машка сама ко мне приехала и все популярно объяснила:

– Мне Станислав Густавович рассказал, зачем тебе нужны мои заводы. Но они-то тебе такие на самом деле и не нужны вовсе!

– Маш, мне кажется, что Слава лучше понимает, что нужно, а что…

– Я как раз об этом: они тебе не нужны именно такие. Вот взять к примеру завод в Сергаче, где токарные станки по дереву делают. Неплохие станки, хотя и простенькие, но могут и станки по металлу делать: себе они четыре как раз сами и сделали. Вот только там сейчас работает человек семьдесят пять, а по планам Петрашкевича будет работать пара тысяч, причем в каждую смену. Им же работать придется! И для начала новичков нужно будет работе научить – вот как раз пока они учиться и будут потихоньку. А еще потихоньку жилье для себя выстроят: в городе-то вообще чуть больше трех тысяч человек живет, жилье новое потребуется уже тысяч на двенадцать, а то и на шестнадцать народу, причем сразу.

– А где они все сейчас живут?

– Ну я же пока туда не все шесть тысяч набрала, а только две и бессемейных. Летом во времянках жили, прямо на стройках, теперь десять домов уже выстроили, в них живут. Тесновато, конечно: по четыре-шесть человек в комнате, но успели до сентября еще четыре десятка фундаментов поставить, так что к началу зимы почти у каждого будет своя комната отдельная. Электростанцию полностью пустят, и три новых цеха закончат. К весне завод можно будет почти на полную мощность пускать, хоть и в одну смену поначалу…

– А что за электростанцию?

– А это пока от Арзамаса линию не протянули. Там на Пьяне неподалеку ГЭС была с двумя моими генераторами, теперь еще восемь ставят с паровыми турбинами. Африканыч говорит, что десять хреновых генераторов сильно лучше, чем вообще без электричества.

– Ты про все свои заводы такие детали помнишь?

– Нет, конечно, – рассмеялась Машка, – просто на всех электростанции одинаковые ставятся. Первая очередь – восемь генераторов, вторая и третья – по двенадцать. А раньше на всех заводах, где оборудование делалось, у меня как раз по два и стояло. Теперь-то в Яхроме придумали, как на одну турбину не по два, а по четыре генератора вешать…

Да, научилась Машка смотреть в будущее. Ну так не в первый раз… для меня не в первый. Но в любом случае меня такая ее предусмотрительность сильно порадовала: шансов на то, что всё получится, стало больше. То есть у меня шансов снова все испортить убавилось…

Двадцатый год стремительно заканчивался. В США Тедди Рузвельт с треском проиграл выборы неизвестному (по крайней мере мне) демократу по фамилии Маршалл. Ну да, три миллиона "новых" избирателей из бывшей Канады, "проданная Аляска", "русские хакеры"… то есть "русское лобби в Белом Доме" – в общем-то, как пел в свое время Ян Прайс, все меняется, но мир остается прежним. Потому что люди все так же с чавканьем лопают пропагандистские помои…

Томас Маршалл еще до официального вступления в должность заявил, что первым делом запретит беспошлинную торговлю с Россией. Вовремя заявил, за месяц в Ванкувере было продано около пятидесяти тысяч автомобилей, полугодовые запасы электробритв и наручных часов (их туда завозили осенью на весь зимний сезон), и много всякого разного другого товара. Лично меня до глубины души поразил какой-то луизианский застройщик, одномоментно выкупивший сто тысяч унитазов и двести с лишним тысяч разных фаянсовых раковин. Причем поразил не тем, что купил: продукция конкурентов была как минимум вдвое дороже. Поразил он меня тем, что для закупки он получил ничем не гарантированный (кроме, собственно, покупаемого товара) кредит в банке Моргана. А как он объяснял беллингхемским таможенникам, что все эти богатства он приобрел "для личного пользования"… нет, моей фантазии такое неподвластно.

Но все хорошее когда-то кончается, закончился и двадцатый год. Славе не удалось даже на четверть укомплектовать "отбираемые" у Машки заводы станками, но тут все упиралось во время, для изготовления станков зарубежцам потребное. Большую часть они грозились поставить следующей весной и летом, хотя и очень старались "планы выполнить досрочно". Понятно: все ожидали дополнительных заказов, и "передовики производства" получали гораздо лучшие шансы заказы эти перехватить. Но как ни старайся, выше головы не прыгнуть.

Забавно, но единственным из "полностью укомплектованных" стал Машкин завод именно в Сергаче. Но тут уж постарался Лихачев: арзамасский завод по новым Славиным планам должен был через пару лет выпускать уже по сто тысяч тяжелых грузовиков в год, причем изрядную часть станков он как раз из Сергача и должен был получить. А Лихачев боялся не дожить до обещанного "светлого будущего" и пролоббировал приоритетные поставки бельгийских станков именно в Сергач.

Еще в двадцатом году случился первый выпуск в Харбинском Политехническом институте. Самом большом институте в мире: мне его выстроил Сунь Ятсен – после того, как я предложил ему пообучать китайских студентов. Собственно, там только китайцев и учили, по две тысячи в год, на дюжине разнообразных факультетов. Не бесплатно, за каждого студента Китай платил двести золотых рублей в год, но работал институт не ради денег. То есть не совсем ради денег: на всех факультетах в обязательном порядке преподавался и предмет "экономические основы социализма", так что народ выпускался, с моей точки зрения, достаточно грамотный, и к России относящийся хотя бы с признательностью. А именно эти инженеры очень скоро станут китайской "элитой", которая поведет Китай… надеюсь, "куда надо" поведет: про просьбе Сунь Ятсена трое выпускников экономического факультета были взяты на "годичную стажировку" ко мне в Канцелярию и Славин Госплан. О двоих, правда, я никогда и не слышал, имена Чжу Дэ и Ли Дачжао мне ничего не говорили. Но имя одного из них мне показалось откуда-то знакомым: его звали Чжоу Эньлай.