Глава 69

Вольфганг Гётц Крузе задумчиво жевал то, что в меню именовалось "морским салатом". Несмотря на то, что жареный лук и майонез в морях, очевидно, не водились, салат Вольфу обычно нравился – но сегодня кальмары оказались удивительно "резиновыми". И задумчивость его объяснялась природной вежливостью: написанную, как говорили, самим канцлером "Книгу о вкусной и здоровой пище" любитель вкусно поесть уже освоил и теперь раздумывал, как бы повежливее объяснить очевидно новой поварихе, что в салат кальмар кладется уже готовым, причем варить его нужно не более трех минут.

Лицо начальника медного цеха выглядело очень угрюмым, и, вероятно, поэтому подошедший к столику Анри Рё с усмешкой поинтересовался:

– О чем столь печальном мсье задумался?

– Да вот, думаю, а не пора ли тебе дать в морду – откликнулся немец, чье чувство юмора госпожа директор охарактеризовала как "сумрачный тевтонский".

– Во первых, ты сам виноват: у меня девиц больше половины в цеху, а у тебя одни парни, и я тех двоих не сманивал, они сами перешли. А во-вторых, все равно не получится, я сопротивляться буду…

Немец с деланной жалостью поглядел на вдвое меньшего его француза:

– Даже если два таких, как ты, будут сопротивляться…

– … то получится драка, и дежурные нам так поваляют…

– Наваляют, правильно говорить "наваляют". Хотя это все равно будет неправильно, ведь рабочим бить мастера… я даже не знаю, каким словом это назвать. У Крюспе рабочий на мастера даже если голос повысит…

– Это верно, когда я работал у Бюффе, рабочего за спор с мастером запросто выгоняли. Хотя госпожа директор говорит, что дежурные в столовой – уже не простые рабочие, да и мы здесь уже не мастера, а "посетители". И если рассматривать вопрос с такой стороны…

– Да с любой стороны. Госпоже директору всего двенадцать лет только исполнится… Генрих, давно хотел спросить, а как ты вообще согласился у нее работать?

Француз, обычно взрывающийся, когда его называли "Генрихом", на этот раз на подначку Вольфганга даже внимания не обратил:

– Приехать и посмотреть на новый завод я согласился просто потому, что у Бюффе дела пошли очень плохо. Не стало заказов – не стало и заработка, а русский вербовщик обещал зарплату… ну ты сам знаешь. Вот когда меня представлял госпожа директор… то есть ей меня представили, я тут же решил возвращаться во Францию, благо проезд они обещали оплатить если мне не понравится. Но все же посмотреть фабрику согласился…

– И что такого высмотрел, что решил остаться?

– Сушилку. В которой лежал гренадил. Столько, что если из него сделать кларнеты, их будет больше, чем уже сделано во всем мире! А когда госпожа директор сказала, что во второй сушилке – она тогда еще только строилась – предполагается заложить столько же кокоболо… я же тогда не знал, что она внучка канцлера. А ты как тут оказался?

– Я? – немец на секунду задумался. – Про канцлера я тоже не знал, да мне это и неинтересно было. И да, медь везде есть, это не гренадил или как его там… Я согласился, когда узнал, что этот завод выстроили школьники. На деньги, которые они выручили от продажи комнатных цветов. Знаешь, Генрих, стране, где покупают столько цветов, на самом деле нужно то, что мы делаем. Причем нужно всем в этой стране – и здесь я действительно почувствовал, что я нужен. И не только хозяевам завода, а всем.

– Ты прав… – вечная улыбка на секунду исчезла с физиономии француза, уступив место легкой печали, – и жаль, что мы нужны только здесь, а не дома. А знаешь что? – физиономия Анри снова озарилось улыбкой – бери у меня взамен тех парней трех девочек. Клапана собирать они смогут, слух у них есть, я проверил. – И, увидев удивление на лице собеседника, тут же пояснил: – Они на работу пришли проситься, но кокоболо из Бирмы привезли на простом лесовозе, минимум год еще сушиться будет, так что мне пока новые работники просто не требуются. А в футлярный цех таких жалко отправлять. – И, сунув в рот вилку "Морского салата", вскочил: – Надо новой поварихе сказать, что она кальмаров переварила…


Иосиф Виссарионович оказался прав: народу идея производственных кооперативов очень пришлась по душе. Но еще более правой оказалась Машка, ведь у большей части народа просто не было средств на организацию сколь-нибудь рентабельного производства, даже если под словом "рентабельность" понимать возможность заработать хотя бы себе на прокорм. То есть деньги у кое-кого были, но деньгами очень трудно что-то резать, точить, пилить и ковать. Да и сами деньги пилить или даже шить затруднительно…

Даже шить, несмотря на то, что усилиями Второва ткани были вполне доступны. Просто шить-то оказалось почти некому. Хотя у меня довольно долго было совершенно противоположное мнение…

В детстве я читал довольно много, и из вычитанного я твердо усвоил, что портняжным мастерством массово занимались евреи. Более того, мнение о том, что каждый второй еврей в царской России был портным, даже сомнению не подвергалось – однако жизнь в этом самом "царском времени" продемонстрировала, что это было глубочайшим заблуждением.

В реальности орудовать иголкой и ниткой умели-то многие, наверняка как раз каждый второй. Причем не только еврей, но и каждый второй русский, казах, даже "ныне дикий тунгус" какой-нибудь или "друг степей калмык". Портных же было очень мало, собственно из-за этого ширнармассы и осваивали иглу дабы себя приодеть. Причем среди имеющихся портных как раз евреев-то почти и не было: менталитет народа не обеспечивал бы их заказами. То есть заказами дорогими, на пошив новой одежды, так что весьма немногочисленные "еврейские ателье" занимались разве что перелицовкой старья или (чаще) перешивкой ворованного добра. А так как с воровством в России стало "плоховато" (кары за любой криминал резко ужесточились), то они и вовсе исчезли.

А мем "еврей-портной" появился из-за особенностей законов о черте оседлости: евреи-"ремесленники" (а, точнее, члены ремесленных гильдий) ограничений на место проживания не имели. Но так как для членства в гильдии – опять же по закону – нужно было иметь в собственности инструмент… Поэтому ежегодный членский взнос в "гильдии портных" составлял шестьдесят рублей (существенно больше, чем во многих прочих гильдиях), но "портных" в ней состояло сильно за сотню тысяч. Правда, сомневаюсь, что хоть пять процентов из этой сотни вообще смогли бы сшить что-то более сложное, чем, скажем, носовой платок…

Когда же "черту" я отменил, желающих хотя бы демонстративно что-то сшить среди евреев почти и вовсе на стало, а на моих фабриках одежду хоть и шили, но главным образом военную или "рабочую", ну и школьную форму – которой хватало лишь на "городских" школьников. Простой же люд по-прежнему обшивался сам. То есть "обшивался" уже значительно в прошедшем времени: среди первоочередных забот Машки оказались именно швейные фабрики. Крошечные большей частью, но устроенные буквально в каждом уездном городе Державы. А восемь с лишним сотен фабрик – это уже заметно. И в этом благом деле меня удивило лишь то, что швейные машины для фабрик – причем электрические, самые современные – Машка "сама сделала". Хотя… у нее же высокоточные производства немало всякого изготавливали, те же часовые заводы… вдобавок, как я узнал, дочь наша воспользовалась "американским опытом изготовления винтовок": куча разных предприятий делала кучу разных деталей, а на "основном" производстве детальки лишь собирались вместе. Ну а поскольку "основным" Машка сделала пару школ в Векшине, где школьники с младых ногтей учились профессиональной работе, все получилось довольно быстро и вполне качественно. Впрочем, и машин-то швейных потребовалось не так много, а фабрики уже заработали.

С другой стороны, швейные фабрики обеспечили работой даже чуть меньше тридцати тысяч человек, к тому же большей частью – женщин. Я против женщин ничего не имею, вот только с точки зрения обеспечения работой растущих трудовых ресурсов… Швеями в основном-то устраивались ранее безработные жены рабочих из этих уездных городов, новичкам тут ловить было особо нечего. Поэтому новички "ловли" на других заводиках.

Буквально поймав меня на слове, дочь наша учредила за год около двух сотен заводов по выпуску кастрюль. Не только кастрюль конечно, на этих заводиках выпускались и кружки, миски, тазы – самая разнообразная эмалированная посуда. Просто кастрюли, как я понял, были самыми сложными в производстве: отдельно штамповалось дно, к нему приваривались сварные же стенки и ручки, потом швы шлифовались, затем все покрывалось эмалью в два слоя – работа довольно трудоемкая. Но вот "станочный парк" для этого производства был копеечный: механический молот (как правило, с приводом от небольшого мотора, для экономии бензина заменяемого ветряком в подходящую погоду), простенький сварочный аппарат, примитивная шлифмашинка… Эмаль Машка таким заводикам поставляла со своих производств, а печи рабочие сами строили по готовым чертежам. Они же уже школы позаканчивали, чертежи худо-бедно читать умели – и заводик на три десятка рабочих обходился в три-четыре тысячи рублей. Что же до собственно эмали, то когда в стране почти все водопроводные трубы делаются эмалированными, выделить пару горстей одного из самых массовых полуфабрикатов… Оказалось, что для обеспечения нужд всего металлопосудного производства дочери потребовалось просто отремонтировать две сильно изношенных (списанных, но не успевших отправиться на переплавку) мельницы. Правда их ремонт обошелся чуть ли не дороже, чем новые сделать, но новых не было, так что Машка сделала как вышло быстрее. Хотя и дороже – впрочем вообще все обходилось в довольно приличную копеечку…

Машке обходилось, при том, что большую часть оборудования (в частности, молоты) она закупала за границей. Причем – в основном в Англии: взаимные пошлины на торговлю с Россией новый король отменил, заводы там остались, а продавать продукцию им стало особо некому, поэтому Машкины заказы исполнялись очень быстро. Понятно, что исполнялись за деньги, но как раз деньгами Машка разживалась исключительно шустро…

Гордей Климович Филиппов – инженер, работавший на ее часовом заводе – изготовил шестнадцатимиллиметровый калибр. То есть не один механизм сделал, а оборудование, для производства таких механизмов потребное. Оборудование, потребное для выпуска десяти тысяч таких механизмов в месяц. Десять тысяч часов – это довольно много, Можайский завод делал, правда, еще больше – около двадцати тысяч в месяц, но Машка решила не расширять старый завод ("чтобы город не разрастался сверх меры", как она сама сказала), а выстроила новый завод в Пензе. Причем даже не сама выстроила, завод выстроил пензенский губернатор Кошко, а Машка лишь "воспользовалась предложенными заводскими строениями"…

Забавно, Ивана Францевича на должность губернатора еще в десятом году назначил Николай. До того Кошко лет семь работал в Новгородской губернии, дослужился до вице-губернатора, а когда пензенский губернатор Хвостов внезапно оставил земную юдоль, Николай без моего участия (и даже не сообщив мне о назначении) указом поставил в Пензу Ивана Францевича. Все же бывший царь "руководящий состав" страны представлял неплохо, и специально вредить своей собственной стране не желал – но тут получилось особенно хорошо. И у Машки с этим господином "сотрудничество" вышло самым продуктивным хотя бы потому, что Кошко особенно заботился о развитии именно "местных производств и ремесел". А под это дело он и народное образование весьма тщательно опекал, так что для нового часового завода и кадры подобрать оказалось не очень сложно. Конечно все равно поначалу рабочие гнали в брак больше половины сделанного, но сырье-то на часы стоило вообще копейки! Да и народ навык нарабатывал постепенно.

В общем, завод заработал на полную мощность в начале семнадцатого года. А уже с августа отправлял в разные страны по десять тысяч женских часиков в месяц. Уникальных часиков: швейцарские "наручные" часы нынче выпускались в калибрах сорок восемь или (чаще) пятьдесят четыре миллиметра, так что цена за Машкины от семидесяти до сотни долларов (в зависимости от корпуса и браслета – или цепочки, если часы делались как кулон) покупателя не пугала. А часы с сапфировым стеклом и за три сотни уходили влет, так что только с часов Машка выручала около миллиона долларов в месяц. Правда, за рубеж она продавала и по несколько тысяч уже "мужских" часов в тридцатидвухмиллиметровом калибре, но все же такие в основном дома продавались, что обеспечивало зарплату новым "кооператорам" на этапе строительства заводов. А через океан (правда, через Тихий) на этот миллион Машка все же везла медь – от Никиты везла. Не на весь миллион, но уж на половину – точно.

В Англию дочь наша (в обмен на станки) поставляла главным образом иную продукцию. Довольно хорошо там продавались стеклянные изоляторы (все же почти втрое дешевле фарфоровых), те же очки, посуду фаянсовую, кое-какие продукты – выручка была небольшой, но и станков она закупала все же немного. Общий оборот у нее в торговле с островитянами колебался в районе десятка тысяч фунтов ("золотых", то есть довоенных) в месяц, но если механический молот без машины обходится в полста фунтов, то и это очень неплохо.

А насчет меди… Машка, рассказывая мне про самоваростроение, слегка, скажем, слукавила. Не то чтобы она специально наврала, просто, вероятно, не стала загружать меня "незначительными деталями". Ведь медь – это не только самовары, но и провода, которые можно использовать весьма разнообразно. Например, запихнуть их в генераторы – и завод в Таммерфорсе утроил выпуск "малых электростанций заводской готовности". Не сразу, конечно, шведы почти год делали новые станки – но к середине восемнадцатого года с завода выходило по одной мегаваттной машине в неделю. Правда, десяток таких электростанций ребятам предстояло отдать в счет полученного от шведов кредита, но оно того стоило.

Хорошо быть победителем в войне, причем богатым победителем: кредиты дают с удовольствием, к тому же буквально под "честное слово". То есть шведы дали кредит все же под гарантию "дочери канцлера", причем подтвержденную Госбанком, и дали его под семь процентов годовых, а возвращать его предстояло с выручки от продажи электростанций шведским же властям. Вдобавок чтобы получить заказы от этих "властей", цену пришлось поставить ниже себестоимости – но кредит Машка вернет за пару месяцев, а завод – он и дальше работать будет. И финские электростанции помогут работе заводов не только в Финляндии.

В деревеньке Шатур (причем, что меня удивило, в названии ударение ставилось на первый слог) "местная промышленность" за неполный год воздвигла целый комбинат. Который так и назывался "Шатурский Комбинат" – просто потому, что назвать его "более предметно" и я бы затруднился. Местный торф использовался в гидролизных реакторах для получения спирта, из него тут же делался каучук, который опять же на самом комбинате шел на изготовление всяческих "резинотехнических изделий". Например, шин для детских велосипедов – которые, в свою очередь, стали выпускаться на десятке "местпромовских" заводов в разных городах России. Или резиновых сапог, или просто подошв для обуви – которую шили другие (и довольно многочисленные) обувные "фабрики". Довольно полезным "отходом" гидролизного производства был строительный гипс, а торф (точнее, уже его отходы) после гидролиза шел в пиролизные печи, и то, что из них выходило, оправлялось на производство очень многого чего. Машка тогда не просто так четыре часа с Камиллой по телефону трепалась: в результате "трепа" на Комбинате начался выпуск полиэтилена (причем – "высокого давления"), полиэтилентерефталата, акрила и акрилонитрила – и главным образом не в виде полуфабриката, а в виде разных изделий.

Поскольку на Комбинате одновременно работало более трех тысяч человек, а работа там была трехсменная, деревня за неполный год стала городом с населением около двадцати пяти тысяч – практически сравнявшись с Егорьевском, откуда (по выстроенной двадцатипятикилометровой узкоколейке) "электричками" на работу тоже ездило около трех тысяч человек каждый день. В самом Егорьевске более полутора сотен человек работали на железнодорожной станции, занимаясь перегрузкой сырья и продукции Комбината с "нормальных" вагонов на узкоколейные и обратно. Что-то мне подсказывало, что город оказался "не в том месте" – но Комбинат выдавал очень много чего полезного… а дорогу на нормальную колею при случае и переложить можно. Нужно, вот только денег нет. Пока нет. У меня нет, а сам Комбинат Камилла "на свои" выстроила: стиральные порошки пользовались большим спросом – и в Европе, и в Америке. А в последнее время – и в Англии: без пальмового масла мыло, оказывается, британцам делать почти не из чего стало, поскольку весь "свой жир" англичане попросту съедают…

Да, практически все "внеплановое" производство – то есть почти все, что строилось под вывеской Местпрома – оснащалось зарубежными станками и оборудованием. Просто потому, что пока у меня на своё денег не было.

Но именно "пока": "местпромовская" продукция очень быстро росла и в объемах, и "в номенклатуре", и мне оставалось лишь удивляться, с какой скоростью "товары народного потребления" заполняют полки магазинов. Но лично меня больше всего радовало, что Машкин "местпром" за год обеспечил работой больше четырех миллионов человек. Потому что образовавшееся "изобилие" в магазинах очень даже, как оказалось, стимулировало народ трудиться еще лучше – ну чтобы перенести изобилие из магазинов в свои квартиры.

Да, до "времен изобилия товаров" в магазинах моего детства было еще довольно далеко, но когда в семье покупка новой кружки является небольшим праздником… Кстати, как раз с кружками стало чуть ли не лучше, чем в моем детстве: мелких "фаянсовых" предприятий дочь наша учредила как бы не пару сотен, и, хотя каждое выпускало лишь три-четыре наименования товара, любой хозмаг всегда имел в наличии несколько дюжин разных чашек и кружек, пару дюжин разных тарелок… оказалось, что бабушкин "свадебный" чайный сервиз выпускался еще Гарднером, и сейчас, выпускаемый уже Кузнецовым, так же считался чуть ли не главным подарком на свадьбу. Конечно, у людей состоятельных: фарфор – штука, которая дешевой быть не может, и "полный" сервиз на шесть персон с чайником, сахарницей, молочником и конфетницей стоил (в зависимости рисунка и заметности "мелких дефектов") от тридцати рублей и до семидесяти пяти-восьмидесяти, а в "золотом" исполнении – чуть меньше двухсот рублей. Но вот только "почти такой же" сервиз на шесть персон с Кыштымской фабрики даже "в золоте" стоил всего-то двенадцать-пятнадцать рублей, а без "золота" (где нитрид титана не обрамлял красную, зеленую или синюю роспись) – девять рублей (или шесть, но за "второй сорт"). Да, чашки были раза в два потолще, "роспись" наносилась переводными картинками, "позолота" не очень четко нанесена, но теперь и простому рабочему было сервиз купить не в тягость, так что "почти кузнецовские" сервизы оказались очень ко времени. Меня удивляло лишь то, что Машка как-то договорилась с Николаем Кузнецовым, который сейчас управлял своей фабрикой в Вербилках, о поставке в Кыштым деколей для этого сервиза, при том, что деколи для Кыштыма у Кузнецова вручную рисовали… хотя если в обмен на кыштымский каолин…

Меня порадовало то, что своей посудой Машка нанесла "непоправимый удар" польским "фарфоровым фабрикам". С дюжину их было, но сами поляки посуду, собственно, и не делали. Делали ее в основном крестьяне на Житомирщине, а бисквиты (или, как сами они называли, бельё – то есть изделия после первого обжига без глазури) за гроши панам и продавали. Ну а те раскрашивали – и готовую посуду продавали вдесятеро дороже.

Машка же в кооперации в Лерой Федоровой наладила типографский выпуск деколей, организовала артели "раскрасчиков" на местах, обеспечила производство глазурями… Меня радовало не то, что "поляки – гады", а то, что посуда тамошняя подешевела вчетверо. Да и "гарантированный спрос" изрядно житомирских чашкоделов окончательно сманил в ряды "пролетариата". Пролетарий из такого мужика поначалу выходит все же хреноватый, но вот стимул учиться (ну и зарабатывать больше) у него все же появляется.

Правда конкретно эта "индустриализация", опролетарив несколько тысяч мужиков, оставила без работы почти столько же гегемонов в Привисленских губерниях. И – "без средств к существованию" пару дюжин польских буржуинов. Впрочем, буржуинов-то я "без средств" оставлял сотнями, их мне жалко не было. А гегемоны… хотя теперь гегемону с руками место найти было несложно: Машка фабрики учреждала буквально тысячами. Десятками тысяч: ведь крошечная фабрика с одной швейной машиной и тремя рабочими, выпускающая в день два десятка кошельков или сумочек из кожи – тоже ведь фабрика!

А еще "местпром" выстроил чуть меньше сорока фабрик по выпуску разных музыкальных инструментов. Не балалаек каких, а инструментов вполне нормальных: только новых заводов по выпуску пианино стало восемь, два – изготавливали уже рояли (причем, в отличие от продукции Шредеров, механизмы пианин и роялей делались непосредственно на фабриках, а не ввозились из-за границы). По качеству эта продукция все же уступала "лучшим мировым образцам", но тем не менее иногда даже превосходила ту же японскую "Ямаху" (которая, как я совершенно внезапно узнал, рояли делала уже восемнадцать лет, а в четвертом году рояль "Ямахи" даже получил "Гран При" на Всемирной выставке в Сент-Луисе…). С "Ямахами" я пианины сравнивал лишь потому, что их после войны в России появилось довольно много: корейцы, окончательно победив японцев, контрибуцию с них брали всем, что можно было продать, и как раз Ямахи массово в России они и продавали. Впрочем, наши пианино превосходили японские все же в "среднем классе", зато и по цене "недобирали" даже до "потребительского": "до эпохи местпрома" самое дешевое пианино в России стоило в районе пятисот рублей, а теперь инструмент Иркутской или Симбирской фабрики продавались вообще по двести десять. Инструменты поприличнее стоили, конечно, подороже, но и самое дорогое (и, по словам самого Карла Карловича Шредера, "вполне годное для обучения деревенских школьников"), выпускаемое в Новгороде, в магазинах продавалось по триста пятьдесят рублей.

Кроме разнообразных пианин новые "фабрики" (из которых большую часть все же следовало именовать мастерскими) делали мандолины, скрипки, одна выпускала даже очень удививший меня инструмент под названием "колесная лира". Но самая большая фабрика по выпуску "музыки" выстроилась в Можайске, причем госпожа Председатель Госкомитета местной промышленности утверждала, что "она тут вообще не причем". И не лукавила при этом: фабрику выстроили школьники из Зойкиной школы, и выстроили они ее на доходы от торговли комнатными цветами (ну и немножко добавили с продаж пионерских барабанов и горнов).

Впрочем, и я, как оказалось, школьникам "слегка" помог. Когда Зоя попросила "прислать ей гренадила", я, естественно, попросил секретариат "озаботиться": ну не самому же в Африку ехать гренадил этот рубить! А на вопрос "сколько надо", мой ответ был вполне уклончивым: "ну, пару вагонов, думаю, хватит".

Кто там в секретариате вопрос решал, я не спрашивал. Но, похоже, этот человек рассудил, что пара – это точно больше одного. Но, скорее всего, все же меньше десяти – и в Катангу ушел запрос на "пять вагонов гренадила для личных нужд канцлера". В Катанге с гренадилом было неважно – то есть там его пока никто не рубил за ненадобностью в местном хозяйстве, и власти Катанги вопрос переадресовали немцам из Германской Восточной Африки. Тамошние немцы – которым, по договоренности, во время войны Катанга помогла отбить и бельгийскую интервенцию (попутно вообще выгнав бельгийцев из Конго) – решили эти дрова "в благодарность подарить русскому канцлеру". Причем для них "пять вагонов" – с учетом используемых русскими на Танганьикабане товарняков – преобразовались в "двести пятьдесят тонн", а затем немцы еще подсчитали, сколько при разделке будет уходить в опилки и стружку…

В конце концов в сушилку Зоиной школы попало триста пятьдесят тонн гренадила, причем гренадила выдержанного, разделанного и сразу пригодного для работы. Ну а то, что из этого дерева делаются практически только кларнеты, я узнал сильно позднее. Как и узнал, что для других инструментов требуются другие деревья – но их уже Зоя, выбранная школьниками на роль директора завода, сама заказывала.

Зойку назначили директором вовсе не потому, что ее "дедушка" работал канцлером, а потому, что именно она предложила "делать все нужные для школьного оркестра инструменты на нашей фабрике". Ну, посетили школьники концерт, порадовались звучанию, решили свой оркестр создать – а потом узнали, сколько нужные инструменты стоят. Но если "своя" фабрика уже делает горны, то почему бы и валторну какую-нибудь тут же не сделать? Ну а в России кто предложил – тот и делает, так что все само собой и получилось.

Хорошо, что в Европе с окончанием войны (точнее, в результате этой войны) многие мастера остались практически без работы: проблема кадров как раз проблемой-то и не стала. Мне Зоя сама рассказала, как она (точнее, все же Машка, да не напрямую, а через МИД) мастеров зарубежных сманивала…

А дочь наша пояснила – приехав в гости со всем семейством в Москву – как ей удалось выстроить чуть больше двадцати тысяч заводов "за копейки":

– Я же говорила, что народ сам знает, что ему нужно, просто у них денег нет самим фабрики устроить. А я просто в каждой губернии учредила по управлению при губернаторе, там люди только опросили народ… на самом деле, местных лавочников, что чаще всего у них люди спрашивают. Даже не так, чиновники из управления посмотрели, что у лавочников продается сильно дороже, чем товар стоить должен, а затем просто мы с Марией Иннокентьевной посчитали, во что такое обойдется, если не на большом заводе делать, а в мастерских ремесленных. И если выходило, что ремесленник с минимальной, в пределах рублей до полусотни-сотни на работника, помощью станками, инструментами и сырьем себя прокормить сможет, сразу народ набирать под такую фабрику начинали. На само строительство и крестьян, конечно, нанимали, так что строили быстро…

Весь фокус заключался в том, что "станки и инструменты", нужные для подобных фабрик, были, в общем-то, довольно примитивными – ведь и главным критерием их выбора была низкая цена. А такие – и делать просто, вот Мария Петровна и понаставила заводов для выпуска именно "простых дешевых инструментов", которые и сами оснащались "чем подешевле".

Мне оставалось лишь позавидовать дочери в плане "легкости" принятия решений. И простоте их "доводки до рабочего состояния": Машка ну совершенно не расстраивалась, когда каждое третье создаваемое таким образом производство вылетало в трубу. Я бы ночами не спал, думал бы, как "все поправить", а у нее – раз не вышло, скажем, плюшевыми мишками рынок завоевать, то слегка фабрику доукомплектуем, людей подучим, и пусть теперь фабрика выпускает консервированные груши…

И еще: Машка рабочим на всех этих фабриках заранее сообщала, что ровно год с даты пуска рабочие будут получать минимальную зарплату, а все получаемые "излишки" она направляла на строительство заводов по выпуску нужных местпрому станков или рудников для добычи нужного сырья. Поскольку все же с жильем вопрос решился заранее, то пролетариат соглашался, "излишков" в результате за год получилось чуть меньше полумиллиарда рублей – и заработал медный рудник возле дороги из Оренбурга в Орск, начали работать сорок семь мощных (ну, относительно мощных) станкостроительных и инструментальных заводов, четыре верфи для постройки речных судов, даже "полтора" автозавода. Полтора, потому что один – в Гурьеве – выпускал (полностью) сильно осовремененную версию "Муравья", а второй – в Омске – делал "сибирскую" версию "головастика" (с утепленной деревянной кабиной), но на базе "сверхплановых" моторов и трансмиссий Брянского объединения – и поэтому в Омске пока выпускалось машин очень немного.

Да, дочь наша совершила чудо: ведь просто подобрать восемь десятков руководителей губернских "местпромов" уже на грани возможности. А народ… Машка все же с детства "говорила на одном языке с простым народом", и в целом народ ей верил.

Впрочем, о достижениях Машки я и узнавал урывками, да и не очень-то сильно о них задумывался. Да и об управлении Державой тоже задумывался мало: много людей хорошо делали свою работу, и мешать им не стоило. Тем более и "своих" дел у меня хватало, хотя по-большому дело у меня было и вовсе одно.

Степан было начал жаловаться на постоянно достающую его Алису Буратину, но я, уточнив причину "доставания", изо всех сил впрягся в решение поставленных этой рыжей дамой задач. То есть не сам решал, а лишь "доставал" тех, кто их решить может – всячески решальщиков стимулируя морально и материально. И в результате летом семнадцатого года один из заводов медицинской аппаратуры приступил к выпуску ультрацентрифуг, вращающихся со скоростью в шестьдесят тысяч оборотов в минуту. Каждая такая центрифуга размерами была с небольшую комнатку, а уж стоила… зато к началу восемнадцатого Гамалея располагал дюжиной таких агрегатов. Это не считая полусотни "сорокатысячников"…

В январе уже года восемнадцатого Вениамин Горянин выдал сразу четыре "рекордных" самолета: это четырехмоторное чудо со скоростью свыше пятисот километров в час летало на две с половиной тысячи километров. Даже почти на три тысячи, если вместо груза или пассажиров залить дополнительное топливо. Сделанные почти целиком из титана (как сам Горянин говорил, "из титановой фольги") машины в принципе позволяли долететь из Ванкувера до Москвы с двумя пассажирами за сутки…

Ну, собственно, на них за сутки в конце февраля из Ванкувера в городок Александрия Самарской губернии (где располагался институт Гамалеи) была доставлена культура вируса гриппа, начавшегося в США. Там эту "культуру" распихали по яйцам (четыре окрестных "птицеводческих" колхоза Гамалее в любой момент выдавали сотню тысяч оплодотворенных яиц в сутки), еще через пару дней свеженьких вирусов из яиц вытаскивали, с помощью как раз ультрацентрифуг как-то из жидкости выгребали. А затем – каким-то химикатом, придуманным в институте еще несколько лет назад, вирус "деактивировали" – то есть убивали, но не повреждая при этом его оболочку. И в результате получалась вакцина…

Слава давно уже интересовался, зачем в этом городишке сотня высококвалифицированных микробиологов получает более чем высококвалифицированные зарплаты. Потребляя при этом очень много невероятно дорогой аппаратуры – не говоря уже о том, что в городке был выстроен собственный кинотеатр, а библиотеке городка позавидуют и иные губернские. Ну да, за девять лет только в городок с населением чуть больше трех тысяч человек было вложено больше тридцати миллионов рублей, а сам институт "сожрал" миллионов под сотню.

Но начиная с первого марта тысяча девятьсот восемнадцатого года завод при институте каждый божий день выдавал по миллиону доз вакцины от "американского гриппа". Понятно, что первые два миллиона доз отправились в Канаду: там до США на буквально "рукой подать" и народ через границу постоянно шастает. Затем вакцина поровну распределялась между Дальним Востоком, Сибирью и западным губерниями: вроде бы в Китае "тоже началось", да и с запада довольно много народу приезжало. В конце марта были сделаны поголовные прививки в Москве и Петербурге, за апрель прививочная кампания была закончена в финских, польских и во всех "приморских" губерниях. То есть во всех городах, деревня (кроме Финляндии, где народ оказался довольно дисциплинированным) была все же охвачена далеко не полностью – ну да ладно, все же село с зарубежьем контактирует очень редко и в основном опосредованно, через горожан…

В мае, когда пошли панические новости из Франции, непривитой народ сам потянулся к врачам. Почти везде потянулся – и меня в очередной уже раз "удивили" киевляне (то есть селяне из Киевского генерал-губернаторства): там народ категорически прививаться не желал. Потому что "от уколов народу помирает много". Ну да, случается у людей аллергия всякая, а иной раз и фельдшер не очень тщательно иглы продезинфицирует, так что на проведенные семьдесят миллионов прививок медики получили что-то около полусотни летальных исходов. Но я хотя и "удивился", но расстраиваться не стал: мне еще сто тридцать миллионов человек прививать, а вакцины-то пока на всех не хватает.

Брошюру с детальным описанием способа получения вакцины Гамалея выпустил тоже в первых числах марта, причем сразу и на русском, и на немецком, и на французском. Я лично, как мог конечно, перевел ее и на испанский с английским. Вот только закордонцы массово вакцину делать не бросились – просто потому, что для ее производства мало просто "вложить" очень много миллионов денег, нужно еще и оборудование изготовить. У Алисы специализированный завод одну центрифугу, например, делал полгода (хотя, конечно, делая их по несколько параллельно) – получая кучу очень не простой электроники с других, тоже специализированных и очень не дешевых заводов. По моим прикидкам только затраты на "индустрию" обошлись бы иностранцами миллионов в двести пятьдесят золотых рублей, а ведь "эпидемия скоро сама закончится"…

Когда в Европе и Америке началась "вторая волна", в России все, кто мог и хотел, оказались привитыми. Альфонсо XIII, сам уже успевший переболеть, стал "должен" мне пятьдесят миллионов рублей (вакцины я продавать стал по два рубля за дозу, а он еще и миллион шприцев закупил с кучей запасных игл) – но это понятно, почему-то именно в Испании в первую волну смертность оказалась самой высокой. Правда денег у него не было, но договорились, что за десять лет он все отдаст мандаринами и оливковым маслом. А за деньги "привились" Дания и Бельгия. "В очереди стояли" шведы, швейцарцы и немцы – но тут дело такое: кто первым в очередь встал…

Гамалея к августу увеличил производство до миллиона двухсот тысяч доз в сутки, и никакие денежные вливания процесс ускорить не могли: оборудование все же делалось медленно. Насколько можно быстро – но медленно, да и "вливания" я счел уже бессмысленными, поскольку через полгода завод можно будет и останавливать за ненадобностью. Но уже "влитое" можно было и возместить, так что брать за вакцину деньги неприличным я не считал.

Главное, что в России большую часть народа удалось убедить, что прививки – дело безусловно полезное. Но и тут в основном "убеждением народа" в основном занималась Машка. Ей действительно "народ верил" – хотя бы потому, что этот народ своими глазами видел, что все, абсолютно все, что дочь наша обещала, исполнялось.

Но лишь перед Рождеством до меня дошло, что тут не только в Машке дело: кто-то из домашних оставил в столовой небольшую книжечку с очень знакомым названием "Экономические проблемы социализма". Лера Федорова напечатала книжку полуторамиллионным тиражом, что меня порадовало. Вот только фамилия автора на этот раз оказалась вовсе не "Волков"…

Загрузка...