Глава 53

Иван Гаврилович с интересом огляделся: в такой глуши ему еще не довелось побывать. То есть… да, пока это глушь, но ведь только пока?

Простая жизнь инженера-железнодорожника круто изменилась всего пару месяцев назад, когда он – закончив руководство перестройкой дороги до Ташкента, послал министру Пузыревскому предложение о постройке электростанции на Сырдарье. В строительном управлении грамотных инженеров было немало, и сам Иван Гаврилович изрядно времени провел изучая окрестности. А учитывая предоставленный ему "Самурай", окрестности изучались довольно обширные – и в результате родилась интересная мысль. Очень, к тому же, полезная: возить топливо в Ташкент было все же накладно, даже для калильных локомотивов – а новые электрические дороги (Астрахано-Векшинская и Московская окружная) широко среди железнодорожников обсуждалась. И если выстроить на реке электростанцию…

Пузыревский, правда, на письмо не ответил – но откликнулся сам канцлер, причем не просто откликнулся, а пригласил для обсуждения предложения. Предложения железнодорожника о строительстве электростанции. Выслушал внимательно, карту достал, что-то даже посчитал на линейке:

– В принципе, мне нравится. Но есть небольшие проблемы: если строить станцию по типу Волховской – а меньше смысла нет – то потребуется плотина километра четыре длиной. И высотой в двадцать, причем только на самой электростанции. А тут рядом еще и Арнасайская низменность, и чтобы ее не затопить еще как бы не большая плотина понадобится. Пока у вас опыта постройки таких сооружений нет – а больше-то строить некому, инженеров и на нынешние стройки не хватает. Так что давайте договоримся так: вы для начала потренируетесь на строительстве электростанции поменьше. В смысле, плотина поменьше будет… где тут у меня карта нужная… вот тут. Тоже две плотины, но и длиной поменьше: полкилометра и четверть, и высотой… думаю, пяти метров будет достаточно.

– Пять метров всего?

– Ну, если со дна реки считать, то тоже, наверное, двадцать… с небольшим. Сами посмотрите, измеряете, сами выстроите. Заодно и электричества получим как с двух Волховов, даже больше. Возьметесь?

– Я… я попробую.

– Вот и отлично. Поговорите с Графтио, у него есть почти готовый учебник по проектированию ГЭС. Времени у вас на все… я уточню у Иванова, но на первый генератор вы можете рассчитывать, я думаю, летом одиннадцатого. Так что успеете все правильно сделать.

И вот спустя два месяца Иван Гаврилович, сойдя с парохода, рассматривал село Казачинское взглядом опытного путейца: дома от реки высоко стоят, значит на берегу бетонный завод нужно ставить на насыпи, чтобы в паводок не затопило. А вон там, за околицей, скоро начнет подниматься город – Казачинск. Очень скоро начнет, ведь в Красноярске новенькая верфь уже начала собирать самоходные баржи для доставки всех потребных для стройки грузов.

Для постройки нового города энергетиков: хоть до намеченных плотин тут еще верст четырнадцать, однако для именно города места ближе и нет, крутоваты берега у реки. А здесь – раздолье! Закончив обзор, инженер Александров бодро зашагал к сельской управе: в число его обязанностей входило и извещение местных властей об изъятии земель под казенные нужны – а это дело довольно неприятное. Впрочем, к подобным неприятностям он привык еще на постройке железных дорог, а тут спокойствия добавляли и четыре тихих парня – совсем еще мальчишек – шагающих рядом с инженером. Очень молодых, но в форме с погонами унтеров (или, как они назывались в новой Армии, сержантов) и с автоматами за спиной.

И с сумками, набитыми толстыми пачками банкнот: ничто не должно мешать строительству воистину светлого будущего…


Иногда, да что там говорить – часто, слишком часто хорошие идеи приходят в голову с опозданием. Но лишь иногда все это опоздание получается "насовсем", а чаще упущенное время получается и наверстать.

Очередная "запоздалая" мысль мне пришла в голову в середине декабря восьмого года, но все же пришла – и я, изо всех сил "наморщив ум", вспомнил несколько имен – из тех, которые "в прежних жизнях" или просто раньше слышал, приезжая по своим "нефтяным делам" в Баку. Вспомнил, схватился за телефон, поговорил со "вспомненными" бакинскими инженерами, а затем пригласил к себе в гости людей, которых назвали мне уже они. И в результате перед самым Рождеством в моем кабинете оказались три мужчины средних лет. То есть старшему из них, Габиб-беку Махмудбекову было уже сорок четыре, Султану Меджиду Ганизаде сорок два, а младшему – Нариману Нариманову – тридцать восемь. Объединяло всех их то, что они были довольно известными писателями или учителями (последние два – и теми, и теми) и прекрасно знали русский язык. И всех их очень хорошо знали и уважали жители Баку и обширных окрестностей. Ну а теперь и я знал, и заранее уважал. Уважал за то, что они сейчас сделают…

Поэтому, когда они вошли в мой кабинет, я сам своими собственными руками налил им чай в специально доставленные стаканы-армуды, поприветствовал их словами "Таниш олмагуна чох шадам" (полчаса произношение учил, потому что произносится не совсем так как пишется русскими буквами), ну а затем сообщил им, за что буду их уважать – на русском сообщил:

– Господа, мне вас порекомендовали – причем независимо друг от друга – семь человек, бакинцев, чье мнение я весьма уважаю. Поэтому именно вас я хочу попросить быстро выполнить одну не очень сложную работу и затем сделать работу… не то, чтобы более сложную, но довольно нудную и не очень быструю. В смысле вы постарайтесь ее сделать как можно быстрее, просто я заранее знаю что быстро ее сделать не получится. Потому что второй работой будет перевод на азербайджанский язык школьных учебников по математике, физике, биологии, химии… в общем, всех, которые не связаны с русским языком. И дополнительно написать – на азербайджанском – учебники собственно языка, литературы. Причем не сразу, но по мере обучения учеников, учебники должны будут покрывать нужды семилетнего, а потом и десятилетнего обучения.

– Вы желаете весь курс школ перевести на татар… азербайджанский язык? – удивился Ганизаде, – но…

– Но в Баку всего две крошечных типографии могут печатать тексты насхом, который большинство даже грамотных людей разбирает с трудом, а печатать книги насталиком вообще невозможно. Я знаю. Собственно поэтому появилась и первая задача: вам будет необходимо быстро – где-нибудь за неделю – составить новый азербайджанский алфавит, на базе кириллицы, и вот на нем уже мы сможем напечатать книг сколько угодно.

– Но какая разница печатной машине…

– Никакой. Однако линотипы умеют вести набор только слева направо, а скоро предстоит печатать сотни, тысячи разных книг – ведь грамотным людям потребуется литература. И газеты, которые должны набираться и печататься очень быстро. К тому же очень многие азербайджанцы хоть и не очень хорошо, но русский язык знают, и, что важнее, даже те кто не знает, знают уже многие русские буквы – они их хотя бы на вывесках магазинов видели. Мне кажется, что таким путем мы… вы сможете гораздо быстрее дать образование сотням тысяч, миллионам азербайджанцев…

– Тогда уж лучше взять за основу латинский алфавит – выдал свое мнение Нариманов, – есть уже хорошо проработанный проект… еще Мирза Ахундзаде это предлагал.

– Разговоры о том, что хорошо бы приспособить латинский алфавит для нашего языка, давно ходят, но мне кажется, что делать это преждевременно – не очень уверенно сообщил Махмудбеков. – Люди могут не понять.

– Мне важно, чтобы поняли пока лишь вы. И поняли вот что: нам нужно в кратчайшие сроки обучить миллионы азербайджанцев грамоте, нужно напечатать тысячи книг на азербайджанском языке. Если алфавит будет кириллическим, то русский, армянский, даже казахский… то есть киргиз-кайсакский наборщик даже не зная языка сможет набрать книгу не делая грубых ошибок, а наборщиков, читающих насх, можно сказать и нет. Если вы не сделаете это, то сделают мои инженеры – но они ведь технари, а вы – литераторы, вы лучше них сообразите, какие буквы нужно добавить к кириллице чтобы правильно передавать на письме ваш язык. В общем, я подожду ваш новый алфавит неделю, а если вам это не подходит, то пусть пока его составляют инженеры. Потому что к первому сентября учебники для всех азербайджанцев школьного возраста, хотя бы для первых-четвертых классов, должны быть уже напечатаны. И уж лучше, если бы не в "инженерном" виде, поскольку это было бы не совсем правильно, так как книги на азербайджанском смогут читать и в Персии, и в Турции… или не смогут, если работа будет выполнена не идеально…

В общем, людей озадачил – и третьего января утвердил проект нового алфавита, составленный Махмудбековым. И подписал в печать "Азбуку Ганизаде". Правда, Нариманов участвовать в проекте отказался, считая что "латиница лучше чем кириллица". Как там было? "Ну чем, чем лучше?"… А фамилия мне его показалось знакомой… что-то "из детства". Может он "врагом народа" был? Да неважно, все равно неплохо год начался.

Начало тысяча девятьсот девятого ознаменовалось еще двумя событиями. О первом мне рассказал Феликс Феликсович Сумароков-Эльстон – супруг Зинаиды Николаевны и, заодно, Московский градоначальник. Так как формально он все же был адъютантом отошедшего от дел в результате тяжелого ранения Сергея Александровича, то его я и попросил "временно исполнять" обязанности Великого Князя, а, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. Тем более, что и сам Сергей Александрович – после долгого со мной разговора – от должности генерал-губернатора отказался.

Вообще-то Великий Князь мне импонировал – и в первую очередь тем, что не мстил обидчикам, хотя возможностей имел достаточно, да и мстить было за что. Жена генерала Богдановича повсюду распускала слухи о том, что Сергей Александрович – гомосексуалист, но девочки из "тайной охраны" это отрицали, и я им полностью в этом верил. Просто князь любил посидеть в компании офицеров – но считать это доказательством… так всех мужиков, кто любит хотя бы в гаражах с приятелями пивка попить вдали от жен, нужно считать "голубыми". Вдобавок у самой мадам Богданович с социальной ответственностью было… а вот Сергей Александрович польститься побрезговал – чем мне очень понравился.

К тому же он явно понимал, что с работой именно генерал-губернатора он справляется плохо: хреновый из него администратор получился. А вот в качестве председателя попечительских советов многих московских музеев он был как нельзя более уместен и успешен. Собственно, после ранения я и предложил ему возглавить все музейное дело в столице – а заботу о губернии переложить на бывшего адъютанта, поскольку последствия покушения всяко не позволяли Великому Князю работать подолгу.

Все же не просто так из всех претендентов на свою руку и сердце княгиня Юсупова выбрала этого, как поговаривали злые языки, солдафона: граф человеком был весьма образованным и отличался нетривиальностью мышления – в самом хорошем смысле слова. Так что он, уточнив у меня стоящие перед ним задачи, решал их весьма оригинально и более чем эффективно. Поэтому и его доклад о том, что население столицы достигло уже миллиона человек, был для меня вполне ожидаемым – хотя мне казалось, что ему потребуется времени на решение этой задачи куда как больше:

– Рад Феликс Феликсович, очень рад. И – удивлен, хотя удивлен и приятно. Клейгельс в Петербурге в этом деле изрядно от вас отстает. Вы не поделитесь, как вам это удалось? Я исключительно из любопытства спрашиваю…

– Так больше вашими заботами, Александр Владимирович. Рабочий люд, из тех кто хоть что-то делать может, по вашим новым городкам расползся, ну а для тех, кто на замену им пытался в городе поселиться, я просто устроил небольшие трудности – но опять же по вашим распоряжениям. Ведь вы же сами подписывали указ о санитарных нормах по жилью… а ежели жилье снять не выходит, то никто и не поселится. Поверите ли, наказать пришлось за нарушение норм всего-то с дюжину человек – и все, больше не едут, потому как жилье стало не снять.

– Все равно не совсем понятно… По губернии расселилось тысяч полтораста, а вы в городе на четыреста тысяч население уменьшить смогли.

– Так уезжали-то не только по губернии, и в другие места немало народу выехало. А как вы притоны на Хитровке почистили, так народец какой не уходить стал, а бегом убегать… По учету полиции выходит, что только лихих людей из Первопрестольной с полста тыщь убежало.

Да, Хитровку я зачистил знатно. Примерно тем же методом, что в кинофильме "Ликвидация"… Хотя нет, про способ зачистки я все же наверное у Гиляровского вычитал: Хитровку окружили войска, и всех, кто не выходил с поднятыми руками, просто стреляли. Пострелять, правда, пришлось немного – в момент зачистки. Просто чуть позже, когда народ узнал, что всех тамошних "паханов" в течение недели повесили, "лихой народец" предпочел столицу покинуть "до лучших времен" – ну а за тем, чтобы эти времена никогда не наступили, сейчас очень внимательно следила учрежденная графом "жилищно-санитарная инспекция"…

Второе событие было не столь радостным. Прошлой осенью наш мир покинул вице-адмирал Курапов, все же от старости вылечиться никому не удавалось. А через четыре дня не стало и вице-адмирала Семенова. Последние четыре года эти два "деда" все время работали вместе, на строительстве порта Усть-Луги, и Валентин Павлович просто не вынес потери старого друга. Ну а в начале января мы – то есть я, Камилла, дед и Николай Петрович Женжурист открыли памятник им на "Площади двух адмиралов" в Усть-Луге. Памятник создал Беклемишев – поменьше, правда, чем в "прошлый раз" в Царицыне. Два десятиметровых адмирала стояли на пьедестале, изображавшем мостик корабля, с гордостью смотря на выстроенный ими порт – и гордиться дедам действительно было чем. Но все равно было очень грустно…

Однако жизнь – она всегда такая, и ничего с этим не поделать. А вот сделать промежуток между рождением и уходом более счастливым не просто можно, но и нужно. Тем более уж теперь-то для этого вроде всё есть. Ну, почти всё…

До конца позапрошлого года внутри шведско-норвежской унии шли постоянные склоки, и никто не обращал особого внимания на то, что Грумант был объявлен "исконно русской территорией". С моей точки зрения он таковой и был: еще до того, как архипелаг "открыл" Баренц, его активно использовали поморы. Ну а то, что царь Александр II признал его "ничьей землей", меня волновало мало: он еще и Аляску продал – так что лично для меня его действия легитимными не были. Но когда норвежцы окончательно расплевались со шведами и стали "независимыми", они решили, наконец, оглядеться вокруг…

Меня это тоже не касалось: хотя норвежцы и пригласили Россию на какие-то мероприятия в Кристианию, я предпочел это мероприятие проигнорировать. А там "великие державы" должны были дать свежеиспеченному Норвежскому государству какие-то гарантии. Французы с британцами, а так же немцы эти гарантии дали – ну так это их личное дело, Россия тут ни причем. Но оказалось, что в число гарантий входит и "гарантия неприкосновенности Норвежской территории". Ну, это опять-таки дело сугубо норвежское, однако в феврале тысяча девятьсот девятого норвежское правительство решило часть Груманта передать в концессию американцам. Просто потому, что оно решило, что Грумант – это их исконная земля…

Когда американский посол вручил Ламздорфу ноту, выражавшую возмущение тем, что русский флот препятствует доступу американцев к арендованной территории, пришлось вмешаться. Я посла вызвал и вежливо поинтересовался, когда это Россия сдала им Грумант в аренду…

– Американская компания получила концессию у норвежского правительства – с уверенностью гопника заявил этот лощеный господин, – и поэтому она теперь имеет право…

– А норвежское правительство этой компании в концессию Кремль не передавала? Грумант является территорией России, и Россию вообще не волнует, что и кому пытается продать норвежское правительство. Но согласитесь, если норвежское правительство пытается продать нечто, им не принадлежащее, то оно – правительство это – является сборищем мошенников. И, сами понимаете, правительство России за действия мошенников, причем иностранных, ни малейшей ответственности нести не может.

– В таком случае я уполномочен сделать предложение о продаже концессии на этот остров уже правительством России. И мы не будем возражать, если вы потребуете у Норвегии передать вам концессионные платежи.

– Россия не предоставляет концессий на Груманте. И не ведет по этому поводу никаких переговоров. Что же до уплаченного Норвегии – это ваши расчеты, нам-то какое до этих денег дело?

Янки еще немного подергались, но против береговой артиллерии Северного Флота, составленной почти из всех бывших японских корабельных орудий "главных калибров", переть не рискнули. А вот норвеги как взбесились…

Нет, точно взбесились. Могучая держава с населением даже больше двух миллионов человеко-рыл объявила войну крошечной России. То есть Норвегия направила мне ультиматум, потребовав убрать военных с Груманта, а в противном случае… Вот в противном случае они как раз и объявят войну. Я аж испугался…

А испугавшись, немедленно обратился за разъяснениями к Ламздорфу. Все же специалист по ультиматумам в том числе:

– Владимир Николаевич, вы все же лучше меня понимаете, что пишут в дипломатических бумажках. А я, к стыду своему, язык дипломатов в должной степени так и не освоил. Скажите – вот эта писулька может рассматриваться как объявление войны?

– В некотором роде…

– Еще раз. Владимир Николаевич, если всем заранее известно, что мы ни при каких условиях не будем выводить армию с Груманта и совсем не собираемся выкинуть на ветер средства, вложенные там в строительство разнообразных объектов, то является ли данная писулька формальным объявлением войны нам? Мне нужен простой ответ: да или нет?

Министр иностранных дел еще раз внимательно перечитал текст ультиматума.

– Строго формально, если мы не уберем наши войска с Груманта до первого мая, то Норвегия будет находиться с нами именно в состоянии войны.

– А раньше? До первого мая?

– До первого мая – нет.

– Ну что же, придется подождать. Спасибо…

– Вы желаете начать переговоры с Норвегией относительно ультиматума? – поинтересовался Ламздорф.

– Россия не ведет переговоров с шантажистами. Мы просто эту писульку проигнорируем.

– Извините, Александр Владимирович, но Норвегии даны определенные гарантии… и гарантами являются Британия, Германия и Франция. И наша неуступчивость…

– А если норвежцы потребуют отдать им Финляндию, мы тоже должны будем уступить? Еще раз: Россия с шавками не договаривается. Так что с сегодняшнего для и до принесения официальных извинений норвежским королем с норвежцами мы не разговариваем вообще. Посла не принимаем, на ноты не отвечаем. Для нас более Норвегия не существует.

Ламздорф хмыкнул:

– Я тоже считаю, что так, как вы поступить решили – это правильно. Однако что делать с гарантами по Кристианийскому договору? Я имею в виду как раз…

– Я понял. Пока они не объявляют нам войны, ведем себя как обычно. А насчет Норвегии… я подумаю, время до мая у нас есть.

По идее, сейчас ни одна из европейских стран к серьезной войне еще не готова. Британцы сами воевать не собираются, французы пока довольно сильно зависят от поставок товаров из Вьетнама по Транссибу и до того, как англичане не гарантируют им безопасность и стабильность морских перевозок, особо сильно выступать не будут. Что же до Германии… немцев есть чем заткнуть, да и они пока воевать тоже не готовы, хотя изо всех сил стараются подготовиться. Так что делаем морду кирпичом…

Долго проходить с кирпичной мордой у меня не вышло. Просто иногда человека с шилом в заднице туда же клюет жареный петух… Зинаида Николаевна пожаловалась, что "самое важное из искусств" приходит в упадок. Ну да…

Отдельное министерство кинематографии в ее Госкомитете функционировало уже почти три года, а организованная в Москве киностудия регулярно выпускала разнообразные фильмы. Ну, не очень разнообразные – в основном на пленку снимались театральные постановки… инерция "Женитьбы Фигаро", вдобавок подкрепленная "Ханумой", вероятно. И лично мне эти фильмы нравились… не очень. И не только мне: несмотря на то, что настоящих кинотеатров было выстроено уже три с лишним десятка (больше просто проекторов не было) и с сотню небольших клубов с шестнадцатимиллиметровыми киноустановками имелось, фильмы шли без особого ажиотажа. "Ханума" до сих пор собирала полные залы, а прочие… обычно через месяц-другой, а то и через пару недель залы пустели.

Понятно почему: Зинаида Николаевна считала, что народ нужно приучать к классике, но ширнармассы все же до "Короля Лира" не доросли. Причем, главным образом, потому что актеры сами до него не доросли очень сильно. К тому же народу трагедий и в жизни хватало, ему хочется чего-нибудь светлого… и веселого.

В разговоре с Николаем три года назад у меня внезапно родилась мысль, не дававшая мне покоя несколько дней. Я постарался вспомнить кое-что, и, оказалось, помнил я все же очень многое. Например, мне удалось вспомнить все песни из фильма – но это было почти все, что вспомнить удалось. Так что я попросил Батенкова вколоть мне "адскую смесь" – и Марша, попросив меня (вопрос я наверное сам с неделю обдумывал) "продиктовать слова водевиля с самого начала и до самого конца", дословно записала все мною сказанное. Обычная работа стенографистки…

Только Марша-то давно у меня работала, стенографируя "литературные произведения", и привыкла уже "при необходимости уточнять" – так что я не только фильм ей дословно пересказал, но и все песни отдельно. А затем (то есть уже придя в себя) все внимательно прочитал – и уже "не под веществами" вспомнил, что в фильме-то песни были обрезаны! А бабушке и фильм нравился, и песни – которые она часто слушала, ставя древнюю виниловую пластинку. В общем, после "эксперимента" я потратил еще с пару месяцев, выискивая соответствующих моим воспоминаниям певиц, а затем записывая песни на магнитофон: решил, что хоть пластинку сделаю для народа. Запись получилась великолепной (пленка на скорости полтора фута в секунду обеспечивала диапазон килогерц так до двадцати), но до пластинки тогда руки так и не дошли. И сейчас не дошли, но с упадком-то кинематографии нужно что-то делать!

Вера Федоровна после "Ханумы" в кино не снималась, как и Лиза Садовская – и я их понимал: имеющиеся сценарии интереса для действительно талантливых актрис не представляли. Но на мою просьбу "зайти поговорить о новом фильме" обе откликнулись. Ну, мы и поговорили…

Где-то через неделю Коммиссаржевская начала обзывать меня садистом, еще через пару недель – кидаться в меня реквизитом. Конечно, в сорок лет демонстрировать па "а ля згонд" – то есть практически вертикальный шпагат – дело непростое и весьма болезненное. Но все же Коммиссаржевская была именно настоящей актрисой, и на десять секунд ее силы воли и таланта хватило, чтобы изображать улыбку и сдержать слезы боли.

Изображать улыбку у нее получалось, а вот это самое па… Ну да ничего, загримировать девочку из "охраны", годами занимавшуюся гимнастикой, для съемки пары кадров общим планом вышло неплохо: кто там за несколько секунд разберет, что фигура не совсем идентична. Я, например, и то остался снятым вполне доволен, а уж публика… Вера Федоровна тоже обрадовалась, что кино позволяет человеку "сделать то, на что он не способен в принципе" – но больше всех этот нехитрый прием с дублером вдохновил Константина Сергеевича, и, думаю, если он и дальше продолжит заниматься фильмами, я увижу много нового и интересного. Когда-нибудь потом.

Станиславский, приглашенный на роль (отнюдь не в качестве режиссера) тоже открылся с неожиданной стороны: богатство его речи – в части комментария к моим "творческим изыскам" – могло изрядно обогатить словарь Даля. Но я Константину Сергеевичу просто пригрозил выпустить "словарь русского сценического диалекта" под его фамилией, и он смирился. То есть все равно чуть ли не по каждому кадру высказывал свое мнение, но все же в форме "полезных советов"…

Единственный из ведущих актеров (из четырех), кто со мною не спорил, был Владимир Николаевич Давыдов, приехавший из Петербурга – его, после прочтения сценария, на роль порекомендовала Вера Федоровна. Замечательный человек оказался, и не только как актер: он "не спорил" так, что все остальные (трое) все же делали именно то, что говорил я – и съемки заняли всего лишь месяц. Ну, если не считать почти двух месяцев, потраченные на репетиции, конечно: все же актеры-то были театральные, привыкли "играть телом" и идея "крупных планов" оказалась для них новой, а потому потребовала определенной "перестройки стереотипов"…

Все же Юнгвальд-Хилькевич (титры фильма тоже "оказались" в записях Марши) был гением: я несколько раз пытался впихнуть песни целиком – и каждый раз убеждался, что целиком они просто не подходят. Не "не влезают", а просто испортят фильм. Так что в результате у меня получилась практически "покадровая копия": музыку-то я помнил очень неплохо, а превратить мое "мандалинное бренчание" в нормально оркестрованное произведение еще два с лишним года назад помогли преподаватели из Векшинской "консерватории". Ну им-то не привыкать, не первый раз… хотя тогда включить в оркестровку электрогитару им удалось далеко не сразу. Да и саму гитару я тоже очень не сразу сделал (а без Степки – вообще бы не сделал).

На монтаж фильма я потратил еще месяц, главным образом мучаясь со стыковкой фонограмм – но этот месяц был потрачен все же не зря: за время съемок Камилла на меня довольно сильно обиделась – поскольку все время посвящал "какой-то ерунде" и часто даже домой не приходил на ночь, но когда я ей показал результат (ей – самой первой, еще монтажную копию), жена, внимательно на меня посмотрев после окончания фильма, прокомментировала увиденное просто:

– Саш, извини меня за то, что я обижалась. Да, люди должны увидеть то, что ты придумал, лишить их этого было бы… слова не могу подобрать. Не жестоко, не несправедливо… неправильно, вот. Ты поступил очень правильно. И я обещаю: больше я никогда не буду на тебя обижаться. Просто потому что то, что ты делаешь, приносит счастье. Все что ты делаешь. Ты видишь то, что другие не замечают… пока не замечают. И если тебе потребуется помощь от меня… любая, даже если тебе нужно будет чтобы я тебе просто не мешала…

Фильм отправился на кинокопировальную фабрику, а я целых две недели наслаждался тихим семейным счастьем – просто потому, что нужные люди расставленные по нужным местам делали свои нужные дела, и делали их очень хорошо.

К первому мая гарнизон Груманта был увеличен до почти пятнадцати тысяч человек, туда завезли изрядное количество всякого оружия – причем все это делалось совершенно открыто, почти вызывающе. Например, пушки семидюймовые – уже собственной выделки – грузились в Мурманске на корабли просто на "торговых" причалах – поскольку "больше не нашлось портовых кранов, способных грузить по двадцать тонн зараз". Да и там это делалось довольно неспешно – "ну опыта у грузчиков не было". А по нынешним временам-то шесть таких пушек – очень даже нехилое такое укрепление обороны. Ну да, по мощи – почти как у одного британского дредноута… если не считать уже расположенные там восемь десятков "японских" орудий.

И когда "международное общественное мнение" полностью склонилось у тому, что Россия будет все же воевать за Грумант и разнообразные импортные политики запаслись попкорном и заняли места на заборе, случилась мелкая конфузия. Как раз первого мая и случилась: я выпустил очередной указ.

То есть указы я давно уже штамповал как пресловутый "бешеный принтер", но этот был несколько необычным. Как по содержанию, так и по исполнению. Хотя вроде бы простой указ, о начале войны.

В указе я сначала оповещал русский народ о том, что вероломные норвежцы объявили нам войну – что было истиной. Но далее я сообщал, что Россия, хотя воевать и не хочет, но к отражению вражеского нашествия всегда готова – что в целом было близко к правде. Однако, сообщал далее я, Российские войска вторгаться в Норвегию не собираются, а выстраиваются вдоль границы и именно там встретят врага во всеоружии и – если норвежцы воевать не передумают – там же его и похоронит, поскольку войск достаточно.

Все это было в общем и целом красивыми словами, цирк начинался дальше. Поскольку следующим пунктом народу сообщалось, что так как Норвегия долгие годы не имела собственной государственности, Россия эту самую границу – вдоль которой с утра уже обосновывались части Красной Армии – признает в полном соответствии с последним Договором между самостоятельной Норвегией и Россией (а точнее, с княжествами, правопреемником коих Россия является). А именно – в соответствии с договором между норвежским королем Хаконом IV Старым и князем Александром Невским от тысяча двести пятьдесят первого года…

Шестьдесят километров вдоль берега реки Тана от финской границы до Танафьорда неспешно занимали шестьдесят тысяч солдат. Которые столь же неспешно выкатывали на этот самый берег три тысячи пушек. Небольших – как раз "салютных пушек Рейнсдорфа", но вид все равно получился внушительный. В особенности, если учесть и такое же число пулеметов, торчащих между пушками. Понятно, что никакого сопротивления войска не встретили, так как на занимаемой земле норвежский войск вообще не было, а местное население если и имелось, то, как любит говорить моя драгоценная супруга, "в следовых количествах". То есть на территории от Таны и до самой "старой" русской границы бывших подданных короля Хакона, но уже под номером семь, впоследствии удалось насчитать чуть менее семи тысяч человек.

Вот так началась эта война. И так она и закончилась, чему деятельно помогла урожденная принцесса Дагмар. По родственному помогла, поскольку этот Хакон в девичестве носил имя Кристиан Фредерик Карл Георг Вальдемар Аксель и приходился не только родным сыном датскому королю, но и, естественно, родным племянником Марии Федоровне. И старушка смогла объяснить племяннику, что русский канцлер "всегда обещанное исполняет", так что лучше мирный договор молча подписать. Потому что этот самый канцлер пообещал уже народу, что если Норвегия все же начнет воевать, то Россия заберет обратно и земли, подаренные еще Харальду Суровому Ярославом Мудрым – и граница будет установлена по Люнгенфьорду…

Король Хакон отправил в отставку правительство – обвинив их во всем случившемся (что было совершенно верно), народу рассказал, что проживавшие на оттяпанной территории люди все равно были финны и саамы, так что вроде и не жалко утраченного. Англичане заявили протест, который был проигнорирован, а французы с немцами промолчали. Потому что на всякий случай был выпущен указ о том, что Россия и все ее поданные навсегда освобождаются от любых долгов перед странами, ведущими с Россией войну, и их гражданами. А долгов у нас еще осталось довольно много…

Впрочем, гораздо меньше ожидаемого. Ну, насчет Германии – долги были вообще-то перед банком Людвига Баха, то есть их никто отдавать и не собирался (хотя об этом, кроме меня и Баха никто не знал). А французы… Раньше они зерно – хоть и не очень много – закупали в России очень недорого, а теперь его приходилось покупать в США – что было существенно дороже. Избытка же денег у них никогда не было (его ни у кого никогда не бывает), поэтому они с удовольствием (и мелким дисконтом) перепродавали "русские долги" американцам. Конкретно – Роджерсу, ну а тот их списывал в счет наших с ним расчетов. Вот умеет же человек из ничего делать деньги: списывал-то он их по номиналу, так что процентов десять выгоды с этого он имел, тем более что я, пользуясь особой оговоркой по железнодорожным займам Александра II, поменял статус облигаций и они теперь считались всего лишь кредитными билетами с ограниченным сроком обращения. А с трех миллиардов рублей, "выкупленных" Роджерсом у французов, сумма скидки набегала изрядная – но я не обижался. Французам-то мне бы всяко пришлось полностью денежки возвращать, причем в золоте или на худой конец в валюте – а Роджерс всего лишь списывал суммы в счет своего долга за торговые сети.

Но самым удивительным в этой "захватнической" истории было то, что юридически – в соответствии с нынешними обычаями международного права – Россия ничего противоправного и не совершила. Единственный из известных договор о границе между именно Норвегией и Россией нарушен не был, а признавать ли новое государство правопреемником Швеции в части пограничных споров или нет – это было уже делом сугубо российским. То есть в некоторой степени и норвежским тоже – но это могло бы стать предметом переговоров, от которых Норвегия, объявив войну, сама отказалась. Да и шведский король Густав, которому дрязга с Норвегией изрядно подпортила репутацию, поспешил заявить, что "в связи с утратой территории, являвшихся предметом договоров, Швеция отказывается от пограничного договора тысяча восемьсот двадцать шестого года и договора тысяча шестьсот восемьдесят четвертого года" – последний был, правда, заключен вообще с Данией, но Швеция стала ее правопреемником в этом договоре. Так что у норвежцев юридических оснований для претензий к России попросту не осталось. Ну а что за это получил Густав… Ламздорф же получил орден Красного Знамени от меня и Владимира второй степени – от Императора (хотя я думаю, что скорее от его матери).

Договор о мире мы подписали в Копенгагене, и теперь гарантом этого договора выступил уже датский король Фредерик Восьмой. Мы – я там тоже присутствовал, но подписывали его Кристиан Хакон и Николай Александрович, так что по большому счету это были просто "семейные посиделки". На которых датчанин сына-норвежца сильно отругал – за глупость (мне запись ругани доставили – ну не знал Фредерик о подслушивающих устройствах еще), но в целом переговоры прошли достаточно спокойно и – что было главным – европейские монархи и правительства договор признали. А еще мне очень понравилось то, что британцы после всего произошедшего все же решили, что Россия пока еще достаточно слаба. Потому что даже у Норвегии побоялись отъесть кусок побольше…

Сколь ни странно, на решение британцев повлиял и выход на экраны фильма "Ах, водевиль, водевиль" первого же мая: они решили, что я таким образом "народ отвлекаю от возможных военных неудач". И к "отвлечению" как раз три месяца и готовился: наверняка кто-то им сообщил, что "русский канцлер опять кинематографией занялся"…

Конечно, им так же донесли (многочисленные члены Петербургского Английского клуба) и об истерике, которую мне устроили сразу после ввода войск "на границу" одновременно Ламздорф и Иванов. С криками о том, что я-де "провоцирую войну с несколькими странами при том, что Россия и с каждой по отдельности воевать не в состоянии". Ну да, поорали товарищи, было такое. Я тоже в ответ поорал, большей частью насчет "недопустимости терпеть унижения", добавив что-то вроде "трупами закидаем" и "бабы еще нарожают"… Особенно громко разорялся Иванов – главным образом потому, что я "забрал всю полевую артиллерию и в войсках остались только пушки семьдесят седьмого года" – что вообще-то было правдой. Ну а Владимир Николаевич орал негромко, да и на мой взгляд немного сфальшивил в своем негодовании, но свидетели перебранки наверняка списали это на "дипломатический этикет". Так что проскочило.

На грани проскочило. Но если бы я точно не знал, что британцам так и не удалось понять, каким образом был уничтожен японский флот, то в бутылку не полез бы. Однако – благодаря качественно поставленной генералом Вогаком разведке – я точно знал, что все, что британцы выяснили – это то, что флот уничтожали береговые пушки, причем скорее всего германского производства (ведь продал Крупп потихоньку кому-то свои здоровенные орудия), а японскую армию разбили "несметные толпы корейцев". Насчет бомбардировки Токио все было списано на "корейских диверсантов и врожденный идиотизм макак" – то есть японцев, которых англичане считали такими же дикарями, какими японцы считали их самих, так что сейчас русская армия ничего лучше двухсполовинойдюймовых пушек выставить не может.

А пушка семьдесят седьмого – она ничего себе так пушка, нормальная. Стреляла, правда, как в Бородинской битве – заряд запальником поджигался, но все же не бронзовая, а вполне себе стальная. А главное – их в армии было больше четырех с половиной тысяч. И стволы имели огромный запас прочности, в результате чего при переводе на бездымный порох стреляли вообще на десять километров. Ну а поскольку под предлогом постройки моторного завода в Брянске и тамошний Арсенал был переоснащен новыми станками, Арсенал этот начал эти пушки "модернизировать". Главным образом – красить жаростойкой эмалью стволы – снаружи. И азотировать и хромировать их же внутри. А заодно уж (строго чтобы два раза не вставать) слегка дорабатывать затворы – после чего заряд в них подавался уже не в картузах, а в гильзах (каких я уже не раз делал, со стальным донцем целлулоидных). Да и лафеты тоже "дорабатывались" – их даже Александр Петрович Энгельгардт успел оценить. Два гидравлических откатника от трехдюймовки (тоже малость доработанные) по бокам ствола превращали древнее орудие во вполне себе современное, "автомобильные" колеса плюс блокируемая рессорная подвеска прибавляла орудию мобильности, а угол возвышения до пятидесяти пяти градусов делало его вообще пушкой-гаубицей. Хотя теперь она вместо прежней тонны (с лафетом) весила чуть меньше двух, таскать ее придется не лошадкам, а арттягачам с моторами по шестьдесят "лошадок", так что хуже не стало. В общем, теперь пушка практически "повторяла" рейнсдорфовскую "из прошлой жизни" с чуть более коротким стволом, но Обуховский завод получил заказ на еще две тысячи таких же, но уже со стволом в сорок калибров. А сам Рейнсдорф потихоньку налаживал выпуск новых, четырехметровых лейнированных стволов для этой же пушки. Главное же – по всем документам пушка продолжала числиться как "полевое орудие образца тысяча восемьсот семьдесят седьмого года"…

Когда-то давно, в студенчестве своем, я случайно вычитал откровение Чемберлена о том, что Британия всегда будет создавать коалиции против самой сильной страны континентальной Европы. Сейчас-то этот Чемберлен всего лишь средней руки торговец, но тогда он раскрыл всю суть британской политики, и мне очень не хотелось иметь коалицию против России. А для этого нужно всего лишь не быть "самой сильной страной"… то есть быть, но чтобы об этом никто не догадывался.

Пока и до "быть" было еще далековато… ну и хорошо: задерживая внедрение "прогрессивных технологий" в России, я тем самым не стимулировал их внедрение и в других странах. Пока хорошо: я очень внимательно следил за тем, что творится в мире и – сравнивая картинку с воспоминаниями о "прошлых разах", все увереннее приходил к выводу: до двенадцатого года Европа к войне готова не будет. Да и в двенадцатом полной готовности ожидать не стоит.

Однако Россия-то – не Европа. Конечно, выше головы не прыгнешь, но стремиться-то к этому надо. Вот только форма готовности иногда выглядит странно…

Боря Веденеев, только что закончивший Николаевский институт инженеров путей сообщения, был направлен… ну, не совсем к Александрову в Казачинское, однако все равно примерно в ту же сторону. В знакомую ему сторону, в прошлом году летом он – в рамках подготовки к дипломному проекту – выстроил неподалеку от Красноярска небольшой тоннель. Совсем небольшой, всего чуть больше сотни метров – а теперь ему предстояло тоннель этот удлинить. Для начала раз примерно в сто… Понятно, что быстро такое не делается, ну так мне и спешить пока особо не нужно. То есть нужно бы, однако опять "более важных дел" оказалось с избытком.

Лето тысяча девятьсот девятого особыми погодными катаклизмами отмечено не было. Ни засухи, ни наводнений, ни туч саранчи – все было практически обыкновенно. Необыкновенным оказался только урожай, да и то "в отдельных районах Европейской части России". Причем – вовсе даже не в Черноземье, там как раз урожай тоже был "средний", в районе десяти-двенадцати центнеров с гектара. А вот в "царицынских степях" и в "павлодарских колхозах" уже в Азии на полях сотворилось чудо.

Ну это крестьяне считали, что чудо, по мне – так естественный результат прогресса. Заливаясь горькими слезами по поводу "поджарившегося при переносе семенного материала" я решил, что раз однажды сорта урожайные вывели, то никто не мешает их вывести еще раз – и постарался привлечь всех, кого знал из специалистов, к этому процессу. И Станислав Викентьевич Леонтьев, занявшись селекцией и гибридизацией, некоторых успехов достиг. Путем скрещивания засухоустойчивого сорта "Крымка" (очень устойчивого, но с урожайностью центнеров в шесть), белоярки и какой-то озимой пшеницы канадской селекции, он получил сорт уж очень интересный. Незасухоустойчивый, требовательный к почве и погоде, но озимый и "при благоприятных условиях" дающий урожай очень даже неплохой.

Василий Павлович Портнов занялся как раз "созданием благоприятных условий" – то есть выработкой методов подготовки почвы для повышения урожайности. И вот как раз осенью прошлого года чуть больше полумиллиона гектаров он и подготовил. За зиму снежными пушками поля засыпали "будущей водой" на метр, удобрений вовремя накидали на поля, ранее горохом засаженным – и в результате получили урожай под тридцать пять центнеров.

Вроде – серьезный повод для того, чтобы бить в литавры, дудеть в трубы и плясать от радости – так нет. Потому что на самом деле это всего лишь повод схватиться за голову и с ужасом думать о том, что еще срочно требуется сделать. И Слава на специально собранном "по результатам уборочной кампании" заседании Совета министров все "еще не сделанное" перечислил:

– У нас земли под поля – чуть меньше двухсот миллионов гектаров, из которых пока по настоящему используется меньше десяти миллионов. Причем за три года лучший гектар дает полторы тонны гороха и, как мы увидели в этом году, до трех с половиной тонн зерна, в среднем же – тонна гороха и две тонны зерна, что всяко можно считать результатом замечательным. Однако для этого нам требуется по одному тяжелому трактору на двести гектаров земли, по одному зерноуборочному комбайну на триста гектаров – ну, хотя бы по одному на шестьсот, если их быстро перемещать с юга на север во время уборки. Дополнительно на каждый гектар требуется минимум около ста килограммов разных удобрений, а для своевременной уборки урожая каждой деревне требуется транспорт, способный перевезти хотя бы до деревенских амбаров, то есть на пять-семь километров, три тысячи тонн – это как минимум – в срок до десяти дней.

– Вы говорите это, Станислав Густавович, с таким видом, будто любимую бабушку хороните – высказался Энгельгардт, – но ведь урожай-то, как я понимаю, успешно собран и даже уложен в хранилища. С чего такая печаль?

– Потому что исходя из этих расчетов нам нужно иметь миллион тракторов и триста тысяч комбайнов. А пока мы имеем тракторов чуть больше семидесяти тысяч, комбайнов же вообще только пять тысяч! И выделывать сейчас можем тракторов – я имею в виду хороших, а не поделок с калоризационным мотором – максимум тридцать тысяч в год. При том, что надежность машин крайне невелика и даже при ремонте два-три раза в сезон время жизни трактора не превышает пяти лет.

– А чем вам калоризационные трактора плохи?

– Тем, что топлива потребляют впятеро больше нормальных при гораздо меньшей производительности – для замены одного павлодарского трактора нужно уже четыре-пять калоризационных. Но хуже другое: сейчас химических удобрений едва хватает на пару миллионов гектаров, а если на поля их сыпать сильно меньше потребного, то пользы от них вообще не будет… Что же до транспорта…

– И какие мы должны сделать из этого выводы? Ведь то, о чем вы сейчас говорите – это дело промышленности…

– Промышленность и так делает все что может! – возмутился Антоневич. – И даже больше, у меня заводы запускаются большей частью быстрее определенного в планах!

– Ну что, пора морды бить? – поинтересовался я.

– А польза от этого хоть какая-то будет?

– Нет, я анекдот вспомнил. Бегут два пьяницы к магазину, выпить хочется. Деньги есть, но поздно уже. Подбегают – а магазин уже закрыт. И тут один другому как раз в морду лупит. Второй так удивленно: – За что? А первый отвечает: – А что делать-то, что делать? Но это так, к слову, мы же не за водкой опаздываем. Обрисую картину не так трагично, как Станислав Густавович. Итак, у нас появился высокоурожайный сорт пшеницы, но урожай он дает при очень серьезной работе, а если поля обработать недостаточно, то сорт и белоярке уступит. Вывод первый: минсельхоз должен планировать посевы этой пшеницы там, где мы уже можем обеспечить требуемую агротехнику. Вывод второй: опять-таки минсельхозу нужно расширить селекционную работу, поскольку одним хорошим сортом страну мы не прокормим. Вывод третий и все последующие я жду от специалистов. Которые – я специалистов имею в виду – должны учитывать, что следующий год по погоде будет примерно таким же, как и нынешний, а одиннадцатый будет сильно засушливым. Если не врет статистика, то будет он хуже тысяча девятьсот первого, и мы должны, мы обязаны иметь к одиннадцатому году в закромах Родины пятьдесят миллионов тонн зерна и страшно даже представить сколько корма для скотины.

– А сколько тебе страшно представить? – поинтересовался Антоневич.

– Не скажу, а то ты от страха вообще обкакаешься. Для начала представь себе хотя бы элеваторы на пятьдесят миллионов тонн, которые именно ты и выстроишь – и беги за туалетной бумагой.

– Но в любом случае все эти вопросы касаются министерств… производственного направления. А какова цель моего присутствия здесь? – поинтересовался Штюрмер.

– В рамках того, что мы напридумываем на следующий год – разработка новых штатов полиции и подготовка личного состава с учетом безусловно возникающих новых городков и поселков. Ну а на одиннадцатый год… наверное об этом мы с вами подумаем ближе к следующему лету.

– А мне нужно будет, как я понимаю, подготовить обучение всех этих ваших трактористов, рабочих… – прокомментировала все сказанное Зинаида Николаевна.

– Ну, это тоже лишним не будет. Однако мне кажется, что самым важным сейчас будет создание произведений искусства…

– Искусства?

– Да, произведений, вдохновляющих народ на трудовые подвиги. Книги, кинофильмы, песни в конце концов – искусство, доступное массам. Но не тупая пропаганда – с ней я и сам справлюсь… – Зинаида Николаевна улыбнулась при этих словах – а искусство настоящее. Ведь, как говорится, нам песня строить и жить помогает, она как друг и зовет, и ведет, и тот кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет. Ну, примерно так…

Когда я перешел к следующей теме, я заметил на лице княгини Юсуповой очень знакомое выражение: точно так же на меня смотрела Коммиссаржевская, когда я ее первый раз уговаривал сниматься в фильме.

Загрузка...