Удар вслепую

Лилии жизни

Пробирка с грохотом упала на пол и от нее тут же потянулся едкий дымок.

Паркс, не обративший на это внимания, схватился за край стола и простонал:

– Что-то не так с расписанием, еще и часа не прошло…

Его затрясло и он упал.

Максвелл, сидящий на стуле, резко повернулся к нему, а потом бросил взгляд на часы. Было только два часа. Следующий укол нужно было делать только в три часа. Однако не было сомнений в том, что у Паркса начинаются судороги. Его руки уже дергались, и предательские спазмы смертельной венерианской болотной дрожи постепенно начинали охватывать все тело. Лицо Паркса стало похоже на безумную карикатуру человеческого лица – дикая ухмылка на маске невыносимой агонии.

Максвелл встал и с тяжелым вздохом отодвинул стул. Если у Паркса уже началось, то и у него самого тоже скоро начнется. Максвелл, не торопясь, подошел к ящику с лекарствами и достал из него два блестящих шприца. Он наполнил оба шприца жидкостью из ампул. Паракобрин был не лучшим средством, но это было единственное лекарство, доступное людям. Затем он положил шприцы на «стену плача» – железные перила, прочно закрепленные на тяжелых опорах, – и подошел к скулящему Парксу.

– Давай, старик, – мягко сказал он, – давай избавим тебя от этого.

Паркс позволил довести себя до места, а все остальное было уже привычным делом. К тому времени, как Максвелл воткнул иглу в кожу и начал вводить лекарство, Паркс уже вцепился в перила так, будто хотел сломать их. Максвелл тяжело вздохнул. Он закатал себе рукав и ввел янтарную жидкость в свои вены.

На протяжении пяти бесконечных минут двое мужчин корчились на полу, пока лекарство прокладывало себе путь по их телам – расплавленное железо, разъедающая кислота, агония, разрушающая душу. А потом все закончилось. Пальцы ослабили смертельную хватку, мышцы обмякли, дыхание восстановилось.

– Я… больше… не… хочу… этого, – сквозь стиснутые зубы произнес Паркс. – Я…

– Придется, – мрачно ответил Максвелл. – Мы всегда так говорим… все говорят… но мы все равно продолжаем. Ты же знаешь, какие у нас есть варианты?

– Я знаю, – обреченно ответил Паркс.

Без паракобрина дрожь становилась хронической и обязательно заканчивалась безумием. Среди других вариантов были веревка, прыжок с высокого здания или яд.

– Ладно, давай вернемся к работе. Что было в той пробирке?

– Эксперимент 11-0-4. Теперь уже не важно. Я использовал последнюю кору снукера. У нас нечем заменить ее. Во всяком случае, до тех пор, пока Хоскинс не привезет нам новую партию.

– Тогда забудем. Давай посмотрим. Может, 11-0-3 удался.

Паркс медленно пошел за товарищем, постепенно приходя в себя. В следующий раз он сделает укол заранее. Па- ракобрин не доставляет удовольствия, но принимать его лучше в спокойном состоянии, а не после того, как судороги уже начались.

В лаборатории их, как всегда, ждало разочарование. Подопытная обезьяна билась в предсмертных конвульсиях. Через минуту она будет такой же мертвой, как и кучи привитых морских свинок, валяющихся в дальних клетках. Последняя версия формулы не сработала. Двум третям человечества придется еще какое-то время пострадать. Лучшего лекарства против болотной дрожи, чем паракоб- рин, еще не найдено.

Максвелл посмотрел на другие клетки. Там всё еще было несколько обезьян и морских свинок, и у самих ученых еще были другие варианты сыворотки в запасе. Люди в поисках жизненно необходимого лекарства не должны унывать. Тысячи ошибок ничего не значат. Это часть процесса.

– Мне кажется, – начал он, – что у нас был лучший…

– Я открою дверь, – прервал его Паркс, услышав тихий стук в дверь. – Похоже на Хоскинса.

Это был Хоскинс – межпланетный контрабандист. Он принес с собой тяжелый мешок и недовольную ухмылку.

– Плохие новости, ребята, – сказал он, опуская мешок на пол. – С Венеры больше ничего не будет. Они утроили планетные патрули и ужесточили портовые проверки. Тони поймали, а с ним и его корабль, на котором были товары для вас. Его бросили в кутузку, а товар сожгли. Это значит, что у вас больше не будет коры снукера, жуков-гизлеров, дынь тванги-тванги и всего прочего. Шан Ди бросил работу, а значит у меня больше нет поставщика. Я бросаю дела. Извините.

– Для нас нет ничего? – спросил потрясенный Паркс.

Он был абсолютно уверен в том, что лекарство от дрожи кроется в органических объектах с Венеры, где и зародилась эта болезнь. Именно там должны быть естественные враги вируса. Однако позже начали появляться другие ве- нерианские болезни, и карантинная служба установила более жесткое эмбарго. Без контрабандной органики у него с Максвеллом будут связаны руки.

– У меня есть это, – сказал Хоскинс, открывая мешок. – Это не совсем то, что вы обычно заказывали, но этот товар появился у меня случайно и я хочу избавиться от него. Это добыча из храма Томбов, который когда-то ограбил Шан Ди. Товар должен был отправиться в музей, но он ворованный, а в музее задают слишком много вопросов. Может, он вам понадобится.

Он запустил руку в мешок и достал маленькую статуэтку. Это была искусно выполненная нефритовая статуэтка кофейного цвета. Она была изготовлена из Священного камня томбовианцев, и считалось, что сделал его сам Том- бов. Фигурка представляла собой толстого божка томбовианцев, сидящего на троне и сложившего свои пухлые руки на животе. На шее у него висело ожерелье из жемчуга, а голова была покрыта болотными лилиями. Лилии росли вокруг трона. Они были выкрашены в приятный зеленый и бледно-желтый цвет.

– Шан Ди сказал, что это томбовианский Бог Здоровья, а храм находился в болотах Ангра, где племена Ангра проводят свои оргии.

– Ага, – ответил Паркс. – Видевшие эти оргии люди говорили, что это не самое приятное зрелище. Нет, нам это не нужно.

– Не знаю, – неуверенно сказал Максвелл. – Бог Здоровья, говоришь? Хм-м-м. Подумай. У большинства томбовианцев иммунитет к дрожи. По крайней мере, он у них был, пока там не появились наши первопроходцы. Может, стоит изучить статуэтку. Сколько?

– Для вас – нисколько, – сказал Хоскинс. – Вы были хорошими клиентами. Считайте это подарком. Но вот за это придется заплатить.

Он вновь запустил руку в мешок и достал оттуда полную пригоршню прекрасных переливающихся шариков. Они были размером с шар для гольфа и были похожи на мыльные пузыри – тонкие, хрудкие и переливающиеся всеми цветами радуги. Осмотрев один из них, Максвелл обнаружил, что они достаточно крепкие, хоть и почти невесомые. Судя по всему, они были сделаны из какого-то невероятно прочного кристалла.

– Что это?

– Наверное, драгоценные камни, – пожал плечами Хоскинс. – Они тоже из храма. Шан Ди сказал, что они висели на шее какого-то идола. Ожерелье было сделано из этих камней и травы. Видишь, на статуэтке изображено такое же ожерелье.

Максвелл, нахмурившись, посмотрел на камни. Хоскинс сказал, что они стоят тысячу. Это была большая сумма, но что такое деньги для людей, приговоренных к страшной и мучительной смерти? Эти шарики были как-то связаны с оздоровительными ритуалами томбовианцев, а дикий Томбов, который был ужасным чудовищем, обладал прекрасным здоровьем. Умирали только цивилизованные. Вряд ли камни обладали какими-то оздоровительными характеристиками, но они были из храма. Значит, они были символом чего-то и могли оказаться разгадкой к тайне.

Максвелл открыл ящик и положил туда камни.

– Выпиши чек, Паркс. У меня предчувствие.

Паркс, все еще не отошедший от судорог, послушно кивнул. Когда Хоскинс ушел, они вытащили сферы из ящика и начали осматривать их. Потом они поделили обязанности, и каждый занялся своим делом.

Они проводили тесты, результаты которых были не обнадеживающими. Яркие шарики были кислотостойкими, ударопрочными и невероятно твердыми. Максвеллу удалось распилить один из них. Они были пустыми внутри. Однако когда пила пробила внешний слой, из шарика вышел какой-то газ. Парксу удалось взять образец неприятно пахнущего газа, анализ которого привел его в замешательство. Органические газы Венеры обладали крайне сложной молекулярной структурой.

– Эй, – вскрикнул Максвелл некоторое время спустя, поднимая глаза от микроскопа. – У меня тут есть немного пыли, оставшейся от распила шарика. У нее не кристаллическая структура. Она имеет клеточную структуру. Это точно не минерал, но и не растение или животное. Во всяком случае, не в той форме, к которой мы привыкли. Это просто…

– Венерианская органика, – закончил за него Паркс.

Все живое на Венере было сплошной головной болью для исследователей. Четких границ между флорой и фауной не существовало, а бывало и так, что и растения, и животные смешивались даже с минералами. По сравнению с венерианскими жизненными циклами даже репродуктивный процесс земной амебы казался элементарным. Паркс знал об одном из таких циклов: водяной муравей оплодотворялся, прикрепляясь к коже угрей, которые потом выползали на землю и откладывали яйца, которые потом превращались в мох. Странные птицы без перьев ели этот мох и у них развивались кишечные паразиты. Эти паразиты покидали тело птиц и превращались в ползающих муравьев, у которых затем развивались крылья и они отправлялись в океан. Это был обычный венерианский симбиоз: муравьи были нужны для выживания угрей и птиц. И все они были друг для друга и пищей и носителем. Ученые, пытавшиеся проследить этот процесс, потерялись в многообразии различных вариантов.

Максвелл и Паркс посмотрели друг на друга.

– Ничего другого нам не остается, – сказал Максвелл. – Хоскинс больше ничего не привезет. У нас есть только это. Я хочу знать, почему у диких томбовианцев не бывает дрожи и почему лилии для них священны. Я хочу знать, что это за шарики. Мы летим на Венеру.

Прибытие в порт Ангра было невеселым. Руки и ноги опухли от большого количества профилактических уколов. Более того, им пришлось отказаться от большинства своих гражданских прав. Несмотря на любые предосторожности, белым людям редко удавалось продержаться на Венере более трех месяцев без того, чтобы не подхватить какой-нибудь вирус, каждый из которых навсегда закрывал им дорогу на стерильную Землю. Именно поэтому люди приезжали на Венеру на свой страх и риск, заранее снимая ответственность с государства и всех тех, кому они были небезразличны.

У их попутчиков дела обстояли не лучше. Некоторые из них были отчаявшимися учеными, как и они сами, которые бились над той же проблемой на протяжении многих лет. Другие были миссионерами, которые прибыли на планету, чтобы отпустить грехи тем, кто пробыл здесь уже больше трех месяцев. Среди пассажиров были работники карантинной службы и Радиоактивного Синдиката, которые должны были сменить тех, кто работал на урановых шахтах. Большинство из них относилось к своим обязанностям с неподдельной неприязнью.

Корабль прошел сквозь горячий и удушающий желтый туман и приземлился на поляне, расчищенной посреди джунглей. Их ожидала удручающая картина – множество потрепанных белых палаток с изображением Красного Креста. Посреди мусора валялись люди, к которым прилетели миссионеры. Они были совсем не похожи на тех людей, какими они были всего несколько недель назад. Многие из тех, кто пришел в порт, были лишь слабой тенью людей. Смогут ли они вернуться домой, зависело от врачей.

– Вот так местечко, – пробурчал Паркс.

– Когда на тебя снова нападет дрожь, – мрачно напомнил Максвелл, – тебе будет все равно. Любое место, в котором ты окажешься, будет таким же.

Он осмотрел шеренгу прирученных томбовианцев, терпеливо стоящих возле расставленных стульев. Они были носильщиками, рабами в этой дыре. Они были тощими и их била мелкая дрожь. Они тоже были больными. Им было еще хуже, чем белым. Считалось, что использование пара- кобрина на землянах приносит прибыль, но тратить ценное лекарство на аборигенов никто не собирался. Болота были полны аборигенов и возможность получить табак – единственный неместный товар, которые они ценили – позволяла пополнять ряды рабов снова и снова. Максвелл увидел, как один из носильщиков забился в конвульсиях и с криком упал на грязную землю. Никто не заметил этого. Это зрелище было слишком привычным. Может быть, завтра мусорщики уберут труп.

Томбовианцы были гуманоидами, очень похожими на человекообразных обезьян с Земли. Характерным отличием аборигенов были ноги. Плоские и широкие ступни позволяли легко передвигаться по грязи. Благодаря плоским ступням, томбовианцы распределяли вес тела по большой поверхности и легко ступали по тонкому слою, покрывающему болота. Их ступни были похожи на утиные, с перепонками, соединяющими длинные пальцы.

К кораблю подошел начальник порта и приказал принести носилки для людей и их оборудования. Он выкрикнул резкий приказ на томбовианском языке, и носильщики молча подняли носилки и унесли их.

Несмотря на плохую видимость, поездка понравилась Максвеллу. Было что-то особенное в том, что тебя несли на плечах десятки бегущих рабов. Он был восхищен обильной растительностью, которую он видел вокруг. Его окружало бесконечное множество самых различных видов жизни – потрясающий простор для научных исследований. Если учесть уровень смертности людей, то человечеству, скорее всего, никогда не удастся изучить все венерианские формы жизни. Животные, если это были животные, которые иногда появлялись в поле зрения, были такими же удивительными, как и цветущие лианы или дымящиеся кусты и деревья, издающие металлический треск.

Хорошее самочувствие покинуло Максвелла, как только их караван вышел на поляну и двинулся вдоль низкой глиняной стены. Над зданиями, укрывшимися за стеной, развевался грязный флаг ОМ – Объединенной Миссии. Ученый увидел загоны, в которые сгоняли новых томбо- вианцев, где их должны были «подготовить» к рынку рабов. Земляне не могли выжить и работать в этом ужасном климате, поэтому им приходилось использовать аборигенов. Именно они добывали уран, занимались строительством и транспортировкой. Язычники-томбовианцы не подходили для такой работы. Они были слишком неподатливыми.

Максвелл цинично подумал о статистике, о тех тысячах аборигенов, которые ежегодно проходили через жернова освобождения. Это решение не было принято евангелистами. Это была экономически обусловленная необходимость. Все земляне, вне зависимости ot вероисповедания, были согласны с тем, что томбовианцы были ленивыми, развратными и безответственными подлецами. Дикие аборигены были закоренелыми лгунами и прирожденными ворами. Если им что-то не нравилось, они пытались сразу убить виновного, и используемые ими методы были не самыми приятными. Они не видели смысла работать, потому что еды вокруг было достаточно. Они были очень сильными и крепкими, поэтому физические наказания не пугали их. Их философию можно было приравнять к нулю, поэтому абстрактными понятиями достучаться до них было тоже невозможно. Таким образом, чтобы сделать их полезными, нужно было обратить их в христианство.

Поворот дороги оставил позади миссионерское поселение и его ненавистную пристройку – рынок рабов. Впереди показались отдельные хижииы города Ангра. Они прошли сквозь обязательный лазарет с одетыми в белое работниками и стеной плача. Затем они остановились возле низкого здания, на котором было написано:

Бюро Исследовательского Координирования

Дежурный врач был изможденным, болезненным мужчиной с мрачными глазами. Безнадежное выражение лица не изменилось даже тогда, когда Максвелл поведал ему о своей теории. Когда Максвелл закончил рассказ, врач покачал головой.

– Несбыточная мечта, – сказал он, – только время потеряешь. Другие приходили на Венеру и были уверены в том, что иммунитет к дрожи развивается у томбовианцев благодаря тому, что они едят или пьют. Все это уже было изучено сотни раз. Изучали даже вонючий болотный воздух, которым они дышат. Результаты всегда были негативными. Не существует практически никакой разницы между нашими типами крови и типами крови томбовианцев. Реакция на витамины у них такая же, как и у нас. Мы считаем, что иммунитет томбовианцев представляет собой элементарный естественный отбор. Современные обитатели болот являются потомками тех, кого болезнь не могла убить. Именно это и является причиной их иммунитета.

– Чушь, – сказал Максвелл, которого уязвило негативное отношение врача. – Что становится с их иммунитетом, когда их обращают? Крещение не влияет на антитела. Вы никогда не задумывались о том, что смысл заключается в их тайных ритуалах?

– Религия, – уверенно сказал врач, – это тема, которую я никогда не обсуждаю. И тем более я не собираюсь обсуждать отвратительные ритуалы болотных дикарей. Я хочу вас заверить, сэр, что если бы вы знали томбовианцев так же хорошо, как их знаем мы…

Максвелл фыркнул и отвернулся.

– Пойдем, Паркс. Это очередная глупая история «знатока». Если ученый позволяет оолепить себя предубеждениями, то он уже не ученый.

В лазарете они попытались выяснить местонахождение Шана Ди, бывшего разведчика, работавшего на Хоскинса. Этот контрабандист говорил, что Шан Ди был обращенным аборигеном, который некоторое время прожил среди белых, а потом снова вернулся к дикарям. Он очень быстро подцепил дрожь, и ему хватило ума сбежать. Тот факт, что он предал обе стороны, сделал его своего рода изгоем. Его терпели, но ему не доверяли. Он успешно работал посредником, потому что именно он был единственным дикарем, который был знаком с землянами и говорил на их языке, хотя Хоскинс и предупреждал, что говорит тот очень странно.

– Шан Ди? – спросил интерн, удивленно поднимая брови.

Он не ожидал, что уважаемый человек будет спрашивать о таком проходимце.

– Наверное, он в тюрьме, – продолжал молодой человек. – А если нет, то вы найдете его в одном из баров на Окраине, сильно перебравшим занкры. Если собираетесь встретиться с ним, то возьмите с собой патрульного. Если обращенный переходит на плохую сторону, то он становится по-настоящему плохим.

– Мы справимся, – сказал Максвелл.

Предубеждения, касающиеся томбовианцев, встречались здесь на каждом шагу. Он все еще полагался на рекомендации Хоскинса.

Окраина не была приятным районом. Она была темной, грязной и очень, очень вонючей. Повсюду на грязных матрасах лежали белые, которые не могли попасть домой. Для окружающего мира они уже были мертвы, хоть их мускулы и подрагивали от редких судорог. Они решили облегчить: вою судьбу именно таким образом – они решили пойти по пути занкры. Занкра не являлась лекарством, но она облегчала боль. Занкра представляла собой смесь протомезила и активных алкалоидов. Это средство было очень дешевым. И целую тыкву – а занкра представляла собой ее сок – можно было купить примерно за одну медную монету. Когда Максвелл и Паркс зашли внутрь, кто-то как раз решил почать новую тыкву. Возле двери они увидели аборигена, который в тот момент делал дырку в тыкве, чтобы протиснуть внутрь трубочку.

– Мы друзья мистера Хоскинса, – сказал ему Максвелл. – Где нам найти Шана Ди?

Томбовианец внимательно посмотрел на белого, как будто сомневаясь в чем-то, а потом сказал:

– Я Шан Ди.

Максвелл также внимательно смотрел на аборигена. Ученый с радостью обнаружил, что парень кажется невероятно здоровым. У него не было даже остаточных судорог, которые все еще проявляются после приема паракобрина. Однако, плечи и руки Шана Ди были свидетелями того, что когда-то и он был жертвой дрожи. Они были покрыты шрамами от укусов – это был явный признак болезни, которая не подвергалась лечению. Шрамы были очень старыми и подтверждали то, что хотел знать Максвелл. Шан Ди явно излечился. Он сделал то, что считалось невозможным. Но как? Вернувшись к своей языческой культуре?

Шан Ди был непростым парнем. Плохо было уже то, что он разговаривал на очень ломаном английском, которому его научили первые миссионеры. К тому же он был очень подозрительным, упрямым и изворотливым. Вопросы Максвелла сразу навели его на мысль о том, что он знает об ограблении храма. Шан Ди прекрасно понимал, что если об этом узнают томбовианцы, то его обязательно ждет ужасная смерть.

– Не понимать, почему цветок лилии тебе хорошо, – повторял он, отводя глаза. – Томбовианцы не едят. Томбр- вианцы носят. Цветок лилии нехорошо для землян. Кан- килона выходить из цветка лилии. Земляне канкилона не любить. Земляне священники говорить – канкилона ужас… ужасный монстр. Земляне хотеть убить все канкилона. Канкилона умирать, томбовианец умирать. Умирать нехорошо для томбовианец. Всем хорошо, если земляне не видеть канкилона.

Вот так. Эго нельзя было прояснить никакими вопросами. Им предстояло догадаться, что это был за «ужасный монстр» – канкилона. На Венере это могло оказаться чем угодно – начиная от обычной мухоловки и заканчивая огнедышащим драконом. Понятно было лишь одно – между лилиями и монстрами существовала связь, и миссионеры этого не одобряли. Было ясно и то, что монстры были необходимы для жизнедеятельности томбовианцев.

Вопросы об искрящихся шариках, наполненных газом, ничего не прояснили, хотя позже в ответах появился смысл. Шан Ди отчаянно пытался уклониться от ответа и было очевидно, что он наврал Хоскинсу об этих шариках.

– Маленькие светящиеся шарики не драгоценные камни, – признался он наконец. – Маленькие светящиеся шарики – нехорошо. Маленькие светящиеся шарики один день красиво… шесть-восемь дней… нет маленькие светящиеся шарики. Совсем нет. Может быть, маленькие светящиеся шарики папа-папа канкилона.

– Он врет, – сказал Паркс. – У нас в сейфе их восемнадцать. Мы изучали их дольше недели, и ни один из них не исчез. Я бы сказал, что они очень даже постоянные.

Шан Ди отказался углубляться в эту тему. Максвелл отметил связь шариков с загадочным канкилона, на которую намекнул туземец, но не стал обращать на это особого внимания и перешел сразу к делу. Сможет ли Шан Ди сделать так, чтобы они смогли поприсутствовать на одной из оргий томбовианцев?

Шана Ди охватил ужас. Храмы томбовианцев всегда были табу для землян. Они были табу даже для самих томбовианцев, включая жрецов, за исключением тех дней, когда йроводились церемонии. Томбовианцы не посмеют убить землян, если те осквернят священное место. Они уже были научены горьким опытом. Hq о том, что они сделают с Ша- ном Ди, было даже страшно подумать. Ради них Шан Ди был готов воровать, заниматься контрабандой и даже убивать, если земляне смогут предложить достаточно табака, однако на такое он пойти не мог.

– Разве жрецы Томбовианцев не любят табак? – вкрадчиво спросил Максвелл.

Это был именно тот вопрос, который нужно было задать. Он попал в цель. Шан Ди задумался. Он посасывал занкру и загибал пальцы, считая в уме. Наконец он решился.

– Может быть так, – все еще неуверенно ответил он. – Может быть Томбов жрецы разрешать Шан Ди прятать землян на стороне храма, но жрецы не давать землянам заходить в храм Томбов. Земляне не любить видеть канки- лона. Земляне болеть. Земляне пукум. Земляне сходить с ума. Земляне уничтожать храм Томбов. Земляне в храме нехорошо. Лучше земляне прятаться снаружи.

Оба ученых клятвенно пообещали, что будут незаметно наблюдать со стороны. Они будут воплощением скрытности. И заплатят любую разумную цену. Они не насмехались над чужой религией и не были реформаторами. Они лишь хотели раскрыть секрет здоровья томбовианцев. Шан Ди успокоился. Он даже заулыбался.

– Жрецы Томбов лучше жрецы-земляне. Томбовианец хочет долгая жизнь сейчас, на болоте. Томбовианец не хочет долгая жизнь потом, в раю. Рай нехорошо. Очень далеко. Болото лучше.

Паркс и Максвелл улыбнулись. В конце концов, они не могли винить этого беднягу. Как религиозная доктрина, которую им преподносили, могла оправдать тяжелый труд и страдания? Лучше быть здоровым сейчас, а они пусть надеются на свой рай. Они не стали спорить, а принялись подсчитывать количество табака, которое Шан Ди посчитал необходимым. Чтобы добраться до того места, где проводился Праздник Долгой Жизни, им понадобилось три недели – тяжелейший путь, который они частично проделали пешком, а частично на каноэ. Шан Ди показал им отметки, которыми была ограждена священная земля. Через три дня их должны были убрать. Однако до этого обычным томбовианцам было запрещено пересекать эту невидимую черту. Шан Ди при этом направил их утлую лодчонку прямо в священные земли. Он позаботился о своем прибытии. Он провел лодку мимо треног из тонких веток, которые были украшены черепами. Мутная лагуна сужалась. Они проплывали между двумя полями лилий. Шан Ди объяснил, что лилии растут не везде и наказанием за воровство лилии на священной земле была смерть.

Максвелл с интересом изучал растения, но обнаружил мало отличий от их земных сородичей – венерианские лилии были крупнее и имели желтый цвет. А затем он увидел ужасных монстров, которые ползали среди лилий. Вначале он видел их лишь краем глаза, а теперь рассмотрел одного из них во всей красе. Он был похож на гигантского тарантула – круглое дрожащее тело размером с баскетбольный мяч было полностью покрыто блестящими волосками. У него было несколько волосатых лап, каждая из которых заканчивалась когтем. У монстра также были уродливые острейшие клыки, с которых капал зеленоватый яд. Над клыками расположилось несколько светящихся глаз, жутко переливающихся красными и фиолетовыми оттенками.

– Канкилона, – сказал Шан Ди.

Паркс вздрогнул. Не хотелось даже смотреть на этих монстров. Шан Ди говорил, что томбовианцы едят их?

Лагуна обмелела и сузилась. Шан Ди быстро причалил к болотистому берегу.

Это был остров, на котором располагался храм. Они вылезли на берег и спрятали каноэ под широкими листьями растущих на острове кустов. Взяв все вещи, они направились в глубь острова.

Они вышли на поляну, окруженную высокими болотными кипарисами, под которыми расположились сотни маленьких хижин. Вдалеке стоял храм – впечатляющее строение из серого камня. Впечатляющим было и то, что ближайшие камни можно было найти лишь в нескольких сотнях миль от этого места. Лишь истинная преданность могла заставить аборигенов принести сюда эти тяжелые камни. Огромные двери храма были закрыты и заперты. Вокруг не было ни души.

Шан Ди не обращал на это внимания и занялся обустройством укрытия. Он построил для них хижину, состоящую из двух комнат. Хижина стояла в стороне от остальных. Шан Ди был изгоем, но его терпели. Ему разрешили присутствовать на празднике, но он должен был держаться подальше от истинно верующих. Благодаря статусу Шана Ди, земляне могли жить в дальней комнате и следить за происходящим через потайные отверстия. Шан Ди же будет флегматично сидеть в дверях и поэтому никто не посмеет приблизиться к неприкасаемому. Шан Ди сказал, что они увидят всё, что необходимо. А затем наступит ночь и кульминация Праздника. К тому моменту томбовианцы уже будут пьяными в стельку и не заметят, что кто-то наблюдает за ними из темноты.

Максвелл и Паркс разложили снаряжение. Они прихватили с собой еду в брикетах и табак, который предназначался жрецам. Они также не забыли и научное оборудование: мерные стаканы, пробирки, реактивы и многофункциональную спектрографическую камеру. Однако самым важным был запас паракобрина. Паркс быстро терял силы и укол ему был необходим практически каждый час. Они уложили лекарство в надежное место и стали ждать.

Вся последующая неделя оказалась не особо интересной. В первые несколько дней томбовианцы прибывали в поселок. Все они были перепачканы болотной грязью с головы до ног. Они приводили своих женщин и детей и тащили огромное количество тыкв занкра. Каждая семья селилась в своей хижине, а затем приходила на встречу племени. Эта встреча была такой же, как и любая другая встреча варваров в любом другом уголке Солнечной системы. Она сопровождалась монотонным боем барабанов, дикими плясками, а также большим количеством еды и выпивки. Нередко встречались абсолютно пьяные аборигены, однако в течение первых пяти дней все это было похоже лишь на дружескую встречу. Жрецы показались лишь на пятый день.

После этого все изменилось. Храбрые томбовианцы больше не лежали пьяные до беспамятства прямо на земле до самого полудня. Они работали. Их женщины также работали.

Они уходили в болото, шлепая по воде своими плоскими ногами. Мужчины несли странные сети, сплетенные из гибких тонких лиан. За ними шли мальчики, державшие в руках клетки, сделанные из прутьев. А женщины собирали лилии. Они методично обрывали лепестки и листья, оставляя лишь черенок и сердцевину. Мужчины вернулись только к вечеру, и Максвелл понял, чем они занимались. Они вернулись с сотнями пойманных канкилона. Паукообразные существа, недовольные тем, что их посадили в клетки, издавали ужасные звуки. Жрецы открыли двери лишь для того, чтобы забрать пауков. Затем двери снова закрылись.

Так продолжалось еще три дня. Когда болото опустело и там не осталось ни одной лилии и ни одного паука, Максвелл сделал потрясающее открытие. На несколько минут в день сквозь толстый слой облаков пробивалось солнце – редкий случай на Венере – и в это время происходило чудо. Илистая поверхность превращалась в море света. То, что Хоскинс продал ему, выдавая за драгоценные камни, лежало повсюду и сияло в солнечных лучах. Шариков вокруг было столько, сколько сухих листьев в осеннем лесу. Затем небо затягивалось облаками и удивительный огонь угасал.

– И что ты думаешь об этом? – спросил Паркс, удивленно озирающийся вокруг. – Это могут быть семена лилий?

– Вряд ли, – ответил Максвелл. – Они слишком легкие и хрупкие. Чтобы прорасти, семена должны пройти в землю. А эти штуки даже в воде плавают.

Наконец наступил последний день Праздника. Мужчины и женщины облачились в торжественные одежды из лилий. На них были венки, гирлянды и головные уборы из листьев. При этом они пили огромное количество занкры. Во второй половине дня они танцевали, а к вечеру хор пьяных голосов превратился в дикий вой. Затем ворота храма открылись и внутри загорелись факелы.

– Скоро друзья Хоскинса увидеть пир канкилона, – заметил Шан Ди.

Он был взволнован, словно сожалел о заключенной сделке.

– Нельзя жрецы позволять вас видеть, – предупредил он.

Максвелл и Паркс повторили свое обещание.

Примерно около полуночи они решили, что аборигены уже настолько пьяны, что ничего не замечают. Максвелл и Паркс выскользнули из своей хижины и направились через поляну к храму, пытаясь не наступить на лежащих повсюду томбовианцев. Они остановились возле дверей храма и заглянули внутрь. Оргия была в самом разгаре. Они увидели пир. Двое служителей храма отрывали лапы канкилона и протягивали орущее существо жрецу. Высший жрец принимал канкилона и резкими движениями вырывал у него клыки. Он складывал клыки в корзину, стоящую у главного идола. Труп паука жрец бросал визжащим аборигенам. Начиналась возня, слышался крик разочарования, когда не успевший абориген видел, как более быстрый соплеменник вонзается зубами в мешок с ядом.

Паркс схватил Максвелла за руку.

– Я… Мне нужно вернуться в хижину, – задыхаясь, сказал он.

– Что случилось? – резко спросил Максвелл. – Не можешь смотреть? Мы же не слабонервные миссионеры.

– Э-это не то. Я забыл про укол. Смотри, как трясет. Ты оставайся. Я мигом.

Максвелл отпустил его. В этом не было ничего необычного, а он не хотел упустить ни одну деталь проводимого ритуала. Он проводил взглядом исчезающего в темноте Паркса и начал поворачиваться обратно к храму.

Он не закончил поворот. Его обхватила сильная рука, а вокруг ног обвилась чужая нога. По плоским ступням он понял, что попал в лапы томбовианца. Затем он услышал насмешливый голос. Это был голос Шана Ди. Шан Ди был очень пьян. От него воняло занкрой.

– Землянин хотеть длинную жизнь, да? – с насмешкой спросил абориген. – Окей, окей. Землянин получать долгую жизнь. Землянин получать сок канкилона.

Максвелл почувствовал, как под дикий хохот обезумевшего томбовианца, его тянут назад. На его лице оказалось волосатое нечто. Он не мог дышать. Он отбивался и попытался закричать. Шан Ди именно этого и хотел. Зубы Максвелла прорвали мягкий мешок с ядом канкилона. В рот полилась отвратительная, вызывающая тошноту маслянистая жидкость. Она лилась по щекам и плечам. Максвелл чувствовал себя оскверненным и грязным. Он хотел умереть на месте. А затем с ним что-то произошло.

В одно мгновение исчезли и тошнота, и отвращение. На их место пришло возбуждение, экстаз, которого он никогда не испытывал. Он больше не был больным человеком и никогда им не станет. Он был силен и здоров – чемпион среди чемпионов. Жизнь была прекрасна. Он должен был выразить это чувство. Максвелл издал боевой клич, потрясший поляну. Затем всё закружилось. Огни то загорались, то потухали. Крики внутри храма стихли, как будто он оказался далеко от них. Больше Максвелл ничего не помнил.

Он проснулся, когда зарождалось утро следующего дня. Он лежал лицом на земле за пределами храма. Какое-то время он не шевелился, ожидая приступа головной боли. Ужасная интоксикация, о которой он вспомнил, должна была принести с собой головную боль, причем самую ужасную. Но голова не болела. Не было неприятного вкуса во рту. Максвеллу пришлось признать, что чувствует он себя хорошо, что в сложившихся обстоятельствах было унизительным. Он даже подумал о том, не сошел ли он с ума. Он осторожно встал, ожидая появления судорог. Дрожи не было. Он был совершенно здоров. Он перестал волноваться и быстро вскочил на ноги, тут же пожалев об этом. Его голова обо что-то ударилось, после чего сразу последовал грохот. Он удивленно уставился на то, что упало. Это были три палки, концы которых были связаны веревкой. На него с мертвой улыбкой уставился череп. Ночью кто-то построил над ним эту конструкцию – предупреждение о том, что он табу, что он проклят!

Максвелл бросил взгляд на храм. Двери были закрыты и заперты. На поляне также было пусто. Хижины опустели, аборигены ушли. Праздник завершился. Теперь все было табу. Часы Максвелла говорили, что наступила вторая половина дня. Он проспал не одну ночь.

И тут он вспомнил о Парксе и его сердце дрогнуло. Паркс сказал, что вернется. Где он? Шан Ди напал и па него? Максвелл огляделся, но никого не увидел. Он начал ходить кругами по поляне.

Он резко остановился возле хижины. Там стояла еще одна тренога. Но это было еще не всё. Рядом торчала палка с отрубленной головой томбовианца, а примерно в футе от палки были разбросаны обглоданные кости – почти человеческие кости. Голова принадлежала Шану Ди. Это означало, что Шан Ди нарушил закон и понес наказание. Это было жутко. Максвеллу стало страшно от того, что может оказаться внутри хижины.

В хижине все было очень плохо. Обе комнаты представляли собой неразбериху из уничтоженного имущества. Большая часть научного оборудования была безнадежно испорчена, а пищевые брикеты были перемешаны с химикатами. Весь табак исчез до последней щепотки. Но хуже всего было то, что помещение пропиталось запахом парако- брина. Объяснение нашлось быстро – разбитые ампулы и сломанные шприцы. Грабители, подобно нацистам, уничтожили все, что не представляло для них никакой ценности.

Однако в тот момент Максвелла это не волновало. Он хотел найти Паркса. И он нашел его под кучей разорванной одежды. Максвелл снял с него изодранные вещи и с подавленными чувствами опустился перед ним на колени. Он чувствовал себя убийцей, потому что Паркс не хотел отправляться в эту безнадежную экспедицию. Именно Максвелл настоял на поездке. Напряженное лицо Паркса было мертвенно-бледным, а сутки неконтролируемых конвульсий истощили тело так, как этого не могли сделать появляющиеся несколько раз в неделю судороги. Паркс не успел сделать укол, и болезнь прогрессировала. Максвелл должен был предвидеть это и вернуться в хижину вместе с ним. Теперь уже было поздно. Паракобрина больше не было. К утру Паркс умрет. Максвелл несколько минут сидел на полу, бичуя себя за содеянное. Он был охвачен неприятными мыслями. Затем неожиданно его осенило. Но ведь он сам пропустил не меньше двух уколов! Все еще не веря в это, он вытянул вперед обе руки. Он не заметил и намека на дрожь. Как… почему…

В следующий же миг Максвелл вылетел на улицу и начал обыскивать другие хижины. Скоро наступят сумерки, поэтому нельзя терять времени. В одной из хижин он нашел сеть для канкилона. В другой он обнаружил сломанную клетку,* которую ему удалось быстро починить. И он направился к краю болота.

Максвелл быстро понял, что ловить хитрых канкилона живьем нужно группой. Первые пауки, которых он заметил, быстро ускользнули от него. Четвертый кружил вокруг и яростно отбивался. Максвеллу было не до игр. Если паук умирает, то его яд теряет свою силу? Он не знал этого. Но он знал, что должен добыть яд, даже любой силы, как можно быстрее. Он воткнул нож в монстра и смотрел, как он умирает. Так как никакой емкости у него с собой не было, он оторвал кусок рубашки и смочил его в яде, после чего сразу же побежал к Парксу.

– Открывай рот, старик, – попросил он, но ответа не услышал.

Максвелл открыл челюсти напарника и заблокировал их веткой. А затем, капля за каплей, он начал выжимать маслянистую вонючую жидкость в рот Парксу. Тот поморщился и попытался отвернуться, но был ещё слишком слаб. Он был вынужден проглотить яд. Максвелл выжал последние капли и стал ждать.

К счастью, реакция была быстрой. Всего за несколько секунд едва ощутимое дыхание Паркса стало ровным и у него уже можно было нащупать пульс. Напряженные до предела мышцы шеи расслаблялись, черты лица стали естественными, а кожа порозовела. Через некоторое время Паркс заснул. Максвелл осторожно осмотрел его с головы до ног. Судорог не было. Даже легких. Максвелл облегченно вздохнул. Затем он зажег факел. Он должен был собрать остатки пищевых брикетов.

Новое лекарство было чудом, но выздоровление Паркса шло медленно. Либо потому, что болезнь зашла слишком далеко, либо потому, что яд был не совсем свежим. На полное выздоровление понадобились недели, а не часы или дни, и в это время Максвелл мог вести наблюдения.

Он внимательно следил за болотом. Он хотел узнать, что случится с яркими шариками. Шан Ди говорил, что через некоторое время они исчезнут. Он надел сапоги, собрал несколько светящихся сфер и положил их в хижину. Он каждый день нес караул на краю поляны.

На протяжении недели не происходило ровным счетом ничего. А потом наступила очередная ночь. По чистой случайности в эту ночь Максвелл не мог заснуть и вышел на поляну, чтобы подышать свежим воздухом. Именно тогда он увидел переливающийся фиолетовый свет, который пронизывал все болото. Казалось, что лужи наполнены жидким антрацитом, который освещается мигающим голубоватым пламенем. Максвелл вернулся в хижину, надел сапоги и взял факел. Он начал изучать.

Он обнаружил миллионы медленно ползающих существ, отдаленно напоминающих утконосов. Многие из них ели стебли лилий, однако большинство из них просто лежало на земле, словно в трансе. Все они смотрели на светящиеся шарики. Именно их светящиеся фиолетовые глаза были причиной такого необычного освещения. Однако Максвелла это не удивило. У большей части представителей венерианской фауны были светящиеся глаза. Удивило его то, какое влияние на шарики оказывал этот фиолетовый свет. Они уменьшались в размере. Они превращались в камешки, твердые и достаточно тяжелые. А затем они исчезали. Лишь небольшие пузырьки говорили о том, что в этом месте шарик утонул в трясине. Максвелл успел подхватить несколько шариков до того, как они исчезли.

На следующий день он разрезал один из них. Теперь это было семя, возможно – семя лилии. Это был еще один интересный пример хитрости Природы. Было очевидно, что на первых стадиях развития семя было неплодоносным, поэтому его легкость и форма позволяли ему оставаться на поверхности болота. Затем, подгоняемые симбиотическим инстинктом, странные утконосы притягивались к шарикам и каким-то образом делали семена плодородными с помощью своих фиолетовых глаз. После этого семена опускались в трясину, где и прорастали.

Максвелл хотел подтвердить свою теорию. На следующую ночь он вернулся на болото хорошо подготовленным. Он прихватил с собой связку сухих веток и спектрографическую камеру. Он снял на камеру фиолетовый свет и рассчитал длительность его воздействия. Затем он отметил сухими ветками несколько мест, где появлялись пузырьки. Если там появятся лилии, то эти сферы – семена лилий. На следующий день он превратил свою камеру в проектор. Он воссоздал свет утконосов и направил его на шарики, которые принес в хижину в самом начале. Они тоже превратились в семена. У него появились первые доказательства. Затем он посадил семена в заранее подготовленном месте.

Паркс медленно выздоравливал. Максвелл находил новых пауков, но с каждым днем их становилось все меньше. В один день он не смог найти ни одного. Судя по всему, Праздник проводился именно тогда, когда их здесь было больше всего. Когда появятся новые и откуда они придут? Максвелл задумчиво посмотрел на кучу паучьих трупов, лежавших перед хижиной. Он надеялся узнать хоть что-то о репродуктивной системе канкилона.

Все шарики, которые он разрезал, содержали в себе семя. Кроме одного. В этом шарике он обнаружил нечто, похожее на яйцо. Но ведь эти шарики были яйцами канкилона! Он получил еще одно звено в жизненном цикле пауков. Ему оставалось лишь ждать.

Он должен был ждать. Паркс выздоравливал, но он все еще не мог отправиться в обратный путь. На обратном пути у них уже не будет помощи Шана Ди. Максвеллу было интересно, оставили ли обозленные жрецы их каноэ. Он решил проверить.

Лодка осталась там, где они ее спрятали. Максвелл опустил ее на воду и проверил. Он попытался научиться управлять ею, и выплыл далеко от лагуны. Подплыв к запрещающим треногам, которые окружали плантацию лилий, он быстро повернул обратно. Прямо за границей запретной зоны находился лагерь томбовианских воинов. Это была неприятная находка.

Однако несколько минут спустя он успокоился. Один томбовианец заметил Максвелла в ту же секунду, как он увидел их. Они долго смотрели друг на друга. Другие том- бовианцы поднялись на ноги и тоже безразлично смотрели на Максвелла. Они не кричали и не выражали агрессии. Когда Максвелл развернул каноэ и поплыл обратно к храму, дикари сели на землю, как будто ничего не произошло.

Паркс догадался, для чего нужен этот лагерь. Он уже достаточно окреп, чтобы говорить, и с большим интересом наблюдал за исследованиями Максвелла.

– Эти канкилона – большой секрет томбовианцев. Они уже знают, насколько земляне эгоистичны и как бездумно они используют то, что у них есть. Они не хотят убивать нас. Если бы они хотели этого, то убили бы нас в ту ночь. Но они не позволят нам вернуться в Ангру с живым пауком или с их яйцами, или с чем-то еще, что представляет для них хоть какую-то ценность. Они выпустят нас живыми, но с пустыми руками.

– Понятно, – мрачно ответил Максвелл. – Они так же, как и мы, знают, что если земляне раскроют секрет яда пауков, то миллионы людей наводнят эти болота и уничтожат этот вид за один сезон. Канкилона слишком мало. Они отправятся по пути бизонов и дронтов. И мы окажемся в тупике.

– Верно, – согласился Паркс. – Мы обязательно должны исследовать этот яд и понять, какие элементы позволяют справиться с болезнью. Но всё наше оборудование уничтожено. Если мы не сможем взять с собой образец яда, то всё окажется напрасным.

– Посмотрим, – сказал Максвелл.

Тем временем там, где шарики уходили в трясину, начали появляться лилии. Скоро растения начнут развиваться. И настанет время нового Праздника. Ученые хотели покинуть это место до его начала. На это была и другая, более веская причина. Если они не вернутся в Ангру как можно быстрее, то они превысят шестимесячный срок пребывания на планете. Ничто не убедит глупых работников карантинной службы в том, что Максвелл и Паркс ничем не заболели на Венере.

Когда они забрались в лодку, чтобы отправиться домой, первые лилии уже зацвели. Максвелл подвел каноэ к краю плантации и сорвал одну лилию. Это был странный цветок. В нем не было ни пестика, ни тычинок. Это был бесполый цветок. На одном из лепестков Максвелл заметил небольшое уплотнение. Он разорвал лепесток и обнаружил в нем небольшую опухоль. Он разрезал ее. Оттуда высыпались сотни маленьких черных существ. Это были маленькие канкилона!

– Теперь мы всё знаем. Лилии вынашивают пауков, пауки откладывают яйца, появляются добрые утконосы и яйца превращаются в семена лилий. Вот и всё.

– А еще, – добавил Паркс, – канкилона дают здоровье и после того, как они отложили яйца, томбовианцы приходят и съедают этих пауков. Знаменитые сокровища храма – это всего лишь запас семян на случай засухи.

– Засуха на Венере, – рассмеялся Максвелл. – Ты сошел с ума.

Однако он понял, что имел в виду Паркс.

На краю болота их обыскали томбовианцы. Они делали это молча, не проявляли агрессии, но обыскивали их очень тщательно. Обыск лодки не выявил контрабанды. Суровый командир махнул рукой в направлении Ангры. Максвелл опустил весла в воду и направил каноэ вперед.

– Жаль, – заметил Паркс. – Но мы хотя бы излечились. Может быть, в следующий раз нам повезет больше.

– Мы не излечились, – мрачно заметил Максвелл. – Наша болезнь лишь приостановилась. Не забывай, что томбовианцы проводят ритуал дважды в год. Нам повезло больше, чем ты думаешь. И вот доказательство.

Он постучал пальцами по карманному компьютеру, в котором сохранил спектральный анализ фиолетового света.

– Дома, – сказал он, – у нас полно яиц канкилона, и мы знаем, как активизировать их. Первую партию мы посадим во влажной теплице. А потом мы будем расширяться. Мир не должен знать о том, что это будет очищенный яд канкилона. Они, наверное, назовут это вещество Никсиджит, или как-нибудь по-другому.

– Ну что же, – безразличным тоном заметил Паркс, – мне кажется, долина Конго – это не так уж и плохо.

– Все не настолько плохо, как кажется, – сказал Максвелл.

Месяц спустя он пришел к такому же выводу. Они были на пути домой. Они были одними из тех, кто чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы сидеть в комнате отдыха. Рядом с ними сел миссионер.

– Как хорошо возвращаться на Землю, – прохрипел он. – Это был тяжелый крест – работать с этими дикими томбовианцами. Ах! Дикари, погрязшие в суевериях и совершающие ужасные ритуалы. У наших диких племен тоже есть ужасные традиции, но в томбовианской культуре нет ничего хорошего.

– Хм-м-м, – ответил Максвелл, улыбаясь. – Я бы так не сказал.