Учитель. Назад в СССР 4

Глава 4

Утро воскресенья наступило внезапно и с бодрых криков под моими окнами. Однако, давненько я не позволял себе так долго спать. Обычно даже в единственный выходной просыпаюсь рано, занимаюсь домашними делами, облагораживаю и усовершенствую собственный дом.

— Егор Александрович! Егор Александрович! — раздалось за двором, через минуту звонкий мальчишеский голос верещал уже под окном в дворовом палисаднике, а еще через секунду в дверь начали тарабанить.

— Пожар, что ли? — пошутил я, но тут же сплюнул. С моими местными приключениями я уже ничему не удивлюсь, то гробы, хорошо хот не на колесиках, то драки, то прогулки на реку.

Черт, прогулка… М-да, Саныч, гормоны-таки взяли свое, хорошо в узде это самое свое удержал. Ишь как меня вчера размотало, хорошо хоть обратно вроде смотало. Я усмехнулся, быстро натягивая штаны и майку. Стук в двери не прекращался, и голос становился все настойчивей. Похоже, сегодня в качестве гонца Ленька Голубев.

Я наконец-то кинул взгляд на будильник и от души выругался. Ну, точно, гонец от Степана Григорьевича. Я проспал все мыслимые и немыслимые сроки. Обещался быть пораньше, часам к девяти, а уже десять, начало одиннадцатого! Вот что прогулки ночные делают. Правду говорят классики: все беды от женщин.

Потер лицо ладонями, чтобы прогнать сонную хмарь, и вышел св сенцы.

— Иду я, иду, — громко отозвался в ответ на очередной вопль Леньки.

— Егор Александрович! Вы дома?

— Дома я, дома. Что случилось? — распахивая дверь, поинтересовался у парнишки.

— Ой… здрасте! — завопил Леонид, едва не рухнув в коридор.

— Доброе утро.

— Так день уже, — шмыгнув носом, изумился Ленька.

— Что случилось? Чего кричишь?

— Так эта… Степан Григорьевич прислали… Говорит, вы обещались быть, а вас все нету и нету… — Ленька хитро блеснул глазами.

— Скажи, через полчаса буду, — ответил я и спохватился. — Ты ведь обратно в мастерскую?

— Ну да, туда. Мы тама с пацанами и Степан Григоричем жеж…

— Там, — машинально поправил я.

— Че?

— Не че, а что, не тама, а там, — терпеливо пояснил я, включив учителя.

— Ага, — кивнул головой Ленька. — Так вы идете, Егор Александрович? — переминаясь с ноги на ногу, задал семиклассник волнующий его вопрос.

— Скажи, через полчаса буду, — повторил я. — Переоденусь и приду.

— Ага, понял… — Ленька кивнул, но продолжил мяться на пороге.

— Что-то еще? — уточнил я.

— Ага… Егор Александрович, а научите такие лампочки делать!. Я вам за это что хошь сделаю, — Ленька с ожиданием уставился на меня.

— Тебе зачем? — удивился я.

— Ну… надо… — пацан шмыгнул носом, помрачнел. — Не научите, значит, да? — хмуро буркнул Ленька, зыркнул на меня из-под насупленных бровей.

— Научу, почему ж не научить. Материал только надо подыскать. Расскажу, покажу, вместе сделаем.

— А когда? — воспрял духом Леонид.

— Закончим с большой лампой, покажу, что знаю. Да и сейчас никто не мешает тебе наблюдать и вопросы задавать. Ты же в мастерские к Степану Григорьевичу ходишь на столярный кружок?

— Хожу, — подтвердил мою догадку пацан. — Так эта… — Ленька снова шмыгнул носом. — Мы тама… там табуретки сколачиваем, да скамейки всякие… Ну мебеля школьные чиним, когда надо… К лампочке Ильича нас трудовик не пускает, — мрачно пояснил семиклассник.

— Табуретки — это очень даже хорошо. И мебель чинить тоже важно. Мужчина должен умет молоток в руках не просто держать, но и работать им.

— Так я умею, а лампочка… — вскинулся пацан.

— А лампочку, Леонид, чуть позже. Обещал — покажу. Сегодня Степана Григорьевича попрошу, чтобы разрешал всем желающим смотреть и спрашивать. Ты ж, поди, не один такой любознательный? — улыбнулся мальчишке.

— Ну… да… Вот спасибо, Егор Александрович! — засиял Ленька. — Так я побегу? Да?

— Беги. Через полчаса буду, — напомнил я пацану.

— Ага, скажу, — протараторил Ленька, скатываясь с крыльца.

— Осторожней, — крикнул в спину мальчишке, который не вписался в поворот и едва не рухнул с последней ступеньки.

— Порядок, Егор Александрович! — раздалось уже из-за угла, хлопнула калитка, за двором раздались возбужденные мальчишеские голоса, через минуту под окнами стихло. Видимо, веселая компания унеслась на школьный двор докладывать Степану Григорьевичу, что Зверь Горыныч прибудет через полчаса.

Как ни странно, позывной, которым после памятной драки меня случайно наградили десятиклассники, прижился. Мало того, подпольное имечко вышло в люди, и его с удовольствием приняли другие ребята. Правда, парни постарше мальчишкам помладше давали по ушам, если слышали, как те меж собой называют меня Зверь Горынычем. И мотивация у старшаков была вполне отменной: «Для вас он Егор Александрович, малы еще учителям прозвища давать». На что мелюзга фыркала, смирено принимала наказание, но, понятное дело, продолжала поступать по своему, тишком, между собой называя меня Зверем Горынычем, строя догадки, почему старшие так называют нового учителя.

Как-то я стал случайным свидетелем такого воспитательного метода, который проводил Федор Швец со своим лучшим другом Горкой Волковым.

Второе имя меня не напрягало. Собственно, я и сам грешил меткими прозвищами для коллег. Правда, держал их при себе. Но для краткости мысленно ту же Тамару Игнатьевну называл царицей или царицей Тамарой за поистине царский взор и императорское величие в жестах, речи, походке.

Валентина Ивановна так и шла у меня под кодовым названием «парторг». Звание это очень ей шло, потому других ассоциации лично у меня с физичкой не возникало. Так что ничего обидного в том, что детвора называет меня меж собой позывным, я не находил. Сам в детстве таким же был. Истопника детдомовского мы с пацанами, кстати, тоже Горынычм прозвали. А вот старенькую литераторша любя называли Дюймовочкой за небольшой рост и какую-то почти прозрачность.

Главное, на уроках учителя зовут по имени-отчеству, а уж среди сверстников хоть горшком обзовите, только в печь не сажайте.

Мысли перескакивали с одного на другое, пока я умывался, приводил себя в порядок и одевался в рабочую одежду. В который раз оглядев скудный гардероб, снова напомнил себе, что надобно прикупить осенне-зимней одежды. Решил смотаться на следующих выходных в город. Здесь это мне не там, тут лето закончилось, началась осень. В любой момент ударят холода, или задождит окончательно, а у меня ботиночки на тонкой подошве.

Завтракать не стал и так опоздал, что категорически не примелю ни в себе, ни в людях.

На крыльце я спохватился, вернулся в дом, схватил рисунок, который накидал накануне. Пришла мне в голову новая идея. Точнее, усовершенствовал старую. Та же лампа, только в профиль, что называется. Покажу товарищу Бороде, послушаю, что скажет. Если одобрит, значит сделаем для октябрьской демонстрации улучшенную версию. Такой точно ни у кого не будет. Даже если вдруг кто-то каким-то образом умудрился слямзить нашу идею.

Собственно, подобному фортелю я нисколько не удивлюсь. Лампочку-то на подарок какому-то начальнику я сделал и благополучно передал Юрию Ильичу. Значит, образец вполне могли разобрать на запчасти и воспользоваться идеей.

Что там Почемучка говорил? Авторские права? Надо, наверное, подумать в эту сторону. Хотя, черт его знает, каким образом все это делается в советское время. Никогда вопросом авторских прав не задавался.

Я, наконец, сунул рисунок в карман, запер дом и направился в школу, свистнув Штырьке, чтобы шел со мной. Пес радостно потрусил рядом то обгоняя, то возвращаясь и семеня рядом. Я быстрым шагом двигался в школу, надеясь, что по дороге меня никто не остановит.

В мастерских шел жаркий спор. Пацаны отстаивали свое право посмотреть на части лампы и на схемы. Степна Григорьевич сердито ругался, мол, не доросли еще.

— Доброго дня, товарищи, — громко поздоровался я со всеми, оставив щенка за дверью. — О чем спор?

— Егор Александрович, вы же разрешили, а Степан Григорьевич говорит нельзя! — первым сдал информацию Ленька.

Пацаны настороженно на меня покосились, но тут же уставились на завхоза, при это показывая Леониду большие пальцы, одобряя его мальчишескую смелость. Ленька и сам понимал, что совершил едва ли не героический поступок, но в то же время чувствовал, сделал это как-то не так. Вроде как нажаловался одному учителю на другого в присутствие последнего.

— Степан Григорьевич, разрешите ребятам поучаствовать в нашем обсуждении? — попросил я. — Я обещал, что после того, как мы с вами закончим собирать лампу, научу ребят собирать такие вещи самостоятельно.

— Научит он… Табуретки собирать не научились, а туда же, технологии им подавай! Видать, плохой учитель по трудам у них, раз молоток в руках держать не умеют, — буркнул Степан Григорьевич. — Это что, табуретка, что ли? Фуфло это, а не табуретка!

— Хороший у нас трудовик! Самый лучший! — возмущенно загалдела пацанва. — Мы сделаем! Степна Григорьевич! Мы умеем, честно пионерское.

— Мужики, — солидно призвал Ленька. — А ну-ка давайте за работу!

— Степан Григорьевич, а если мы все правильно сделаем, разрешите? — с затаенной надеждой поинтересовался Лукьян Медведев. Парни замерли, выжидающе сверля трудовика взглядами.

— Табуретки сдадите. Каждый. Там поглядим, — категорически отказал Борода пацанам в любезности.

— Даешь табуретки! — завопил кто-то из компании мальчишек.

— Степан Григорьевич, так мы сделаем, как надо, разрешите тогда? — уточнил Ленька, подхватив скособоченный недоделанный стул.

— Сначала сделайте, потом поговорим, — отрезал завхоз, пряча улыбку.

— Мужики, за дело! — скомандовал Леонид, и дружная компания из семи человек двинулась к столам, строгать и собирать табуретки.

— Строго вы с ними, — улыбнулся я, пожимая протянутую мозолистую ладонь.

— Им только дай волю, на голову сядут, — хмыкнул добродушно трудовик. — Вы бы с ними тоже построжее, Егор Александрович. Спуску не давайте, а то разленятся, делать ничего не будут, — предупредил меня Борода.

— Понял, принял, Степан Григорьевич, — согласился я, не желая спорить и развивать свою педагогическую теорию.

— Тут такое дело, Степан Григорьевич, — начал я, доставая из кармана листок бумаги. — Вот смотрите, что я придумал. Улучшил, так сказать. Предлагаю вот такой вариант.

Я развернул на столе рисунок, разгладил, придавил по краям, чем под руку попалось, и принялся объяснять.

— Если мы возьмём два стела, по обоим пустим вот такой рисунок, попросим нашу художницу Веру Павловну нарисовать в цвете прямо на стекле. Наложим стекла друг на друга, но с расстоянием где-то в десять сантиметров. Лампочки и основа по тому же принципу, что и на обычной лампе, как на образце сделаем. Тогда смотрите, у нас получится что-то вроде перспективы.

— Так собирались же серп и молот? — озадаченно пробормотал Степна Григорьевич, разглядывая мой корявый рисунок. — Что-то я не пойму, Егор Александрович, а на кой-ляд нам эта… как ты сказал?

— Перспектива, — повтори я.

— Вот-вот, она самая… Что нам это дает?

— Необычность зрелища. Масштабность и оригинальность. Получится что-то вроде символизма. Вроде как весь Советский Союз осеняет… в смысле освещает красное знамя революции, серп и молот. Смотрите… — оглянулся в поисках пары стекол.

— Чего ищешь? — спросил завхоз.

— Пойдемте к окну, — предложил я.

— Ну, пойдём, — кивнул Борода. — И чего тут? Стекла пыльные, ничего не видать.

— Это хорошо, нагляднее будет, — отмахнулся я. — Вот смотрите, Степан Григорьевич. Если Вера Павловна нарисует на первом стекле серп и молот, мы пустим по рисунку фонарики, а на втором стекле изобразит, ну, к примеру, нашу страну, как на картах, и вот тут звездочкой обозначим Москву, столицу нашей Родины, получится картина как бы в три дэ формате.

— В каком формате? — нахмурился завхоз. — Мудришь ты чего-то, Егор Александрыч, непонятное, — озадаченно посмотрел на меня Борода. — Не выспался, поди? — завхоз улыбнулся.

Я рассеянно кивнул, подтверждая, что не выспался, не придав значения хитрой улыбке трудовика,

— Как бы объяснить… плохой из меня рассказчик.

_Был бы плохой, учителем бы не стал, — авторитетно заявил товарищ Борода. — Нарисуй.

— Секундочку.

Я вернулся к столу, прихватил кусок стекла, который лежал для маленькой лампы-образца, вернулся к окну, где терпеливо дожидался меня Степан Григорьевич. Краем глаза отметил, что пацаны практически прекратили стучать, строгать и сбивать, с нескрываемым любопытством глядят в нашу сторону. Я незаметно от завхоза погрозил ребятам пальцем, молотки снова дружно застучали.

— Вот, представьте, на этом стекле серп с молотом. А вот на втором, — я, как мог, нарисовал на оконной пыли что-то вроде материка, на котором располагалась наша страна. — А вот тут звезда. А теперь накладываем стекло одно на другое и получаем вот такую интересную картину в перспективе. Если все это сделать по-человечески, профессионально, вот тут подсветить, и здесь, раскрасить, выйдет впечатляюще. Особенно в том масштабе, который мы планируем. Ну а по материку еще буквы красным можно написать «СССР» и тоже фонариками выложить. Что скажете, Степан Григорьевич? — закончил объяснять свою задумку, повернулся к завхозу.

Степан Григорьевич молчал, задумчиво разглядывая мою кособокую конструкцию. Хотелось верить, что у завхоза богатая фантазия, и он хотя бы примерно представил то, чем я рассказывал и показывал буквально на пальцах.

— Интересная схема, — наконец выдал Борода после затянувшегося молчания. — Должно получиться. Только вот что… надобно пробный макет соорудить. К Вере Павловне сам пойдешь, или мне разговаривать? — хитро глянул на меня трудовик.

— Схожу, — кивнул я. — Идея-то моя, мне и договариваться. Надеюсь, Вера Павловна поймет, что нам надо, и поможет.

— Поможет Верка, она деваха хорошая. Вера Павловна-то. И рисует хорошо. Картинки у нее прямо загляденье.

— Вера Павловна картины пишет?

— Малюет, это да. В культуре ее картинки-то висят, стены украшают.

Я попытался припомнить, какие за картины висят на стенах в Доме культуры, но так и не вспомнил. На сегодняшний момент в центре жеребцовской культуры я побывал только один раз. И было мне не до живописи в тот вечер.

— Значит, завтра договорюсь, — кивнул я. — Степан Григорьевич, пара стекол небольших найдется? — поинтересовался у завхоза.

— Отыщем, — солидно кивнул завхоз. — Ну, чего тебе? — буркнул недовольно на Леньку, нарисовавшегося за нашими спинами.

— Готово, Степан Григорьевич, принимайте работу, — так же солидно, явно копируя манеру общения трудовика, ответил Леонид.

— Ну, пойдем, посмотрим, — ворчливо проворчал завхоз.

Я вернулся к столу и принялся заново делать набросок, чтобы Вера Павловна поняла мой замысел с первого раза. Постарался набросать с разных ракурсов, хотя художник из меня, как из Бороды балерина.

— Вот это молодцы, не стыдно и батькам показать, и мамку усадить, — из художественных размышлений меня вырвал довольный голос завхоза.

— Теперь можно? — с затаенным ожиданием попросили пацаны.

— Теперь можно. Только осторожно, а то знаю я вас.

Мальчишки, сдерживая желание бежать, степенно двинулись к нашему углу, где мы с товарищем Бородой разложили запчасти от будущей лампы. Делали мы пока что макет, примеряя крепления. Для этого соорудили что-то вроде кузова грузовика, на котором потом будем устанавливать масштабную конструкцию. И всячески испытывали на прочность крепления.

— Ну вот, глядите, — Степан Григорьевич зашел за стол, на котором находился макет, и принялся рассказывать и детально показывать учеником, что мы с ним намудрили.

Любознательные пацаны задавали вопросы, уточняли, впитывали с интересом. Я же молча слушал, радуясь пытливым юным умам, которым все интересно, перед которыми целый мир и целая жизнь впереди.

«И сделаем мы эту жизнь яркой и интересной, — Во всяком случае, я приложу к этому все свои силы и способности, включая знания будущего», — мысленно пообещал ребятам.