Учитель. Назад в СССР 4

Глава 16

— Евпатий коловратий, ох, ты ж, чего творится-то, — заохал Митрич, наблюдая за тем, как я подхватил падающую Елизавету. — И чего это с ней, а, Ляксандрыч? И куда теперь её? Может, это… скорую вызвать? Эй, девка, ты там чего, окочурилась, или жива?

Митрич подошёл поближе и потыкал заскорузлым пальцем Елизавету в ногу. Баринова не подавала признаков жизни. Судя по дыханию, обмороком тут и не пахло, Лизавета просто усиленно делала вид, что ей совсем нехорошо. Ну да ладно. Упала, так упала, будем лечить. Где-то у меня вроде нашатырь завалялся, сейчас оживим.

— Так чего, Ляксандрыч, фельдшерицу звать? — волновался Митрич.

— Нет, Василий Дмитриевич, говорю же, сами справимся, — отмахнулся я от предложения дядь Васи. — Шторку мне придержите, пожалуйста — попросил соседка.

Вместо межкомнатных дверей, у меня, впрочем как и во всех сельских домах, висела плотная занавеска. Митрич суетливо выдвинулся вперед, отодвинул ткань и придержал рукой, чтобы полог не упал на голове. Я шагнул в комнату, донес Лизавету до кровати и аккуратно опустил обморочную на покрывало. Сам присел рядом, на край.

— Ну, чего там, Ляксандрыч? — распереживался Митрич.

— Разберемся, — ответил я. — Не шумите, Василь Дмитрич, будем слушать. Как по мне, пациент скорее жив, чем мертв, — равнодушным тоном ответил я. — Но ежели чего, думаю, Степанида Михайловна домовину мне одолжит, как думаете? Я ей потом новую куплю.

— Гроб что ли? Дык одолжит, чего ж не одолжить, — растерянно пробормотал дядь Вася, но потом заметил, что я улыбаюсь, шутку оценил и поддержал. — Стеша баба хозяйственная, у нее и загробное одеяние заготовлено, и подушечка пошита. Кружавчики видал какие? Так-то она сама вязала. И кладбище у нас хорошее, тихо там, спокойно. Река далеко, по весне не топит, — Митрич принялся перечислять достоинства жеребцовского погоста.

— Да вы что? — наигранно удивился я, внимательно наблюдая за неподвижным красивым личиком. Лицо Бариновой в какой-то момент дрогнуло, ресницы затрепетали, но Лизавета сдержала свой порыв и продолжили старательно притворяться.

Я усмехнулся и продолжил сверлить гостью взглядом. Митрич продолжил расписывать прелести местного кладбища, обещая лично выбрать «сухое, светлое местечко» и выпросить у своей «бабки самые красивые цветы на гробничку», чтобы «и глаз радовали, и цвели с весны по осень».

Митрича я не перебивал, слушал и внимательно наблюдал. Реакции ноль, только щеки слегка порозовели, видимо, от словесного воздержания. Думаю, Лизавете очень хотелось высказать болтливому соседу все, что она о нем думает, но обморочное состояние оказалось важнее. Ладно, приступим к медицинским процедурам.

Я принялся осторожно похлопывать Лизу по щекам. Но упрямая Баринова продолжала возлежать на подушках, бледная и неподвижная, никак не реагируя на мои пощечины. Голова девушки безвольно каталась по подушке, но бывшая невеста упрямо отказывалась открывать глаза.

— Померла? — чересчур радостным тоном поинтересовался Митрич, подходя поближе.

По телу Лизы прокатилась легкая дрожь, пухлые губы на секунда гневно сжались, но тут же расслабились.

— Вроде нет, сейчас проверим, — хмыкнул я.

Я прижал два пальца к шее, проверяя пульс. Понятное дело, и пульс присутствовал, и дышала обморочная слишком ровно для потерявшей сознание. Проверив пульс, обхватил пальцами тонкое женское запястье, принялся считать, чтобы убедиться, мне не показалось и девица действительно притворяется.

— Переходим к плану Б, — я поднялся с кровати и пошел к шкафу, вспомнил, что аптечка осталась на кухне и отправился за ней.

— Это чего за план-то такой, а, Ляксандрыч? — удивился Митрич, топая следом.

— Хороший план, дядь Вась, надежный, — доставая бутылек с нашатырем, объявил я.

— А-а-а-а, вижу, сынок, и верно, хороший план, — хихикнул сосед. — Поможет?

— Вот сейчас и проверим,.

Мы вернулись в комнату. Я снова опустился на край койки, отвинтил крышечку, поднес флакон с девичьему носу. Ноздри дрогнули, глазные яблоки задергались под закрытыми веками, даже пара слезинок скатилась по щекам, но упрямая столичная штучка по-прежнему лежала неподвижно якобы в глубоком обмороке.

— Ишь ты, кремень девка-то, — одобрительно хмыкнул Митрич.

— Так, Василь Дмитрич, а ну-ка, принесите, пожалуйста, кружечку холодненькой водички. Сейчас будем приводить нашу спящую красавицу в состояние стояния простым народным средством, — громко и четко попросил я дядю Васю.

— Это я сейчас, Ляксандрыч, с нашим удовольствием. Это я мигом, — засуетился Василия Дмитриевича, метнулся в кухню и загремел железной кружкой по стенкам железного ведра.

Ведро с чистой колодезной водой всегда стояло у меня на кухне, прикрытое крышкой. Я внимательно наблюдал за лицом Лизаветы, вслушиваясь в звуки раздающиеся с кухни. Веки девицы дернулись, но страдалица тут же постаралась замереть. Через полминуты дядь Вася нарисовался в комнате и протянул мне кружку с водой. Я внимательно посмотрел на Лизу, заметив, как дрогнули девичьи ресницы, чуть проявился румянец, но Баринова продолжала изображать глубокий обморок.

«Ага, красавица, — ухмыльнулся я про себя. — Наблюдаешь, да, слушаешь? Думаешь, что же я буду делать дальше? Ну, извините, дорогая Елизавета Юрьевна, я не Иван Царевич, а вы не спящая красавица, чтобы я вас тут поцелуями будил».

— Ну что, Митрич, сейчас ты увидишь чудо.

— Это какое-такое чудо, Ляксандрыч? — заинтересовано спросил дядь Вася, подходя поближе.

— Как друг спасает жизнь друга, — хмыкнул я, набрал побольше воды в рот и со всей силой молодого сильного организма фыркнул влагой на лицо Лизаветы. В последний момент Баринова, видимо, что-то почувствовала и распахнула ресницы, так что вода попала непосредственно в глаза тоже.

— Ай! Егор! А-а-а! Да как ты… Как ты… Какого! Егор, как ты мог? — завизжала Баринова, подскакивая на кровати, размазывая тушь по щекам.

Но только я раскрыл рот, чтобы поздравить Лизу с благополучным выздоровлением ноги, как буквально в ту же секунду после водной атаки Елизавета застонала, схватилась за ногу, заохала и демонстративно упала на подушки.

— Ой-ой-ой, — негромко застонала Баринова, закатывая глаза. — Его-ор, мне плохо, у меня очень болит нога, дергает очень, — продолжала стенать Елизавета.

Мы же с Митричем с невозмутимым видом наблюдали за спектаклем. Уверен, поврежденная нога не была домашней заготовкой, случилась импровизация, но какая талантливая игра. Дядь Вася аж прицокивал от удовольствия.

— Водички? — любезно предложил я.

— Что? — вскинулась Лиза, распахивая ресницы.

— Водички говорю, налить? Глядишь, полегчает.

— Егор! — прошипела Лиза. — Какой ты стал… невозможный!

— Не люблю, когда мне врут. Успела забыть? — поинтересовался я.

— Но у меня правда болит нога! — воскликнула Лизавета со слезами в голосе. — Честное слово.

— Ага, верю, — хмыкнул я, начиная раздражаться. — Можешь заканчивать цирк с конями, сегодня переночуешь у меня.

Глаза Бариновой обрадованно вспыхнули, губы дрогнули в улыбке.

— Рано радуешься.

— Так это, Ляксандрыч, ты чего? — удивился Митрич. 0 Говорю же, моя бабка рада будет. Да и постелю мы хорошую выделим. Опять жеж перина мягкая, подушка на гусячьем пуху. Все как у людей, ты не сомневайся, сынок. Приютим твою зазнобу, — заверил дядь Вася.

— Не зазноба она мне, дядь Вась. А за беспокойство спасибо, Василий Дмитриевич. Только боюсь, намаетесь вы с капризной столичной штучкой, — ухмыльнулся я, наблюдая за тем, как меняется лицо Елизаветы.

Поначалу, когда Митрич запел песню о ночевке в его оме, Баринова аж скривилась и раскрыла рот, чтобы продолжить концерт. Но тут я отказался и довольная потерпевшая расслабленно откинулась на подушку, удовлетворенно прикрыв ресницы.

— Остаешься до завтра. Утром провожу тебя на автовокзал, посажу на автобус и чтобы больше я тебя в своей жизни не наблюдал. Ясно?

Очень хотелось в душ и спать, даже есть уже не хотелось, настолько меня утомило присутствие незваной гостьи. Черт и выспаться завтра не получится, надо д ухода в мастерские выпроводить Баринову из села, чтобы точно не вернулась под предлогом опоздания на автобус.

— Егор, пожалуйста, давай поговорим, — взмолилась Лизавета, приподнявшись на локтях.

— Обязательно поговорим, — согласился я.

— Только, пожалуйста, пускай он уйдёт, — пролепетала Баринова, ткнув наманикюренным пальчиком в сторону Митрича, который уже разместился на стуле возле окна, ожидая продолжения спектакля.

— Так я чего, я и пойду тогда, — расстроенно засуетился дядь Вася. — Раз у вас тут всё сладилось, — Василий Дмитриевич хитро мне подмигнул

Я не стал его разубеждать, все равно на селе каждый придумает свою историю и поделится с соседом.

— Ну, до завтрева тогда, Ляксандрыч, значит, не забудь, в обед в мастерских.

— Не забуду, дядь Вася, не забуду.

Я поднялся с кровати, Лиза потянулась за мной, но заметив мой недовольный взгляд, снова откинулась на подушку и замерла, старательно изображая измученную болью дамочку.

Кинул короткий взгляд на Лизавету и приказал:

— Лежи на месте, сейчас вернусь.

— Егор, ты куда? — всполошилась Баринова.

Я проигнорировал вопрос и вышел вслед за Митричем в сенцы. Дядь Вася удивлённо оглянулся на меня на пороге.

— Ты чего это, Ляксандрыч, у тебя же там гостья больная лежит. Страдает жеж, — хмыкнул Митрич.

— Пойдем-ка, дядь Вася, я тебя до калитки доведу.

— Ну, пойдем, чего жеж не пойти-то, — кивнул дядь Вася.

— Ну, рассказывай, Ляксандрыч, — обстоятельно проговорил Василий Дмитриевич, как только мы остановились возле калитки. — Об чем поговорить хотел? — поинтересовался дядь Вася, раскуривая свою папироску.

— Да так, покурить решил, подышать воздухом перед сном. Дома душновато, — отбрехался я.

— Ну да, ну да, — согласно покивал Митрич, чиркая спичкой. — Эк тебя угораздило. Чего делать-то будешь?

— До утра потерплю, а завтра домой отправлю. Я бы и сейчас сбагрил куда подальше, да ночь на дворе. А к вам правда не хочу, поверьте, достанет она вас до утра своими капризами, — повторил, видя что Митрич снова хочет предложить свои услуги по ночевке. — Честно говоря, Василий Дмитриевич, если бы не нога, выгнал бы сразу.

— Ох, Ляксандрыч, хороший ты парень, но молодой еще, — хмыкнул Митрич. — Неужто взаправду веришь про ногу-то?

— Да нет конечно, видно же, придуривается. Но девчонка же, в ночь не выгоню, местность чужая. Пускай ее думает, что все получилось. Послушаю, что скажет, и на автобус.

— А ну как остаться решит? — прищурился дядь Вася, буравя меня хитрым взглядом. — Не зря жеж примчалась на край света с Москвы-то. Осознала да поняла какого парня потеряла-то. А?

— Нет уж, мне и даром такого счастья не нать, и за деньги тоже не возьму, — открестился я от нарисованной перспективы.

— Сомневаешься — это хорошо, — покивал дядь Вася. — Токмо вот для семьи плохо, ежели сомневаешься. А нога-то да, никак ушибленной-то не выглядит. Оно ж когда ногу-то подвернёшься, синяк на полноги-то, опухоль всяческая. А тут ножка гладенькая, тоненькая… Врет невеста твоя, точно тебе говорю, Ляксандрыч.

— Так и я о чем, — согласился с Митричем. — Придуривается, но доказать-то не могу. Обратно пойду посмотрю в окошко, что да как, а наутро у меня план имеется, если невестушка бывшая продолжит театральное представление.

— Чего? — переспросил дядь Вася.

— Если врать продолжит и по доброй воле на автобус не пойдет, у мен план запасной уже имеется, — усмехнулся я.

— А то может, оставишь? — хитро улыбнулся Митрич. — Ну а чего? Проверочку ей устроим, поглядим, как она в сельском быту-то определиться. Глядишь, и выйдет из девки-то хорошая жена. Опять жеж, откормим на наших-то харчах. Уж больно она у тебя, Ляксандрыч, тонкая да звонка. А ну как рожать? Поломается, покудова носить дитя-то будет.

— Василь Дмитриевич! Какие дети? Домой, в столицу! Пусть там и рожает! — отказался я. — Я, дядь Вася, с такими людьми, как Елизавета, в разведку не пойду, в одном поле… Ох, извини, дядь Вася. В общем, в одном поле рядом не сяду.

— Эх ты, молодо, зелено, — посокрушался Митрич. — Ну, ежели так, то одна дорога девке-то — домой. Не приживется она у нас с таким-то характером и нутром. Ты гляди, ежели чего, прибегай. Приютим твою-то на ночь.

— Вот это отдельное спасибо, Василь Дмитрич. Но к утру я гостью дорогую незваную постараюсь вылечить.

— Так она чего, взаправду из самой столицы за тобой прикатила? — уточнил дядь Вася. — Так может.

— Нет, Василий Дмитриевич, не начинай сначала. Нет никакой любви промеж нами. Выгоду какую-то углядела для себя, понять бы еще какую. Но думаю, сегодня выясню. Похоже уговаривать будет в Москву вернуться, на должность престижную пойти.

— А вот любопытно мне, Егор Ляксандрыч, а чегой-то ты от должности-то хорошей отказался, — внезапно поинтересовался Митрич. — В столице-то работать да и жить поди полегче. Там у вас, небось, и газ есть, и вода, и всякие прочие удобства в самом дому, а то и в квартире имеются. А у нас тут ничего нету, вон и туалет на улице. Летом-то ладно, а вот зимой… — усмехнулся дядь Вася, пристально меня рассматривая. — Опять-таки, печку зимой топить, да и теплее у вас в Москве-то, небось, не то, что у нас.

— Да скучно мне там, дядя Вася, — улыбнулся я.

— Это как так? — опешил Митрич. — Театры эти самые, музей… оно ж все в Москве-то, а ты говоришь — скучно.

— А как по-другому? За меня родители всю жизнь расписали, распланировали: на ком жениться, где работать, как карьеру делать. А мне оно, знаешь, своего хочется, настоящего, чтобы не потому, что отец у меня при должностях и званиях, или матушка важная чиновница. А потому что вот он я, Егор Зверев, сам из себя чего-то представляю, самостоятельно всего в жизни добился, чего-то достиг. Потому и уехал из столицы. Решил, так сказать, начать жизнь с чистого листа.

— Так-то оно так…. Да только трудно тебе по жизни-то будет, сынок, с таким-то характером… — покачал головой Митрич.

— С каким? — полюбопытствовал я.

— Характер-то у тебя легкий, весёлый. И человек ты хороший, иначе детишки к тебе не потянулись бы, а они за тобой вона хвостом ходют, — дядь Вася замолчал задумался. — Да только оно ж по нынешним временам без сродственников и знакомств никуда. Глядишь, батьку бы послушал, да и многим облегчение вышло, ежели бы в начальники выбился, а, Ляксандрыч? Ты гляди, чего в школе-то натворил. И детишкам хорошо и взрослым приятственно, — Митрич улыбнулся и подмигнул мне.

— Нет, Василий Дмитриевич. Не привык я за чьей-т спиной прятаться. А ну как я не настолько талантлив, к примеру? Займу чье-то место, а? Что тогда? — выдвинул свой аргумент.

— Ну да, ну да… дураков-то в начальниках много, это ты верно подметил, Ляксандрыч… — задумчиво проворчал Митрич. — Ну да, Бог не выдаст, свинья не съест, прорвемся сынок, — Митрич хлопнул меня по плечу. — Ты гляди, ежели чего, приноси свою красавицу. Чай, лишняя кровать, да подушка с одеялой всегда отыщется.

— Спасибо, Василь Дмитрич, — поблагодарил от души.

— Ну, пойду я, что ли, а то девки-то мои ждут-то меня с новостями. Подзадержался я.

— Передавайте привет Степаниде Михайловне и Марии Семеновне. Спокойной ночи, дядь Вася.

— Это как есть водится, передам обязательно, — степенно кивнул Митрич, мы обменялись рукопожатием, я закрыл за Василием Дмитриевичем калитку, докурил сигарету, выкинул бычок в мусорное бедро, в очередной раз подумав, что пора бросать эту вредную привычку, пока окончательно не прижилась, и неторопливо зашагал к дому.

Поглядим, послушаем, как там болезная наша лежит-вылеживается.