У роз нет запаха и вкуса

Глава 15

Мне досталось от Мортона сполна той же ночью, под пристальным масляно-сальным взглядом Самсура. К сожалению, трюк с люстрой не сработал на этот раз, впрочем, возможно, дело было в том, что мои мысли были заняты не Мортоном и его преданной мерзкой шавкой, а словами Саманты. И я почти не чувствовала боль.

Мне нужно было что-то решать.

Для начала понять, кто я.

В некотором смысле полученная от Саманты информация развязала мне руки. Любовь к родителям, понимание того, что у меня есть сестра, пусть и предавшая меня однажды, неким необъяснимым образом сдерживало меня от каких-то решительных шагов. Теперь же…

Настоящие родители меня бросили. Приёмные… не доверяли мне. И были готовы запереть в каком-то жутком монастыре, лишив возможности выбора и правды. Мне не за кого было держаться, даже за воспоминания.

И значит, мои руки развязаны.

На этот раз Мортон не стал и пытаться лечить мои ссадины на позвоночнике и сбитые колени: он вновь предпочёл кровати жёсткий пол. Кроме того, у меня болело и саднило горло, потому что Мортон словно мстил за моё молчание, то и дело сжимая то руками, то магией мою шею. Ему следовало надавить всего чуть-чуть сильнее, чтобы закончить с этим всем — иногда я почти жалела о его самоконтроле.

Если Мортон знает, что я опасна, почему же он… почему он так ведёт себя со мной, словно не то что не боится — нарывается на выплеск моей злости или отчаяния? Провоцирует его?

Я не знала.

Следующие после отъезда Саманты две недели я провела, как в бреду. Неожиданно поднявшаяся температура, кашель, мучительный для повреждённого горла, слишком редкие визиты нерешительного и медлительного лекаря, словно Мортон не желал избавить меня от мучений, наоборот — продлевал их, как мог.

Впрочем, можно сказать, я даже была ему благодарна. Жар защищал от постельных притязаний Мортона, а ещё плавил горькие и тревожные мысли — о прошлом, о будущем.

О Вильеме.

Я жалела, что подвергла его опасности, что мстительность Мортона велика, и если из-за гипотетического влиятельного отца муж вряд ли причинит юноше физический вред, то может изрядно подпортить научную стезю. Впрочем, Вильем для меня — перевёрнутая страница. Я сама перевернула её, добровольно и осознанно.

Так ему будет лучше.

Вылечившись, я, пошатываясь от немыслимой слабости, ещё несколько дней не покидала комнаты, бездумно просиживая у окна часами. То и дело я видела Мортона и слуг внизу, но Вильема — ни разу, что ещё раз убедило меня в факте его отъезда.

Надо было отпустить эту историю. Раз и навсегда.

Я говорила себе это днём, мысленно твердила, просыпаясь ночами, порой по пять раз за ночь. Вот и сегодня тоже. Было около двух часов ночи, когда я села во влажной от пота постели, растерянно и вяло моргая отяжелевшими со сна веками. Дурнота и слабость болезни прошли, но на смену им явились ночные кошмары, в которых Койнохолл рушился под воздействием моего своевольного дара, и я задыхалась под обломками. Но сейчас я не могла припомнить никаких деталей разбудившего меня сна. Чтобы хоть как-то прийти в себя, отщипнула несколько виноградин от лежащей на блюде тяжёлой лиловой грозди: в период болезней меня всегда тянуло на кислое. В этот момент раздался странный глухой звук, он исходил от окна, и я невольно уставилась туда. Чуть не вскрикнула: за окном в темноте парила слабо мерцающая, тающая на глазах багряная роза.

Я не знала, был ли Мортон дома или нет — меня он не навещал уже дней пять как. Действительно, какой прок мог быть от вялого безвольного тела? Выходить в сад в ночи было крайне рискованно, но ещё более немыслимо — оставаться на месте, глядя, как безвозвратно исчезает иллюзорный цветок.

Что сказать Мортону, если он увидит меня, бродящую в ночи по замку или по саду, я даже не потрудилась придумать. Все равно голова отказывалась работать должным образом… В теле чувствовалась слабость, но голова не кружилась. Я сполоснула лицо водой, ночной майский воздух холодил влажные щёки.

Вильем оказался за одной из небольших каменных беседок в розарии, не дающей возможности разглядеть нас из окон Койнохолла. Так себе успокоение, но в тот момент я действительно почти забыла о Мортоне: сердце заколотилось, даже слюна сглатывалась с трудом. Вильем меня звал, Вильем ко мне пришёл!

И тут же мне захотелось отвесить себе пощёчину. Пришёл, но с какой целью? Не попрощаться ли? Любовь рождается в разговорах, которых у нас было преступно мало. Он не мог испытывать ко мне ничего, кроме сиюминутного влечения — и это он ещё не знает обо мне ничего. Если я не была нужна даже родителям… ни тем, ни другим, кому я вообще могу быть нужна? Некстати подумалось о том, что раз мне уже двадцать пять, то наша разница составляет целых шесть лет, а не пять, как я думала раньше.

Бесперспективно. Безнадёжно.

И лицо Вильема, безумно красивое, как и всегда, но замкнутое и холодное, подтверждало мои опасения. Поэтому я стёрла с губ неуместную жалкую улыбку и не стала делать попыток коснуться его, хотя собственная кожа вдруг стала ощущаться металлической сетью, в которой бьётся обезумевшая от неволи стая слепых и безумных птиц.

— Ты меня звал? — пробормотала я, отводя взгляд от его лица. Отчего-то Вильем надел белоснежную рубашку, слишком заметную в полумраке, но у меня не хватало сил злиться на него за это. За что бы то ни было.

— Я уезжаю утром.

Точно, пришёл попрощаться, я оказалась права. И он поступал несомненно правильно, каким бы ни был специалистом в своей области Мортон — впрочем, я почти не была знакома с ним как с магом, за исключением каких-то магических средств контроля — по моему мнению, никому не стоило учиться у такого человека. Одна из преподавательниц в пансионе как-то говорила нам, что в древности обращали большое внимание на нравственный облик наставника, поскольку ученики не могут брать исключительно знания, вольно или невольно, они заимствуют жизненные принципы своего учителя, стремятся быть похожими на него.

Менее всего я хотела бы, чтобы Вильем перенял что-то от Мортона.

— Это правильно, — преувеличенно бодро сказала я. Попыталась сказать — хрипотца так и не проходила, и я плотнее закуталась в шаль, пряча шею, с которой неохотно сходили кровоподтёки. — Забудь этот дом как страшный сон. Ты найдёшь себе другого учителя. И другую женщину, разумеется.

Я не собиралась говорить последнюю фразу — но всё же сказала и тут же досадливо прикусила губу.

— Почему у вас нет детей? — вдруг спросил Вильем, а я глухо засмеялась.

— Я бесплодна. Это неизлечимо.

В тот момент мне действительно казалось, что так оно и есть. Я жила пустоцветом, не внося в мир ничего доброго, светлого и стоящего. Роза без запаха… Бездумно протянула руку к ближайшему кусту и, уколовшись довольно чувствительно, с хрустом, обломила ветку и поднесла цветок к лицу.

Ничего.

Словно мы куклы в мёртвом кукольном домике.

— Ты позвал меня сюда, чтобы поговорить о детях?

— Нет, — Вильем выдохнул. — Вы спрашивали меня о магии разрушения. Почему?

— Потому что иногда у меня всё рушится.

Я хотела сказать это весело или хотя бы насмешливо, но вышло горько. Однако лицо Вильема было серьёзным — насколько я могла заметить, по-прежнему стараясь не фокусировать на нём взгляд.

— На самом деле такая магия есть.

— Есть?

Я тут же забыла обо всех своих попытках вести себя отстранённо и уставилась на Вильема по-настоящему.

— Да. На самом деле я отыскал только крупицы информации, насколько я понял, об этом предпочитают умалчивать.

— Почему? — пробормотала я, хотя ответ вроде бы был очевиден.

— Это очень опасно, и ответственность целиком ложится на владеющего ею человека, его самоконтроль. А как известно, даже при должной многолетней тренировке бывают неконтролируемые всплески магии. Кроме того, перепады настроения, сильные эмоции: гнев, страх…

Мортон. Мортон всё знал и тем не менее старательно выводил меня на эти самые эмоции, словно самоубийца — гнев, страх, отвращение, отчаяние… Всё это он изощрённо пытался из меня выжать все эти годы!

— Такую магию называют по-разному: хаотической, дезинтеграционной. Она воздействует как правило на неживые предметы, разрушая их целостность…

— А может и на живые, — закончила я. — И… что происходит с обладателями подобной магии?

— Этого я не знаю. Но о них ничего и никогда не говорят, я имею в виду, в магическом сообществе. Вероятно, её обладатели крайне редки и сразу подпадают под особый контроль.

Вот она я, под особым контролем почти что с самого рождения. Что же, я зря злилась на Мортона за своё заточение в Койнохолле? Или я всё себе надумала, и какой-то там стакан или люстра ещё ни о чём не говорят?

— Почему вы спрашивали меня об этом, леди?

Вопрос Вильема вывел меня из задумчивости.

— Просто так. Мортон как-то упомянул о чём-то таком, стало любопытно.

Возможно, Вильем не поверил, но было уже не важно. Я должна была вернуться в дом, пока нас никто не заметил, пока… Пока мы оба держали себя в руках. Или только я — похоже, Вильем вовсе не испытывал ко мне никакого влечения.

Молодец, так будет лучше. И проще.

— Я собираюсь сообщить о том, как сэр Койно обращается с вами. Я этого так не оставлю.

— Нет. Не надо!

Я выкрикнула, даже не успев обдумать его слова.

— Не надо, — повторила уже тише и спокойнее. — У меня всё в порядке. Забудьте.

— Это — в порядке?! — он вытянул руку и коснулся моей шеи. Очевидно, предательски сползший палантин обнажил один из несошедших следов рук или губ, или магии Мортона.

— Будет только хуже, Вильем. Если кто-то и приедет сюда… Кто? Следователь? Не смеши меня. Что этот кто-то увидит? Любящего заботливого мужа и вздорную жену, совершенно здоровую и благополучную. Даже если вот это всё будет обнаружено, оно будет свидетельствовать лишь о неостывшей супружеской страсти. Меня не калечат, Вильем.

Мы помолчали, и в этом молчании было слишком много моей беспомощности и его молчаливого протеста.

— Уезжай с лёгким сердцем. Спасать меня тебе не нужно. Но ты подарил мне столько воспоминаний… Я буду вспоминать о том, как целовала тебя. Как ласкала, какой ты на ощупь, на запах и вкус. Изумительно вкусный, везде. Тут… в Койнохолле нет вкуса, Вильем. От этого не умирают, просто жить очень тошно.

Я откусила розовый лепесток и начала жевать — он и в самом деле был совершенно пресный.

— Что вы делаете?! — он вдруг выхватил ветку у меня из руки и швырнул в кусты. — Альяна, зачем…

— Тише! — я положила руку на его губы. — Тише! Не шуми…

Он замолчал, а я погладила его по щеке, чувствуя, как холодеют мои ладони.

— Уходи немедленно.

Вильем притянул меня к себе и стянул с шеи шаль. Прошёлся кончиками пальцев по коже, отыскал пуговицы на спине.

— Уходи! — всхлипнула я ему в губы, а затем коснулась губами его подбородка. Потянулась к нижней губе, провела языком, не целуя даже — пробуя, чтобы ощутить этот самый вкус. Вильем рванул лиф платья вниз так, что едва не порвал тонкую ткань, ладони заскользили по груди, пальцы жадно сжали мигом затвердевший сосок.

Мы оказались в беседке, почти упали на каменную скамейку. Я целовала его, прикусывая язык, губы, подаваясь навстречу всем телом, всею собой, словно тоже приняла какое-то возбуждающее зелье, хотя это было, безусловно, не так. Вильем расстегнул брюки, усадил меня на себя, я почувствовала прикосновение холодной металлической пряжки ремня к бедру. Потёрлась о его член, глядя в карие глаза, ставшие почти чёрными. Вильем сжал пальцы на моих бёдрах, требуя продолжения.

Он такой чувственный. Он не долго будет скучать обо мне.

— Соври, Вильем. Скажи, что влюбился в меня без памяти… Скажи, что хочешь меня.

— Я безумно хочу тебя.

— Спасибо, — шепнула я, опускаясь сверху, ощущая, как он упирается в меня изнутри, сжимаясь так, что он застонал. Член мягко скользил, раздвигая изнутри влажную нежную кожу. — Спасибо, спасибо, спасибо…

— Не надо. Я не…

Я чувствовала его везде. Внизу, между ног, губами и руками, и всё равно этого было недостаточно. Мне нужно было больше. Почувствовав пульсацию, предвещающую скорую разрядку, я не отстранилась, а сжала бёдра сильнее.

— Альяна…

— Всё равно ничего не будет, я же говорила… Давай. Я хочу. Я прошу тебя.

Я видела звёзды в небе между узкими колоннами каменной садовой беседки. Следила за ними, пересчитывала, пытаясь оттянуть оргазм, чтобы не обгонять Вильема.

Насчитала не больше десятка, и меня накрыло, одновременно с маленьким тёплым толчком внутри.

Что же я делаю…

Ничего не будет с одного-то раза. Кроме того, я действительно верила, что не способна создавать. Только разрушать. Кто знает, не из-за меня ли сбежали мои настоящие родители. Не я ли добавила ранней седины Саманте.

Моя жизнь не имеет абсолютно никакого смысла. Но любовь, даже односторонняя, даже обреченная, придаёт смысл — пусть не жизни, но хотя бы одному её мгновению.

Мы разошлись не сразу. Долго сидели, обнявшись, чувствуя уютную тяжёлую расслабленность и единение, впрочем, за Вильема говорить не стоило. Однако он не спешил уйти, наоборот. Обнимал меня, уткнувшись носом в волосы, поглаживал по спине, по плечам. Когда я поднялась с его колен, провёл рукой по животу, коснулся подсохших следов своего семени на бедре.

— Не надо было…

— Не волнуйся, — сказала я ещё более хрипло. — Последствий не будет. Я шесть лет замужем.

Мортон не кончал внутрь, но об этом говорить я не стала. Вильем уткнулся лбом мне в живот.

— Прощай, мой милый мальчик.

— Не зови меня так! — он взглянул на меня снизу вверх, и желание вновь требовательно сжалось внизу живота, но я не дала ему воли, задавила в зародыше.

— Я соврала тебе.

— В чем?

— Мне не двадцать четыре. Двадцать пять. Так-то…

Вильем моргнул.

— И что? Глупая девчонка…

Не знаю как, но внезапно я снова оказалась в коконе его рук и губ, судорожно проводя рукой по его плечам, спине, опускаясь ниже, чувствуя его мгновенно откликающуюся на мои прикосновения неутомимую жаркую плоть.

— Я влюбился в тебя сразу же, как увидел. Без памяти. Я заберу тебя. Клянусь. Ты дождись меня, ладно? Не разрушай ничего, особенно себя. Альяна. Аля. Алечка…

Только бы не расхохотаться ему в лицо. Наивный ребёнок.

Все эти годы меня просто переполняло ощущение беспомощности. Оно было сильнее страха, сильнее ярости. Но обнимая светловолосого Вильена, полного отчаянной решимости сцепиться с самим Мортоном Койно, я вдруг почувствовала себя сильнее.

— Смотри, — шепнула я и положила ладонь на одну из каменных колонн, особо не прикладывая никаких усилий и ни на что эффектное и зрелищное не рассчитывая. — Смотри…

Словно повинуясь безмолвному приказу, по каменной поверхности моментально побежали трещины, будто колонну опутала прозрачная паутинка. На самом деле я вовсе не собиралась разрушать колонну или беседку, я…

Вильем вскочил, дёрнул меня за руку, но из-за одной колонны потолок, разумеется, обрушиться не мог. Я вырвала руку и шагнула вперёд, зачарованная собственной силой, всё ещё не веря в то, что могу нечто подобное — и легонько толкнула каменный столб рукой.

Он будто взорвался, разлетелся пылью и крошевом, окутав меня белым душным облаком так, что я мгновенно раскашлялась, а Вильем принялся стряхивать каменные крошки с моих волос.

Меня объял ужас, только сейчас, кажется, я осознала содеянное. А если бы что-то подобное случилось с Вильемом, когда я ласкала его?

— Альяна, ты…

— Тихо-тихо-тихо, — всё ещё кашляя, пробормотала я. — Не говори ничего, не надо. Никуда ты меня не заберёшь. В твоём мире мне места нет. Мортон… Мортон знает обо всём, я имею в виду — о моих способностях. Вот он и держит меня здесь. Развлекается, как может. Что ждёт меня за порогом? Возможно, тюрьма. Или закрытый монастырь, ещё хуже… Я опасна. Эта сила только-только пробуждается во мне, но я уже знаю, что я — опасна. Забудь меня. Не возвращайся.

Я вывернулась из его рук, заткнула уши и попятилась, споткнулась и упала в розовый куст, разом оцарапав руки и, кажется, лицо.

— Не трогай меня! Уходи! Я… я иду к Мортону. Слышишь? Я иду к Мортону, уходи. Он маг… сильный маг, он поможет мне это… запереть, спрятать. Пока тебя не было, всё было нормально! Пока тебя не было, я… Не трогай меня!

На четвереньках, продолжая безжалостно царапать лицо и руки, ломая розовые кусты, я отползала прочь.