Третий шеар Итериана

Глава 33

Тьма отступила.

Не исчезла, но притихла. Будто бы успокоилась, как и тот, кто управлял ею.

Обманчивое спокойствие — Холгер чувствовал.

Так ураган затихает за мгновение до того, как явить свою истинную мощь.

Этьен подошел. Остановился напротив. Глаза, и во время боя отсвечивавшие зеленью, сейчас были абсолютно черными. Даже блики огня, скользившие по его лицу, тонули в них, не отражаясь. А само лицо не выражало ровным счетом ничего.

Правитель думал, сын спросит о чем-то, но тот лишь задумчиво ковырнул ногтем камень, по плечи обернувший Холгера прочным коконом, и глыба рассыпалась в пыль.

Не ожидавший освобождения пленник, лишившись вместе с путами поддержки, чудом устоял на ногах.

— Этьен… Поговорим не здесь?

Не при ильясу.

Не при застывших в ожидании, превратившихся в слух стихийниках…

— Здесь, — прозвучало в ответ жестко.

Он уже сказал, что убийца должен быть назван во всеуслышание, и не желал отступать от самим установленных правил. Холгер понимал, что любые попытки заставить его изменить решение пропадут впустую, но не мог не попробовать.

— Это была случайность. Несчастная случайность.

Этьен кивнул. Не понимая, думая о своем.

Затем медленно опустился на пол. Прижал ладони к искромсанному мрамору, и тот стал стремительно меняться, возвращая прежний вид: гладкие плиты, искусная мозаика. Откуда-то потянуло свежим воздухом, свет стал чуть ярче, и видно стало, что волна перемен, прокатившись от центра зала, коснулась стен. Разгладилась шелковая драпировка, исчезли с ткани следы подпалин.

Может, кто-то из присутствовавших и решил, что виновник разрушений одумался и стремился все исправить, но Холгер понимал, что это не так. Не раскаяние, ничуть. Растерянность. Необходимость сделать хоть что-то под давлением едва сдерживаемой силы, многократно увеличенной тьмой. Он с большим удовольствием сломал бы что-нибудь еще, но, наверное, боялся, что не удержится на грани. Грань эта слишком тонка…

Правитель подобрал полы изорванного плаща и присел на пол напротив сына.

— Это была случайность, — повторил он. — Ты был слишком мал, чтобы удержать тьму…

— Но достаточно силен, чтобы призвать ее, — ровным голосом произнес Этьен. Он где-то поранил ладонь и теперь отрешенно размазывал кровь по мрамору, вычерчивая неведомые символы. — Зачем?

— Ты был ребенком. Рассердился… Дети часто сердятся и обижаются на родителей…

— Убивают их, да? — горькая усмешка на миг стерла выражение полного безразличия с лица темного шеара.

— Ты никого не убивал, — правитель произнес это четко и веско, не только для сына, но и для слушателей, от которых он с удовольствием избавился бы. Если уж тайна раскрыта, не должно быть иных толкований тем событиям. Никто не вправе называть его сына убийцей. — Аллей пала жертвой трагического стечения обстоятельств…

Сухие слова, подходящие больше для доклада, чем для откровенного разговора, застряли в горле.

Холгер откашлялся и начал по-другому:

— В тот день Аллей сказала тебе, что ты должен вернуться в Итериан. Она понимала, что будущему шеару не место в мире людей, тебе нужно было учиться, в том числе контролировать себя. Но сама она не могла вернуться… Точнее могла, но не хотела. Боялась встречи с матерью, гнева соплеменников, презрения, с которым ее обязательно тут приняли бы, и даже я не сумел бы изменить этого. Может быть, потом, когда ты проявил бы себя как шеар, снискал уважение себе и прощение ей, она возвратилась бы в Итериан, но тогда она опасалась рисковать. Она устроила, как смогла, свою жизнь. Был Генрих, их ребенок, который должен был…

Он запоздало понял, что сказал то, о чем мог бы, даже обязан был промолчать, чтобы не усугублять и без того непростую ситуацию. Эллилиатарренсаи говорила, что Аллей до встречи с нею еще и не подозревала, что беременна. Она стала совсем человеком, не чувствовала того, что дочери стихий узнают уже в первые часы. И Генрих не знал… до этого момента…

— Она не хотела терять то хрупкое счастье, что у нее было, — взяв себя в руки, продолжил правитель. — Потому решила, что пока останется в том мире. Наверное, ты подумал, что она хочет отказаться от тебя, отдать. Рассердился и сам не понял, откуда появились ильясу. А тьма… — Холгер непроизвольно взглянул на колышущиеся за спиной сына тени. — Тьма чувствует, когда над нею теряют контроль, и думает, что может освободиться. Ты не управлял ильясу, но они ощущали свою зависимость от тебя и потому…

Разве можно судить ребенка за неосторожность? Если в одном из людских миров, неразумное дитя устроит пожар, кто будет виноват в этом, ребенок или тот, кто не спрятал от него спички, тот, кто вместо того, чтобы объяснить, насколько опасно играть с огнем, залил все вокруг маслом? Сам Холгер, его отец, мать… Даже Аллей…

— Не помню, — прошептал Этьен. — Огонь вернул мне память, но это… Не помню.

И посмотрел на Холгера так, что тот и не подумал отпираться.

— Мне позволили взять всего полчаса. Я думал, этого хватит, чтобы ты мог жить спокойно.

— Верни, — потребовал сын.

— Не уверен, что получится, — пробормотал правитель. — Прошло много времени.

— Верни!

Этьен подался вперед, вцепился обеими руками в Холгера, рывком притянул к себе и, поймав в его взгляде ниточку давних воспоминаний, грубо выдернул из души и свою память, и приросшие к ней за годы обрывки чужой…

Время — огонь.

Яркой вспышкой бьет по глазам.

Растекается теплом по телу.

Жжется…

Невнятный шум складывается в голоса.

Блики пламени — в образы.

Запахи… Откуда берутся запахи — непонятно…

Жасмин под окном — пахнет сладко-сладко. Солнце щурится сквозь занавески. Ветерок проскальзывает через приоткрытые створки, гладит по волосам и вновь убегает, как зовущий поиграть щенок. Выпрыгнуть бы за ним за окно, в сад. До конюшен пробежаться: папа сказал, что пойдет туда после обеда…

— Тьен, милый, мне нужно с тобой поговорить.

— Ну ма-ам…

— Это серьезно.

И голос у мамы серьезный, строгий даже, как тогда, когда отчитывала его за то, что брал чернила без спроса…

— Присядь, пожалуйста.

Сидеть он не любит, особенно без дела, но забирается послушно на стул и руки кладет на колени, как примерный, а на самом деле прячет пятно от вишневого сока. И пока она говорит что-то, он все думает об этом пятне и о том, что надо не забыть покормить щегла. Шарль уехал в город на целый день, а щегла доверил ему, потому что он уже взрослый…

— Ты уже взрослый мальчик, Тьен, — мама вздыхает, словно это плохо. — И… необычный, да? Почему ты мне не рассказывал?

— Что?

Он делает вид, будто не понимает, а сам виновато опускает глаза.

Смотрит на сбитый носок ботинка и прячет ногу за ногу. На всякий случай.

И раскачивается, совсем немножко…

— Тьен! — мама сердится. — Я тебе говорила, что обманывать нехорошо?

— Говорила, — бубнит он и раскачивается сильнее. — Нельзя играть с огнем?

— Ох, милый, — мама опять вздыхает. — Это я играла с огнем, когда связалась с твоим отцом.

Последние слова у нее получаются уже не грустными, а злыми и колючими, и он хмурится:

— Папа хороший.

Она молчит. Накручивает на палец длинный локон и глядит в окно, как будто сама хотела бы убежать отсюда…

Потом начинает рассказывать что-то непонятное. Что он все-таки не взрослый, а маленький пока, а когда вырастет, обязательно поймет. Что папа хороший, да, но у него, у Тьена, есть еще один папа, другой, который живет очень далеко и которого Тьен никогда не видел. Но скоро увидит, потому что ему нужно будет поехать туда, далеко, к другому папе, и тот научит его правильно играть с огнем…

— Не хочу! — кричит он.

Спрыгивает со стула, и мама видит пятно на коленке. Сердится еще больше, ругает его и за пятно, и за то, что снова перебивает ее, недослушав.

А он не хочет слушать. И не хочет другого папу. И уезжать никуда не хочет…

— Тьен! Вернись на место, немедленно. Это… не навсегда…

Она говорит неправду, и он откуда-то знает об этом.

— Мы с папой, с Генрихом, будем навещать тебя. И дядя Фернан тоже. Ты же помнишь дядю Фернана? А еще у тебя там есть бабушка… даже две. Помнишь, ты спрашивал, почему у тебя нет бабушки, как у Рози? Теперь будет.

Бабушка Рози — кухарка в их доме. Она печет сладкие булочки и дает ему тайком одну или две еще до того, как подадут на стол…

— И дедушка, — добавляет мама. И морщится некрасиво.

Она не любит дедушку, и Тьен его сразу не любит. И не полюбит никогда.

И другого папу тоже.

Мама становится грустная и сердитая, когда говорит о нем. Он нехороший.

И бабушки, скорее всего, такие же — вряд ли станут кормить его сладкими булочками.

Но его все равно хотят отправить к ним…

— Все будет хорошо, — говорит мама.

Он не верит, но кивает.

— Мы будем навещать тебя, — повторяет она.

— Каждый день?

— Нет, так часто не получится. Это далеко и… Есть еще кое-что…

Она улыбается. Ему нравится, когда она улыбается.

Но сейчас она улыбается не ему…

— У тебя будет сестричка.

Руку кладет себе на живот. Гладит зачем-то. Улыбается опять.

— Сестричка? — переспрашивает он угрюмо, и улыбка ее гаснет. — А меня отдашь? Совсем отдашь? Даже приезжать не будешь?

— Тьен, с чего ты взял…

— Не будешь! — кричит он. — Я знаю! Все ты врешь! Врешь, врешь, врешь!

— Успокойся сейчас же! — шикает она на него. — Весь дом сбежится.

— Ну и пускай сбегается! Пускай все знают, какая ты… вруха!

Жжется в груди. И в глазах.

По щекам течет — мокрое, горячее.

Пальцы зудят, и он стряхивает на пол надоедливых огненных ящерок: пришли, глупые, будто не видят, что ему сейчас не до игр…

— Тьен! — мама вскрикивает и подбирает пышные юбки. Топчет сердито разбежавшиеся искорки. — Не смей так делать!

— А вот посмею! Еще как посмею!

Трет ладошку о ладошку, зовет еще ящерок и, когда они приходят, бросает. Не в маму, конечно, — в сторону…

— Прекрати! Я сказала тебе, прекрати!

Огонь никогда не делал ему больно. И мама — тоже. До этого раза.

Он даже не понял сразу, что хлестнуло его по лицу, оставляя обжигающий след…

А потом… смазано… смутно…

Что-то чужое внутри.

Ворочается.

Рвется наружу.

Болит.

И он отпускает… это…

Растянувшееся длинной нитью время вновь сворачивается клубком.

Опять полутемный зал.

Напряженная тишина.

Холгер сидит напротив, всматривается в его лицо, пытается поймать взгляд…

А клубок памяти распускается снова, растягиваясь на годы…

— Он не виноват, — голос правителя… тогда еще будущего правителя Итериана заметно дрожит. — Он лишь ребенок.

Шеар тянется к мальчику, покоящемуся на руках Огня, но пламя обжигает, не дает прикоснуться. Поэтому он просто смотрит. Впервые…

И Тьен смотрит.

Странно видеть себя со стороны, чужими глазами.

Чувствовать чужую боль…

— Хочешь вернуть его? — спрашивает Огонь. — Почему?

— Он — мой сын.

— Он несет в себе тьму… — чужое воспоминание ускользает. Прячется за огненной стеной. Слова стихии заглушает рев пламени. — Ошибка… Ошибка должна быть исправлена…

Обрывается…

Выбрасывает обратно в душный зал.

На пол.

Холгер пытается сказать еще что-то, но его не слышно за звуками далекого пожара. Треск, звон стекла, крики людей…

Сколько людей погибло тогда в поместье?

Этого он не знал, потому не вспомнит…

Только как они кричали…

Все, кроме мамы.

Она не паниковала и ему сказала ничего не бояться.

Понимала, что сама не выберется, но верила, что воздух спасет ее сына — он же шеар…

Ошибка.

Ошибка должна быть исправлена…

Эйнар недоумевал.

Стоило продираться сквозь камень и прятаться от тьмы, чтобы стоять посреди зала, укрывшись призрачным пологом и не делать ничего?

— Он справится, — говорила альва, придерживая шеара за руку.

Повторяла, словно молитву: «Он справится, справится…».

Эйнар хотел бы верить так же истово, но не понимал, как это возможно. Не представлял, насколько тяжело сейчас брату. Если даже его зацепило, всего лишь словами, а Этьен видел, переживал тот день заново…

Эсея, приблизилась вплотную, прислонилась спиной к плечу, словно искала поддержки. Сжимала древко копья так сильно, что казалось, еще немного и переломит его в тонких пальцах.

Лили то и дело облизывала пересыхающие губы…

Отец прав, Этьен ни в чем не виноват. Стечение обстоятельств. Смешение кровей, давшее ему опасную силу, — разве он просил о ней?

Но отца Этьен не слушал.

В какой-то момент он вообще перестал слышать и видеть что-либо — ушел куда-то далеко.

А когда вернулся…

— Не позволяйте тьме коснуться вас, — сказала Лили. — Если придется выйти из-под полога, не дайте ей даже вскользь себя зацепить. Ни чувств, ни мыслей — думайте о светлом, верьте в лучшее. Иначе ильясу отберут и вашу силу тоже.

На самом деле она говорила не об этом.

На самом деле она говорила о том, чего боялась: Этьену не совладать со своей тьмой в одиночку…

Йонеле казалось, что этот день, чем бы он ни кончился, она не переживет.

Давил мрак, который не могли разогнать тусклые огоньки светильников.

Воздуха в помещении осталось слишком мало для нее.

Запахи сделались невыносимы.

А еще — слезы.

Нет, она не плакала. Слезы текли сами по себе, без вздохов и всхлипывания. Капли собирались под веками и, отяжелев, срывались с ресниц на щеки. Катились вниз, падали с подбородка на платье…

Не только к Этьену сегодня вернулась память.

Старая шеари тоже вспоминала.

Вспоминала, как тяжело ее сын перенес уход Аллей. Как искал ее безуспешно. А когда почти смирился, пришел Фернан. Пришел не к Холгеру, а к Вердену и рассказал о мальчике.

Верден решил, что сыну не нужно знать, пока его ребенок не вернется в Итериан…

Но сложилось иначе.

Йонела помнила, с каким ужасом слушала мужа, когда он пересказывал ей то, чем поделился с ним Холгер. Неосознанный призыв тьмы, пожар — от ее крови родилось чудовище. Маленькое чудовище, которое она, вопреки здравому смыслу тогда жалела…

Договор со стихиями и невнятное предсказание.

Верден верил, что все решится.

Холгер считал дни…

Появилась Арсэлис, родился Эйнар, но он никогда не забывал, что у него есть еще один сын.

Потом — новая затяжная волна. Прорыв пустоты. Смерть и разрушения.

Но даже тогда он не сбился со счета.

А Верден… Верден сказал, что не давал четырем никаких клятв, и значит, не будет ничего плохого, если он встретит мальчика, когда Огонь его вернет. Встретит, найдет для него подходящую семью. Ребенок нуждается в любви и заботе, тогда он не обратится снова к тьме и счастливо проживет оставшиеся двенадцать лет, пока к нему не вернется дар, а за это время можно будет исподволь подготовить его к правде, хотя бы частичной…

Через два месяца после того, как они обсуждали это, и почти за год до того, как Этьен был возвращен к жизни, Вердена забрала пустота.

Между этими событиями не было связи. Но если день за днем, час за часом спрашивать себя и мироздание: «За что?», ответ отыщется. Или придумается.

Йонела сумела убедить себя, что четверо отвернулись от за то, что он хотел обойти их условия. И нашла первопричину. Виновника…

А ведь она могла сделать то, что не успел Верден.

Встретить мальчика. Пристроить к хорошим людям, которые позаботились бы о нем. Могла даже стать его феей. Многие из дочерей стихий развлекаются так: приходят к человеческим детишкам, дарят подарки, выменивают молочные зубы на монетки, рассказывают сказки…

Она думала об этом те четыре месяца, что он пролежал без сознания в дальних покоях.

Думала, и всегда возвращалась к мысли, что это было бы неправильно.

Четверо сказали, что он должен покинуть Итериан, когда выполнит свою миссию шеара. Уйти, чтобы не стать погибелью Дивного мира.

Как бы они объяснили ему это, не открывая правды?

Приняли бы в семью, чтобы потом изгнать?

А так и гнать не пришлось — он сам хотел уйти.

Еще не поздно…

…но поздно…

Йонела смотрела на внука, в полутьме, сквозь размывшие все вокруг слезы, и понимала, что пророчество четырех не исполнится. Он не уйдет, но и не погубит их мир. Правда открылась, договор нарушен, и все пошло не так.

Она попыталась бы это изменить. Но воздуха слишком мало, а мечи ильясу отрезали ее от силы родной стихии.

Ей бы всего глоток…

Этьен поднялся на ноги. Огляделся.

Смотрел вокруг и не видел ничего.

И не слышал — напрасно Холгер пытался сказать ему что-то.

Бесполезно теперь…

Крылатая тьма встрепенулась, и ильясу начали стягиваться к своему хозяину. Если он прикажет, они уничтожат здесь все и вся, а его сил хватит, чтобы разрушить Итериан…

Но ему этого не нужно.

Он отпускает ненависть. Не прощает, но отпускает от себя злость и обиду. Мысли и сомнения, что успел накопить за годы. Тревоги. И радости, коих было немного, — они уходят сами…

Он пуст.

Спокоен.

Безразличен ко всему.

Йонела верила, что он окажется сильнее. Но все силы ушли на то, чтобы удержать тьму.

И тьму он тоже отпускает…

Сильфида глубоко вдохнула — последняя надежда, быть может, этого хватит — но затхлый воздух безнадежно мертв.

Не получится.

А ильясу, медленно и осторожно продолжали ползти к Этьену. Остальных они не замечали: лишенные силы, стихийники превратились для них в ничто. Лишь один представлял интерес для темных.

Тьма жестока и беспощадна, но глупа.

Она полагает, что избавившись от того, кто ее призвал, она освободится, и не понимает, что, уничтожив его, убьет и себя.

Через несколько мгновений, к радости многих тут, все закончится.

Йонела зажмурилась, но подумала, что это будет еще одним предательством, и открыла глаза. Ей недолго осталось жить с этим…

Нежданная волна света смела почти подобравшихся к Этьену ильясу. Следующая отбросила на безопасное расстояние стоявшего слишком близко к сыну Холгера. Ослепила на миг, но Йонела не отвела взгляда. Щурясь от боли в глазах, она глядела на появившегося из ниоткуда Эйнара.

Внук буквально сиял.

Всю, данную ему четырьмя силу, которая отчего-то не покинула его, как других, он преобразовывал в чистый свет.

Света этого, увы, было слишком мало, чтобы залить целиком захваченный тьмой зал, но хватило, чтобы на какое-то время оградить Этьена от крылатой тьмы.

Пришедшая с Эйнаром сильфида разила темных копьем. Не колола, а лишь направляла острие на ильясу, пронзая тех яркими лучами.

Сильная. Молодая. Ее душа, еще не накопившая обид, сомнений и тайн, легка, как и ее полет. Легка и светла…

Но и ее хватит ненадолго.

Мелькнул над головой Этьена сверкающий золотом клинок, и Йонела вздрогнула, узнав и оружие, и его владелицу. Вспомнила данное альвой обещание…

Но меч старейшей рода Хеллан лишь отразил посланную Эйнаром вспышку, чтобы сжечь еще одно порождение тьмы. Наверное, впервые за всю жизнь Эллилиатарренсаи Маэр отступилась от клятвы, и шеари могла лишь завидовать ее смелости делать выбор.

Время замедлилось — как иначе Йонела могла бы рассматривать во всех подробностях развернувшееся перед нею стремительное действо?

Смотрела со страхом и с надеждой.

Надеялась не на то, что Эйнар сумеет одолеть тьму, а на то, что Этьен вот-вот придет в себя, увидит, что происходит, поймет, что есть кто-то, кто не откажется от него ни при каких обстоятельствах. Брат, друзья…

Но он оставался безучастен к творившемуся вокруг.

И Йонела словно очнулась.

Кинулась через вспышки света и всполохи тьмы к юной сильфиде. Поймала за руку.

— Воздух…

Девчонка опустила на миг копье, тряхнула недоуменно стриженой шевелюрой.

— Мне нужен воздух, — видя, что нет времени объяснять, взмолилась шеари.

Поняла. Дунула легонько: бери, странная женщина, только не мешай.

Йонела вдохнула полной грудью и потянулась, ощущая, как просыпается в ней сила. Потерла безымянный палец, попыталась представить на нем искрящийся бриллиантовый ободок, нащупала уводящую за пределы Итериана ниточку и аккуратно потянула. Муж говорил, что кольцо вернется к ней даже из бездны междумирья…