Третий шеар Итериана

Глава 12

По дороге домой Люк не сказал ни слова. То ли из-за сиделки, то ли все еще размышлял над тем, что услышал. Но главное — понял.

— Проводить тебя до квартиры? — спросил шеар.

— Спасибо, я сам. Завтра в то же время?

Прозвучало обнадеживающе.

Шел мальчишка не спеша, но уверенно. И не скажешь, что слепой. Тросточка в руке будто для красоты — лишь изредка постукивает по тротуару. А глаза — в ногах. Подошва на ботиночках тонкая, ступни каждый булыжник помнят, каждую трещинку. Дошел до знакомой выбоины, дальше отсчитал нужное количество шагов — следующая. Госпожа Магдала смотрела с сочувствием. Этьен — с восхищением. Никто не знает, чего стоила парнишке такая выдержка до того, как вошла в привычку. А он и не скажет. Порода не та. Не папашина явно. И воспитание, на счастье, не его.

Шеар попрощался с выспавшейся сиделкой и перешел на противоположную сторону улицы. Отчитаться. Увидеться еще раз.

У Софи был покупатель. Смазливый щеголь лет двадцати с небольшим, вальяжно облокотившись на прилавок, с улыбкой, которую так и хотелось растереть кулаком по физиономии, расточал комплименты собирающей букет девушке.

Не любил Тьен таких. С хорошенькой продавщицей пофлиртовать — дело обычное, мужчине в добром здравии и хорошем настроении вполне простительное. Но у этого больно морда наглая, и на лбу крупными буквами написано, что, будь его воля, словами и подмигиваниями не ограничилось бы.

— Ой, вы уже приехали? — обернулась на звон колокольчика Софи. — А где Люк? Как он?

— Пошел домой. Немного устал, как и вчера, но в целом — неплохо.

— Спасибо, что помог.

Не нужно было ей это говорить. Так — не нужно.

Благодарность прозвучала искренне, но сухо: подобным тоном не с другом, а с наемным шофером говорят.

Шеар нахмурился, а развязный молодчик, умолкший при его появлении, приободрился и опять нацепил на просившуюся под кулак рожу похотливую ухмылку.

— Так что, красавица, сходим куда-нибудь вечерком? Во сколько твоя лавочка закрывается? Заскочу.

— Не стоит, — с вежливой улыбкой отказалась девушка. — Вряд ли вашей невесте это понравится.

Торопясь, закончила с букетом, обернула хрустящей бумагой стебли собранных пышным зонтиком белых фрезий и мелких нежно-розовых роз и подала клиенту. Успела отдернуть руку до того, как ладонь наглеца накрыла бы ее пальцы.

— Невесте? — фат в напускной задумчивости подергал один из длинных глянцевых листочков, зелень которых оттеняла светлую пастель цветов. — Кто ж ей скажет?

— Может, мой жених пожалуется? — беззаботно предположила Софи.

Юнец обернулся на Тьена. Тот в его бесстыжих глазах на жениха не тянул, но намек цветочницы был понят, и повода оставаться в магазине у незадачливого ухажера уже не осталось.

Он вынул бумажник и положил на прилавок деньги.

— И знаешь, что? — Достал еще одну банкноту. — Вон из тех розочек выбери одну покрасивше.

Софи вытянула из вазона пышную алую розу. Хлюст перехватил длинный стебель, с гадким чмокающим звуком поцеловал бутон и вернул цветок девушке.

— Тебе, милашка.

Этьен отчетливо увидел, как сейчас Софи с размаху стеганет наглеца этой розой, оставив на смуглой щеке кровавые царапины от шипов…

— Спасибо, — вежливо поблагодарила она.

— Всегда пожалуйста.

Молодчик прихватил букет и, насвистывая, пошел к дверям.

Пнуть бы его, для ускорения, но мужчина сдержался.

— Часто у тебя так? — спросил он, когда колокольчик обрадованно звякнул, выпроваживая беспардонного повесу.

— Как?

Девушка вернула розу в вазон. После возьмет из кассы стоимость цветка. Те же чаевые, что в варьете.

А от него, значит, цветов не примет…

— Я пойду. Завтра заеду за Люком.

— Если занят, Нико…

— Я заеду.

Щеголька нагнал на соседней улице.

Оставил авто у обочины и пошел следом. Дождался, пока фат свернет в глухую подворотню, нырнул следом и позвал негромким свистом.

— Слушай внимательно, красавчик. Еще раз в оранжерее появишься…

— И чё? — перебил тот, осклабившись.

Шеар мог бы даже не говорить с ним: еще в магазине, коснулся бы невзначай, и юнец в прямом смысле навсегда забыл бы туда дорогу. Но… не по-мужски это, что ли?

— А то, что кости долго срастаются, — пояснил Тьен. — Подумай над этим.

Тот подумал, да, видно, не вник. Шагнул навстречу. Рука скользнула в карман отутюженных брюк, и заиграла между ловких пальцев тонкая бритва.

— Ты меня на испуг не бери, фраер, — наступал молодчик. В одной руке роскошный букет, в другой — перо пляшет. — Свои кости береги. И с колодой не связывайся. Слыхал про колоду?

Этьен присмотрелся к парню. Слободской? В этом районе?

— Слыхал. Но вряд ли колода за шестерку вступится.

— Это папаша твой шестерил, пока мамаша матросне давала, — зло сплюнул фартовый. — А с тобой, фраерок, валет разговаривает.

— Валет?

Тьен поперхнулся, закашлялся и вдруг расхохотался, так неожиданно и громко, что размахивающий бритвой юнец удивленно отпрянул.

— Ты — валет?

— А чё? — обиделся щеголь. — Чё, получше вальтов видал?

— Да уж видал.

Веселье отпустило так же резко, как нахлынуло.

А парниша-то открылся…

Фасад портить не стал: к невесте же идет… коллега…

Кулаком под дых. Руку с пером в запястье перехватил, дернул с силой вниз, ударил о колено, выбивая бритву…

Подружка местная, видать. Девочка примерная, из хорошей семьи. Чулочки фильдеперсовые, шляпка… Сам на таких засматривался…

Вторую руку, ту, что с букетом, вывернул и цветочки отобрал аккуратно — Софи же старалась…

…И сам по почкам получил — извернулся гад, ударил в бочину. Теперь видно, что точно слободской. Верткий, шельмец. А Тьену неудобно с букетиком-то. И силу использовать глупо на ерунду, да и неспортивно как-то…

Схлопотал в челюсть, так что аж за ухом хрустнуло, но потом уложил-таки гоголя. Красиво так уложил. И горло локтем прижал, чтоб не рыпался…

— Про оранжерею повторить, или и так понял?

— Понял, — огрызнулся щуренок.

Поднял за шкирку, отряхнул. Букетик вручил.

— Топай к своей крале. Только часы верни… в-валет.

Или думал, он не заметит?

— Чё? — попытался сыграть дурку фартовый.

— Верни. А я тебе взамен твой лопатник отдам.

Юнец ощупал карманы. Нижняя губа удивленно оттопырилась, а в глазах промелькнуло подобие уважения.

— Ты кто такой? — осмелился спросить он, когда обратный обмен состоялся.

— А это ты у царей поинтересуйся, — усмехнулся Тьен.

Такой ответ лучше всяких чар красавчика от оранжереи отвадит. Но береженого и бог бережет, и четверо не оставят. Воздух и вода сплелись в тонкую ниточку-невидимку и браслетом обернулись вокруг запястья парня. Внезапное расстройство желудка — не самая большая кара за ослушание. Но показательная.

Сев за руль, шеар развернул к себе зеркало. Стер со скулы наметившийся кровоподтек. Бок болел еще — да и ну его, так пройдет.

«А хорошо погулял, — подумал он хмуро. — Вспомнил, как человеком был. Каким человеком был».

На сегодня, решил, хватит с него людей. Завел мотор и поехал в гостиницу. К нелюдям.

Нелюди скучали.

Всего за пару дней в человеческом мире захандрили без дел и развлечений.

А им ведь как-то нужно месяц переждать.

— И что мне с вами делать?

Не найдя ответа, собрал всех в своем номере. Отца не звал, с ним хотел поговорить позже, наедине. А пока — с этими разобраться.

— Зачем с нами что-то делать? — насторожился Кеони.

— Затем, чтобы Этьена совесть не мучила, — ответила за шеара Эсея. — За то, что совсем нас забыл.

Вроде бы обычные для нее поддевки, но Тьен нахмурился.

А тритон занервничал: зрачки вытянулись длинными рисовыми зернышками, радужка посветлела. Того и гляди встопорщит плавники и порвет ни в чем не повинную рубашку. А рубашка эта, голубая, в мелкую синюю полоску, ему, между прочим, шла, и к глазам, и к бледной гладкой коже, и с длинными черными волосами, сейчас собранными на затылке в хвост, контрастировала и гармонировала. Лили выбирала, а у нее вкус хороший.

— Эллилиатарренсаи, — обратился к альве шеар, — объясни, пожалуйста, что пытается скрыть от меня наш юный друг.

Не просьба, хоть звучит обманчиво мягко, — приказ. А приказы Лили выполняет быстро и четко.

— Наш юный друг считает, что ты впустую тратишь время в этом мирке, — копируя тон командира, ответила она.

— И почему он так считает?

Не выдержав, что за него приходится отвечать другому, Кеони вскочил с места:

— Потому что этот мир и люди, что его населяют, недостойны внимания шеара!

Все-таки испортил рубашку.

— Это — мой дом, Кеони, — веско произнес Тьен. — Я не заставляю его любить, но прошу уважать.

— Дом шеара — Итериан! Твое место там. Несправедливо лишать детей стихий спасителя!

Тьен увидел, как при этих словах дрогнули уголки губ Эсеи в попытке скрыть ухмылку, и мысленно порадовался. Бред о спасителе засел всего в одной голове. И его еще можно из нее выбить… Фигурально выражаясь, конечно.

— Сядь, Кеони. Лучше на кушетку, а не в кресло. Или плавники убери.

Острые, как бритва, в бою они заменяли оружие. Те, которые на руках и ногах. Спинной, по мнению Тьена, существовал единственно для красоты и демонстрации настроения. Но он не исключал, что чего-то еще не знает о тритонах.

— Послушай, Кеони, я прошу — могу приказать, но пока прошу — никогда, ни при мне, ни в мое отсутствие, не называть меня спасителем Итериана. Во-первых, это неправда. Во-вторых, подобные слова оскорбляют шеара Холгера и шеара Эйнара, сделавших для Итериана и всего великого древа намного больше, чем я.

— Без тебя они не справились бы!

— Кеони! — окрик командира заставил вновь вскочившего тритона вернуться на кушетку и спрятать ножи-плавники. — Еще одно такое высказывание, и я перестану считать тебя другом. Понял?

Кивнул. Но не понял.

Тьену было безразлично, что говорят о нем в Итериане, пусть хоть храм в его честь возводят, а после в этом же храме анафеме предают. Но не хотелось, чтобы мальчишка забивал себе голову ерундой, в которой правды ни на грош. На полгрошика только…

Мимолетная мысль, что та медная монетка, покатилась, покатилась…

— Я собираюсь в ресторан. Составите компанию?

Свита, восприняв приглашение как приказ, ответила единодушным согласием.

— Значит, через полчаса встречаемся в ресторане.

Спаситель… Ха!

…Разговоры начались во время его затяжной болезни, подробности которой так и остались известны лишь Холгеру и Йонеле. Тьен не сообщил им, что тоже кое-что знает. О чудесах, о странных свойствах человеческого тела, не давших ему сгинуть в пустоте, о том, что считают его носителем тьмы.

Сразу не планировал скрывать, напротив — счел удобным поводом поговорить и, наконец, разобраться со многими мучившими его вопросами, но к тому времени, как он пришел в себя, все уже было по-прежнему: ледяная стена отчуждения, презрение, молчание.

Но прием в его честь правитель закатил. Три дня песнопений и возлияний. Делегации со всего мира, от всех народов. Постные лица старейших. Восторженный молодняк. Арфы. Волынки. Кружащиеся в танце вечно юные девы. Они там все вечно юные, хоть далеко и не все девы…

Если Холгер хотел укрепить его неприязнь к себе, ему это удалось.

— Аллей гордилась бы тобой.

В попытках забиться в темный угол собственной души третий шеар пропустил момент, когда Фернан подошел и присел рядом на расшитые цветами подушки.

Подушки тоже раздражали. И отсутствие стола, из-за чего казалось, что вечно юные отплясывают прямо на тарелках с фруктами и жареным мясом. И мясо раздражало. Блюдо с кусочками сочной баранины стояло только перед ним, потому что одна половина присутствующих сходилась на том, что живое недопустимо употреблять в пищу, а вторая из уважения к первой готова была отказаться от гастрономических изысков: все равно дети стихий питаются в основном чистой энергией, а остальное — баловство, дурная привычка, подцепленная от людей. Но не для того, кто сам отчасти человек — животное и убийца. Для него поставили отдельную кормушку, чтобы все видели…

— И я горд. — Флейм протянул шеару кубок. Второй поднял над головой. — За спасителя Итериана.

— За кого? — переспросил Тьен, не торопясь пить. Если это очередной титул Холгера, выплеснутое из кубка вино кровавой лужицей растечется под ногами танцовщиц. Может, хоть одна навернется.

— За тебя, мальчик мой. И за меня. Приятно, знаешь ли, состоять в родстве с тем, кто в одиночку победил великое ничто. Ну и как первому в твоей свите мне тоже перепадает немного славы. К слову, у тебя должна быть полная малая свита. Четыре начала — четыре воина. Я есть, осталось найти еще трех. Ты же не думал, что Лили с тобой до конца? Это, скажу тебе, такая птица… вольная…

Если пить много и часто, алкоголь действует и на дивных. Фер это знал.

Пришлось придержать дядюшку за рукав, пока очередная порция вина не была проглочена, и уточнить:

— Когда я успел спасти мир?

— Не мир! Великое древо!

— Когда и как? — повторил Тьен.

Холгер смотрел в их сторону, молодой шеар чувствовал это, но не знал, как отреагировать. В итоге двумя руками взял с блюда кусок мяса, самый большой, и вгрызся зубами. Жир потек по запястьям в рукава новой, специально для этого праздника сшитой рубашки — если не соврали, сама шеари Арсэлис ручку к вышивке приложила…

— Ты закрыл последний разрыв, — пояснил Фер. — Огромный разрыв в одиночку.

— Ибо дурак, — изрек Тьен, давясь мясом, оказавшимся недожаренным. — И, как я знаю, не последний.

Имел в виду, что закрытый им разрыв не был последним, а вышло, что назвал себя не последним дураком, и Фернан, осушив кубок, рассмеялся.

— Так спаситель-то с какой стати? — отчаявшись прожевать баранину, герой дня выплюнул истерзанный кусок на блюдо. Человеку можно, животное же. И руки о штаны отер. — Или у вас кто последний — тот и герой?

Темная волна накрыла Итериан почти на двадцать лет. Холгер и Эйнар с первого дня вступили в бой с пустотой. Верден погиб. А он, Тьен, появился лишь два года назад.

— Вроде того, — усмехнулся Фер, стремительно трезвея. — В народах говорят, что Холгер и Эйнар не справились бы вдвоем. А показательное закрытие огромной дыры, спасение дриад, попытка отдать жизнь за мир во всем мире и за его пределами…

— Я понял, — нахмурился третий шеар. — Памятник мне, надеюсь, установить не грозятся?

— Об этом не слышал. Но из пяти мальчиков, родившихся в столице за время твоей болезни, троих назвали Этьенами. Одну девочку, кстати, тоже. Что за пределами города — не знаю. Может, где и памятники уже стоят.

— Холгера это злит?

Если да, то можно податься в народные герои. Хоть и муторно это.

— Не очень, — избавил от лишних проблем Фер. — Итериан в руинах. Его больше раздражает сегодняшнее празднество — пир на пепелище.

В этом Тьен был солидарен с правителем.

— О спасителе тебе напомнят еще не раз, — предупредил флейм. — Особенно молодежь. Им нужен герой, пример для подражания. Ленточки, вон, уже вошли в моду.

— Я заметил, — проворчал шеар. — Ничего сами придумать не могут.

— А ты молодец, не поддаешься соблазнам, — отметил дядя. — Аллей, и правда, гордилась бы таким сыном.

А он до сих пор не нашел ее убийцу.

И не искал. Несколько вопросов невпопад: отцу, Холгеру, Феру вот. Все мимо. И не до того как будто. Мать убили, а ему не до того! Словно в самом деле, перестал здесь быть человеком. Стал шеаром. На первом месте мир, личных интересов не существует…

Хрена с два! Найдет эту тварь… Итериан отстроят, найдет и…

Он пока не решил, что сделает. Вкус мести еще не забылся, и снова пробовать это блюдо, пусть даже хорошо остывшим, желания не было. Но и спускать убийце нельзя…

— Чуть не забыл, — Фер положил перед ним небольшой сверток. — Это тебе. От дриад.

Внутри оказалась длинная резная шкатулка.

— На ее изготовление ушла одна из старых ветвей материнского дерева старейшей рода, — рассказал флейм. — Ценный подарок. Сделан специально для тебя. Никто другой не откроет. Можешь положить все, что угодно, и в любой момент достать. Я слышал о таких: вместительность невероятная. Лишь бы изначально вещи подходили по размеру. Нож. Револьвер… Ну, я не знаю… Запасная пара носков?

Фотография, которая скоро изомнется под матрасом…

— И вот еще. — Фернан вложил в ладонь племянника холодный шарик из хрусталя. — Это уже от детей воды. Карманный предсказатель.

Шутка. У детей воды не бывает карманных предсказателей — у них и карманов-то нет.

— Как он работает? — заинтересовался Тьен.

— Задаешь вопрос — получаешь ответ.

Недолго думая, третий шеар поднес шарик к губам и негромко спросил:

— Кто убил мою мать?

Ничего не произошло.

— Не так же! — озираясь по сторонам, зашипел Фер. — Он отвечает только «да» или «нет», и лишь когда настроится на нужную частоту, войдет в резонанс с астральными потоками…

— Спасибо, — Тьен убрал бесполезный подарок в карман. Карманный же.

— Не мне. А я пойду… в сад…

Поняв, о чем думает племянник, Фернан предпочел откланяться, и то, что не стало разговором, превратилось в тягостные размышления. Праздник, вино, танцы… А у Тьена перед глазами огонь и крылатые тени. Ильясу. Птица вольная Лили рассказывала, что их может призвать каждый достаточно сильный стихийник. Но не каждый рискнет пропустить через себя тьму, чтобы выпустить монстра. Ильясу использовали для защиты в чужих мирах, или как вестников, если живых отправлять было опасно. Иногда — как вестников смерти. Чем слабее мир, тем легче откликались на зов темные слуги. Это в Итериан путь тьме закрыт, и даже шеарам не дано провести сквозь его свет ильясу. А в родной мир Тьена, в мир людей, лишенный магии дивных, призвать крылатую смерть мог любой из детей стихий. И как сказал однажды Фер, подозревать можно многих.

Кому они с матерью мешали? Вердену? И да, и нет. Йонеле, зацикленной на чистоте крови? Арсэлис, на тот момент еще не бывшей женой Холгера, но, вполне вероятно, уже метившей на это место? Другой, неизвестной Тьену претендентке? А если предположить, что случившееся не имеет отношения к рождению шеара-полукровки, каждый итерианец, в прошлом знакомый с Аллей, попадал в круг подозреваемых. Старая завистница. Отвергнутый любовник. Сильфы, не простившие ее ухода…

Они ведь не простили. Генрих, попавший в Итериан до волны, рассказывал, что хотел найти родню Аллей, просто поговорить с кем-нибудь о ней. Но никто не пожелал встретиться с человеческим мужем предательницы. И говорить… О ней не говорили на родине. Для семьи она умерла в тот день, когда отреклась от своей стихии.

Сначала Тьен не знал, но позже дошли слухи, и Лили подтвердила нехотя, что многие старейшие выказывали недовольство появлением третьего шеара. Мало того, что полукровка, так еще и сын отступницы — сам отступник еще до рождения. Но кто такие эти старейшие, чтобы оспаривать волю четырех? Он прошел испытание, он шеар. И мать его матери, еще одна милая бабушка-сильфида, не посмела бы отказаться от встречи с ним… Но прежде Тьена до гор Энемиса добралась пустота. Из обитавших там детей воздуха уцелели единицы.

Одна девчонка прибилась к отряду. Не просила взять ее, просто пошла с ними. Совсем юная по итерианским меркам, но уже прошедшая посвящение. Эсея Ианта, посвященная рода Эним… Семья Аллей принадлежала к роду Эним, правда, к другой ветви…

А Холгер все-таки подошел.

— Наслаждаешься, спаситель?

— Греюсь в лучах твоей любви, — замогильным голосом поведал Тьен. — Хорошо, бабули нет, — изжарился бы.

Хамство правитель привычно стерпел.

— Надо поговорить. О том, что делать дальше. Остававшиеся разрывы мы с Эйнаром ликвидировали, но мир нуждается в помощи.

— Я возьму Западный континент, — с ходу объявил Тьен.

— Не можешь без геройств? Там будет сложнее всего.

— Зато отсюда подальше.

Генрих жаловался, что он редко бывает дома. Но у них еще будет время.

— Хорошо, — согласился правитель. — Тебе что-нибудь нужно?

— Узнать, кто убил мою мать.

Спрашивать у Холгера — все равно, что у хрустального шарика.

— Я уже говорил, что не знаю.

Тьен не верил. Вот если бы как в ту, первую встречу, но нет — не было чувства, что его не обманывают. А наоборот — было.

— Он никогда мне этого не скажет, — прорычал он в спину удаляющегося правителя. — Знает, кто убийца, и защищает его!

— Да, — звякнуло в кармане. — Да-да-да…

Предсказатель полетел через зал в затылок Холгера… Но не достиг цели, перехваченный ловкой рукой.

— Занятная вещица, — присела рядом Лили. Покатала в ладони хрусталь. — Тяжелая. Если тебе не нужна, себе оставлю. Не против, спаситель?

Она насмешничала, как и Фер. Не зло, но насмешничала. И Тьену это нравилось.

А вино помогало ненадолго забыться и не думать. Если пить быстро, но много…

…если очень быстро и очень много, к концу вечера в голове останется только одна мысль. Каково бедной девочке будет жить с именем Этьен?

Первыми в ресторан явились мужчины.

Кеони в светло-коричневом костюме. Пиджак, надетый поверх новой рубашки, в этот раз блекло-зеленой, застегнут на все пуговицы, словно реши тритон вновь продемонстрировать плавники, льняная ткань его удержит. Две барышни, чаевничавшие в углу полупустого зала, проводили юношу заинтересованными взглядами. Не заметил — всего лишь люди.

А вот Фернану внимание дам льстило. Внешность у него не столь броская, как у водяного, — скорее приятное, нежели красивое лицо, темные волосы, смугловатая кожа, серо-голубые глаза, но барышни, отвлекшись от равнодушного тритона, больше к тому не возвращаются. Очарование молодости теряется рядом со зрелой мужественностью. И Фер умеет поддержать впечатление: улыбается, склоняет приветственно голову, демонстрируя отсутствие плеши. Манеры, классический черный костюм, гвоздика в петлице. Верхняя пуговица кипенно-белой рубашки расстегнута — маленькое нарушение надуманных приличий, и это тоже отмечают, как и ответный интерес во взгляде… Видимо, одну из девушек ждет нескучный вечер. Или обеих…

Появление дам вызвало оживление в мужской части трапезничающих.

Лили, как всегда, в темном — на этот раз темно-синий муар. Длинное платье свободного кроя, с завышенной талией и широкими рукавами до локтя, но идеальную фигуру нелегко спрятать от любопытных глаз, и неглубокий квадратный вырез оставляет достаточно места для фантазий.

Эсея верна себе. Если не походный наряд — развевающиеся многослойные шелка. Белое и голубое. Легкий шарф. Ленты на шляпке. Улыбка кажется искренней. Движения воздушны…

И все равно, невзирая на наряды и манеры, все они чужды этому миру. Оттого и интересны.

— Что закажем? — Лили заглянула в книжечку-меню. — Только не рыбу, пожалуйста.

— Почему? — удивился Кеони. — Рыба вкусная. Я пробовал.

— Тритон ест рыбу, — зашептал шеару на ухо присевший рядом Фернан. — Как думаешь, это можно считать каннибализмом?

— Каннибализм — поедание себе подобных, — напомнил слышавший все Кеони. — Рыбы мне не подобны.

— Если забыть о плавниках, — согласилась Эсея.

— Плавники не отображают сути, — обиделся, не поняв шутки, юноша. — Я — вода. Рыба — мясо. Фер вот — огонь… Он, кстати, тоже мне не подобен. И если я его…

— Съешь? — угадал флейм. — Не советую. Обожжешься.

Тритон обернулся к Лили, но спросить ни о чем не успел.

— Поперек горла встану, — предупредила альва.

— А я невкусная, — прыснула Эсея. — И непитательная.

Воздухом сыт не будешь, это даже люди знают.

— Что насчет сырного пирога? — предложил Тьен. — Среди нас нет подобных?

Признать себя подобием выпечки никто не пожелал.

— Три листра, — задумчиво озвучил стоимость заказа шеар. — Когда-то за эти деньги можно было новые сапоги купить.

— Дорогой пирог, — высчитала сильфида.

— Да нет. Инфляция.

Людское слово, как и людские дела в целом, дивных не интересовали. Пирог, так пирог. И чай.

— В складчину? — предложил шеар.

— Я могу заплатить, — вызвался Фернан, но под взглядом командира быстро сник.

— В складчину, — повторил Тьен. — Фер, с тебя листр. С Лили и Эсеи — по полтиннику. Я плачу за чай и даю три четвертака за пирог. И с Кеони четвертак.

Деньги выложили на хлебное блюдце.

— Кеони, — в ожидании заказа обратился к юноше шеар. — Хотелось бы закончить прерванный разговор. О моем месте спасителя.

Тритон забыл обо всем и сосредоточился на командире.

— Называющие меня так, здорово преувеличивают, — продолжал Тьен. — Я пропустил основной удар пустоты. Появился в Итериане за два года до окончания волны и не успел бы сделать ничего выдающегося ни для мира, ни, тем паче, для всего великого древа.

— Холгер и Эйнар не победили бы сами! — не желал прощаться с идеалами тритон. — Если бы ты не пришел, мир погиб бы.

— Этого никто не знает, — не согласился шеар. — Но в любом случае мои действия — лишь помощь истинным героям.

— Истинный герой — ты! — упорствовал Кеони. — Народы любят тебя.

— Незаслуженно. В любой войне есть символы — дивные, как и люди, не могут без этого. Я просто подвернулся под руку. Но Холгер и Эйнар сделали намного больше. И Верден… Да славится имя его в веках.

— Слава в веках, — эхом повторила свита.

Чуть громче, и напугали бы принесшего заказ официанта.

Сырный пирог в «Золотом дворе» подавали порциями или «по-домашнему», на общем блюде, с которого каждый потом брал себе кусочек. Тьен выбрал второй вариант, и неспроста. Когда Кеони снова назвал его спасителем, шеар с улыбкой кивнул:

— Хорошо, я — спаситель. А этот пирог — твой.

— Мой? — растерялся тритон. — Почему?

— Ты за него заплатил.

— Всего четвертак!

— Да, но без этого четвертака денег не хватило бы, — шеар обвел взглядом свиту. — Раз Кеони пришел последним и отдал нам свой четвертак, мы должны признать, что пирог его. Так?

— Нет, не так, — оттолкнул блюдо честный юноша. — Я не…

— И я «не», — подмигнул ему Этьен. — Понимаешь теперь, какая глупая ситуация? Мы говорим, что пирог твой, а ты знаешь, что это не так. И точно так же, как ты не возьмешь незаслуженный пирог…

— Я возьму, — неожиданно для всех Кеони придвинул к себе блюдо. — Раз вы утверждаете, что он мой, я соглашусь. Нельзя обманывать ожидания тех, кто в тебя верит.

Он взял вилку и сковырнул большой кусок пористого теста. Подул и отправил в рот.

— Этьен, — придвинулась к шеару Лили. — Разве эта притча должна заканчиваться так?

— А хрен ее знает, — махнул он рукой.

Подозвал официанта и заказал еще один пирог.