Третий лишний

Глава 25 До самого синего неба

— Егор, а вон там наш дом! — воскликнула Алла и совершенно неприлично показала пальцем в нужном направлении. — Правда, его совсем не видно, — добавила она с заметной грустью.

— Зелени много, зимой и весной, наверное, можно увидеть, — сказал я. — Может, выберемся как-нибудь ещё раз.

— Нет, точно нет, — она покачал головой. — Мне тут почему-то жутко…

Мне тоже было жутковато. Если верить девушке-экскурсоводу, мы находились на высоте 337 метров, в знаменитом ресторане «Седьмое небо». Билеты сюда я купил случайно — просто доехал до ВДНХ, на удачу дошел до Останкинской башни и урвал две заветные книжечки. Правда, на четверг и на один из дневных сеансов — видимо, в это время желающих действительно было немного, — но мы с Аллой были вольными птицами, так что для нас будние дни были похожи на выходные и наоборот.

Кормили тут, впрочем, не слишком шикарно. С едой дела обстояли примерно так, как в незабвенной «Ромашке» на Планерной — дома всяко лучше, но под пиво сойдет. Здесь вместо пива было шампанское, которое расторопные официанты подливали регулярно — видимо, они тоже понимали недостатки кухни своего заведения. Впрочем, насколько я помнил, готовили все блюда где-то на поверхности, а сюда доставляли на том же лифте, что и экскурсантов.

Но вид из панорамных окон искупал все неудобства. Просматривалась вся Москва… точнее, не вся, конечно, но заметная её часть. К тому же погода была хорошей, видимость — приличной, ну а еда… мы же сюда не поесть забрались, а отпраздновать окончание наших сессий. Ну и просто испытать что-то новое. Я на «Седьмое небо» так ни разу и не попал, и Алла тут тоже ещё не была. Конечно, ей могло понравиться, но, кажется, у неё открылась акрофобия в легкой форме, так что, возможно, здесь мы больше не появимся.

Сессии мы закрыли на все пятерки — у Аллы так и должно было быть, а меня прямо-таки распирало от чувства гордости. Конечно, на отдельных экзаменах я нещадно мухлевал, пользуясь своим послезнанием, но с физикой и алгеброй никакой мухлеж помочь не мог — даже с остатками давно, как я думал, забытых знаний сорокалетней давности мне приходилось открывать учебники и конспекты и тупо зубрить, продираясь через весь первый курс.

Больше всего моей «пятерке» по алгебре удивилась, кажется, Рыбка. Но я правильно решил обе задачи и очень достойно ответил на устный вопрос, а она не стала меня топить, задавая дополнительные задания. Я посчитал это подарком, сделанным к нашему расставанию — со второго курса алгебры у заборостроителей не было. Впрочем, если моя авантюра по переводу в другой институт сработает, то возможно всё — но госпожи Фишерман там точно не будет.

Проще всего было с английским. Правда, язык я знал не слишком хорошо — если сравнивать с той же Аллой. Но я достаточно хорошо понимал английскую речь, мог переводить с листа, почти не заглядывая в словарь, да и сам говорил неплохо и бегло, хотя и с жутким рязанским акцентом. Впрочем, английский для советских вузов представлял собой разновидность пиджина с турецких рынков — с некоторыми особенностями, на которые я мудро решил не обращать внимания.

Для меня было загадкой, зачем студентов-заборостроителей учат языку вероятного противника и отводят под это целых два курса. Лишь в аспирантуре мне разок потребовалось перевести одну статью из западного журнала. Но она касалась моей темы очень условно, да к тому же была на французском, поскольку англоязычные ученые это направление давно забросили.

Я французского не знал, но честно просидел со словарем пару дней, перевел ровно два предложения — причем без особой уверенности в том, что понял всё правильно, — и забросил эту идею в дальний ящик. Впрочем, если бы дело дошло до диссертации, то эта статья заняла бы почетное место в списке используемой литературы. Такой способ повышения значимости работы — «побольше иностранных названий» — мне подсказал один из старых членов нашей агитбригады, подвизавшийся на кафедре; он же и копию статьи подсунул, а потом посмеялся над молодым аспирантом, который зачем-то взялся за перевод.

Англичанкой у нас работала женщина лет тридцати с небольшим, которую звали очень заковыристо — Юнна Карловна. В первой жизни она казалось мне очень старой; сейчас же я видел перед собой относительно молодую особу, с которой жизнь обошлась достаточно милосердно. Судя по кольцу на пальце, она была замужем, но я понятия не имел, насколько счастливый этот брак — и не горел желанием выяснять.

Юнна Карловна приняла меня с легкой тоской во взгляде, и я её понимал. Студент Егор Серов с инженерного факультета весь год не особо выделялся на общем фоне — даже наоборот, выделялся, но в худшую сторону. У меня, конечно, были оправдания — в школе нам язык преподавали через пень-колоду, учителя менялись чуть ли не раз в месяц, и каждый пытался начать с начала. Поэтому к моменту поступления в вуз я хорошо знал английский алфавит, но до нормального произношения звука «th» так и не добрался — и этот недостаток знаний сказывался все два года, что мы изучали иностранный. Ну а после попадания в прошлое новый-я тоже никак себя не проявил — только что домашние задания начал делать более осмысленно, хотя мой почерк заметно мутировал в худшую сторону.

Но потом я её поприветствовал на своем пиджин-инглише, на нем же попросил разрешения начать экзамен, бодро отбарабанил перевод текста на тему «где я хочу провести лето» с раздатки и предъявил полтора листка формата А4 с написанным сочинением о своих мечтах.

Я точно знал, что в этом сочинении были ошибки; я почти забыл правильное написание некоторых слов. Скорее всего, некоторые слова я употреблял не в том значении; в конце концов, среди туристов популярным был вопрос «хау матч?», а не диалог из «Гамлета». Но этот был связный текст, он был на условном английском и он был больше, чем мог насочинять любой мой сокурсник — даже те из них, что окончили английские спецшколы и хорошо умели произносить «th».

— Серов, вы меня удивили, — сказала Юнна Карловна. — Очень удивили.

— Ай лайк сюрпрайз, — я улыбнулся.

— Really? — она улыбнулась в ответ.

— Шур, — кивнул я.

— Good, Серов… но ваше произношение оставляет желать лучшего. Надеюсь, я не разочаруюсь, что поставлю вам отличную оценку за этот семестр…

Я досмотрел, как она заполняет зачетку, встал — и сказал «спасибо». По-русски, потому что английский мне дико надоел. И постарался исчезнуть из аудитории ещё до того, как она осознала, что происходит что-то неправильное.

В принципе, доброе её отношение ко мне было мне неинтересно даже в случае неудачи с переводом в другой вуз. На этом экзамене я видел её последний раз; в следующем году иностранный у нас должен вести другой преподаватель — мрачный старик безо всяких скидок на восприятие вчерашних школьников. Впрочем, этот старик был очень толковым и зря студентов не курощал.

Но всё это уже осталось в прошлом — если, конечно, меня снова не зашвырнет на сколько-то там лет назад, чего я хотел всеми силами избежать. Мне нравилась моя вторая жизнь, нравилась, несмотря на отдельные проблемы, которые её сопровождали и о которых я даже не подозревал, когда жил в первый раз. Но опять же — когда ещё какому-нибудь мальчику доведется целых два дня прожить в настоящей камере внутренней тюрьмы КГБ СССР?

На «Седьмом небе» мы пробыли всего лишь час, который пролетел как одно мгновение. Потом нас вежливо попросили на выход, потому что в ресторан поднялась следующая группа, а мы отправились сначала в долгую поездку вниз, а потом — домой, чтобы ещё разок насладиться долгожданной свободой и друг другом.

И уже под вечер, когда мы сидели, прижавшись друг к другу, на диване и смотрели «Ну, погоди!», которыми развлекали малышей тетя Валя, Хрюша и Каркуша, нам наконец-то позвонил Михаил Сергеевич.

Ни старик, ни Валентин никак не проявляли себя с того странного понедельника. Я не знал, чем они занимались в своих секретных ведомствах, но надеялся на лучшее. Горбачева больше в газетах и по телевизору во «Времени» не упоминали; я предполагал, что сейчас на верхотуре советской и партийной власти идет торг о его дальнейшей судьбе и карьере. Впрочем, о карьере советского коммуниста, которого выпнули из Политбюро, можно было говорить только с сарказмом и только в прошедшем времени — падать с таких высот, как правило, очень больно и обидно. И хорошо, что местная система не подразумевает масштабных заговоров снизу — ворчать бывший член, конечно, будет, и всю кухню зальет своими слезами, но состряпать действенную оппозицию ему никто не даст, пришибут на предварительных этапах подготовки.

Но и вместо Горбачева никого в Политбюро не ввели, да и должность второго секретаря ЦК оставалась пока вакантной. Правда, чуть более активным вроде стал питерский Романов, но это мне могло показаться — да и два упоминания в «Правде» за полторы недели на серьезные подвижки в его судьбе не тянули.

Задержку с кадровыми решениями я объяснил себе просто — сейчас в Москве с визитом находился Франсуа Миттеран, и весь советский бомонд был занят французским президентом. Визит проходил по стандартной программе — встреча в аэропорту, куда отправили Громыко и почему-то Демичева, который был министром культуры, потом встреча в Кремле, возложение венков и взаимные награждения, многочасовые переговоры с последующим обедом. Вчера Миттерана сводили в Большой театр — на оперы «Иоланта» и «Моцарт и Сальери». «Правда» ничего не писала про то, о чем переговаривались Черненко и Миттеран; я подозревал, что опять ни о чём — проблему царских долгов французским гражданам решали уже в свободной России. Но зато в каждой заметке очень подробно перечисляли лиц, которые участвовали в тех или иных мероприятиях — собственно, два упоминания Романова относились как раз к визиту француза; он был на обеде, а также его фамилия мелькала в самом конце списка советских переговорщиков.

И, видимо, после завтрашнего отъезда Миттерана в Кремле начнут думать, в какую дыру послать товарища Горбачева. Я надеялся на Антарктиду.

В общем, я не знал, что думать и к чему готовиться. В своей прошлой жизни я видел многое, в том числе и танки на московских улицах, и перестрелки у Останкино, которое мы с Аллой только что наблюдали с высоты птичьего полета. Пару раз я вывозил жертв терактов в больницы, а потом отмывал салон своей «пятерки» от крови… Мне очень не хотелось повторения всего этого, но повлиять на ход событий я не мог — вернее, я, кажется, уже повлиял, вот только не знал, как именно.

И поэтому приглашение старика посетить его в пятницу с утра принял с большим энтузиазмом. Аллу он не звал, но она и сама не захотела — у неё висел перевод, который ей подсунул товарищ Смиртюков, и отрываться от него она не собиралась. Вечером же нас с ней ждал концерт «Гулливера» в нашем заборостроительном, до которого я был относительно свободен. Правда, мне надо было заблаговременно встретить музыкантов и Врубеля и познакомить их с Сашей и местом проведения мероприятия, но я надеялся, что Михаил Сергеевич не будет растекаться по древу ни мыслью, ни мысью. Но он в этом замечен не был.

В квартире на Хользунова меня встретили оба — Валентин тоже был здесь, заметно уставший, с черными кругами под глазами, но в хорошем настроении. И первое, что они сделали — подняли настроение и мне: отдали оформленные бумаги на «Победу», обменяв их на мои кровные пятьсот рублей. Машину я мог забрать с «Сокола» в любое удобное время; я выбрал субботу, и старик обещал предупредить охрану.

— И как тебе новости? — хитро подмигнул мне Валентин.

Сегодня не было ни накрытого стола, ни кучи бутылок со спиртным. Мы сидели на кухне, пили заваренный гэбешником чай и ели хлеб с вареньем — как когда-то давно, в какой-то прошлой жизни.

— Новости живут один день, — повторил я мысль того журналиста, который жаловался мне на новое поколение. — А тут уже почти две недели прошли, так что это не новости, а старости.

Валентин хмыкнул. Михаил Сергеевич тоже улыбнулся.

— Интересная фраза… сам придумал?

— Нет, конечно, один умный человек сказал, — признался я. — Но я ней полностью согласен.

Я не знал, насколько умным был тот журналист, но в будущем новые события действительно случались каждый день. Вернее, они появлялись в прессе, которая стала очень разнообразной по методам доставки контента в мозг потребителя, которому постоянно требовались всё новые и новые дозы, как какому-нибудь наркоману. Я и сам между заказами с какой-то маниакальной страстью листал новостные ленты — чтобы не пропустить очередную эпидемию, войну или изменение правил пассажирских перевозок.

И я точно знал, что то, что сейчас выдают за новости во «Времени» или на первой полосе «Московского комсомольца», новостями не является. Вести с полей, не более того.

— Ну раз умный человек… — проворчал старик. — А тебе не интересно узнать, почему так получилось?

— Интересно, — послушно согласился я. — У меня был порыв сразу же от метро к вам вернуться и спрашивать, спрашивать… но я почему-то был уверен, что вы не ответите.

Оба моих собеседника рассмеялись.

— Всё же он нас насквозь видит, да, Михал Сергеич? — весело спросил Валентин. — Егор, а тебе действительно важно это знать?

Я покрутил эту простую мысль в голове и вынужден был признать — нет, совершенно неважно.

— В том-то всё и дело, — веско сказал старик. — Насколько я смог понять твой характер, ты слишком много думаешь о неважных вещах… возможно, в будущем это было полезно. Но в этом времени лучше, если каждый будет заниматься своим делом. Валя, например — ловить шпионов, я — обеспечивать деятельность Совета министров СССР, а ты — учиться, учиться и ещё раз учиться. Кстати, твоя бронь утверждена министром обороны… Дмитрий Федорович при мне подписал необходимые документы и дал указание внести их в твое личное дело. Так что переводись в другой институт… или вообще бросай учебу, если считаешь, что и без неё справишься. Но я бы тебе рекомендовал всё-таки озаботиться дипломом о высшем образовании.

Известие о том, что я теперь — вольная птица, застало меня врасплох.

— Спа… спасибо, — сказал я. — Д-думаю, вы правы — диплом нужен. Поэтому буду переводиться. Как и говорил — в МИРЭА. Главное, чтобы у них места свободные были.

— Места есть, — безмятежно сказал Валентин. — У них только что призыв в армию прошел, как раз первокурсников призывали. Так что тебя с радостью возьмут.

— Или без радости, — с сомнением ответил я.

— Или без радости, — легко согласился Валентин, — но всё равно возьмут. Там серьезный недобор по некоторым специальностям…

— Елютин говорил про это в министерстве обороны, но они словно не слышат, — сокрушенно пожаловался старик. — И не только он… всё равно не слышат[24].

Для меня ситуация была ясной и понятной. Минобороны решало свои, сугубо утилитарные, хоть и сиюминутные задачи, и под это дело гребло всех, до кого могло дотянуться. Страна же тупо не досчитывалась тысяч людей с высшим образованием — не все через два года возвращались в институты. Эти массовые наборы продолжались чуть ли не до восемьдесят седьмого года, и те, кто демобилизовался в восемьдесят девятом, в итоге вернулись на гражданку в совершенно другую страну.

— Я тут вспомнил, кстати… — помявшись, сказал я.

Про смерти мне говорить не хотелось.

— Да? — старик встрепенулся.

Я вздохнул — и выложил всё, что помнил про маршала Устинова и про его роль в карьере Горбачева.

— Что ж… — после недолгого молчания сказал Михаил Сергеевич. — Жизнь — она такая, где-о дает, где-то берет. Но тот документ вряд ли отменят, так что переводись спокойно. И да, Егор, я знаю, что ты скоро собираешься на каникулы, и мы не увидимся до конца лета.

— Я могу оставить телефон родителей… — задумался я. — Если что — я буду на связи… почти всегда.

— Телефон мы знаем, — усмехнулся Валентин. — Но будем надеяться, что твой отдых пройдет без звонков двух стариков. А пока…

— А пока расскажи нам о том, как вы… вернее, мы… развалили Советский Союз, — попросил Михаил Сергеевич.

Правда, звучала эта просьба как требование.

Вопрос был неимоверно сложным. У меня не было готового ответа на него, я почти не интересовался этой темой в своей первой жизни, а во второй просто не смог нащупать дорогу к правильному решению этой проблемы — сосредоточился на Горбачеве и упустил всё, что происходило вокруг него. Сейчас Горбачева в уравнении уже не имелось, но опасность развала страны ещё существовала — иначе старик эту тему не поднимал бы.

Поскольку в прошлый раз мы про это не говорили, то для начала я просто рассказал краткую хронологию событий — во всяком случае, так, как я её помнил. Я был уверен, что до чего-то Михаил Сергеевич додумался сам — он постоянно кивал, словно соглашаясь, а когда я упоминал фамилии из его обширного списка, в его взгляде появлялось окончательное понимание сути моего тайного шифра.

— Любопытненько… — пробормотал Валентин. — Вот так просто — подписали три республики соглашение, остальные взяли под козырек и все разошлись?

— Не совсем… — поморщился я. — Я же говорю — первые прибалты убежали, потом уже все остальные. Ну а после ГКЧП Ельцину надо было кровь из носа убегать из-под Горбачева, тот бы его, думаю, удавил бы в один прекрасный момент.

— То есть ты думаешь, что это зависит от персоналий? — уточнил старик.

— Наверное, да. Будь вместо Горбачева кто-то более решительный… я где-то читал или видел версию, что Ельцин мог справиться… но это не точно — другие говорили, что Ельцина просто не приняли бы на таком посту, он же сейчас один из губернаторов… ну… секретарей обкомов. А их таких — воз и маленькая тележка. Так что не знаю. Опять же читал, что дело в том, что в России создали свою компартию… Ну и понеслась нелегкая, после этого вопрос распада Союза был делом времени. Но — опять же Горбачев, вернее, его излишняя уступчивость перед западными партнерами. Будь он чуть поупрямей… или будь на его месте кто поупрямей… всё могло сложиться по-другому. Там ещё и с ценами на нефть всё непросто, они скоро упадут сильно, но, кажется, говорили, что это не главная причина, а лишь одна из…

— Пожалуй, с этим можно согласиться, — кивнул Валентин. — Но ты уверен, что Запад блефовал? Их позиции сейчас оцениваются как очень сильные.

— В этом уверен, — сказал я. — Про это у нас из каждого ящика вещали одно время. Думаю, Горбачев хотел переплюнуть Брежнева, но тот договаривался, как равный с равными, а Горби… а Горби просто прогнулся.

— Горби? — удивленно переспросил Валентин. — Это так его у вас называли?

— Это так его на Западе называли, а мы вслед за ними. Но вообще его мало кто уважал… Мишка, Меченный, Райкин муж… — я заметил их удивленные взгляды и объяснил: — У него же жена — Раиса, Райка, если по-народному. Ходила такая хохма в конце восьмидесятых, когда Горбачев натворил почти всё, что мог, только Союз ещё не развалил: в СССР есть три Райкиных — Райкин-отец, Райкин-сын и Райкин муж.

Они рассмеялись — и мне показалось, что с каким-то облегчением.

— А Ельцин, говоришь, потянет страну? — спросил Михаил Сергеевич.

— Россию потянул… — я почесал затылок. — А как с СССР будет — понятия не имею. Но с ним очень сложно — он собрал вокруг себя такую либеральную шоблу… потом, как до горячего дошло, её три года вычищали, да так до конца и не вычистили. Но других тогда и не было — советских чиновников по пенсиям разогнали, а кем-то дыры затыкать надо было. Так что всё сложно. Но есть одно мнение, которое я опять же вычитал… я про него не думал раньше, но, возможно, это важно.

— И что это? — поторопил меня Валентин.

— Национальный вопрос, — ответил я. — Или просто нацисты. Если прямо сейчас ничего не сделать, то через пару лет во всех союзных… и некоторых автономных… республиках русские окажутся людьми второго сорта. Как евреи в Германии при Гитлере, только что звезды желтые нашивать не будут. Бандеровцы на Украине, лесные братья в прибалтике… в Закавказье там вообще все друг друга давно ненавидят, но пока сидят по отдельным клеткам — вроде нормальные. Северный Кавказ… Казахстан, вся Средняя Азия — оттуда русские будут бежать, бросая всё. Ну и ваш этот… Варшавский договор… как они будут русских ненавидеть — вместе с бурятами, чеченцами, которые на нашей стороне, и прочими чукчами… Вприпрыжку в НАТО побегут, только бы поскорее русских резать. А вы с ними всё заигрываете, на Запад оглядываетесь… Запад наше оглядывание за слабость принимает и уже мысленно делит наши земли на протектораты и колонии…

На этот раз молчание продолжалось целых пять минут.

— И что ты предлагаешь? — глухо спросил Михаил Сергеевич.

— Я бы проклял самого себя, если бы посмел что-то предлагать… — честно признался я. — У нас там так и не придумали однозначного рецепта. Понятно, что надо давить национальное самосознание, которое в основном подпитывается английской и американской разведками… помните, Валентин, я вас про диссидентов спрашивал? Вот так они и работают. Все эти любители вражеских голосов — тоже в их копилку, «Голос Америки» на деньги ЦРУ работает, которое помогало публиковать антисоветчину — «Доктора Живаго» Пастернака, например. Наверное, и к другим изданиям лапку приложило. Им нужно всё, что против СССР. Польская «Солидарность», пражская весна… А вы лишь всё замалчиваете, вместо того, чтобы откровенно говорить со своим народом — словно он дитя неразумное… Этот народ в войну выстоял, и в будущем тоже именно он выстоит. Ведите себя с ним, как с взрослым, иначе он так и будет бросаться на всё блестящее, как дикарь. Джинсы, рок-музыка, финская стенка, югославская обувь, самиздат… Неужели вы сами этого не понимаете?

Внятного ответа на свой крик души я так и не дождался. Но чай мы пили ещё битый час — под самые разные уточняющие вопросы, которые совершенно не касались того, о чем я говорил.

«Победа» произвела настоящий фурор в гаражном кооперативе, где я безвозмездно арендовал гараж. Посмотреть на диковинку собралась целая толпа народу, они ходили вокруг, заглядывали под открытый мною по такому случаю капот и пытались обнаружить что-то необычное в багажнике, но СВД-38 там уже давно не было. Один из самых смелых автолюбителей забрался на водительское кресло и долго осматривал скромную приборную панель с вставками из красного дерева и древним радиоприемником.

Меня этот интерес лишь веселил. «Победа» была не самой редкой машиной, она до сих пор бегала по стране, поскольку делали её лет двадцать и помногу. Но вот поди ж ты — владельцы «Жигулей», «Запорожцев», «Москвичей» и «Волг» всё равно не смогли пройти мимо такого развлечения. Впрочем, мне казалось, что больше всего они удивлялись тому, что хозяином такой машины стал какой-то совсем зеленый студент.

— Смотрю, ты починил мопед? — ко мне подошел чуть запоздавший к началу действа Николай.

— Да, целиком, — я пожал протянутую руку. — В движке поршень ещё поменял и коробка передач теперь не барахлит. Конфетка… За сорок три рубля верну.

Я хитро улыбнулся. С тем «жучком» из Сокольников у нас всё получилось в лучшем виде — он доставил нужные запчасти, а те идеально подошли «Верховине». Двигатель я собрал на неделе, убежав на время от конспектов по алгебре, ну а поставить вилку, колесо и подключить нужные тросики было делом получаса. Я даже прокатился вдоль гаражей, но тогда Николая на месте не было, и мой подвиг никто не оценил.

Николай задумался.

— Нет, откажусь… — сказал он. — Что мне с ним делать? Сыну мопед не нужен, а ты его продашь, как и говорил, ещё и заработаешь прилично.

Ну да, сотня — это прилично. Правда, за этот месяц слил раз в десять больше и оказался очень далеко от воплощения своей мечты о квартире, но кто считает? Деньги должны приносить радость.

— Что ж… хорошо, дам потом объявление в газету, кто-нибудь да откликнется, — согласился я, чтобы избежать ненужных и бесплодных споров.

— А с этой что будешь делать? — Николай кивнул в сторону «Победы».

— Что с машиной можно делать, — я философски пожал плечами. — Ездить пока буду. Сначала — на дачу, Елизавету Петровну проведать. А потом и на родину мою поедем, с Аллой — со своими родителями её познакомлю. Ну а потом… будет день — будет пища, как говорил кто-то великий.

Николай глубокомысленно кивнул.

Я считал, что мне в целом последнее время везет. Мои враги как-то резко закончились — хотя я всё ещё опасался возвращения Боба из армии и того, что он вдохновит своих приятелей на месть нехорошему мне. Но это было дело не первостепенной важности, так что особо голову я этим не забивал.

Концерт «Гулливера» прошел, но я его помнил очень смутно — хотя Алле, кажется, очень понравилось. У меня же из головы не шёл разговор с Михаилом Сергеевичем и Валентином и его последствия, которые я никак не мог просчитать. Впрочем, я как-то справился и с размещением музыкантов — под выступление им выделили БАЗ, — и с последующей раздачей им денежного вознаграждения под роспись в особой ведомости. Даже Врубель оказался не слишком сильным рвачом — он пытался всучить мне двадцатку за посредничество, но я благородно отказался, потому что комсомольцы пока взяток не берут.

С переводом в МИРЭА только вышла задержка, но я собирался справиться с ней на следующей неделе — там уже согласились рассмотреть моё заявление, список нужных экзаменов полностью совпадал с теми, что были у нас в первом и втором семестре, но оставалась пара зачетов, не слишком сложных, но обязательных. Но моя успеваемость теперь работала на меня, так что особых проблем я не видел, и надеялся провернуть свой перевод достаточно оперативно.

А через неделю, в начале июля, мы с Аллой собирались стартовать в автопробег из Москвы до моего родного города. По пути нас ждала Волга и Кама, Уральские горы и плохие дороги, которым только предстояло стать автомагистралями в очень отдаленном будущем. Но я верил в «Победу», верил в себя и верил в то, что всё будет хорошо.

Ну или хотя бы не слишком плохо.

///Продолжение следует…