Терминатор

Глава VI

Учитель нажал на ввод, отсылая электронное письмо, бросил бдительный взгляд на спутниковую тарелку, закрепленную за окном, порадовался новой зоркости своих глаз и спросил у невидимого собеседника:

– Ты здесь?

– Я же объяснял, я – повсюду.

– До этого ты уже объяснял, что ты – всегда, но, по-моему, к маленькому Джонсу это не относится, – Джонс на это ничего не ответил, и старику померещилось обиженное мальчишеское сопение, однако, спустя короткое время, мальчик, похоже, справился с обидой и попросил:

– Расскажи мне о своем друге – о том, которому ты отправил рецепт секвенции.

– Он из Европы, я знаком с ним очень давно и многие годы называл его Карловичем. А оказалось, что Карлович – это имя его отца, не так давно приходил его молодой друг и рассказал об этом. Когда-то Карлович был моим учителем, профессором университета. Потом, озаботившись поиском вечной жизни в этом мире, назвал себя моим учеником. Правда, теперь он уже вечной жизни не ищет.

– Не взыскует жизни присной, – со знанием дела заключил мальчуган, – как-то нехарактерно для европейца. Большинство из них не могут взять в толк, зачем прерывать цепь перерождений – с их точки зрения жизнь в Сансаре вполне комфортна, а уж остаться навсегда в одном мире – просто предел мечтаний.

– Он считает, что нашел способ не прерывать потока собственного сознания, перерождаясь в другом мире, и любопытство влечет его дальше в другие миры.

– Ну это мы еще посмотрим, насчет радости непрерывного сознания, – желчно пообещал мальчуган, – небось, сам не рад будет – миров в Круге Сансары пока всего два. Впрочем, если удастся объединить все миры, твоего друга ждут весьма увлекательные приключения. А теперь возвращайся в свою келью, продолжим нашу беседу.

– Ну, что же, часть дела, считай, сделана, – с удовольствием произнес старик, устраиваясь на своем низком ложе и отхлебнув чистой воды из железной чашки.

– Лиха беда начало, – согласился мальчуган, – но дело будет завершено только после объединения всех шести миров.

– Если тебе открыто и прошлое и будущее, ты можешь сказать уже сейчас, завершим ли мы наше дело, и не напрасны ли наши труды.

– Даже Мне-Всему не видно последствий, вызванных секвенциями. Я не знаю, будет ли присоединен третий мир, не говоря уже о прочих.

– Может быть, позволишь приступить мне к основным обязанностям?

– Каким?

– Познавать Тебя-Всего, разумеется.

– Это – твоя единственная обязанность, – назидательно заявил нахальный молодой человек. – О чем бы ты хотел поговорить?

– О законах и секвенциях, их нарушающих.

– Закон, строго говоря, есть всего один – закон сохранения. Ты как физик должен об этом знать.

– Да. Это базовый закон физики. Совокупная энергия замкнутой системы не изменяется. Разумеется, с учетом энергии, которую содержит любая масса.

– Молодец. Смотрю в университете тебя учили не только ушами шевелить.

– Когда-нибудь я тебе перечислю всё то, чем я умею шевелить, и ты будешь просто поражен, – пообещал старик, которого недавно очень успешно подлатали, – но объясни мне, о каком сохранении могла идти речь, когда я очутился у пещеры Миларепы. А еще вчера ты предлагал мне продемонстрировать себя девушкой – стервозной, но, я уверен, очаровательной. Где ты тут видишь соблюдение закона сохранения?

– А где ты тут видишь замкнутую систему? Во-первых, твой мир разомкнут в том, что ты называешь временем, а во-вторых, он связан с другим миром – пока, с одним. Поверь мне, для двух миров с учетом их распространенности во времени, закон соблюдается безукоризненно. Можешь мне доверять – я сам и есть этот закон.

– А что происходит, когда срабатывает секвенция?

– Закон нарушается. Приведу пример. Существует секвенция, которую любят демонстрировать неофитам из-за простоты ее выполнения и малого периода безразличия. Заключается она в следующем: в две пентаграммы помещают сходные предметы и воздействуют на них звуковым колебанием определенной частоты. Пока не прервался звук, предмет из второй пентаграммы сам регулирует свою тепловую энергию таким образом, чтобы она совпадала с тепловой энергией первого предмета.

– Кажется, понимаю. Если я буду отводить тепло от первого предмета, то второй будет охлаждаться? А где здесь нарушение закона?

– В приведенном тобой примере совокупная энергия того, что ты называешь мирами Сансары, будет уменьшаться. Догадываюсь, что для тебя пляшущая корова представляет собой более загадочное явление, но ты в этом ошибаешься.

– Энергия миров Сансары уменьшается и Ты-Весь испытываешь страдания?

– Не страдания. Скорее – досаду, как я уже говорил. Но довольно на сегодня о секвенциях. Спроси о чем-нибудь другом.

– На что ты похож? Понимаю, что та твоя часть, что говорит сейчас со мной, во многом напоминает человека. А есть ли что-то в этом мире, известное мне, но в то же время напоминающее Тебя-Всего?

– Ты хочешь использовать аналогию как метод познания? Расскажи мне, как ты это видишь, а я придумаю, с чем себя сравнить.

– Я уверен, что рациональное познание зиждется на аналогии. Мир, несомненно, един. Един в тебе, как думаю я, или в своей материальности, как думают другие, но – един.

– Некоторые полагают, что мир един и регулярен оттого, что придуман одним создателем, поэтому повсюду прослеживается единый стиль мастера, – нейтральный тон собеседника не позволял предположить, как маленький Джонс относится к собственному высказыванию.

– Не перебивай меня, – попросил старик, – я боюсь потерять мысль. Итак, аналогия. Про кого-то говорят, что он тверд, как камень гранит, и это – аналогия. Я распространяю известные мне свойства гранита на этого человека, и предполагаю, что, если на него сильно давить, он будет держаться до последнего, а затем даст трещину и рассыплется в крошку.

– И не успеет прокричать петух, как этот камень, под силой давления, трижды предаст, – с готовностью подхватил мальчик и желчно добавил, – не стоит ли тебе пойти в своих предположениях еще дальше и допустить, что этот некто, подобно граниту, состоит из кварца, шпата и слюды?

– Развивая методы познания, нужно научиться определять, какие из свойств аналога можно распространить на изучаемый предмет, – горячо сказал старик, не раскрывая, впрочем, рта, – возможно в этом помогут медитативные практики, и тогда рациональное и нечувственное познание дополнят друг друга!

– До чего же ты страстен, Эрчжи, – удивился голос, – то-то бы удивились твои ученики, увидев тебя таким. Хорошо, я скажу, на что похож Я-Весь, а ты попытайся применить свой метод. Слушай меня внимательно: я похож на грибницу.

– На грибницу? – недоуменно повторил старик, – уж не поэтому ли ты называешь меня детским именем Эрчжи, означающим «целебный гриб долголетия»? Хорошо, буду исходить из того, что ты не шутишь.

– Вперед! – подбодрил голос, – покажи мне свой метод.

– Ты, как грибница, вездесущ, – начал старый монах. – Ты присутствуешь там, где, казалось бы, тебя нет, но в самый неожиданный момент явственно можешь себя проявить.

– Допустим, – согласился голос.

– Подобно грибнице ты можешь паразитировать на живом – не обижайся, это слово я упоминаю лишь в научном смысле.

– Я не обижаюсь, – сообщил мальчишка, – тем более, что ты прав, хотя чаще я выступаю в роли сапрофита, а не паразита.

– Иногда ты разрушаешь то, что тебя окружает, но можешь служить источником созидания.

– Грибы вкусны и полезны, – подтвердил голос.

– А еще грибы могут содержать смертельный яд, а некоторые способны вызывать галлюцинации. Можно добавить, что разрушая бывшее когда-то живым, грибы потворствуют развитию новой жизни. Кроме того, грибы могут объединяться с другими видами жизни, порождая новые формы сущего.

– Не совсем понял – имеется ли в виду кандидоз, или ты говоришь про лишайник, состоящий из клеток грибов и растений? А, может быть, это намек на симбиоз грибов и деревьев? – поинтересовался мальчишка и добавил, – тебе осталось определить, какие из свойств грибницы можно распространить на меня – всё еще рассчитываешь, что тебе это откроется при медитации? Мне интересно, что из этого выйдет, я тебе об этом напомню, и ты расскажешь о своих достижениях. А сегодняшнюю встречу, пожалуй, можно заканчивать. Я приду, когда дело с новой секвенцией сдвинется с места, или, когда пойму, что оно не складывается. Перед моим приходом будет знамение, возвещающее о нём.

– Знамение? Какое знамение, а главное – зачем?

– Думаю, тебе знакомо слово «знамение». Само знамение ты узнаешь, поскольку сочтешь его чудом. А что до его смысла, то это – простейший для меня способ предупредить о визите. Другие средства, как бы тебе объяснить, слишком затратные с энергетической точки зрения.

– Для чего ты хочешь предупредить меня о своем посещении заранее?

– Зная о моем скором приходе, ты мобилизуешь свои силы – умственные и те только. Как я надеюсь, это поможет найти решение, которого я жду. А пока ты думай о том, как нам подцепить следующий мир и имей в виду, что всё не слишком просто – четвертый мир не может быть пристегнут прямо к твоему. Я полагаю, что, пользуясь терминами химии, можно сказать, что у каждого из миров валентность равна двум. Помнишь, что такое валентность?

– Конечно помню, – улыбнулся старик, – буду рад снова встретиться с тобой. Надеюсь, что-нибудь удастся придумать. Ты еще здесь?

Подождав ответа с полминуты и не дождавшись, старый монах хмыкнул и громко произнес:

– Ах да, совсем позабыл – ты же повсюду! – и в комнату тут же заглянул встревоженный Ваджра, вопросительно посмотрел на учителя, успокоился и вышел, аккуратно затворив за собой дверь.

Последующие четыре дня пролетели, не то, чтобы незаметно, но очень быстро. Репетиция, а затем, съемки начались уже на следующий день после встречи с Робертом Карловичем. За ночь мне удалось написать сценарий к первой серии фильма. Моё творение очень быстро, в течение получаса, было переведено на русский язык, а еще часа за полтора диалоги были доведены до ума некими профессионалами. Оказалось, что слов должно быть раза в четыре больше, чем я успел набросать, но умелое разбавление словесной водицей предоставленного мною концентрата, обеспечило нужный объем. Вскоре после обеда мы с ведущими актерами и Алёной смогли собраться для чтения сценария. Предварительно я объявил своим новым коллегам, что их идеи касательно сценария в целом приняты и в самом ближайшем времени воплотятся в чеканных строках мастера. Основную фабулу нашей истории я озвучить отказался, мотивируя это тем, что, не зная, чем всё закончится, актеры будут играть более естественно. Хоев, с его идеей абсолютного торжества над Юрой-Ланселотом, поначалу пытался спорить со содержанием первой серии, но был быстро урезонен рассказом о том, как обстояли дела в любовном треугольнике на самом деле. Естественно, роль нечаянного венценосного рогоносца его совсем не привлекала, а вот отказаться от прав на жену по своей воле, да еще из благородных побуждений – совсем другое дело. Большую поддержку мне оказал режиссер фильма – пожилой мужчина с прической цвета солнечного одуванчика, в дымчатых очках и жгучим темпераментом. Он сразу же понял мой гениальный замысел и горячо растолковывал его труппе, удивительным образом смешивая почти женскую ласковость с крайне неприличными выражениями, которые лично я при дамах употреблять никогда бы не решился. Я с некоторой опаской бросал взгляды попеременно на Барбарисок и Алёну, но вместо возмущения на их лицах с удивлением обнаруживал лишь восторг, граничащий с преклонением. Учись, Траутман, как должен выглядеть настоящий гений, посоветовал я себе. Режиссером, впрочем, он был по-настоящему сильным. На моих глазах сквозь личину глуповатого манерного Хоева начал проглядывать волчий оскал короля Артура – человека, безусловно, не без странностей, но очень правдоподобного. По совести сказать, пока я писал сценарий, Артур представлялся мне совсем другим, но то, что получилось, оказалось очень убедительным. На моих глазах плосковатый, по сути, текст сценария начал обретать объем и многослойность. Интересно отметить, что уже через час мне начало казаться, что прославленный король испытывает романтический интерес не столько к своей жене, сколько к счастливому сопернику, хотя ничего такого я в виду не имел, разумеется. Режиссер просто фонтанировал идеями, которые поначалу ошеломляли, потом я с ними смирялся, а спустя короткое время, восхищался вместе со всеми. Например, было решено, что Джиневру поочередно будут играть все Барбариски. Оказалось, что у королевы есть четыре ипостаси и, в зависимости от текущей, ее роль исполняла та или иная девушка. По мере продвижения вперед обозначилось наличие и пятой ипостаси, роль которой тут же была предложена Алёне и с восторгом принята.

Бессонная ночь, проведенная за компьютером, давала о себе знать. Часам к пяти я почувствовал, что засыпаю, хотя репетиция была в самом разгаре, актеры и режиссер были предельно воодушевлены, и вскоре должны были начаться съемки. Я извинился перед присутствующими и отправился к себе в номер, где тут же заснул, с тем, чтобы вечером подняться и продолжить работу.

В таком режиме прошло три дня. Ночью я писал, затем следовали репетиция и съемки, а часов в пять-шесть я отправлялся в постель. Проспав не более четырех часов, я просыпался абсолютно бодрым, полным желания работать и тут же усаживался за компьютер, проводя за работой всю ночь. Почитать настоящего Беливука пока не получалось, но я особо не расстраивался.

Тот день, когда мне предстояло выполнить секвенцию Артура, начался и прошел так же, как три предыдущих. Перед уходом со съемок, я отозвал Алёну в сторону и попросил ее прийти ко мне в номер после окончания работы, подчеркнув важность этой встречи. Алёна пообещала, а я пошел спать.

Алёна пришла поздно вечером. По счастью, я сообразил, что во сне могу не услышать стука, и оставил дверь приоткрытой. Так и получилось, поэтому нашей композиторше пришлось меня расталкивать. Я в двух словах объяснил задачу, и Алёна согласилась помочь, не выказывая не малейших признаков удивления. Хорошая девушка! Будь я лет на десять постарше, и не будь Алёна так сильно влюблена в своего мужа, можно было бы за ней поухаживать, подумал я и тут же устыдился – к тридцати годам пора бы уже избавиться от подростковой привычки рассматривать с этой точки зрения любую молодую особу противоположного пола. Подчеркнуто сухим тоном я дал последние указания, уселся посреди треугольника, засек время и скомандовал: «Начали!» Золото загорелось сразу же, тут же возник грэйс, а за ним пришел и ароматический взрыв. Возникли знакомые ощущения составляющих: треугольник, белая пирамидка, горящее золото, пентаграмма и снова загадочное нечто – огромное, почти невесомое, покрывающее весь мир невидимой сетью и уходящее куда-то за его границы – туда, где меня ждала пентаграмма. Про саму пентаграмму мои ощущения по-прежнему говорили лишь то, что она где-то есть, хотя разумом я понимал, что она там, где меня поджидает Мейер. Загадочная мировая паутина, которую, несмотря ни на что, я продолжал считать интернетом, повела себя странно – приостановив завершение ароматического взрыва на пару мгновений, она словно пыталась мне что-то сообщить. Я всеми силами старался ей помочь и представить миллиарды компьютеров, соединенных во всемирную сеть, попытался полностью открыться для общения с разумом Сети, но это не помогло. Образ сети, возникающий у меня в голове, наверное, был не интернетом, а плодом фантазии: я ощутил, что элементы секвенции, оформившись в щупальце, тянутся туда, где ждала пентаграмма, а сама огромная паутина попыталась распространиться в противоположную сторону, но уперлась в какую-то преграду и замерла там, ожидая помощи.

Придя в себя после взрыва, я поблагодарил и выпроводил Алёну и некоторое время поразмышлял о том, как я бы мог помочь сети преодолеть невидимую преграду. Допустим, это действительно интернет. В этом случае, очевидно, что посвятив развитию мировой сети всё свое время и все средства, я бы не смог ощутимо повлиять на ситуацию – всё человечество значительную часть своих ресурсов посвящает расширению интернета, и мой возможный вклад – это даже не капля в море. Успокоив себя таким образом, я продолжил работу над сценарием. Когда истекли два часа после ароматического взрыва, я всё чаще стал поглядывать на циферблат, отвлекаясь от работы и, в конце концов, оставил попытки продолжать сочинительство. Через два часа тринадцать минут после завершения секвенции двойник вернулся ко мне, я схватил мобильник и начал диктовать.

Наступила темнота. Я тут же понимаю, что я – это не я, а собственная копия. Встаю с пола, делаю шаг вперед и упираюсь в гладкую стенку призмы. Оказалось, что Мейер сидит совсем неподалеку на низкой скамеечке. Он тут же вскакивает, совершает непонятные манипуляции руками и преграда исчезает. К нерушимому обещанию он на этот раз меня не приводит – наверное, считает, что продолжает действовать то, старое. Старикашка просит меня подождать и резво, почти бегом, направляется к выходу. Я вспоминаю, что собирался выйти наружу, чтобы осмотреться и пытаюсь его догнать. Куда там! Шустрый коротышка выскальзывает за дверь и закрывает ее прямо перед моим носом. Я слышу звук задвигаемого засова и, убедившись, что дверь заперта, возвращаюсь назад к пентаграмме, где усаживаюсь на скамеечку. Глаза постепенно привыкают к темноте. Неподалеку от двери становится виден большой стол, на котором стоит неяркий светильник, бросая дрожащий свет на какие-то свитки, лежащие вокруг него. Минут через пять дверь открывается, и я вижу силуэт высокого человека, который неспешно идет в мою сторону. Когда незнакомец проходит мимо стола, на котором стоит масляная лампа, его лицо освещается, и я успеваю подумать, что он похож на возмужавшего Петрова. Я встаю со скамеечки и приветствую на латыни вошедшего, на что он очень знакомым голосом рычит:

Servus, Траутман. Можешь переходить на русский, я его еще неплохо помню!

Это был действительно Петров. За последние пять дней он сильно изменился, словно постарел. Сейчас я ему бы дал лет сорок, а то и больше. Мой друг подходит ко мне и крепко обнимает и хлопает по спине, что довольно странно – Петров не отличается сентиментальностью. Потом накидывает мне на плечи длинный, почти до земли, плащ, хватает меня за руку, подтаскивает к освещенному столу и, вглядываясь в мое лицо, сообщает:

– Отлично выглядишь, Траутман.

– Ты тоже неплохо, – вежливо отвечаю я, – повзрослел. Это что секвенция типа омолаживающей, но наоборот?

Петров хохочет. Смех у него всё такой же – напоминает воронье карканье, но мне приятно его слышать.

– Пойдем наружу, нечего в темноте сидеть, – предлагает он и, не дожидаясь ответа, идет к двери. Мы поднимаемся по лестнице (значит, это действительно был подвал) и выходим из помещения. На улице яркий солнечный прохладный день. Нет, это определенно не Черемушки, понимаю я, – в Черемушках теперь поздний вечер.

Далеко впереди зубчатая крепостная стена, возле нее многочисленные постройки, а за моей спиной возвышается замок. Я оборачиваюсь, задираю голову и отступаю на несколько шагов назад, чтобы обозреть его целиком. Настоящий рыцарский замок – с башенками, лесенками, вычурными балконами и флагами!

– Мы в Камелоте, а ты – король Артур?

Петров довольно хохочет:

– Точно, Траутман, молодец! Быстро соображаешь!

– А почему ты дурака валял, говорил, что я посещал короля Ричарда, хотя сам всё знал? – спрашиваю обиженно.

– В тот момент я этого не знал, поверь мне.

– Значит ты тут совсем недавно? Всё равно не сходится. Решил нарушить свой обет не врать мне?

– Я здесь уже больше десяти лет, – сообщает Петров и с интересом ждет моей реакции. Вместо того чтобы удивляться и начать задавать вопросы, я впадаю в ступор и принимаюсь разглядывать одежду своего друга, размышляя о том, что правильный король Артур должен носить красивые блестящие латы, а не эту дерюжку. Затем замечаю висящий на поясе длинный кинжал.

– Это и есть твой любимый мизерикорд?

– Не о том спрашиваешь, Траутман. Впрочем, понимаю, тебе нужно прийти в себя. Пойдем, перекусим, и я тебе всё расскажу.

Перекусывали мы за круглым столом исполинского размера – именно таким должен быть стол, собирающий вокруг себя сотню-другую рыцарей. Основное блюдо, ароматное, но очень жесткое мясо, большого впечатления на меня не произвело, а вот напиток сильно удивил: это был недурного качества ячменный самогон, напоминающий виски. За трапезой Петров рассказал мне о своей здешней семейной жизни. Оказалось, что невеста, которую ему очень упорно подсовывал герцог – будущий тесть, была влюблена в молодого рыцаря из окружения Артура. Самоотверженный Петров, руководимый как политическими соображениями, так и симпатией к счастливому сопернику, свёл свой брак к формальности, передоверив выполнение супружеских обязанностей юному Ланселоту. Расстроенным мой друг совсем не выглядел: насколько я понял, нестрогие нравы Камелота, позволяли ему вести весьма увлекательную и разнообразную личную жизнь.

Насытившись, мы продолжили беседу – при этом Петров небольшими глоточками попивал свой самогон, а я с удовольствием курил трубку, предложенную гостеприимным хозяином. Каким образом Петров очутился здесь для выполнения роли Артура, он рассказывать не стал, пообещав, как всегда, что со временем я узнаю всё сам, но предположение Роберта Карловича о том, что «общественное мнение» одного мира формирует другой, прокомментировал кратко, но уверенно: «Чепуха»

Затем я попытался выяснить, куда делся настоящий Артур. Выяснилось, что «настоящего» никогда и не было – папаша Утер был бездетным королем.

– А как же тебе удалось…

– У чародея Мерлина, он же – твой приятель, старикашка Мейер, отличный дар убеждения. Особенно, если подкрепить этот дар соответствующей секвенцией. Но дело не только в этом. В свое время спас меня тот факт, что всё, во что я верю, здесь сбывается. Мерлин меня убедил, что все уверенны, что я – Артур, после чего сомнений в этом почти ни у кого не возникало.

– Не понимаю, – признался я, – тебе это помогло убедительно вжиться в образ короля?

– Сейчас поясню. Вон в том углу зала одна из плит почти не закреплена в полу. Под плитой спрятано несколько килограмм золотых монет еще римских времен. Принеси их сюда.

– Под плитой кучей лежат монеты?

– Почему же кучей – в глиняном горшке, как положено, – клад всё-таки. Принеси – я кое-что тебе покажу.

Я отправился в указанный угол, освещенный лучом солнца из окна, присел, постучал по плитам и почти сразу обнаружил нужную. Не отличимый на глаз от других серый каменный стертый квадрат со стороной с полметра, издавал какой-то особенный звук. Я вернулся к столу за ножом, прикидывая сколько может весить этот квадратик.

– Не беспокойся, она тоньше других, легкая – подцепишь ножом и легко поднимешь, – словно прочитав мои мысли, подбодрил Петров.

Плита и правда легко отделилась от пола. Я аккуратно прислонил ее к стене и заглянул в отверстие. Там стоял отлично освещенный падающими лучами грубый глиняный кувшин. Уцепившись за длинное горлышко, я с трудом его вытащил – килограммов пятнадцать, не меньше. Прижимая кувшин к животу, донес его до стола, поставил перед Петровым и принялся ножом расковыривать окаменевшую смолу, которой было замазано горлышко.

– Будь проще, Траутман – ты же в гостях у короля, – сказал Петров и сильно ударил по кувшину рукояткой ножа.

В кувшине, как и ожидалось, оказались золотые монеты, размером с наш рубль. Я вытащил одну, подивился ее увесистости и внимательно изучил профиль неизвестного мне императора в лавровом венке, а затем бросил монету на стол перед Петровым и спросил:

– Что ты там рассказать про монеты собирался?

Петров повертел в руках золотой кругляш, ухмыльнулся и сообщил:

– Траутман, я понятия не имел, что там прикопан клад. И про тонкую плиту ничего не знал. Рассказал тебе, а ты и поверил. Доходит? Ключевое слово – «поверил»

Я быстро справился с удивлением и попытался докопаться до сути:

– Ты утверждаешь, что всё, во что верим – ты или я, становится реальностью. А если бы я твердо знал, что клада там нет?

– В этом случае, ты бы мне не поверил, логично? И его там бы не оказалось.

– Как ты думаешь, это золото образовалось в тот самый момент, когда я в него поверил?

– Я думаю, что оно там лежит уже очень давно, лет триста.

Тут эффект присутствия неожиданно закончился, но я продолжал диктовать, с неудовольствием ощущая, как воспоминания становятся всё более и более нечеткими.

Петров сказал, что наш дар, дар пришельцев из другого мира – это скорее способность к провидению, а не к изменению реальности. Затем рассказал о том, как десять лет назад некоторые из новоприобретенных подданных свежеиспеченного короля, задумали порубить мечами своего повелителя, справедливо усомнившись в легитимности его власти. Артуру с Мерлином удалось сбежать, и они двинулись к побережью, куда, по словам чародея, вот-вот должны были пристать три корабля, набитые рыцарями. Рыцари эти, ведомые некими двумя принцами с севера, прибыли специально, чтобы помочь гонимому королю занять законный престол. Обнадеженный Петров малодушно поверил коротышке – и не ошибся. Аргумент в виде пары сотен дурно пахнущих бородатых великанов в кольчугах и с топорами разрозненному английскому рыцарству показался очень весомым, и большинство благородных рыцарей перестали сомневаться в новом короле. Так вот, эти викинги (а это были именно викинги) вовсе не образовались у тутошних берегов из неоткуда. Двум принцам, а точнее, эрлам, плыть на спасение Артура посоветовал их соотечественник, знающий человек, жрец. Это духовное лицо, как водится, напилось отвара из мухоморов, расширило сознание и сообщило викинговским королевичам, куда именно им нужно направить свои военно-морские силы, чтобы хорошенько заработать и, вдобавок, совершить доброе дело – помочь герою, которому благоволит сам Тор, занять законный престол. Этот герой, как сообщило духовное лицо, будет ждать их в том месте, где корабли пристанут к берегу – и не ошиблось: Артур их действительно ждал, и благое дело было совершено практически бескровно, а спустя полгода северная группа поддержки отплыла к родным берегам, нагруженная драгоценностями из сокровищниц не одумавшихся вовремя оппонентов нового короля.

– Ты поверил, что получишь помощь и получил – допустим. А если бы ты поверил во что-то, что не может существовать никогда? В то, что полностью нарушает базовые законы природы, например, связь причины и следствия.

– Я боюсь, что причинно-следственные связи мы с тобой представляли несколько упрощенно, – задумчиво сказал Петров, – а что до того, что не может существовать, должен тебе признаться, что Мерлину как-то раз удалось меня убедить в существовании дракона, со всеми вытекающими последствиями. Разумеется, я верил не всему. Например, я не поверил, что злобная рептилия обложила данью окрестные земли и питается исключительно девственницами. Но, факт остается фактом, и с драконьим черепом ты можешь ознакомиться в зале трофеев.

– А знаешь, – вдруг вспомнил я, – ведь в сценарии про Артура его историю с Джиневрой я изложил так: девушку замуж решил выдать отец, а она тайно явилась к Артуру и рассказала, что влюблена в другого – в Ланселота. На это благородный король пообещал относиться к ней как сестре и благословил Джиневру и отважного рыцаря.

– Я знаю, – кивнул головой Петров.

– Откуда?

– Во-первых, примерно так всё и произошло на самом деле. А во-вторых, я сюда переехал через несколько дней после премьеры твоего сериала.

– Ты прибыл из времени, которое у нас еще только наступит? Невероятно! А как у нас всё прошло?

– Не суетись, Траутман, сам увидишь.

После этого Петров рассказал, как, по его мнению, устроена связь между нашими мирами. Он считает, что существует некое соответствие между отдельными временными периодами. Например, из октября две тысячи десятого года, можно попасть только в май шестьсот двадцать седьмого, а из декабря две тысячи десятого, маханешь куда-нибудь в одиннадцатый век. Причем внутри одного периода, чем раньше уедешь, тем раньше приедешь – время течет параллельно, хотя и с разной скоростью. За прослушиванием научной теории меня начало клонить в сон. Петров заметил это, и позволил себе неполиткорректное высказывание о моей способности учиться новому. Затем, не дожидаясь ответной реакции, попросил иметь в виду, что передача чего бы то ни было не возможна вне среды, на что я вежливо улыбнулся – это заявление мне показалось ничуть не более занимательным, чем предыдущий рассказ. Не обращая на мою улыбку внимания, Петров заявил, что средой, связывающей наши миры, является как раз то, что я ощущаю во время ароматического взрыва и описываю как паутину, окутывающую мир. Я попытался поделиться своей догадкой относительно интернета, но невоспитанный король, довольно быстро уловив мою мысль, назвал ее полной чушью. Завершая дискуссию по этому вопросу, он настоятельно порекомендовал не искать разгадки паутины в рукотворных сетях, и в очередной раз предостерег от «простодушного богоискательства».

– А где же, по-твоему, ее можно найти – эту разгадку?

– Ищи где-нибудь посерединке, – посоветовал Петров, и я сделал вывод, что перспективных идей у него нет.

Последние два часа моего визита Петров развлекал меня описаниями своей жизни в Камелоте – жизни насыщенной и чертовски разнообразной. Свое повествование он завершил странными словами:

– Пожалуйста, не рассказывай об этом мне, до тех пор, пока я не окажусь здесь.

Пока я пытался сообразить, что он имеет в виду, мой друг уточнил:

– Пока моя копия, с которой ты в данный момент беседуешь, не окажется здесь. Надеюсь, что я – копия. Хочется думать, что оригинал остался в двадцать первом веке.

– Ты в этом не уверен?

– Можно сказать, что уверен. Мне представляется, что оригиналы не могут путешествовать во времени. Даже если – это время в разных мирах.

Потом Петров рассказал историю Мейера-Мерлина, упомянул, что вскоре ему с Мейером в компании какого-то Белого Волка предстоит встретиться с пророком и поинтересовался, что я об этом думаю.

Вспомнив беседу с рок-бардом, я уверенно сказал, что пророк, упомянутый в рассказе, конечно же – Мухаммед, но комментариев Петрова не дождался. Тогда я спросил:

– А в чем состоит затея Мерлина, ты понимаешь?

– Есть некоторые предположения, – задумчиво произнес Петров, – я уже говорил, что старик пытается затащить меня в эту экспедицию, обещая Грааль?

– Да, но я не понимаю, зачем Грааль тебе нужен. Хочешь стать настоящим королем Артуром?

– Не в этом дело, – досадливо поморщился Петров и рассказал такое…

Оказалось, Петров старше меня больше, чем на восемьсот лет, при рождении был наречен Ричардом, а со временем получил прозвище Львиное Сердце.

– Неужели, ты об этом не догадывался?

Я признался, что такие мысли мне приходили в голову, причем неоднократно, но я их от себя гнал. Гнал, вопреки всё новым и новым доводам.

– Интересно, почему? У тебя была масса поводов заподозрить и множество случаев убедиться или опровергнуть это очевидное предположение?

Пришлось рассказать, что поначалу в это не верилось из-за того, что я не мог вообразить, что легендарная личность и мой друг – одно и то же лицо, на что Петров самодовольно улыбнулся. На это пришлось добавить, что совсем недавно я в общих чертах ознакомился с биографией Львиного Сердца, и она привела меня в ужас. Петров спросил, чем именно, и я ответил. Реакция моего друга оказалась совершенно неожиданной: он был возмущен, и возмущение это выразил с поистине королевской яростью. В первую очередь он обвинил меня в гомофобии, усугубленной фактом моего рождения «в несчастной стране, в которой общеупотребимой сделалась этика тюрьмы», что, по его словам, делает любого жителя моей родины заключенным. Затем гневно начал меня вопрошать, какое мне дело до сексуальной ориентации друга? Я что – с ним спать собираюсь? Порычав еще немного, Петров объяснил мне, что придавать значение любовным предпочтениям собеседника – это то же самое, что рассматривать любую особу женского пола детородного возраста как потенциального сексуального партнера. Признаться, это заявление меня покоробило. Да, я знаю за собой такой недостаток, но неустанно с ним борюсь, зачатую успешно; совсем недавно строго осудил себя за похожие мысли относительно Алёны, и не собираюсь на этом останавливаться. Останавливаться, в смысле осуждения, разумеется. Слегка успокоившись, Петров (Артур, Ричард – как мне его теперь называть?) признал, что кое-что из того, что про него говорят и пишут – правда: он действительно воевал против отца, действительно регулярно менял союзников (не предавал, Траутман, а менял!) и Крестовым походом руководил не лучшим образом. А потом мой друг сделал заявление, которое меня очень обрадовало. Он сообщил мне, что хотя считает, что каждый волен выбирать объекты плотской любви по своему вкусу, лично он, Петров, никогда, понимаешь, Траутман, никогда, мужчинами в этом плане не интересовался. Наверное, я и впрямь стандартное дитя своей несчастной страны, подумал я, ощутив, что легко прощаю Петрову войну с его папашей, многочисленные предательства и всё прочее нехорошее, в чём его обвиняют.

– А, всё-таки, почему тебя так интересует Грааль? – счел должным спросить я, слегка придя в себя. На это Петров выдал следующее:

Оказывается, Грааль действительно существует. Об изначальном происхождении этого сосуда он ничего не знает, но твердо уверен, что эта чаша является составляющей секвенции, которая позволила дожить Петрову до сегодняшнего дня. Свою первую секвенцию мой друг выполнил именно с помощью Грааля, и случилось это при осаде Иерусалима.

– А знаешь, что самое интересное?

– Нет, конечно!

– Грааль мне вручил ты. Ты, мой юный друг!

Похоже, я утратил способность удивляться. Почему бы и нет? Я вручил Чашу Ричарду за восемьсот лет до своего рождения, и это произойдет лет через пятьсот от сего момента. Мало ли что бывает! Поэтому, вместо того чтобы разузнать подробности о нашей грядущей встрече под Иерусалимом, я спросил про Мерлина – в чем его интерес и каковы его планы.

– Мерлин считает, что нового пророка должны поприветствовать три царя и кое-чему научить, – начал Петров.

– Как Христа? – сообразил я, – Мельхиор, Бальтазар и не помню, как звали третьего? – но ответа не дождался – я уже сидел на космическом кресле у компьютера в полутьме гостиничного номера, и, сообразив, что произошло, тут же схватил мобильный и начал диктовать.