Тени восторга

Глава восьмая ПРОХОДЯ СРЕДИ НИХ

Последовало несколько до странности спокойных дней. Новости из Африки были смутными, но смутными утешительно. В целом было ясно, что меры, принятые на море для подавления подводного флота врага, сделавшего побережье Африки крайне опасным для высадки войск, возымели некоторый успех. Поговаривали, правда, что африканские подводные лодки атаковали гавани некоторых европейских государств, но правительства этих государств позаботились о том, чтобы в прессу не просочился даже намек на эти прискорбные события. Да, решительные продвижения врага были приостановлены, однако медленное вытеснение белых войск из Северной Африки продолжалось.

Финансовая паника тоже была приостановлена действиями правительства. Премьер-министр заявил, что администрация нашла наиболее простой выход из создавшегося положения. Прежде всего необходимо стабилизировать рынок. Отраслям национализированной промышленности, наиболее пострадавшим от кризиса, будут выданы государственные кредиты. Условия возврата установит созданная для этой цели комиссия. Ошеломленные директора бесчисленных компаний поняли, что им предлагают миллионы для выкупа акций собственных концернов. Частные предприятия бросились национализироваться, и вскоре все газеты, например, оказались частью единого большого холдинга, контролируемого общим советом, немедленно сделавшим заем для выкупа акций, выброшенных на рынок Неемией и Иезекиилем Розенбергами. Мало кто задумывался, что таким образом ортодоксальные иудеи обезопасили свои деньги, и теперь приход Мессии или строительство Храма будут профинансированы англичанами при всеобщем увеличении налогообложения.

Обозревая мир, сэр Бернард предвидел возможность углубления кризиса. Бизнес, построенный на вооружениях и банковской сфере, со временем отомрет, но прежде разорит кучу мелких вкладчиков и обогатит крупных. Значительные средства, потраченные на вооружение, приведут к тому, что Запад уничтожит африканские армии в более или менее равном бою.

— У меня было предчувствие, — говорил сэр Бернард Кейтнессу, когда они повернули на площадь во время дневной прогулки, — что на старости лет я стану странствующим лекарем. Буду ездить из деревни в деревню в повозке, запряженной осликом, лечить несварение и взымать шестипенсовики. Составлю лекарство, знаешь, что-то вроде «Таблетки Трэверса заставят ваш желудок работать», «Панацея для нежного желудка». Присоединяйся. Будем пользовать желудок и душу одновременно. «Желудки направо, души налево. Диагноз бесплатно, оплата только за лекарство». И никаких чудес.

— Нет, так не пойдет. У тебя будет преимущество. Мне придется посылать к тебе своих подопечных. Многие из них думают, что их беспокоит совесть, хотя на самом деле это всего лишь желудок.

— Но согласись, с душой все равно что-то не так, — заметил сэр Бернард.

— Да, — задумчиво кивнул Кейтнесс. — Но они должны это понять, а не просто стонать от боли. Только, похоже, нам это не грозит. Сейчас все как-то притихло.

Действительно, усилия правительства и (предположительно) полиции не увенчались успехом. Найджел Консидайн и его друзья исчезли. Прокурор санкционировал обыск дома в Хэмпстеде, но он ничего не дал. Слуги исчезли так же бесследно, как и их хозяин. Инкамаси несколько раз допрашивали, но хотя он подробно поведал свою историю, эти подробности ничего не дали. Верховный Исполнитель всего лишь держал его в запасе. Зулусов, принимавших активное участие в войне, возглавлял двоюродный брат Инкамаси, тоже каким-то боком связанный с главным вождем и героем Чакой. Короля оставили под домашним арестом в доме сэра Бернарда, где он проводил дни в чтении, размышлениях и разговорах со своим хозяином и Кейтнессом. Филипп старался его избегать.

Филиппу хватало своих забот. Помимо полного крушения его надежд из-за войны, новых впечатлений, запавших ему в душу, вдруг осложнились отношения с Розамундой. Она отказывалась даже близко подходить к Колиндейл-сквер, а когда туда заходил он, отказывалась встречаться с ним. Даже когда они были вместе, ее не покидало раздраженное состояние, что было совершенно не похоже на обычную Розамунду. Размышления Филиппа о любви и Розамунде привели его к открытию: похоже, Розамунда не собиралась устанавливать никаких взаимоотношений с любовью, а тем более с восторгом любви. Она держала любовь на привязи и не проявляла особенного интереса к ее физическому аспекту. Если он старался объяснить, каким чудом она ему кажется, она спокойно выслушивала его восторги без всякого видимого удовольствия. Об ответных восторгах нечего было и говорить. Впрочем, до недавнего времени Филиппу восторгаться не запрещалось. Но теперь что-то изменилось. Розамунда явно избегала его. При встречах, все более редких, к ней нельзя было прикоснуться, даже приближаться слишком близко не рекомендовалось. Изабелла сказала ему, что сестра плохо спит. Но почему — оставалось неизвестным.

Как-то вечером, придя домой, Роджер застал жену в одиночестве. Он поцеловал ее и уселся в любимое кресло. Некоторое время оба молчали. Наконец Изабелла встрепенулась и произнесла:

— Ну, дорогой, что ты обо всем этом думаешь?

Сначала Роджер ничего не сказал, затем пробормотал:

— Я сделал, что мог. Бросил курс о возможных источниках комедий второстепенных авторов начала восемнадцатого века. Теперь они не узнают, откуда миссис Инчболд[39] брала свои сюжеты! Я говорил с ними обо всем, что знаю о могучих существах, встрече с тьмой и Макбете. Но я сам знаю слишком мало! Так я ничего не смогу сделать.

— Ты хочешь знать больше? — тихо спросила Изабелла.

— Да, хочу. Причем не так, как хочешь яблочного пирога с кремом или без крема. Это знание необходимо мне как воздух. Представь: за окнами есть воздух, а внутри — нет. Так вот, я готов разбить окно, чтобы дышать, а иначе я умру. Ну вот, ты сама меня спросила…

Изабелла подошла и встала рядом с ним.

Роджер взял жену за руку.

— Ты так не чувствуешь? — спросил он.

— Нет, я чувствую не так, — ответила она. — Видимо, я не могу так, как ты. Я думала, Роджер, дорогой, и пришла к выводу, что женщинам это, наверное, не нужно. Я хочу сказать — может быть, сила, о которой говорит твой мистер Консидайн, вовсе не новость в этом мире. Женщины всегда о ней знали и поэтому никогда не создавали великих произведений искусства. Возможно, они просто использовали эту силу для себя. Такова их природа.

Он задумчиво взглянул на нее.

— Пожалуй. Ты этим живешь, а мы об этом только говорим.

— Нет, — сказала Изабелла, садясь рядом с ним перед камином. — Нет, дорогой, не только это. Мы живем тем, что вы нам даете, я имею в виду, что для работы воображения вам надо больше сил. В конце концов, вам приходится быть охотниками, рыбаками и воинами. По-моему, тебе сейчас самое время пойти поохотиться. Мы легче уходим в себя, чем вы, но у нас это плохо получается — ведь вы так мало нам для этого оставляете.

— Нет, — потряс головой Роджер. — Не верю я во все эти различия между полами. И все же…

— Сейчас это неважно, — остановила его Изабелла. — Не стоит тратить время на отвлеченные разговоры. Что ты хочешь сделать, милый?

— Для начала хорошо бы сообразить, что я могу сделать, — сказал он. — Не бить же окна, в самом деле. Я хочу обнаружить эту силу, овладеть ею и открыть то, что должно быть открыто. Я хочу жить там, где живут они.

— Они? — спросила она.

— Консидайн, Микеланджело, Эпштейн[40] и Бетховен, — ответил он. — Я немного чувствую то, что они делают, но я хочу чувствовать больше. Я пытался… не смейся. Всю дорогу домой я говорил с собой и пытался понять, что же делать. У них есть чувство каждой детали — они не просто понимают слова, но понимают, что в них вложено, и как само человеческое существо реагирует на разные слова, словно на подводные течения. А потом поворачивают это чувствование в себя, в собственное желание… Я так не могу, потому что ничего не хочу, кроме общего спокойствия!

— Роджер, дорогой, это неправда! Есть у тебя желания, — сказала Изабелла.

Роджер заколебался.

— Ну, возможно, — согласился он. — Но ощущения мои смутны и неясны, я не вижу взаимосвязей, не знаю, как продвинуться вперед… — Он опять умолк, а потом вдруг спросил: — Филипп заходил?

Изабелла только собралась ответить, но тут в комнату вошла Розамунда, и разговор переключился на обыденные темы.

Розамунда неважно выглядит, подумал Роджер, похоже, она постоянно на грани истерики. Странно, что у Изабеллы такая сестра. Впрочем, Изабелла одна такая. Пока женщины болтали, он мрачно размышлял о том, что познакомься он раньше с идеями Консидайна, вряд ли женился бы на Изабелле — энергия любви направила бы его другим путем, трансформировалась бы еще во что-нибудь. Должно быть, множеству людей приходилось делать это в свое время, множество людей испытывали разочарование в любви и тогда… Да, но большинство просто тащилось по жизни, пока худшее не оказывалось позади. А ведь могли бы использовать эту силу для чего-то по-настоящему важного… для победы над смертью, например.

В комнате появилась безымянная Мюриэл. Она сказала:

— Вас хотят видеть два джентльмена, сэр. Они не назвались. Но один из них передал вот это, — она протянула карточку со словами: «Ну как? Н. К.».

Роджер вскочил.

— Ого, — воскликнул он, — и где они? Приведите их немедленно. Нет, я сам. — Он выскочил из комнаты в крошечную прихожую. Там стояли Консидайн и Моттре.

— Боже правый! — воскликнул Роджер. — Входите. Я думал, вы…

Консидайн с улыбкой пожал ему руку. Роджеру пришло в голову, что эта быстрая улыбка почти всегда у Консидайна наготове. Наверное, это единственное, что он может предложить миру из того, чем располагает, подумал Роджер.

— Мы с Моттре зашли на полчасика просто так, — сказал Консидайн. — Не помешаем?

— Нет, конечно, — сказал Роджер. — Проходите. — Он повернулся к Изабелле. — Позвольте представить мою жену… Дорогая, ты ведь не знакома с мистером Консидайном и полковником Моттре? — Его взгляд упал на Розамунду. — Мисс Мерчисон — мистер Консидайн, полковник Моттре.

Провожая гостей в комнату, он мысленно проклинал Розамунду. Ну что она здесь забыла? Ладно, придется ей потерпеть. Он посмотрел на Консидайна.

— Но я думал, сэр Бернард…

— Конечно, — кивнул Консидайн. — Но мне почему-то кажется, что ни с сэром Бернардом, ни с мистером Зайдлером мы сейчас не встретимся. Они для меня не опасны, разве что несчастный случай… Это сейчас не важно. Я зашел повидать вас, поскольку был рядом, вечер у меня занят, и к тому же сегодня я собирался покинуть Лондон.

— Едете в Африку? — спросил Роджер, не успев сдержаться.

— Я, собственно, зашел спросить, не составите ли вы мне компанию, если я туда действительно соберусь? — небрежно сказал Консидайн.

Роджер побледнел, взял со стола пачку сигарет, повертел ее в руках и бросил на место.

— Я? — спросил он.

— Вы мне поверили, — сказал Консидайн, — теперь я предлагаю вам шанс.

Роджер героическим усилием воли старался не смотреть на Изабеллу. Он попытался ответить спокойным тоном, а получилось просто глупо:

— Очень любезно с вашей стороны, но я вряд ли смогу. Во всяком случае, до Рождества.

Изабелла сказала:

— Дорогой, тебе лучше поехать. Иначе ты изведешься сам и остальных изведешь.

Он взглянул на нее, и она добавила:

— А тогда мне ничего не останется. А вот если поедешь, может, и мне что-нибудь перепадет.

— Но не могу же я все решить вот прямо сейчас! — воскликнул Роджер, обиженно глядя на Изабеллу.

— Вы уже решили, — сказал Консидайн. — Но, конечно, вас никто не неволит.

— А если бы я решил, — язвительно сказал Роджер, — прожить сто лет и вволю поэкспериментировать над своим бедным телом?

— «Тьму вечную я встречу, как невесту», — пробормотал Консидайн.

Он был прав. Роджер уже принял решение, оно было в нем и раньше. Конечно, он пойдет за этим человеком, бросив все, как пошли многие до него. Взрыв сметает все. Изабелла будет в порядке, пока есть деньги. Все равно с тех пор, как он ввязался в эту историю, ей от него мало проку. Другие ведь последовали за тем, кто сказал, что принес не мир, но меч…

Он придвинул стул.

— Расскажите хотя бы немного о том, что нас ждет, — попросил он. Краем глаза Роджер заметил, что Розамунда вышла из комнаты, и порадовался. Они остались вчетвером. Роджер опять взял сигареты, предложил Изабелле, гостям. Изабелла достала сигарету из пачки, гости отказались. Сам он так и не решил, хочет ли курить.

— Вроде бы и хочется закурить, — в раздумье сказал он, — но, с другой стороны, когда мне действительно интересно, я обычно не курю. Привычка…

— Это отнимает силы, — сказал Консидайн. — Если привычка сильна, тогда проще курить, чем сдерживаться. А колебания говорят о том, что можно и обойтись.

— Вы поэтому не курите? — спросил Роджер.

— Я не курю потому же, почему не ем, — сказал Консидайн и опять мельком улыбнулся. — Меня это больше не интересует. Так же как гольф, танцы или чтение газет. Многие интересы отпадают сами собой, когда человек достигает настоящей зрелости.

— И пища — тоже? — спросил Роджер, откладывая сигареты.

— Определенный минимум пищи все-таки необходим, — серьезно ответил Консидайн. — Пока. Потом, возможно, уже нет. Но пища вовсе не так необходима, как принято думать. Питаться можно и кое-чем получше. Мне опять процитировать вашего Мессию? «У Меня есть пища, которой вы не знаете».[41]

— Чтобы исполнить волю Того, кто его послал, — неожиданно произнесла Изабелла.

— Конечно. А как еще? — ответил Консидайн.

— По-моему, вы не претендуете на то, чтобы исполнять Его волю? — сказала Изабелла. — Вы же не подчиняетесь Его законам?

— Я подчиняюсь всем законам, которыми еще не овладел, — ответил он. — Мне грозила смерть — до тех пор, пока я ею не овладел, — и я ей подчинялся, теперь вот подчиняюсь немного пище и сну.

— Но вы сказали про опасность… — начал Роджер.

— Я сказал, что опасность исходит не от моих врагов, — ответил Консидайн, — но разве нет других? Есть очень глубокие законы, и один из них может заключаться в том, что любое учение несет в себе отрицание, а каждая вера — предательство. Я приглашаю вас присоединиться ко мне — и вы становитесь опасны. Но для меня это не повод вас бояться.

Роджер наклонился к нему.

— Вот именно, — воскликнул он, — предать могут все.

Изабелла мягко сказала:

— Разве мистер Консидайн не может трансформировать и предательство тоже?

— По крайней мере, я могу держаться настороже, — ответил Консидайн, — при случае я могу читать чужие мысли, правда, случай может подвести. Разве Христос мог больше?

Изабелла по-прежнему мягко ответила:

— Разве не могли миссионеры, которых вы убили, примкнуть к чему-то более великому, чем вы, именно потому, что оно познало поражение? Вы познали поражение?

— Нет, — сказал Консидайн и встал. — Я овладел собой изначально, и все, что мне нужно, — мое. Зачем человеку поражение? Вы учите человека предчувствовать и ожидать поражение, вы учите его подчиняться и принимать поражение, вы лечите его раны и успокаиваете его боль. А я покажу ему, что израненный, он так же велик, он может жить своими ранами. Он испытает восторг, и его восторг будет кровью в его крови и телом в его теле, он будет прожигать его насквозь, пока все эти устаревшие «да и нет» не покинут его, и тогда болезни исчезнут, ибо они есть ничто, лишь призрак его желаний. А когда он станет тем, кем хочет стать, зачем ему призраки? Разве я страдаю без пищи, если не нуждаюсь в ней? Неужели я жажду любви, я, которому не нужна любовь? Разве я сомневаюсь в победе, я, который и есть победа? Есть лишь одна возможность поражения — смерть может сразить меня раньше, чем я поставлю ее на место. Но даже это меня не пугает. Она может сразить меня предательски, из-за угла, но я не стану брать ее в расчет и принимать во внимание. Это всего лишь привычка, которой слепо поддается человек, не более того. Я буду повелевать этой обыденной вещью так же, как я повелеваю всем остальным, и черпать силу и восторг из нее, как я черпаю его из всего остального. Кто со мной?

Изабелла долго молчала, а потом задумчиво произнесла:

— Но те, кто умирает, могут обладать большей властью — они принимают поражение. Вы будете жить до тех пор, пока не потерпите поражение… Вы учите жить своими ранами, а мне кажется, вы избегаете самой серьезной из них — краха.

Он свысока улыбнулся ей.

— Можете понимать, как хотите, — сказал он. — Но согласитесь, это не похоже на жизнь в подчинении и неизбежное разрушение, которые ждут обычного человека.

После недолгой паузы Консидайн снова обратился к Роджеру.

— Так что же вы решили?

Роджер смотрел в пол и молчал. Только через минуту он нашел силы для ответа.

— Да, я пойду. Вы правы — я уже решил и не отступлюсь.

— Тогда будьте сегодня вечером у дома Бернарда Трэверса, ибо я приду туда. И не бойтесь за свою жену, что бы ни случилось. Сегодня я не собираюсь уничтожать Лондон.

Роджер опять резко вскинул голову.

— Но… — начал он.

В прихожей раздались голоса Мюриэл, Розамунды и чьи-то еще. Роджер встал и обернулся к двери. Изабелла и Моттре тоже встали. Дверь открылась, и вошла Розамунда. За ней шли люди в форме — полицейский инспектор, еще какой-то полицейский чин и несколько человек в штатском. Инспектор громко спросил:

— Мистер Ингрэм?

— В чем дело? — уставился на них Роджер.

— У нас есть сведения, что здесь находится человек, который нам нужен, — сказал инспектор, оглядываясь и останавливая взгляд на Консидайне. — Мистер Найджел Консидайн?

Консидайн молчал и не шевелился.

— У меня есть ордер на ваш арест, — сказал инспектор, — по обвинению в государственной измене и заговоре с целью убийства. — Он показал бумагу и двинулся через комнату. Моттре что-то сказал, и инспектор взглянул на него. Он остановился посреди комнаты, возможно, чтобы дать войти своим людям, а возможно, его остановила волна подавленности, стремительно заполнявшей комнату, словно сквозь нее текли незримые воды Стикса. Воздух отчетливо потяжелел, стало трудно дышать. Инспектор сунул палец за воротник. Розамунда тяжело опустилась на стул, Роджер пытался глубоко вздохнуть, как иногда делал после чтения стихов вслух. А потом словно заговорил сам воздух в комнате, и звук заметался, отражаясь от стен.

— Кого вы намерены арестовать?

Инспектор подался вперед, но что-то его не пускало. С огромным трудом он сделал шаг и пошатнулся. Обретя равновесие, он с хрипом вымолвил:

— Найджела Консидайна…

— Я Найджел Консидайн, — ответил его великий противник и тоже шагнул вперед. В глазах его метались искорки смеха. От этого всех присутствовавших пронизал трепет. Инспектор снова пошатнулся, чуть не упал и вынужден был податься назад, когда к нему протянулась рука Консидайна. Порыв ветра ударил по комнате. Зазвучал звенящий смех, и Консидайн, сопровождаемый Моттре, спокойно пошел к двери, послав Роджеру гордый взгляд победителя. Полицейские беспомощно топтались на месте, ветер метался по комнате, усугубляя странную атмосферу неразберихи и растерянности. Роджер выскочил за дверь и увидел обоих своих посетителей уже в прихожей. Инспектор тяжело шагнул через порог. Консидайн обернулся от входной двери и насмешливо спросил:

— Ну и кто тут собрался арестовать Найджела Консидайна?

Он выбросил вперед руки, словно предлагая надеть на них наручники, и сделал шаг-другой в их сторону. Все отпрянули, опять началась суматоха, люди пытались пробраться назад в комнату, застревая в дверях. Звучали бестолковые команды. Кто-то споткнулся и ударился о притолоку, кто-то наступил кому-то на ногу, упал один человек, другой, и сквозь эту сумятицу Роджер видел высокого человека с широко раскинутыми руками, словно в насмешку предлагающего себя представителям закона. Затем он сделал движение, как будто зачерпнув полные пригоршни воды, и метнул в сторону двери. Люди закрыли глаза руками. Консидайн отвернулся от этого копошившегося хаоса и пошел к выходу.

У него на пути оказалась задыхающаяся Мюриэл, он рассмеялся, взмахнул рукой, и служанка по-заячьи отскочила в сторону. Оба гостя вышли на улицу.

Роджер смотрел ему вслед.

— Ну что же, — вздохнул он, — я видел богов. О Феб, повелитель змей, спаси и охрани нас от всяческих напастей.