Глава десятая ЛОНДОН ПОСЛЕ НАЛЕТА

Дикие фигуры, плясавшие на задворках Лондона в ту ночь, были лишь бледными подобиями куда более жутких созданий, неожиданно наводнивших город. Впрочем, змеиная кожа — одежда шаманов, руководивших танцами у костров, не шла ни в какое сравнение с фантастическими облачениями горожан, бегущих из города. Консидайн и вправду выпустил на холмы севера и юга совсем немного африканцев; как потом выяснилось, он никак не объяснил распространяемые по его указке сообщения по радио о горящих деревнях и уничтоженных войсках. Да, несколько бомб было сброшено, но больше ради шума и устрашения, чем ради уничтожения. Он убедил Лондон, что говорит из центра города. Но многие уже не услышали этих обращений, потому что покидали его. На маленьких улочках и в трущобах знали, что африканцы высадились, и лишь немногие из обитателей перенаселенных домов, слышавших новости, не бросились тут же искать убежища. С севера бежали на юг, с юга на север, с запада толпы валили на восток. Лишь на востоке не было вражеских самолетов. Там никто не сражался с передовыми армейскими частями. Огромные тяжело груженные дирижабли неторопливо приземлялись на заранее подготовленных площадках. Во многих домах с обширными огороженными участками ждали этой ночи, сигнальные огни призывали врага, и он пришел. Трудно сказать, превосходил ли враг защитников численностью, скорее, его превосходство выражалось во внезапности нападения. Вскоре на всех преобладающих высотах пылали костры, а возле них разворачивались священные празднества, дотоле сокрытые в черной ночи африканских болот. Там дикие звери в ужасе бежали от тамтамов, раковин и воплей, здесь испуганное население бежало куда глаза глядят. Толпу беженцев составляли не только обитатели трущоб. Из многих респектабельных домов, удобно расположенных по окраинам Лондона, выезжали машины, набитые детьми и женщинами, и мужчины, молодые и старые, терзали стартеры и давили на газ, спеша убраться прочь. Стоило брату, придя домой, принести новости, или отцу, высунувшись из окна, узнать, что в ужасающей близости от него начались варварские беспорядки, как семья за семьей грузилась в механические повозки, чтобы бежать от странного учения, взывающего к их непонятливым умам. Едва голос Консидайна закончил читать воззвание, как напротив Чаринг-Кросс нагруженная машина из-под Хэмпстедской пустоши столкнулась с такой же нагруженной машиной с Ричмонд-Террас. Это была лишь первая из множества подобных катастроф. Лондон ополчился против себя самого, гражданская война всех против всех, беспорядочная и кровавая, бушевала на улицах. Прислушиваясь к выстрелам, в Илинге, Хайгейте и Стритеме слышали нарастающий рев бунта, медлили, боялись и прятались, а затем, когда слухи стали поступать отовсюду и паника с улиц перекинулась на дома, сами влились в раздувшийся поток. Брызги сближающихся человеческих волн смешались, люди теряли в толпе друг друга, начинали истошно призывать пропавших, а в ответ им кричали, что опасность поджидает как раз там, куда они направлялись. Направление бегства задавали случайные люди, сами понятия не имевшие, куда надо бежать. Многие бросились в центр города, к переполненным станциям подземки, но и они не гарантировали защиты от врага, надвигавшегося, казалось, со всех сторон. Смерть грозила не только с неба, она неторопливо шествовала и по земле. Вокруг Пиккадилли и Пэлл-Мэлл, перелезая через ограды парков, пытаясь отдохнуть на Трафальгарской площади, переходя мосты и даже взбегая и падая с их парапетов, накатываясь с северных улиц, толпы сталкивались на центральных линиях Оксфорд-стрит, Холборна, Чипсайда, Стрэнда, Флит-стрит, Ладгейт-Хилл и Кэннон-стрит. О том, чтобы остановиться отдохнуть, не было и речи — на них постоянно напирали сзади, и теперь людям приходилось спасаться не только от неведомой, только этим и страшной угрозы, но и от соплеменников, способных в помрачении ума затоптать любого. Простая необходимость дышать заставляла бежать не столько от африканцев, сколько от самих себя. Растерянные, ошалевшие люди метались по городу, реагировали на малейшее движение, бросаясь вслед в слепом отчаянии или в еще более слепой надежде. Женщина с младенцем делала несколько шагов к относительно свободному, как ей казалось, переулку, за ней тут же устремлялись другие, образовывался небольшой водоворот, который через милю превращался в очередной безумный и многолюдный поток. Молодой человек тянул свою девушку отдохнуть в подворотне, другие видели это и кидались за ними, легкая суматоха перерастала в сильную, и первая парочка была счастлива, если обоим удавалось выбраться живыми из людской реки, несущейся мимо. Не только страх владел толпой: алчность, ненависть и сумрачная жестокость отверженных душ собирали свою дань. Творились ужасные вещи, которых будто никто не замечал и не предотвращал. В укромных углах слышались крики ужаса, мольбы о помощи, в ответ раздавался дикий хохот, потом мгновение тишины говорило об окончании очередного трагического эпизода, и снова все покрывал рев и бессмысленные выстрелы. Сколько последователей Консидайна неслось этой ночью по воздуху навстречу смерти, так никто и не узнал, но гул самолетов и стрельба зениток слышались до самого позднего ноябрьского рассвета. Обезумевшие лондонцы рвались из города, хотя в пригородах было ничуть не лучше. Постепенно преобладающим направлением исхода стало восточное. Темза, большие водоемы, доки, притоки речушек поглощали тех, кого извергала толпа. Кто-то пытался защитить свои пожитки, на улицах образовывались лужи уже не из воды, а груды потерянных и брошенных узлов и баулов становились баррикадами на пути остальных, зверевших от препятствий еще больше.

В ночи шагала чума духа и на ходу собирала многочисленные жертвы. Она слонялась по улицам, ждала в церквях и общественных местах — и там и там двери были распахнуты настежь. В первые часы исхода еще оставалась надежда на организованную, контролируемую эвакуацию, поэтому власти посчитали, что общественные здания могут пригодиться изможденным беженцам. Открыли собор Святого Павла. Толпа вливалась в открытые двери, разбухала, заполняла собор, перетекала через ограждение алтаря, взбиралась на него и внутри страдала от ужаса. Витрины пабов, закусочных и ружейных магазинов были разбиты, спиртное растащили. В соборе на алтаре пьяная женщина разбила бутылку о голову орущего соседа и была застрелена его приятелем еще до того, как тот умер. Высокой идее здесь оппонировали человекоподобные соперники, обладающие первобытной силой или изощренной хитростью, но идея оставалась незапятнанной, как всякая красота остается незапятнанной любым отвратительным подражанием, поскольку красота не может проявляться вне духа, готового для ее восприятия. Без этого согласия красота становится тиранией. Зато если гармония выражения и восприятия достигнута, то любое правление становится прекрасным, ибо красота есть не только исполнение, но и начало закона.

Всю эту ночь в Кенсингтоне сэр Бернард наблюдал, словно бы стоя на скалистом островке — на одном из островков архипелага, — как последний ребенок исчезнувшей расы наблюдает за морем, затапливающим его город. После отъезда Консидайна со своими гостями или пленниками — никто не был толком уверен в их статусе — сэр Бернард с Изабеллой и Филиппом вернулся в библиотеку. Он стоял спиной к камину, оглядывая комнату, пятна крови на диване и ковре, пустые стулья вокруг карточного стола и брошенные карты… Всеобщий беспорядок, совсем недавно означавший общение, теперь означал запустение. Он посмотрел на Изабеллу, переживающую расставание еще глубже, чем он, и вдруг поймал себя на том, что гадает, кому больше недостает Роджера — Изабелле или ему. Изабелла потеряла мужа, а он — друга, хотя тот и был существенно моложе. Неважно, что жил друг в Йоркшире, неважно, что виделись они три-четыре раза в месяц да и то по два-три часа… А еще сэру Бернарду не хватало короля варваров, которого он знал всего несколько дней. И еврейского мистика, которого он и вовсе не знал. Все они, вместе взятые, конечно, не были ему так близки, как Изабелле ее муж, и все же… Важна не потеря конкретного человека, а потеря смысла собственного существования, смысла, заключенного в заботе о других… А теперь твоя почти пустая оболочка беспомощно движется в пустоте. Жизнь сэра Бернарда стремительно теряла устойчивость. Он опять взглянул на Изабеллу и задумался. Неужели она лишь из-за своей молодости кажется наименее покинутой в этом покинутом доме? Он был стар, он пережил свое время и жил воспоминаниями. Он почувствовал редкий прилив зависти: Изабелле не приходилось жить воспоминаниями, Изабелла…

Усилием воли сэр Бернард вернул себе чувство равновесия. «Только что уехавший Консидайн со всей компанией вряд ли тянет на серьезные воспоминания», — подумал он. Постаравшись придать голосу как можно больше мягкости, он спросил Изабеллу:

— Почему ты позволила Роджеру поехать?

— Он хотел уехать, значит, и я этого хотела, — ответила она. — Да нет, я хотела даже больше. Ведь это ему надо думать о себе. А мне-то что думать…

Сэр Бернард моргнул.

— Понимаю, — сказал он. — Но это довольно рискованно: решать за других. Ты не находишь?

— А я ничего не решала. Я только хотела. Это не совсем одно и то же. Я просто хочу того, чего хочет он. Не ради себя, не для того, чтобы он был счастлив, не потому, что должна. Я просто этого хочу. И потом, раз мне не надо думать о себе, я не разрываюсь от желаний и поэтому могу избавить его от мучений. Вот и все.

— Конечно, конечно, — покивал сэр Бернард. — И это ты называешь тихой привязанностью?

Изабелла выглядела немного озадаченной.

— Я никак это не называю, — сказала она. — Так получается, если кого-то любишь.

— Да. Видно, я поглупел от сегодняшних волнений, — сказал сэр Бернард. — Конечно, так и получается. Все это заметили. Так ты хотела, чтобы Роджер поехал?

Изабелла с легкой грустью сказала:

— Когда вы сейчас спрашиваете об этом, мне начинает казаться, что на самом деле я не хотела, или хотела только потому, что хотел он. Дело ведь не в том, чего я хотела. Он как бы хотел этого, но через меня. Ему нужно было, чтобы я захотела. А так… Он доволен. А что мне еще нужно?

Сэр Бернард опять очень пристально посмотрел на нее.

— И это делает тебя счастливой?

— Вполне, — сказала Изабелла. — Правда, это довольно больно…

После этого они замолчали. Ирония, даже ирония любящего, не может выразить больше. Ум принял противоречивый факт и признал себя побежденным. Сэру Бернарду хотелось бы однажды послушать, как будут спорить Консидайн и Изабелла, хотя он понимал, что никогда этого не услышит. Они стояли на противоположных позициях, и все же в чем-то сходились. Да к чему эта неопределенность? Оба выходили за рамки логики и компромисса, оба были чрезвычайно, чрезвычайно… ну, они оба были чрезвычайными, вот и все. Неудивительно, что Изабелла не захотела поехать в Африку.

Филипп, беспокойно бродивший по дому, принес вести о беженцах на Кенсингтон-Хай-стрит. Услышав это, сэр Бернард нахмурился.

— Если такое творится повсюду, — сказал он, — вскоре начнется сущий ад. Давайте поднимемся и посмотрим сверху.

Из чердачного окна, выходившегося на Хай-стрит, открывался вид на быстро растущую толпу. Несколько беженцев повернули в сторону площади, куда фасадом выходил дом сэра Бернарда, но большинство очертя голову неслось вперед.

— Пойду-ка я проверю, как заперта парадная дверь, — вдруг сказал Филипп. — Хватит на сегодня гостей. — Он подумал и осторожно добавил: — Ну, наверное, особой опасности на самом деле нет.

— Конечно, нет, — сказала Изабелла. — Мистер Консидайн сказал, что не собирается громить Лондон.

— Не понимаю, — хмыкнул сэр Бернард, — как можно верить Консидайну. Нельзя отречься от разума и при этом ждать, что люди будут верить тебе на слово, разве не так?

— Но ведь вы ему верите? — сказала Изабелла. — Он так сказал.

— Да знаю я, что он сказал, — нетерпеливо отмахнулся сэр Бернард. — Ну, хорошо. Ты права. Я действительно ему верю, но не могу понять, почему. Наверное, из-за Второй Эволюции Человека.

— Посмотрите, этот мужчина очень устал, — сказала Изабелла, показывая на группу из пяти человек: женщину с маленьким ребенком и мужчину еще с двумя детьми. Группа только что вышла на площадь и остановилась передохнуть. — Ему нельзя идти дальше, да и ей тоже. Сэр Бернард, вы не думаете…

— Да, — сказал задумавшийся сэр Бернард. — Думаю, тебе тоже надо отдохнуть. Боже правый, что ты сказала?! — До него дошло намерение Изабеллы. — Ты собралась помогать им?

— Ну, — Изабелла слегка покраснела, — я подумала, если у вас есть молоко, то дети… Я просто хотела пойти и поговорить с ними.

— Филипп пойдет с тобой, — сказал сэр Бернард. — Восторг порой принимает весьма странные формы, особенно если нападает не на того. Ладно. Филипп, иди открой дверь, — и когда молодой человек повиновался, он повернулся к Изабелле и спросил: — Изабелла, что происходит?

Она спокойно смотрела ему в глаза.

— Знаете, сэр Бернард, мне едва ли удастся объяснить… Просто все идет так, как должно идти. Роджер делает то, что должен, ну и я тоже… У меня болит за него каждый нерв, но я готова петь от радости. Во мне живет тот самый восторг… Давайте что-нибудь сделаем, пока он не разбил мне сердце.

Загрузка...