Тени восторга

Глава третья ВОЗЗВАНИЕ ВЕРХОВНОГО ИСПОЛНИТЕЛЯ

Когда этим вечером Филипп добрался домой, по городу ползли уже самые дикие слухи об африканских событиях. В последние дни дела в конторе шли неважно. Как и предполагал сэр Бернард, толку там от Филиппа не было никакого. Мунро уже несколько недель не подавал вестей. Самоубийство Розенберга и, что еще неприятнее, его завещание озадачили и очень обеспокоили Стювесантов. Перспективы развития бизнеса утонули в крови, и никто не имел ни малейшего понятия, что будет дальше. К середине дня удалось разыскать наследников Розенберга, они жили в меблированных комнатах на верхнем этаже в Хаундсдиче, им прислуживала пожилая женщина их веры. Попытки взять у них интервью потерпели полный крах — братья решительно отказались говорить хоть что-нибудь. Конечно, в вечерних газетах появились шаржи на двух ортодоксальных иудеев, но это была плохая замена словам, и ситуация ничуть не прояснилась. Даже правительственные чиновники проявили некоторый интерес, и не одна высокопоставленная особа с сомнением изучала рисунки в газетах. Оба брата, похоже, не осознавали ответственности своего нынешнего положения. Два старых, бородатых и злых лица глядели на Англию со страниц периодики. Англия тоже глядела на них, забыв о своих интересах. Главный раввин категорически отказался давать интервью. Мистера Консидайна пытали долго, но безуспешно. Он отказался предсказывать чужие намерения. Из слов Консидайна следовало только, что нет никакой нужды будоражить общественность, что чувство здравого смысла (которым, как он заявил, евреи обладают в полной мере) отличает действия братьев Розенберг и что в нынешнее тяжелое время нужно отмести любые расовые предрассудки. Под этим, как понял Филипп, он имел в виду, что расовые предрассудки в отношении Африки должны поглотить остальные, как змей Аарона поглотил других.[9] Филиппу показалось странным, что это говорил тот же Консидайн, который на ступеньках здания суда намекал Роджеру, что в нем горит огненный столп. В других газетных колонках продолжали твердо придерживаться расовых предрассудков.

В них были статьи антропологов с рисунками негритянских голов, статьи путешественников с фотографиями краалей, статьи статистиков с колонками цифр, статьи историков с репродукциями рисунков Васко да Гамы, Тутмоса III, Чаки[10] и других, статьи епископов и знаменитых проповедников из миссий с фотографиями негров-христиан, обращенных и одетых, статьи политиков о балансе сил в Африке с причудливо раскрашенными картами, статьи военных экспертов о возможной стратегии и тоже с картами, испещренными толстыми стрелками. Были и письма от миротворцев и инвалидов войны. Короче говоря, присутствовали все признаки интереса, которые, как полагали, испытывает публика. В конце концов Филипп отбросил их и вернулся к размышлениям.

За исключением того замечания об огненном столпе и таинственной отсылке к основаниям Нового Иерусалима, он не заметил в словах Консидайна ничего особенного, но эти две вещи заметно выделялись. Если бы Консидайн явно не был… ну, джентльменом, Филипп заподозрил бы его в принадлежности к Армии Спасения. Конечно, он говорил с Роджером, а речь самого Роджера склонна к неуравновешенности. Порой в компании отца, Роджера и даже крестного, с его отказом от мщения за мучеников, Филипп чувствовал себя окруженным непонятными чудаками. Он с облегчением и восхищением подумал о Розамунде: вот уж в ком не было ни малейшей чудаковатости. Она была такой правильной, такой спокойной, такой прекрасной! Она была чем-то вроде центра, а все остальные в причудливых позах трепыхались вокруг. Филипп подумал, что у нее самой нет никакого «вокруг», сам не зная, насколько он близок к определению святого Августина: «Господь — это круг, чей центр повсюду, а окружность — нигде». Она была маленькой и грациозной, и двигалась словно бы небольшими рывками, как газель. И все же она была сильной, просто сила в ней прикидывалась слабостью. Нет, не так, ведь она в конце концов все-таки нуждалась в защите в его защите, она была достаточно сильной, чтобы не нуждаться ни в чьей другой защите, но достаточно слабой, чтобы нуждаться в нем. Филипп относился к этому очень серьезно, и возможно, он не очень ошибался в устройстве вселенной. В любви он был крайне наивен, а ужасные парадоксы, существующие в этой высокой страсти и нарушающие доводы рассудка, были для него естественны скорее благодаря его невинности, чем его самовлюбленности. Невинность могла бы обернуться самовлюбленностью, искренняя вера сердца — усугубиться его гордыней и превратиться из простоты в глупость. Но сейчас он был сильно влюблен и в любви еще не достиг возраста, способного на грех. Он еще был новорожденным, зрелость морализирующего ума была еще далеко впереди.

Инфантильностью он был отчасти обязан отцу, хотя и удивился бы, услышав это. Тихая ирония созерцательной жизненной позиции сэра Бернарда не спешила объединяться с мудростью этого мира, равно как и любого другого. Данте был для него не более нелепым, чем Вольтер, разочарование было такой же иллюзией, как и сама иллюзия. Кажущееся по крайней мере имело истинность видимости. Разум сэра Бернарда отказывал ей в большем, но и меньшего не позволял. Каждый человек должен определить, насколько ему необходима истина всего зримого окружения. Филипп не был обескуражен, принимая видимость своего собственного мира, школы, университета и работы, но его незаметно подталкивали к свободе действия в соответствии с собственной личностью. Что-то могло быть ложным, потому что казалось ему таковым, но оно с тем же успехом могло быть истинным, потому что его отрицали все остальные. Глаза Розамунды, например, вмещали тайну происхождения дня и ночи, глупо было это отрицать и уж совсем глупо этим не восхищаться. Сэр Бернард никогда не говорил с сыном на эти темы. Но созданная им атмосфера была такой, что в ней могли беспрепятственно цвести любые духовные истины, а их рост зависел только от их собственной бессознательной силы.

Филипп не замечал, как мудреет с возрастом в этом прохладном воздухе изящного скептицизма. Он считал, что его страсть спрятана от него как от солнца, тогда как на самом деле она нежилась под ним, как под теплым дождем. Он ни слова не говорил отцу о глазах Розамунды — для сэра Бернарда они, конечно, вряд ли казались чем-то примечательным, — для него это была невысказанная молитва, тайна его собственного восприятия. Собственно, он никому о них не говорил, не имея склонности к разговорам, характерным для его будущего свояка. Из чистого интереса Роджер частенько подкидывал Филиппу подобные темы, но неизменно оказывался разочарован тем, что Филипп их не принимал.

— Знаешь, сколько раз я начинал ему рассказывать о тебе, — жаловался Роджер Изабелле.

— Ты больше заинтересован в метафизике, — сказала она. — Филипп — верующий, а ты — богослов.

— У меня есть предмет для изучения поинтересней, — сказал он. — Если бы я был поэтом, то приравнял бы Предмет Изабеллы к Предмету Франции или к Предмету Британии.

— Ах, моя честь сражается с моим легковерием, — ответила она. — На самом деле я не интереснее Розамунды, но думать-то так я могу? Мне так больше нравится.

— Похоже, сэр Бернард не очень-то жалует Розамунду, — задумчиво сказал Роджер. — Почему, как ты полагаешь? Думает, что она не пара Филиппу? Отцовская ревность? Мой сын, мой сын и тому подобное?

После продолжительного молчания Изабелла сказала:

— Знаешь, милый, я бы тебе объяснила, но, наверное, лучше не буду. Мне кажется, я знаю, что он чувствует, но говорить об этом, право, не стоит.

— Черт! — воскликнул Роджер. — Ты предпочтешь наблюдать, как твой муж сгорает от любопытства из-за того, что твоя щепетильность не расщедрится даже на малейший намек. Так вот, ты не лучше Изабеллы из «Меры за меру»: ты скупа на целомудрие. Я не хочу быть милым, я хочу быть дурным, злым, но всеведущим. Ладно, можешь оставить свои соображения при себе. А я пойду и прочитаю лекцию о Незапятнанных Женщинах в Литературе с язвительными аллюзиями на тебя, шекспировскую Изабеллу и Памелу мистера Ричардсона.[11] И вернусь к чаю в плохом настроении.

Когда он вернулся в тот день к чаю, то обнаружил Филиппа, пришедшего без приглашения, покинувшего свою взбудораженную новостями контору, чтобы провести час-другой с Розамундой. Изабелла вернулась с дневной прогулки, и когда все они собрались в гостиной, сказала:

— Роджер, ты мрачновато выглядишь. В чем дело, дорогой? Они не вспомнили, кто такая Памела?

Роджер потянулся в кресле.

— Кто-нибудь из вас видел вечернюю газету? — спросил он.

— Там что-то важное? — насторожился Филипп.

— Ну, — ответил Роджер, — это зависит от того, что ты считаешь важным. Там напечатано африканское воззвание.

— Что? — Филипп был настолько удивлен, что перевел взгляд с волос Розамунды на газету в руках Роджера. — Правда? И о чем речь?

— Там говорится, что метод Сократа себя исчерпал, — серьезно сказал Роджер.

На лице Розамунды появилась и исчезла легкая гримаса. От нее ощущение передалось Филиппу, и он сказал:

— Кончай шутить. Для меня это действительно важно. Что там говорится?

— Говорится в точности то, что я тебе сказал, — ответил Роджер язвительно. — Там написано, что ты слишком много думаешь, Филипп, и что твой отец тоже не всегда прав. Не я это писал.

Взяв бутерброд, Изабелла попросила:

— Прочти, Роджер. Метод Сократа не годится, когда выбираешь, например, платье. Я знаю, потому что однажды попробовала. Я сказала себе: «Не должна ли я хотеть платье того цвета, который мне подходит, и того покроя, которым я восхищаюсь?» Оказалось — не должна. Ну, прочти, пожалуйста.

Филипп с видом оскорбленного достоинства ждал продолжения. Розамунда с участием посмотрела на него. Роджер развернул газету и начал читать.

«Сомнительное заявление африканских лидеров. Документ, полученный Министерством иностранных дел и прессой. Кто такой Верховный Исполнитель? Африканцы раскрывают свои замыслы. К полудню все офисы лондонских газет по почте получили документ, который со всеми оговорками относительно его подлинности приведен ниже. Редакторы лондонских газет связались с Министерством иностранных дел и узнали, что точно такой же документ был получен и там. Кроме того, с министерствами иностранных дел и прессой других европейских государств связались тем же образом. В Париже и Мадриде этот сомнительный манифест уже опубликован, и после совещания с редакторами британское правительство не выдвинуло никаких возражений против его публикации в Англии. Если он подлинен — этот вопрос в настоящее время изучается, — то он претендует на то, чтобы как-то объяснить последние события в Африке. Этот манифест, или скорее, прокламация гласит:

„Во имя того, что было и будет, желаемого и предопределенного, по воле множества богов и во имя Бога единого Объединенные Власти Африки, действующие по воле и говорящие голосом Верховного Исполнителя, желают сообщить остальному миру свою доктрину и цель объединения. Они объявляют своей ближайшей целью освобождение африканского континента от правления и оккупации белой расой, дальнейшая цель — восстановление для человечества тех сил, которые были забыты или отброшены в ходе истории, и их стремление к тому, о чем до сих пор не говорилось. Они провозглашают свою крепкую веру в то, что как европейским народам в прошлом, так африканским народам в будущем принадлежит лидирующая роль на земном шаре. Это не навязанное, но естественно возникающее лидерство, верховное по отношению как к своим ученикам, так и к своим врагам из-за своих осознанных возможностей. Мы не собираемся отрицать былые достижения Европы. Верховный Исполнитель Африканского Союза в своем первом публичном обращении к созидательным силам мира желает отдать честь бессмертным высказываниям прошлого. Он приветствует разум, философию, науку, в изобилии присутствующие в Европе. Но он заявляет, что великий век разума кончился и что разум никогда не был той силой, в которую побуждали верить его учеников. Африканские пророки, находящиеся не только среди собственных народов, но и среди множества других рас в прошлом и настоящем, — африканские пророки узрели, что в будущем человечество должно продвигаться путями, избегаемыми белыми людьми, и направляться к целям, которых они не поняли. Уверенные в том, что на сей раз эволюция человечества переживает глубочайший кризис, уверенные в своем праве вести и в обязанности человечества следовать к победе над смертью. Объединенные Власти призывают весь мир к вере, послушанию и жертвенности“».

Роджер замолчал и оглядел собравшихся. Розамунда, слегка нахмурившись, кушала кекс. Филипп слушал с раскрытым ртом и немигающими глазами. Изабелла спокойно смотрела на мужа. Роджер усмехнулся ей и продолжил.

— «Народы Африки появляются перед миром с оружием, чтобы потребовать у правящих властей Европы той свободы, которая является должной и необходимой, с одной стороны, а с другой — их привилегией и перспективой. Они хотят свободы, и они намерены ее получить. Но их оружие — защита, а не нападение. Они готовы дать властям Европы необходимое время на обдумывание этого заявления и подготовку. Они больше не хотят растрачивать свои силы и силы своих противников на войну и другие подобные героические глупости. Они не хотят, чтобы преображению Европы мешали стычки и кровопролитие. Но белая раса больше не будет управлять Африкой. Этот период истории закончился.

Тем представителям народов Европы, кто знает, что их жизни берут начало и питаются великими мгновениями вдохновения, Верховный Исполнитель шлет привет и признание, — Роджер начал задерживаться на некоторых словах, — ко всем тем, кто посвящает себя музыке, поэзии, живописи и скульптуре, служителям большего, чем рациональная энергия, всем тем, кто прямо сейчас существует во взаимном или неразделенном восторге любви, это относится особо. Именно на этом преображающем Пути находится знание, понимание и возможность победы. Эти провидцы уже прозрели, познали в себе провозвестие победы нал смертью. К ним всем Верховный Исполнитель взывает с надеждой и убеждением. Верьте, воображайте, живите! Познайте восторг и питайтесь им, только на такой пище человек войдет в свое царство.

Верховный Исполнитель позволяет себе послать христианским церквам свои поздравления со смелостью и преданностью тех их служителей, которые приняли мученическую смерть. Убежденный в том, что почти с самого начала церкви были уведены по неправильному пути ошибочным принципом, он, тем не менее, чтит этих мучеников как высочайший, пусть и ошибочный, пример того вдохновения, цель которого — донести до человечества обряды и догмы христианской религии, которые она невнятно провозглашает. Верховный Исполнитель убежден в своей вере в человека и в восторженной смелости этих мучеников, которые не возжелали бы никакой другой смерти, и берет на себя всю ответственность за то, что советует своим царственным властителям не предлагать христианским миссионерам никакого более совершенного дара.

Верховный Исполнитель будет готов послать представителей в любое время и в любое место, назначенное властями Европы или любой из них, или вступить в переговоры любым способом, названным властями. Он считает, что назначение такого времени и места или начало таких переговоров станет гарантией безопасности для всех участников и готов приостановить назначенные военные, морские и воздушные операции.

Записано в Лондоне, под диктовку Верховного Исполнителя, в первый год второй волны эволюции человека».

Роджер замолчал. В тот же миг Розамунда сказала:

— Филипп, дорогой, ты ничего не съел. Хочешь кекс?

Филипп и ухом не повел в ее сторону.

Роджер сказал:

— Около тысячи слов — чуть больше. Учитывая повторы и крайне риторический стиль — похоже, Верховный Исполнитель изучал не самые лучшие образцы литературы, — скажем, семьсот пятьдесят. Или это пустая трата сил, или — самые важные семьсот пятьдесят слов, которые мне когда-нибудь приходилось читать.

— Я не совсем понял, — озадаченно сказал Филипп. — Что это значит?

— Он — как там сказано? — он взывает в особенности к тебе, Филипп, — продолжал Роджер. — Он приветствует тебя, потому что у тебя есть видение победы над смертью во взаимном восторге любви. Он полагает, что ты сразу с этим что-нибудь сделаешь. — Глаза его задержались на Изабелле, затем он отвел их, вздохнул и поднялся на ноги. — Выпью-ка я еще чаю, — сказал он. — Чаша, которая веселит, но не дурманит, после слов, которые дурманят, но не веселят.

Разливая чай, Изабелла сказала:

— Дорогой, разве они тебя не веселят?

— Нисколько, — ответил Роджер. Он хмуро оперся на каминную полку и после паузы вдруг сказал: — Ну, Розамунда, а ты что об этом думаешь?

Розамунда холодно ответила:

— Я не слушала. И зачем ты все это читал?

— Меня попросил Верховный Исполнитель африканских народов, — упрямо сказал Роджер. — Что тебе тут не нравится — требование отбросить разум или провидение победы над смертью?

— Я думаю, это просто глупость, Роджер! — воскликнула Розамунда и встала. — И если это написано кучкой… кучкой африканцев, история становится еще более отвратительной. Я бы ни за что не стала это публиковать.

Изабелла успела задать вопрос раньше, чем Роджер собрался, судя по всему, дать весьма резкую отповедь этому легковесному заявлению.

— Ты думаешь, это подлинный текст, Роджер? — спросила она.

— Дорогая моя, откуда мне знать? — ответил ее муж более мирно, затем сменил позу и добавил: — В каком-то смысле он довольно настоящий, но есть кое-что еще.

Изабелла улыбнулась ему.

— Ты считаешь, мы услышали что-то новое? — мягко спросила она.

Роджер посмотрел на высокий книжный шкаф у стены.

— Если бы они ожили, — пробормотал он. — Но нет, они заперты в своих шкафах, аккуратно расставлены по полкам. Мы ведь так же расставляем их и у себя в головах, да? Если бы они выбрались из книжных шкафов — не красивые фронтисписы, а то, что за ними, не аккуратные печатные строчки, а то, что они означают… Сказали бы они нам что-то новое, Изабелла? — Он покачал головой и вдруг негромко нараспев произнес:

Розамунда резко оборвала его:

— Замолчи, Роджер. Ты знаешь, я терпеть не могу твои цитаты.

— Цитаты! — горько сказал Роджер. — Цитаты! — Он посмотрел на Филиппа, как бы спрашивая его, не может ли он что-нибудь сделать.

Филипп не заметил этого взгляда: он размышлял. Но в конце концов тишина на него подействовала: он поднял глаза и только собрался сказать что-то, как Розамунда взяла его за руку.

— Давайте на этом закончим обсуждение, — предложила она. — Хочешь, я тебя провожу до метро?

Филипп немного растерянно улыбнулся ей в ответ, а Изабелла взглядом удержала мужа от очередной цитаты из Верховного Исполнителя о взаимном восторге любви. Попрощались сдержанно, и Филипп отправился к метро.

Когда Изабелла вошла в комнату, Роджер по-прежнему стоял, опираясь на каминную полку.

— Она, видите ли, «не слушала»! — сказал он с досадой.

Изабелла озабоченно посмотрела на него.

— Не принимай близко к сердцу, дорогой, — сказала она. — Если женщина отказывается слушать что-нибудь, это не просто трусость или глупость.

Он выпрямился.

— Ладно. Пойду-ка я поработаю, — сказал он. — Надо разбавить вино, чтобы оно не ударило в слабые головы. — У двери он остановился. — Помнишь Йейтса? — спросил он. — И что за чудище, дождавшись часа, ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме?[15] — хотелось бы мне знать. А еще мне интересно, где все-таки находится этот Вифлеем и каковы же настоящие чудеса рождества.