Тени Лордэна

Глава XVI «Осколки Минувшего»

В начале была лишь тьма, вязкая и обволакивающая, довлевшая своей непостижимой и безграничной пустотой, в которой чувствовалось беспорядочное копошение чудовищных тварей. Они мельтешили, сталкивались друг с другом и недовольно стонали, точно вознося мольбы и прося указать им верный путь из заунывного царства вечного забытия. Изрядно потрёпанный и в конец выдохшийся Хромос медленно и неосязаемо плыл сквозь нескончаемую пелену чёрного дыма, не смея пошевелиться, чтобы не привлечь к себе внимания озлобленных соседей по несчастью, и надеясь случайно не врезаться в одного из них. Он понял, что в этом новом мире он более не может использовать магию, а потому он остался совершенно беззащитным перед грозными и живучими элементалями.

Лишённый каких-либо визуальных и чувственных ориентиров разум воспринимал время совершенно иначе, мучительно растянуто и тоскливо, однако каждый прожитый миг тут же сливался с точно таким же, абсолютно неотличимым от него предшествующим мгновением, и время то ли начинало течь бесконечно быстро, то ли вовсе останавливало свой неторопливый ход.

Но вот капитан почувствовал в растрепавшихся волосах лёгкое дуновение свежего ветерка. Едкие клубы непроглядного дыма ожили и принялись неспешно утекать куда-то прочь, а меж их громоздкими и тучными телами стали появляться проблески маленьких звёздочек. Чем сильнее Хромос ощущал течение пустоты, чем быстрее он летел через пространство, тем больше сверкающих частиц появлялось вокруг, они росли и проносились мимо него, оказываясь радужными снежинками. Хотя они и походили на маленькие шарики, ощетинившиеся тысячами крошечных иголок, они были невесомы и мягки на ощупь, приятно щекоча лицо при столкновении. Тьма нерешительно и нехотя отступила, и на смену ей пришли пушистые и притягательные облака из слипшихся вместе кристалликов. В изливавшемся неизвестно откуда нежно-голубом сиянии, они переливались, и в этой таинственной и своеобразной игре красок, капитан то и дело угадывал очертания кораблей, скачущих коней, человеческих лиц и сражавшихся рыцарей. Облака постепенно сжимались, приобретали более чёткие границы, и с тем мелькавшие на их поверхности образы сами становились всё чётче и яснее.

Отдельные облака сбивались в кучи, слипаясь друг с другом, и Хромос внезапно осознал, что он уже не медленно дрейфовал в сказочных небесах, а на высокой скорости, точно степной сокол, пикировал на одно из таких скоплений сверкавших шаров, походивших на большую виноградную гроздь. Боясь разбиться в лепёшку, капитан инстинктивно выставил руки вперёд и отвернулся, зажмурив глаза, но спустя мгновение он уже стоял посреди заснеженной равнины, целый и совершенно невредимый.

Снежные барханы лениво и умиротворённо колыхались на ветру и таяли, уменьшаясь в размерах и в то же время приобретая цвет сочной зелени с вкраплением красных, жёлтых и ярко-фиолетовых пятен. И действительно, теперь он очутился на бескрайних просторах своей родины, и жаркое солнце нещадно пекло его кожу и слепило глаза. Капитан развернулся и увидел, как с остановившейся впереди открытой повозки для прогулок, запряжённой парой гнедых лошадей, спрыгнул молодой статный мужчина в свободной летней одежде, а затем помог своему малолетнему сынишке спуститься на землю, и, держась за руки, они пошли по лысой и пыльной просёлочной дороге к старой, полуразвалившейся деревянной мельнице, стоявшей на окраине деревни. В карете осталась сидеть женщина с грудным ребёнком на коленях, который всё тянулся ручками к маминому лицу и норовил ухватить её за вылезшие из-под платка тёмные локоны, издавая при этом радостное детское лепетание.

Узнав о прибытии молодого барина, крестьяне побросали бытовые заботы и стали в поспешно стекаться к мельнице, чтобы встретить нового хозяина, выразить ему полагающееся почтение и поведать ему о своих несчастьях, в надежде, что он окажется в добром расположении духа и непременно им поможет. А проблем у деревни было немало, но самой большой бедой была как раз эта самая мельница, которая после сильных зимних ветров и постоянного дождя, чья сырость оказала разрушительное воздействие на древесину, пришла в полную негодность и более не могла перемалывать зерно в муку. Жители надеялись упросить барина восстановить мельницу, чтобы им не пришлось изо дня в день потеть над малыми ручными жерновами, которых в большой деревне было всего несколько штук, а потому их радости не было предела, когда он без каких-либо уговоров сам завил старосте о таком своём желании. Более того, он решил не чинить старую мельницу, а построить совершенно новую, к тому же с каменными стенами, чтобы она простояла дольше прежней. Оставалось только снести старую постройку, чтобы освободить облюбованный ветрами холм.

Гэлсар приказал всем жителям деревни отойти подальше от хлипкого строения и заодно попросил старосту присмотреть за своим сыном, чтобы тот случайно не пострадал. Убедившись, что все укрылись в безопасных местах, он встал в тридцати шагах от мельницы, которая напоминала мрачного великана, грозно раскинувшего в стороны четыре худощавых руки, чтобы не дать сбежать маленькому, вкусному человечку. Рыцарь принял боевую стойку, поднял правую руку и прицелился в центр ветряного колеса. Все присутствующие затаили дыхание в предвкушении чего-то небывалого и грандиозного, о чём они спустя годы будут рассказывать детям и внукам, ведь далеко не каждый день в тихие деревни наведываются чародеи с тем, чтобы покрасоваться способностями.

Меж пальцев пробежали синие искры, Гэлсар оттолкнулся правой ногой, сделав резкий выпад и в то же время выпрямив правую руку, точно пытался ударить кого-то в лоб. На одно мгновение меж колдуном и ротором мельницы протянулся дрожащий, обрамлённый голубым ореолом зигзаг, а едва он исчез, как в уши ударил раскат оглушительного грома, дымящиеся лопасти ветряного колеса разлетелись в разные стороны, а вся хлипкая постройка, получив столь сильный удар в голову, повалилась назад и, треща сухими брёвнами, скатилась к подножию холма, взрыв сырую землю.

Едва грохот разрушения стих, как над холмом поднялись звонкие аплодисменты и радостные улюлюканья. Поражённые магией и возбуждённые обвалом мельницы дети, кричали и дёргали родителей за одежду, желая поделиться впечатлениями и спросить их, смогут ли они повторить подобный фокус, когда они повзрослеют. Мужики судачили между собой, думая о том, куда девать брёвна, были ли они ещё пригодны для ремесла или их стоило порубить на дрова. Бабы осеняли себя всяческими знамениями и радовались, что никого не пришибло, а молодые крестьянки лукаво шушукались, обсуждая молодого господина, и только один староста стал угрюм и молчалив. Он смотрел на обнимавшихся отца и сына, на опытного чародея и его пока что бессильного ученика, на своего феодала и его растущего наследника с тревогой, и давний страх вновь поднял голову в его душе. Пускай с тех ужасающих событий минул уже не один десяток лет, он прекрасно помнил, как та сила, что сейчас послужила для всеобщего увеселения, была обращена против простого люда, когда тот, толкаемый в спину муками нищеты и голода, посмел восстать против жадных и беспощадных господ, что купались в безумной роскоши, пока их крестьяне умирали от истощения. Старик смотрел на улыбавшегося мальчика и видел сокрытое в нём чудовище, которое однажды непременно даст о себе знать, повторив то, что неоднократно совершали его кровожадные и беспощадные деды и прадеды.

Хромос стоял возле старосты, и его взгляд был также обращён к Гэлсару и к юному себе, но он видел перед собой не потомственных убийц, мучителей простого народа, а счастливую семью в момент их чувственной близости. Это было его самое раннее достоверное воспоминание из детства — первый раз, как он увидел всю мощь магической силы отца. Разумеется, что он и прежде показывал ему разные маленькие трюки, но в тот раз он не стал ограничивать себя парой безобидных искорок, чем и поразил мальчика до глубины души, оставив неизгладимый след в его памяти. В тот день он понял, что в его ещё слабеньком и незрелом теле дремлет прекрасная и великая сила, как у тех самых чародеев из сказок, которые ему читала мать перед сном. Мифические герои, сражавшиеся с ужасными чудовищами ради спасения попавших в беду красавиц-принцесс, что раньше казались чем-то далёким и непостижимым, теперь стояли перед ним с протянутой рукой, предлагая встать с ними в один ряд. Эта магическая вспышка стала тем, что предопределило его помыслы и судьбу на долге, полные книжного обучения и практических тренировок годы вперёд.

Добрая улыбка на лице капитана сменилась горькой усмешкой. Вспомнив о своих высоких и благородных детских мечтах, он почувствовал некий стыд или укор за то, в какой мере он смог их осуществить, и задумался над тем, что бы почувствовал и что бы сказал этот шебутной, горящий жаждой приключений мальчуган, когда увидел того, кем он станет и узнал всё, чего ему суждено и не суждено совершить, и какие испытания выпадут на его долю. Ведь это вполне бы смогло затушить тот бойкий огонёк, что пылал в его юном, полным надежд сердечке.

Почувствовав иссушающие объятия подкравшейся хандры, капитан отвернулся и пошёл прочь от толпы в сторону пашен. Окинув взором с пологого пригорка волновавшиеся под порывами ветра поля овса и пшеницы, он ожидал увидеть женин и мужчин с острыми серпами, бережно и почтительно срезавших стебли, прогнувшиеся под тяжестью колосьев, но вместо них в далеке он увидел державшуюся за руки пару молодых людей, радостно бежавших через золотистое море. Они были явно из деревенских. Крепкий и довольно рослый парень, который наверняка являлся самым завидным женихом села, был одет в мешковатую рубаху из грубой льняной ткани с косым воротником; его спутница имела слишком худощавое и непривычно грациозное для обычной, работящей крестьянки тело, облачённое в непритязательный, лишённый всяческих декоративных изысков сарафан, а её голова и лицо были сокрыты листьями и цветами, сплетённых в пышный и громоздкий венок.

Эта очаровательная и трогательная картина влюблённых показалась Хромосу довольно странной, ведь ему было достоверно известно, что ни один сельчанин не станет вот так бегать по злаковому полю, ломая стебли, втаптывая колосья в землю, портя хлеб и уничтожая труд общины. Он был заключён в собственное воспоминание, где всё должно быть ему заведомо знакомо и известно, следовать раз и навсегда остановленному сценарию, но вот этих двоих людей и только их одних, он совершенно не помнил. Их здесь и вовсе не должно было быть.

Следуя шёпоту интуиции, капитан побежал в сторону поля, чтобы нагнать праздно скакавшую парочку, но не успели его сапоги коснуться пшеничных корней, как вся окружавшая его природа стала стремительно раздуваться и развоплощаться, вновь обращаясь сверкающими облаками невесомой, голубоватой пены. Солнце растеклось по всему небосклону, создав огромное перламутровое озеро, светившееся мягким, белёсым и прохладным сиянием. Всё завертелось и закружилось в таинственном и, казалось бы, хаотичном танце; облака постоянно отрывались от земли, перелетали на новые места, разрывались на клочки и соединялись вместе в причудливых и расплывчатых фигурах. Со всех сторон звучали людские голоса, произносивших отдельные слова и даже полноценные фразы, некогда вселившие в мальчика уверенность или же причинивших ему боль и обиду, которую он потом ещё долго не мог простить. Чаще остальных Хромос слышал голоса матери и отца, которые в то время были почти всей его жизнью.

Краем глаза капитан заметил, как в потоках этого причудливого круговорота промелькнуло размытое тёмное пятно, издав при том глухое, едва различимое в общей какофонии шипение. Хромос пошёл в ту сторону, куда умчался неизвестный призрак, но был вынужден остановиться, ведь вихрь замедлился, а из стелившегося у его ног молочного тумана стали стремительно подниматься высокие столбы и с громким хлопком взрываться на верхнем конце, образуя пышные кроны многовековых деревьев. Теперь он очутился на крохотной лесной опушке, маленькой проплешине среди огромной толпы клёнов, вязов и осин, вместе с группой конных всадников и их сопровождающих.

Всего их было тридцать четыре взрослых мужчины, не считая мальчишки лет шести и ещё двух долговязых подростков. Два десятка из них имели при себе охотничьи арбалеты и прежде сидели в засаде, пока вторая половина, вооружённые рогатинами загонщики, гнала к ним из чащи испуганного зверя. Стоило им высунуть нос из-под сени листвы, как их встретил единодушный, смертоносный залп. Не теряя драгоценного время на перезарядку, стрелки побросали на землю разряженные арбалеты и, получив из рук стоявших подле них слуг взведённые и готовые к бою, выстрелили по второму разу, попытавшись убить ту дичь, что пережила первую атаку, но ещё не успела снова скрыться в спасительных зарослях.

Засада оказалась весьма удачной и плодотворной. На поляне, истекая кровью, лежали: величественный олень, получивший стрелу прямиком в могучее сердце, пара его невест-олених и совсем ещё юный кабанчик, чья щетина даже не начала темнеть. Все они, кроме одной оленихи были уже мертвы, и лишь она продолжала судорожно дышать, ощущая боль при каждом движении рёбер, меж которых торчали пропитавшиеся кровью гусиные перья, и взирая на окруживших её людей полными страха и мольбы большими, умными карие-глазами. Умелые мужчины быстро засунули её длинные, тонкие, но сильные ноги в петли и растянули её конечности в противоположные стороны, обнажив мягкий и светлый, беззащитный живот, а, дабы окончательно лишить её возможности брыкаться, ещё двое охотников навалились на неё, придавив голову и тело к земле.

Гэлсар принял из рук бородатого и косматого, провонявшего грязью и потом загонщика рогатину, встал на одно колено и предложил оружие сыну. Маленькие детские ручонки обхватили толстое, шершавое древко и наверняка бы выронили тяжёлое и длинное копьё, но отец помог Хромосу удержать оружие и направить его прямиком в сердце раненного зверя. Все присутствовавшие смотрели на него в ожидании, гадая, хватит ли духу у мальчонки, чтобы хладнокровно убить живое создание, или же детское малодушие всё же возьмёт верх, и он откажется нанести этот последний, роковой, но всё же милосердный удар. Особенно внимательно за ним следили родственники — уже успевшие стать оруженосцами кузены Трима́р и Ве́лгиз, его дядя, старший брат Гэлсара и главный наследник рода Нейдуэн, Да́ргос и, конечно же, его дед, ветеран многих битв, достопочтенный виконт Осгат, который и затеял эту семейную охоту только для того, чтобы на деле оценить подрастающее поколение своего рода. Хромос знал, зачем его сюда привезли, что от него хотели, и был полон решимости не посрамить отца и доказать всем присутствующим, что он достоен своего имени и герба.

Издав нечто похожее на боевой клич, он сделал шаг вперёд, навалившись всем телом на рогатину, намереваясь поразить страдающего зверя одним уколом, но конечно же его маленьких, детских усилий ни за что бы не хватило для того, чтобы стальное жало добралось до трепещущего сердца, но едва вошедшее в тело острие стало замедляться, Гэлсар пришёл на помощь и добавил к удару недостающей силы. Олениха вздрогнула, попыталась на последнем издыхании отомстить жестокому, лишённому сожалений обидчику и палачу, лягнув его острыми и твёрдыми копытами по рукам или лицу, но удерживавшие её путы били крепки, охотники умелы, древко копья длинно, а потому у неё не было ни единого шанса навредить ненавистному мальчишке, и она умерла, оставив где-то в лесной чаще ещё не окрепшее дитя.

С помощью отца Хромос извлёк рогатину из мёртвой туши, упёр торец древка в землю, и под бодрые, одобряющие возгласы поднял запятнанный алой кровью наконечник к небу, чтобы не только строгий дед, но и сами Боги стали свидетелями его первого шага на пути становления настоящим мужчиной и доблестным рыцарем, готовым без колебаний и лишних раздумий отнимать чужие жизни ради достижения благородных целей, своих или же тех, что поставил перед ним его несомненно праведный и добропорядочный сюзерен, конечно же ставивший благо простого люда превыше собственного.

Охота явно удалась, все остались довольны достигнутыми результатами. Егеря рассчитывали на щедрую подачку от пребывавших в добром расположении духа господ, приглашённые на охоту рыцари уже предвкушали славную пирушку, которая должна была состояться по возвращении в поместье, Гэлсар был рад за сына, что тот не ударил в грязь лицом и показал всем характер, а Осгат не терял времени даром и предусмотрительно заглядывал в будущее, обдумывая, кому же из верных ему боевых вассалов приставить мальчика в качестве оруженосца, когда тот достаточно подрастёт, чтобы находиться в войсках и при том не быть обузой. Пока благородные господа вели оживлённую беседу, Велгиз и Тримар шутливо подначивали воодушевлённого мальчика, доблестно прошедшего испытание, а слуги, отвязав лошадей от деревьев, вывели их на поляну и принялись грузить на их крупы добытых зверей, взрослый Хромос, поборов искушение и дальше переживать этот славный и радостный эпизод своего счастливого детства, решил обойти поляну кругом, дабы удостовериться, что в этом воспоминании не было ничего чуждого, пришлого извне.

Прежде всего он высматривал ту самую деревенскую парочку, ожидая, что их силуэты вот-вот промелькнут вдали меж деревьев и кустов, а его уши уловят беззаботных и полный радости смех. Однако они всё никак не желали дать ему знать о своём присутствии, а всё что он слышал были шелест листвы и грубая, полная ругательств речь споривших между собой охотников. Сделав два круга и видя, что свита Осгата уже седлала коней и собиралась покинуть поляну, Хромос подумал, что на сей раз воспоминание сохранит аутентичность, но тут его взгляд среди коричневых и зелёных красок леса выцепил беловато-жёлтое пятно на одном из массивных стволов. Опасаясь, что в любое мгновение призрачное ведение может оборваться, капитан через коряги и низкие заросли кустов подбежал к подозрительному дереву и увидел, что на крючковатом суке висел очищенный и отмытый от остатков плоти бараний череп, окружённый венцом из вороних перев и украшенный свисающими с его рогов бус, нанизанных на верёвочки из седых, практически белых человеческих волос. На лбу барана был изображён какой-то магических символ, и не было никаких сомнений в том, что начертан он был именно человеческой кровью.

Отринув все средства предосторожности, Хромос снял с дерева ведьмину поделку, которая в равной степени могла оказаться оберегом, жертвоприношением, изображением тёмного божка или же носителем страшного проклятия, чтобы попытаться хоть как-то изучить её и может даже выяснить причину её внезапного появления. Однако едва он приступил к осмотру, как вещица принялась таять в его руках, обращаясь чёрным туманом, который, просачиваясь сквозь его пальцы, падал длинными, тонкими струйками вниз и тягуче растекался между стеблей травы.

Вслед за костяным талисманом и все прочие объекты стали терять форму, выцветать и превращаться в единую пушистую и текучую массу, которая вновь пришла в активное движение, подготавливая сцену для нового акта из театральной постановки длиною в жизнь.

На сей раз живой и своевольный туман не стал просто стелиться по земле. Две колоссальные волны поднялись из глубин этого блистающего океана и помчались навстречу друг другу, точно хотели смять оказавшегося между ними Хромоса, но они замерли на расстоянии ста шагов, и их верхушки стали сгибаться вниз, пока они не соприкоснулись, образовав тем самым высокий свод. Облачные массы сжимались и уплотнялись, приобретая очертания арок, колон и лепнины бежевого и желтоватого оттенка. Из земли выросли многочисленные ряды жёстких, лишённых подушек скамей, на которых, тоскливо сгорбившись, сидели десятки, если не пара сотен человеческих фигур в тёмных одеждах.

Спустя ещё несколько мгновений, капитан стоял на ковровой дорожке, ведшей от входных дверей через весь неф к алтарю, возле которого был теперь поставлен массивный, лакированный гроб, накрытый большим шёлковым одеялом, расшитым картинами из жития святых воителей и непорочных дев. На передних лавках по правую руку от проводившего отпевание пастора сидели члены семьи Нейдуэн, а по левую руку разместились ближайшие родственники жены усопшего — Макрейны, а друзьям были отведены все оставшиеся дальние скамьи. Сама же Аллейса, надевшая траурное платье с закрывавшей её заплаканное лицо чёрной вуалью, сидела возле державшего её за правую руку Осгата и ежеминутно вытирала слёзы со щёк кружевным платком. Подросший Хромос с Деадорой сидели возле матери, сжавшись в комок и уставившись в пол. С того дня, как в их дом принесли дурные вести, у них испортился сон и пропал аппетит, так что юный румянец покинул их лица, и они выглядели болезненно и немощно, не пытались ёрзать на месте или высматривать что-то интересное, как это обычно бывает с непоседливыми и невнимательными детьми на затяжных службах.

В водружённом на подмостки гробе не было тела. Его заменяли несколько пудов земли, взятых близ родового замка Нейдуэнов, где Гэлсар провёл своё детство. В эту рыхлую почву были обильно замешаны пепел и перетёртые в порошок кости, оставшиеся после церемониального сожжения быка, а также некоторое количество пахучего мира. По завершении церемонии гроб не будет отправлен в родовой склеп, чтобы быть заключённым в резной каменный саркофаг среди почивших праотцов, а будет зарыт на церковном кладбище, как обычно поступали с мещанами и мелкими рыцарями. Древняя семейная традиция была нарушена по той причине, что в склепе могли лежать только настоящие останки человека, пускай от него осталась одна голова или хотя бы мизинец ноги, но от Гэлсара не осталось ничего.

Обрушив скалы и перекрыв выход их горного перевала, оставшиеся прикрывать отход раненных маги дали отчаянный бой демонам, чтобы выиграть драгоценное время. Каждый из рыцарей ордена сражался, не жалея сил, здоровья и даже самой жизни, выжимая из себя последние капли колдовства, теряя сознание от потери крови и от усталости. Однако, никаких шансов на победу у них не было, ведь даже если бы каким-то чудом им удалось перебить всю стаю, то их врагом стало бы старшее порождение первобытного Хаоса, которое не дано сразить ни единому человеку из ныне живущих или когда-либо живших. Только архимаги высших эльфов и ангелы могут сдержать натиск подобных исчадий и вступить с ними в равный бой.

Гэлсар и его товарищи пали смертью храбрых, исполнив свой долг перед товарищами и всем родом людским. Никто не сомневался в том, что их души отправились в лучшие уголки загробного мира, в объятия их богов-покровителей, но вот их тела стали подножным кормом для прожорливых тварей. Спустя две недели после этой роковой битвы ударный отряд в сопровождении крылатых небесных защитников прибыл на место роковой битвы, и всё, что им удалось обнаружить, были разбросанные по камням обрывки пластинчатых доспехов, точно пустые скорлупки от орехов. На последовавшем за битвой триумфальном пиру демоны поглотили всё, включая кости, и тщательно вылизали кровавые лужи, чтобы ни один, даже самый крошечный кусочек лакомой человечины не пропал даром.

Почти все лавки в храме оказались занят людьми, пришедшими почтить память храброго рыцаря, бесчисленными подвигами прославлявшего имя рода во всех мирах и не дрогнувшего в тот час, когда беспощадная и неотвратимая в своей решимости смерть явилась за ним. Все близкие друзья постарались наперекор всем трудностям и препятствиям явиться на поминальную службу; все, кроме Хейндира. Но в том не было его вины. Он всем сердцем желал посетить похороны и отдать честь близкому товарищу и названному брату, который без колебаний отдал за него жизнь, но тяжёлые раны нерушимыми цепями приковали его к постели. Не имея сил даже приподняться на локтях, он требовал, чтобы его перевезли через сотни лиг, уверял, что он вытерпит любые страдания, что у него хватит сил на это путешествие, но опекавшие его целители наотрез отказывались отпускать буйного и упёртого пациента, единогласно отвечая ему, что в его тяжёлом состоянии столь дальнего странствия он попросту не переживёт. Однако Хейндир наотрез отказывался принять их доводы и грозился проползти весь путь на брюхе, если они не хотят ему помочь, так что врачевателям пришлось поставить круглосуточное наблюдение за буйным подопечным, чтобы не дать ему столь глупо оборвать жизнь, которая была спасена стараниями и жертвами многих людей.

После пастора, трибуну занял Осгат и стал произносить чувственную, полную гордости за сына и полную боли утраты речь, которая тронула сердца всех собравшихся. Он трудился над её составлением не один день, а потом тщательно заучивал, чтобы достойным образом почтить усопшее дитя. Вслед за отцом свои пламенные речи произнесли старший и младший брат, затем вышла скорбящая мать, Залта́на, чтобы громким, грудным и волнительно подрагивающим голосом пропеть молитву. За ней настало очередь всех желающих подойти, приклонить колено пред гробом, и ещё раз высказать соболезнования Осгату, Залтане и Аллейсе. Все старались вести себя как можно тише, делали короткие и мягкие шаги, говорили шёпотом, но тут Хромос услышал бодрый, ритмичный и совершенно непочтительный, даже глумливый стук чьих-то ног о нижнюю доску скамьи.

Кое-как обойдя выстроившихся гостей, капитан пошёл в сторону входных дверей, и увидел, что в самом последнем ряду отдельно ото всех сидели две женщины. Горбатая старуха с косыми глазами и беззубым ртом рассказывала что-то на ухо маленькой девочке, чьи распущенные рыжие волнистые волосы огненной лавиной спадали на её худенькие плечики, хотя всякая женщина была обязана покрыть голову платком перед тем, как войти в стены храма Старейшей Звезды. Девочка беззаботно болтала ногами, улыбалась, то и дело сдерживала хохот, который всё норовил высочить из её живота и оскорбить весёлыми переливами ранимую атмосферу траура, и бросала язвительные, полные насмешки взгляды в священников. Подобное поведение было недопустимо, но бабка даже и не пыталась её обругать, упрекнуть или поправить, потому что она сама не испытывала никакого уважения к учению и традициям церкви, и воспитывала любимую и единственную внучку в таком же еретическом духе свободомыслия.

— Риррта, — пробормотал Хромос и помчался к ней, чтобы… он не знал, что он вообще мог сделать с этой невинной озорной малюткой, которая ещё не успела стать той грозной и своенравной ведьмой, что пыталась обещанием ласк и применением силы выудить из него ответы, но шестое чувство подсказывало капитану, что ему во что бы то ни стало надо ухватиться за этот забытый в его разуме осколок, до того как он будет вытеснен из его памяти или не сбежит от него сам.

Оказавшись в нескольких шагах от девочки, капитан притормозил, чтобы подслушать, чего же такого неказистая старуха рассказывала внучке, юной чернокнижнице, и несказанно удивился, когда понял, что бабка изъяснялась на том же рычащем языке, на котором ранее переговаривались между собой Лормин и Одвин. Женщины заметили появление незнакомца и, прекратив разговор, встретили его загадочными и оценивающими взглядами, точно пара мошенников, заприметивших очередного лопуха. Капитан припал на одно колено, и его глаза оказались на одном уровне с глазами девчушки.

— Что ты тут делаешь? — осторожно спросил Хромос на эрсумском, но Риррта лишь насупилась и непонимающе замотала головой. Затем он повторил вопрос на эльфиском, гномьем и даже на своём родном языке, но девочка упорно не желала ему отвечать и продолжала крутить головой, взъерошивая волосы каждым движением.

Не найдя понимания, капитан решил прикоснуться к девочке, надеясь увидеть её воспоминания точно также, как он это делал с кристаллами памяти в своём сознании, и при том опасаясь, что от малейшего прикосновения она начнёт распадаться, как это произошло с ведьмовским амулетом. Но не успел он осуществить этого намерения, как в дверях храма появились крестьянин с крестьянкой. Они были очень взволнованы и даже напуганы, метались из стороны в сторону, заламывали руки и неумело утишали друг друга. Женщина была очень похоже на взрослую Риррту, с той разницей, что была заметно полнее, её волосы были не рыжими, а светло-каштановыми, но форма носа, груб и разрез глаз не позволяли сомневаться в том, что она приходилась ей родной матерью. После непродолжительных розысков, на ей глаза попалась Риррта со своей бабкой, и женщина бросилась к ним прямиком через стоявшего на её пути Хромоса. Врезавшись в него, она распалась на чёрный туман, а затем мигом восстановилась по другую сторону преграды, схватила дочь за руку и потащила прочь от бабки. Риррта вырывалась, тянулась к старухе, тараторила что-то своим звонким детским голоском, стараясь переубедить мать и позволить ей остаться, а сохранявшая внешнее спокойствие бабка подтверждала её слова и добавляла к ним хладнокровные обвинения, но женщина, не желая ничего слушать, остервенело кричала на них обеих.

Подоспевший отец взял брыкающуюся дочь на руки и поспешил удалиться, пока женщины продолжали ожесточённо ругаться между собой. Мать Риррты с каждым словом распылялась всё сильнее, срывала голос до хрипоты и прибегала ко всё боле грубым ругательствам, в то время как немногословная бабка мрачнела, превращаясь в грозовую тучу. Долго так продолжаться не могло, и вместо грома храмовые своды огласило эхо увесистой пощёчины, которую оскорблённая до глубины души родительница влепила своей в конец отбившейся от рук и отрекшейся от матери дочери, желавшей всего лишь отгородить внучку от старой ведьмы, чтобы та не сошла на кривую дорожку и прожила спокойную и счастливую крестьянскую жизнь, а не была вынуждена скрываться в лесной чаще среди диких зверей и коварных теней.

Точка в споре была поставлена. Ошарашенная и отрезвлённая ударом женщина замолчала, въелась пропитанным злобы и негодованием взглядом в престарелую родительницу, и, больше не проронив ни слова, развернулась и ушла, оставив старуху в гордом одиночестве. На этом моменте семейного раскола видение подошло к концу, и здание храма снова обернулась облаком мельчайших, мягких кристалликов и принялось ужиматься в размерах, пока не превратилось в узкий туннель с боковыми проходами. Туман принимал более чёткие и угловатые очертания, пока не принял вид прихожей той самой виллы среди виноградных полей, что явилась Хромосу в его недавнем сне.

Послышался громкий стук кулака, но не дожидаясь хозяев, Осгат распахнул входную дверь, переступил через порог и почтительно поцеловал руку пришедшей встречать гостей Аллейсой, а затем поинтересовался, где в тот момент пропадал Хромос. После недоеденного завтрака мальчик ушёл на прогулку к реке, чтобы сидя на берегу бросать в неспешно протекавшую воду камни, предаваясь тяжёлым, явно не детским философским размышлениям над смыслом и сутью жизни, которые не покидали его с того момента, как он узнал о смерти отца, но незадолго до прибытия деда он как раз успел вернуться, и сейчас сидел в большой комнате, пытаясь читать книгу, которая прежде с первых слов затягивала его своей эпохальной историей, но теперь она стала ему совершенно безразлична и каждая страница давалась ему с величайшим трудом. Откликнувшись на зов матери, Хромос пришёл, чтобы поздороваться с дедом и выказать ему все положенные знаки уважения, но Осгат, ограничившись самым коротким приветствием указал внуку в сторону двери. Мальчик сперва не понял, чего именно хотел от него дед, но выглянув во двор он увидел Хейндира, стоявшего на подъездной дороге возле экипажа, на котором он приехал вместе с Осгатом.

Месяцы, проведённые в лазарете, сказались на нём самым что ни на есть плачевным образом. Борьба за жизнь истощила его тело, он стал бледен и худ, прежде налитые и твёрдые мышцы ссохлись и провисли за время длительного бездействия; фигура стала перекошенной, левая подмышка упиралась в высокий костыль, единственно благодаря которому он и мог самостоятельно передвигаться, пускай очень медленно, неуклюже и исключительно по ровной поверхности, но он наотрез отказывался от использования носилок, соглашаясь лишь на небольшую поддержку, когда его собственные силы оказывались на исходе. Кроме всего этого, на его лице появились глубокие морщины, а в прежде чернильно-чёрных бороде и шевелюре появились светлые чёрточки седых волос, точно падающие звёзды на ночном небе. С момента его отправления на Джартас прошёл всего без малого год, но северянин успел состариться не то, чтобы на десять, а даже на целых два десятка лет. Но всё же это был тот самый Хейндир Уонлинг, потрёпанный и разбитый, но тем не менее живой.

Поняв, кто приехал его навестить, Хромос встрепенулся, издал радостный возглас и побежал к Хейндиру, чтобы обнять его. Эмоциональный порыв мальчика был столь силён, что он едва не сбил с ног покалеченного солдата, но вовремя опомнился и смягчил объятия, чтобы не причинить ему боль. Счастье от долгожданной встречи придало сил северянину, его лицо снова наполнилось краской, он ласково улыбнулся и положил правую руку на спину мальчика. Вслед за Хромосом уже Аллейса чувственно поприветствовала боевого товарища своего мужа, трижды поцеловав его в обе щеки.

Когда все жесты приветствия были совершены, а давно зревшие чувства наконец-то получили выражение в словах, Аллейса пригласила дорогих гостей пройти в дом и усадила их за стол, отдав слугам приказ как можно скорее подать лучшие угощения, которыми они располагали. Разумеется, что по такому торжественному поводу хозяйка распорядилась открыть самое вкусное и дорогое вино из погребов и не позволять чашам гостей пустовать, сколько бы они не пили, однако Хейндир в нарушение своих привычек едва притрагивался к предложенному напитку, да и принесённая еда не слишком его интересовала, как впрочем и всех остальных присутствующих, с терзанием в душе ожидавших страшного и трагического рассказа.

Впрочем, никто не был готов вот так сразу с первых слов перейти к столь тяжёлой для всех теме, а потому разговор начался с обсуждения самочувствия Хейндира, его здоровья. Северянин поведал им несколько не слишком занимательных случаев, которые произошли с ним, когда он шёл на поправку в храмовой лечебнице, вслед за этим он рассказал, о своём пути до Гросфальда, где его встретил Осгат, и только после всей этой долгой и лёгкой болтовни они перешли к главной теме застолья. Положив руки перед собой и сплетя пальцы в замок, Хейндир стал неспешно пересказывать все события, что произошли с ним и Гелсаром, после того как они покинули замок, где в прежнее время располагался штаб ордена «Двух Лун».

В начале его речь была спокойной и плавной. Дорога до Джартаса прошла быстро и без лишних трудностей, за исключением тех небольших оказий, которые непременно возникают при перемещении крупного войска с вереницей гружённых обозов. Всё шло своим чередом, все прекрасно понимали куда и зачем они направлялись и были полны, как позже оказалось, ложной уверенности в том, кто же их поджидал в каменистых лощинах, но в том и была их сила, ведь они были готовы к битве, осознавали опасность, но не боялись её. Однако, чем ближе рассказ подходил к бойне среди гор, тем сбивчивее и отрывистее становилось повествование и тем чаще Хейндир брал длительные паузы для вспоминания и раздумий. Он понимал, что не стоило посвящать всё ещё переживавшей смерть мужа женщину во все подробности того сражения, чтобы в конец не расстроить её чувства и не усугубить травму, и то же самое он решил в отношении Хромоса и Деадоры. Одному лишь Осгату он поведал абсолютно всё ещё в день их встречи, не утаив ни единой, даже самой отвратительной и ужасающей детали. Услышанное смогло повергнуть в шок даже повидавшего и совершившего немало кровопролития воина, и он строго наказал Хейндиру пока что придержать язык за зубами. При том он оговорился, что Хромос однажды должен будет узнать всю правду о том, как именно умер его отец, но пока что его детский разум не был готов выдержать подобное знание.

Впрочем, участвовавший в той битве северянин и сам не знал, как именно умер Гелсар, ведь свою тяжелейшую рану он получил гораздо раньше, когда шёл на самом острие прорыва, прокладывая спасительный коридор, а после потерял сознание и очнулся весь в бинтах на носилках, когда был уже глубокий вечер. В его ногах, лишённый ножен и испачканный в проклятой чёрной крови лежал меч Гелсара, а возле его головы сидела каким-то чудом почти что невредимая Ольмира и спала мёртвым сном, ведь она истратила все физические и магические силы на то, чтобы не дать Хейндиру и немногим прочим выбравшимся из ущелья людям умереть. Чуть позже она рассказала ему всё, что случилось после его ранения, ну а то, что не увидела, она он мог прекрасно дорисовать, ведь ему не раз доводилось видеть, что демоны делают с очутившимися в их когтистых лапах.

Из горькой и отвращающей истины Хейндир вычленил только отвагу, героизм и неподдельную самоотверженную жертвенность Гелсара и преподнёс их скорбящей семье, чтобы утешить и воодушевить их поникшие сердца. И у него это прекрасно получилось. Растроганная Аллейса тихонько заплакала и поблагодарила северянина за то, что он всегда прикрывал спину её любимого мужа и что он поведал ей о его последнем дне среди живых. Выслушав её, Хейндир взял длинный свёрток, который он прежде носил за спиной на ремне, а во время застолья снял и положил на незанятую часть стола. Развязав все шнурки, он попросил Осгата помочь ему встать на одно, хотя Аллейса и уверяла, что в его состоянии делать это было вовсе необязательно, но Хейндир всё же настоял на своём. Приняв должную позу, он достал из тряпичного чехла меч Гелсара в новеньких ножнах и, взявшись одной рукой у гарды, а второй ближе к острию, склонил голову и протянул вдове меч её мужа. Женщина сделала в ответ короткий поклон и приняла траурное подношение.

Вновь приняв помощь Осгата, Хейндир поднялся только для того, чтобы тут же рухнуть назад на стул, пытаясь сдержать возникшую от этих, казалось бы, элементарных усилий отдышку и терпя ноющую боль в бедренном суставе и боку. Тем временем Аллейса всё продолжала стоять с мечом в руках, думая, что же теперь с ним делать, но получив от свёкра знак глазами, приняла решение. Служившее верой и правдой отцу оружие, потеряв старого хозяина, теперь должно было по древнему закону перейти к его сыну. Аллейса попросила Хромоса встать из-за стола и в присутствии свидетелей торжественно вручила ему меч. Мальчик принял его с благодарностью и трепещущей от волнения душой, и сделал три глубоких поклона — матери, Хейндиру и деду.

Высказав всё, что должно быть сказано, и услышав всё, что следовало услышать, хозяева и гости решили, что теперь им стоило немного отдохнуть после долгих разговоров, отвлечься от охвативших их переживаний. Женщины ушли заниматься своими делами, а мужчины отправились во двор, чтобы Хромос мог опробовать меч отца, не будучи стеснённым стенами и не рискуя повредить клинком добротную мебель. Полуторный меч был слишком велик и тяжеловат для одиннадцатилетнего мальчика, так что ему пришлось орудовать им так, как если бы взрослому мужчине вручили большой двуручник. Дед показал ему несколько основных ударов, после чего отошёл в сторону и на пару с северянином стал наблюдать за мальчишескими потугами, поправляя ошибки и давая дельные советы. Получалось у Хромоса не слишком хорошо, руки устали довольно быстро, так что было решено прекратить спонтанную тренировку, и он удалился в дом, чтобы положить оружие на свою кровать, но когда мальчик возвращался на веранду, то услышал, как Хейндир с Осгатом вели меж собой беседу, и Хромос, по какой-то неизвестной для себя причине, решил не присоединяться к ним, а подкрасться поближе, чтобы подслушать, о чём говорят взрослые мужчины, когда рядом нет женщин и детей.

— Эх, всё же хотелось бы и мне показать ему парочку финтов.

— А ты прямо-таки рвёшься в бой. Это конечно похвально, но не торопись, ты только недавно начал сам ходить. Дай телу время на восстановление, оно прекрасно со всем справится, тогда сможешь сам его тренировать.

— Я в этом сомневаюсь. Рана ведь была не обычной, а нанесённой демоническим когтем. Он занёс в тело скверну, немного, но всё же она успела меня неплохо погрызть до того, как я наконец попал в руки толковых целителей. К тому же из-за того, что я был очень слаб, да что там говорить, у меня дважды останавливалось сердце, один раз ещё в горах, и потом ещё разок в городе гномов, им приходилось сдерживать силы, щадить меня, и эту заразу вытравливали куда дольше, чем следовало бы. Моё нынешнее состояние — это уже подарок чёртовых Богов, желать большего будет уже какой-то наглостью.

— Но всё же не стоит так быстро терять надежду.

— Надежду… не обижайся, но теперь все эти красивые слова звучат как пустая глупость.

— Может быть оно и так, но даже если тебе суждено до конца дней остаться калекой, то ты всё равно будешь для Хромоса наставником и другом. Ты ведь знаешь, что ни он, ни Аллейса, ни я, все мы не станем от тебя отворачиваться, даже если ты лишишься всех сил. Кстати, раз уж мы заговорили о будущем — чем думаешь заняться в дальнейшем?

— Как-то пока над этим не думал. Времени не было… вернее его то у меня было предостаточно, но голова была занята совсем иными вещами. Воином мне уж точно больше не бывать, на поле брани я буду лишь обузой. Обучать молодёжь фехтованию я вряд ли смогу.

— А как у тебя с магией дела обстоят?

— Тоже паршивенько, но всё же лучше, чем с телом, — сказав это Хейндир поднял руку, и на раскрытой ладони возникали несколько язычков пламени, которые быстро разрослись до длины в три локтя, после чего резко потухли. — Вот такие фокусы творить могу, но они ни в какое сравнение не идут с силой прежних заклинаний.

— Этого вполне хватит, чтобы получить в гильдии местечко учителя самых юных и зелёных адептов. Драться тебе больше не придётся, а для перелистывания страниц твоей нынешней силушки с лихвой хватит.

— Неплохая идея, но не думаю, что из меня выйдет приличный книжник.

— Ну раз так, то у меня есть к тебе ещё одно предложение. Не так давно меня познакомили с одним мужиком по имени Мафтос Сингрик, он является главой одной гильдии, но уже не магической, а торговой. Может ты слышал, но наш король вроде как сумел договориться о перемирии с ярлами Северных островов, и теперь вместо войн мы пытаемся вести с твоими родичами торговлю. Мы им вина, шелка и специи, они нам руду, меха и китовый жир. Дела пока идут не слишком успешно, сказывается многолетняя вражда, но, если бы нашёлся человек, который смог бы стать мостом между двумя народами, наладить морские пути, то он наверняка стал бы одним из самых богатых людей королевства. И этим человеком можешь стать ты. Я, прекрасно понимаю, что менять жизнь воина на жизнь торгаша — дело не слишком почётное ни у нас, ни у вас, но здесь своих земель у тебя нет, а кормиться самому и, если ты того захочешь, содержать семью на что-то да надо.

— Всё ты верно говоришь, жить мне на что-то надо, да и в мои года уже давно пора иметь своих детей, но я не могу принять и этого предложения.

— Отчего же?

— Хочу попробовать совершить одну… наглую глупость. Я помню, что тебе говорил насчёт исцеления и надежды, что их нет. Мне об этом не раз говорили целители, желая уберечь от разочарования, но всё же … Я хочу попробовать.

— Вернёшься назад в монастырь?

— Нет. Ноги моей больше у них не будет, не хочу более иметь ничего общего со Старейшей Звездой. Пока мы рисковали жизнью и шли в неизвестность, эти святоши отсиживались в застенках. Я не должен тебе этого говорить, но недавно прошёл слушок, что они точно знали, что в горах скрывались отнюдь не самые простые демоны, и ясно себе представляли, что же приключиться с теми, кто попадёт в их западню. Но они не стали нас предупреждать или усиливать отряды, потому что им не нужна была наша победа. Вместо этого они отправили нас на убой, потому как именно это и было им нужно — ослабить и приструнить вольный орден, чтобы после заграбастать его себе. Именно это сейчас и происходит, так как почти все самые сильные и опытные рыцари ордена теперь мертвы или стали беспомощными калеками навроде меня.

— Это тянет на обвинение в предательстве или даже… в ереси.

— Может и так, однако доказать ничего не выйдет, ведь руки у всех остались чисты.

— Не знаю, что тут можно сказать… мне надо всё хорошенько обдумать.

— Понимаю…

— А если не к ним, то куда? Я слышал, что в землях Вальдена есть некая Академия, куда стекаются множество учёных мужей в поисках знаний о мире. Думаю, что они там должны и людские тела изучать вместе с искусством врачевания, так что можно попробовать обратиться к ним.

— Я про Академии ничего не знаю, зато вот про эльфов народ толкует разное.

— Ты серьёзно хочешь отдаться в руки высшим эльфам? Будь ты каким королём или хотя бы великим герцогом, то может они бы и сподобились тобой заняться ради политической и материальной выгоды, но какого-то рыцаря, не имеющего власти и существенных богатств — это вряд ли. Разве что на смертельные опыты отправят.

— Нет, я говорю не об этих паршивцах, а про лесовиков.

— То есть будешь искать исцеления у бродячих музыкантов?

— Брось, эти шутки, я сейчас говорю про друидов. Они лучше всех прочих магов понимают природу и саму жизнь, так что если они не смогут мне помочь, то вряд ли это сможет кто-то иной. К тому же что-то внутри влечёт меня к ним…

— Будет славно, если они смогут тебе помочь. Мне судить сложно, я с эльфами не так уж и много общался, особенно с лесными, но вот моё чутьё подсказывает, что народная молва может сильно приукрашивать их способности. Не найдя спасения поблизости или в известных вещах, люди переносят свои надежды на что-то далёкое и неизведанное, что должно будет их спасти, но чего им вряд ли удастся когда-либо достичь.

— Но попытаться всё же стоит?

— Свежий воздух и свежая дичь ещё никому не вредили, так что почему бы и нет. В Форонтисе друидов вроде как отродясь не было, так что путь должен быть неблизкий.

— Да, нужно отправиться в приграничные миры, туда, где лесовики уже успели пустить корни до прихода людей. Только там можно встретить самых могущественных чародеев из их рода.

— В одиночку ты явно не сможешь осилить такой поход, даже сам с коня не слезешь. Тебе будут нужны сопровождающие и экипаж, а для этого необходимо иметь золото.

— Орден мне платил долю с выполненных контрактов, и я далеко не всё из этого тратил на выпивку, еду, девок и снаряжение. Кое-что у меня осталось.

— Этого хватит на дорогу?

— Если затянуть пояс, то вполне себе.

— Хах, это значит, что деньги непременно закончатся на половине пути. Однако, если кто-нибудь решит вложить в твоё путешествие несколько сотен золотых дублонов, то тебе не придётся перебиваться с хлеба на воду и случайная оказия не разорит тебя, заставив повернуть назад.

—Осгат, я тебе правда благодарен, но я не могу взять у тебя денег.

— Но почему?

— Я не уберёг твоего сына, не смог уплатить ему мой долг.

— Давненько я не слышал этих слов. Разве ты уже не расплатился с Гелсаром, пройдя с ним через десятки битв? Он ведь сам говорил, что это скорее он тебе обязан, а не ты ему.

— Моя жизнь принадлежала ему, и только смерть могла освободить меня от этого обязательства. Таковы традиции в тех землях, где я вырос, где меня воспитали, и по-хорошему, если ты не смог сохранить жизнь того, кому ты был обязан, то ты должен найти смерть в той же битве или же принести себя в жертву Богам, если вражеский меч всё же не смог тебя сразить. Если ты этого не исполнишь, то покажешь себя бесчестным трусом, и от тебя отрекутся все родственники и друзья. Ты будешь изгнан из родной деревни в лес, чтобы впредь жить среди волков и медведей, а когда ты наконец-то сдохнешь, то тебя не пустят в чертоги Вигира, не позволят сесть за один стол с предками, а сошлют в самые тёмные глубины того, что священники Старейшей Звезды называют Преисподней, только по нашим легендам там не бушует пламя, а носятся ледяные ветра.

— Я всегда считал тебя человеком чести, неспособным на трусость, гнусность или предательство, так скажи мне, Хейндир, сын Иквиста из рода Уонлингов, почему же ты до сих пор жив, почему ты не исполнил того, что предписывают тебе твои славные обычаи?

— В битве я пал первым, но умереть мне не дали, так что в том нет моей вины, ну а после… я был готов исполнить предписанное. Моих единоверцев и тем более жрецов, которые бы смогли провести ритуал как подобает, в тех краях, да и в этих днём с огнём не сыщешь, но я бы управился и сам при помощи ножа, хотя… и обычное отсечение головы бы сгодилось. Я бы так и поступил, если бы прежде я не дал Гелсару одно обещание.

— А вот об этом мне что-то слышать не приходилось.

— Потому что мы не думали, что его действительно придётся исполнять, — Хейндир сделал долгую паузу, всматриваясь в зелёные полоски виноградных кустов на далёких холмах. — Десять лет назад, когда я и Гелсар вернулись из похода в этот дом, нас встретила Аллейса с младенцем на руках, которого она родила в отсутствие мужа. Я как сейчас помню, как он был рад наконец-то взять на руки своего первенца, которого он был вынужден покинуть, пока тот ещё сидел в материнском пузе. Вдоволь наигравшись с ним, Гелсар предложил мне тоже взять эту обёрнутую в пелёнки кроху. Аллейса забеспокоилась, что ребёнок устал и станет кричать, если увидит перед собой ещё одного неизвестного мужчину, но малёк не испугался, а даже наоборот, улыбнулся мне и засмеялся словно маленький колокольчик.

Гелсар решил, что это добрый знак от Богов и в тот же день взял с меня клятву, что если ему будет суждено пасть в бою, прежде чем его сын достигнет совершеннолетия, то я заменю ему отца и стану воспитывать как собственного сына, буду для него наставником. Я поклялся именем своего отца и всеми Богами, что исполню его волю. Но вот таким, каков я есть сейчас, я не смогу в полной мере исполнить это обещание.

— Раз уж на то пошло, то и я напомню тебе об ещё одном старом обещании. Когда спустя долгие месяцы отсутствия мой пропавший в битве против налётчиков-северян сын, которого я уже более не надеялся увидеть, потому как все считали его мёртвым, внезапно вернулся домой и привёл с собой лохматого варвара, попросив меня относится к нему, как если бы он приходился мне родным сыном, то я не прогнал тебя, а принял в мой дом, в мою семью. Уже тогда я разглядел в тебе славного воина и хорошего человека, что ты в последствии неоднократно подтвердил поступками. Ты делил с ним кров, ел за одним столом, стоял с ним в одном строю и праздновал с ним победы. Ты стал ему настоящим братом, даже больше, чем Даргос. У нас с тобой разная кровь, но мы — семья, а потому я не пожалею для тебя золота, если это даст тебе надежду на исцеление. То же чувствует Аллейса, и я уверен, что то же самое чувствует и Хромос. Потому не отворачивайся от нашей помощи.

— Спасибо, Осгат… спасибо вам всем…

Хромос, прослушавший весь памятный разговор, сидя на диване рядом со своим дедом, встал и зашёл в дом, где сразу за приоткрытой дверью, прижавшись спиной к стене сидел на полу его младшая копия. На щеках мальчишки были заметны следы от подсохших слёз, которые он всё же не смог пару раз сдержать.

Капитан оставил его, и пошёл дальше в дом, который опустел по той причине, что Хромос не мог помнить того, что делали в тот момент иные люди, если он их не видел. Он снова сел за трапезный стол и прикрыл глаза в ожидании уничтожения мира и возникновения следующей картины из его прошлого, которая наверняка тоже не станет тешить его жизнерадостными событиями. И хотя воспоминание уже завершилось, армагеддон как-то не спешил наступать, и капитан подумал, что нечто должно было вновь удерживать его в этом моменте, желая быть найденным и увиденным. Очередная ниточка чужой памяти, случайно вплётшаяся в плотно его гобелена.

Не желая навеки быть запертым в безлюдном особнячке, Хромос принялся ходить из комнаты в комнату, высматривая всё непривычное и незнакомое. И вот в наступившей тишине он услышал чьё-то приглушённое, мерное бормотание. Говорил всего одни человек, причём в своей речи он не делал пауз, а произносил слова слитным потоком, как если бы он читал с листа, а по высоте голоса можно было с уверенностью сказать, что это была молодая женщина. Обежав несколько раз коридоры, капитан наконец-то понял, что чтица находилась в комнате его сестры.

Когда Хромос прикоснулся к дверной ручке, бормотание прекратилось и раздался приглушённый стук, который явно пытались скрыть. Капитан осторожно открыл дверь и заглянул внутрь, но в комнате не оказалось людей, зато из-под крышки большого вещевого сундука, что стоял возле аккуратно заправленной кровати, исходили тонкие струйки чёрного дыма и поднимались к потолку, застилая его непроглядной пеленой. Хромос уверенными шагами подошёл к сундуку и, встав на колени, откинул крышку, после чего начал доставать и выбрасывать на пол пропитанные дымом платья, чулки и рубашки. И вот меж девичьих тряпок он увидел края кожаной обложки, а ещё спустя пару мгновений капитан уже держал в руках большой, увесистый и грубо сшитый гримуар — хранитель запретных тайн чёрной магии.

Хромос стал неспешно перелистывать плотные порядком пожелтевшего за древностью лет пергамента, на котором были изображены непонятные рисунки каких-то потусторонних созданий, то совершенно слепых, то имевших огромные глаза в половину угловатой башки; у одних были щупальца и перепончатые крылья, а иные напоминали своим строением чудовищных насекомых и пауков. Там же были поразительно аккуратно и детально начертаны магические круги, которые, по всей видимости, должны были служить для связи или призыва этих самых призрачных тварей. Разумеется, что кроме рисунков страницы содержали немало рукописного текста, вероятно разъяснявшего несведущему чтецу, какой характер имел каждый тёмный дух, чем он мог помочь чернокнижнику, а чем мог насолить при неправильном обращении и что он мог потребовать взамен на свою помощь, но Хромос не знал этого языка, а потому мог только разглядывать картинки, словно маленький ребёнок.

Перелистнув очередную страницу, капитан заметил, что часть рукописного текста оказалась смазанной из-за попавших на пергамент капель воды, растворившей чернила. Содержание этих листов заметно выделялось среди прочих записей. Она была на порядок длиннее всех остальных, многие слова в тексте были жирно подчёркнуты, как если бы автор хотел предупредить читающего заклинателя об опасности. Приложенный к тексту магический круг тоже отличался своей сложностью и замысловатостью, имея двойную структуру, а старательно изображённое, словно за малейшей небрежностью в линиях обязательно бы последовало суровое наказание, костлявое человекоподобное создание с вздутым, шарообразным животом, толстым языком, чей конец болтался на уровне паха, и спутанными волосами, отросшими до самого пола, сидело на горе черепов и заглядывало капитану прямиком в душу.

Внезапно книга задрожала, вырвалась из рук и, упав на пол, взорвалась точно мыльный пузырь, выпустив ещё больше чёрного дыма, который тут же растёкся во все стороны, а вслед за этим и сама комната стала преображаться, но перестройка оказалась совсем недолгой, и вот Хромос уже очутился в помещении небольшой конюшни, что стояла возле виллы. Вместо солнца на потемневшем небосклоне появился белёсый и тонкий серп месяца, воздух заметно похолодел, ведь осень уже подходила к концу и первые морозы стояли в нетерпении на пороге, хотя в этой части света зимние снегопады были невероятной редкостью, а в место них на протяжении всего сезона шли бесконечные дожди из мелких и холодных капелек.

В темноте послышалось недовольное фырканье. Стараясь издавать как можно меньше шума, одетый по-походному юноша открыл задвижку и, зайдя в стойло к гнедой кобыле, ласково погладил её по шее, чтобы та успокоилась и не выдала его позднего визита дремавшему в пристройке конюху. Сделав это, он вставил ей в рот трензель и затянул уздечку на голове, затем взял седло, закинул его на спину лошади, закрепил ремни на её боках, а после стал подвязывать к петлям дорожные мешки с припасами, одеждой и деньгами. Последним делом он привязал к седлу полуторный меч в ножнах. Как только всё было готово, мальчик взял кобылу за поводья и повел её к выходу из конюшни, чтобы после вскочить на неё и уехать в ночи к одной из близлежащих деревень, где он собирался снять дешёвенькую комнатушку для ночлега, а с первыми лучами солнца отправиться в дальний путь, однако, открыв ворота, он увидел перед собой девичью фигуру. Закутавшись в плед поверх ночной рубахи, Деадора стояла босиком на засыпанной мелким гравием дорожке, переминаясь с ноги на ногу и подрагивая от холода.

Хромос отлично продумал план побега, заранее собрал все необходимые вещи, чтобы своими сборами не разбудить домочадцев, и осторожно покинул дом, но в ту ночь его сестру мучила бессонница, как это нередко бывает с теми, на кого нахлынула волна влюблённости. Пару дней назад Деадора вместе с остальными членами семьи посетила соседей на званном ужине, где ей приглянулся один юноша, как это обычно бывает, на пару лет старше её самой, и теперь её прелестная головка была забита мыслями о высоком парне с тёмными кудрями, закрывавшими его лоб и шею. Слишком взволнованная, чтобы спать, она решила выйти на веранду и, завернувшись в тёплый плед, посидеть на диване, дыша прохладным воздухом и предаваясь томным, но пока что весьма невинным мечтам. Однако, идя по коридорам, она услышала тихий скрежет отодвигаемого затвора и глухой скрип дверного косяка. Ей стало любопытно, кому же ещё не спалось в столь поздний час, а потому она пошла следом за полуночником и была приятно удивлена, что им оказался её брат. Сперва она подумала, что его тоже поразила коварная стрела Амура, и что Хромос, словно герой из лирической поэмы, собирался отправиться в ночи к окну возлюбленной, чтобы в свете луны открыть ей теплившиеся в нём чувства в стихах, а может даже и в песне, пускай её брат никогда и не учился музыке, но любовь порой творит чудеса, но она быстро поняла, что дело тут было вовсе не в романтических похождениях, когда она заметила в руках беглеца меч.

— Куда ты собрался? — тихими и слегка встревоженным голосом спросила Деадора после продолжительного и напряжённого молчания.

— Мне надо ненадолго уехать.

— Куда?

— Я не могу тебе этого сказать.

— Зачем тебе меч?

— Он мне будет нужен.

— Перестань так со мной разговаривать! Думаешь, я не понимаю, что ты не на прогулку собрался.

— Раз ты уже всё поняла, то зачем тогда спрашивала? — между ними снова повисло молчание, и брат с сестрой пристально смотрели друг другу в глаза, выжидая, кто же первым даст слабину и отступит. — Иди спать и не переживай за меня, я скоро вернусь.

— Не надо мне врать. Ты ведь даже колдовать толком не научился, на что ты вообще рассчитываешь?

— Деа, прекрати… всё будет хорошо… так надо.

— Я тебя никуда не пущу.

— Прошу тебя… отойди. Я не хочу применять к тебе силу.

— Только попробуй, я буду кричать. Хотя... если ты немедленно не одумаешься и не вернёшься в кровать, я всё одно закричу.

— Ты не станешь.

— Хочешь в этом убедиться? — Хромос чувствовал, что его сестра была полна решимости и ни за что не собиралась отступать. — Отдай мне меч.

— На кой он тебе?

— Я знаю, что без него ты никуда не уедешь, так что отдай папин меч и отправляйся в постель, иначе я сейчас же закричу.

— Отойди.

— Нет!

— Я же сказал тебе отойти, — юноша угрожающе насупился и сделал шаг вперёд, но Деа не сдвинулась с места, лишь крепче сжав руки на груди и поджав побледневшие губы, бросая брату последний вызов — ударить её, чтобы расчистить пусть к своей губительной мечте. И хотя все его помыслы последних лет были захвачены идеями о рыцарстве и сражениях с демонами, но взять и вот так легко поднять руку на отказавшуюся от всякого физического сопротивления и подставившую щёку сестру он просто не мог.

Этот рискованный и самоотверженный жест обеспечил бы Деадоре победу в этом противостоянии. Хромосу не осталось бы ничего иного, как смириться с провалом своих замыслов и принять условия сестры, но в окнах виллы зажглись огни свечей и послышались голоса слуг. Кто-то заметил исчезновение детей из постелей и, не найдя их в доме, поднял тревогу. Деа отвернулась, чтобы посмотреть на высыпавших из виллы в сад людей, и Хромос, почувствовав, что ему предоставился последний шанс совершить задуманное, мигом вскочил на кобылу и от волнения и спешки слишком сильно ударил пятками по лошадиным бокам. Животное недовольно взревело, встало на дыбы и ринулось с места галопом прямиком на отвлёкшуюся девушку. Юный всадник натянул поводья, стараясь увести взведённое животное в сторону, но разогнавшиеся сорок квинталов мяса, кожи и костей не могли вот так легко сменить траекторию движения. Кобыла налетела на Деадору мускулистой грудью. Девушка успела только сдавлено закричать перед тем, как её сбили с ног, и она повалилась на гравий прямиком под мелькавшие в воздухе копыта, обитые холодным и крепким металлом подков

Всё произошло в считанные мгновения, но Хромос успел знатно перепугаться. Он вовсе не собирался давить сестру, а потому не стал продолжать поспешное и опрометчивое бегство, не удостоверившись, что она осталась цела. Юноша оттянул поводья, заставив коня остановиться и развернуться на месте, после чего бросил взгляд в сторону конюшни и увидел неподвижное, раскинувшееся на холодной земле девичье тело в ночной рубашке, и страх сменился настоящим ужасом. Выкрикивая её имя, Хромос тотчас соскочил с коня, побежал к сестре и упал на колени подле неё. Дрожащими руками он взял лежавшую на боку девушку за плечи и перевернул на спину. По лицу Деи протянулось несколько длинных кривых полосок тёмной крови, выступившей из небольшой раны немного выше правого глаза. Она не сопротивлялась и не отвечала, её туловище совершенно обмякло, но она всё же продолжала тихо и слабо дышать, хотя запаниковавший Хромос этого не заметил и решил, что из-за своих упрямства и глупости он нечаянно убил единственную и любимую сестру.

Продолжая сидеть на холодном, сыром и колючем гравии, юноша прижимал безвольное тело к груди, коротко раскачивался, сбивчиво и невнятно тараторя под нос бестолковые извинения, пока слёзы вытекали из уголков его обезумевших и широко раскрытых глаз. В таком положении их нашли слуги и мать, прибежавшие на шум и крики. Им пришлось буквально вырывать девушку их объятий Хромоса, так как он, обуреваемый чувством вины, ни за что не хотел отпускать вполне себе живой труп. Впрочем, в этом своём заблуждении он был далеко не одинок. Увидев размазанную кровь на голове дочери, Аллейса сперва тоже предположила самое худшее, но ей всё же хватило самообладания, опыта и внимательности, чтобы признать Дею живой. Быстро разобравшись в ситуации, она повелела отнести лишившуюся чувств дочь в её спальню и немедля отправить телегу за знахаркой, чтобы та как можно скорее осмотрела девушку, обработала её раны, попыталась привести её в сознание и дала советы по уходу. Что же до своего встревоженного и перепуганного сына, то она приказала отобрать у него всё оружие и запереть в комнате под круглосуточным присмотром, чтобы он не мешался под ногами и не попытался сбежать снова, хотя это намерение у него уже начисто истёрлось из буйной головы.

Кончилось всё большим семейным скандалом, утаить кота в мешке от прочих родственников всё равно бы не вышло, так что никто даже и не стал пытаться. К тому же травма Деадоры оказалась несерьёзной. Каким-то чудом она не попала под копыта, а во время падения отделалась лишь не особо сильным ударом стремени, так что угрозы её жизни не было, хотя небольшой, угловатый шрам в верхней части лба всё же остался, и в будущие годы при каждой встрече брата и сестры он напоминал Хромосу о безрассудном поступке его давно минувшей молодости и чем он мог обернуться. Деа, его, конечно же сразу простила, но всё же какое-то время после этого случая избегала всякого общения с братом, так как его присутствие напоминало ей о пережитом страхе смерти. Это было довольно сложно делать, проживая в одном доме, но тут ей на помощь пришёл Осгат, настоявший на том, чтобы переселить провинившегося молодчика к его дяде Даргосу в Гросфальд, где за юношей следили в оба глаза, а ещё стали нагружать всяческими тренировками, пока с того не сойдёт седьмой пот, и заставлять штудировать старые магические трактаты, чтобы он мог их рассказывать наизусть, но Хромос принял все эти вполне заслуженные истязания с глубочайшей признательностью. Впрочем, с мечом Гелсара ему всё же пришлось на время расстаться, ведь Аллейса и Осгат решили для пущей верности спрятать оружие от пылкого юнца.

Эта картина воскресила в сердце капитана самые неприятные ощущения, может даже куда более болезненные чем те, которые ему довелось испытать на ещё раз пережитой похоронной церемонии отца. Ему не хотелось вновь видеть окровавленное лицо сестры, перепуганную мать в поспешно накинутом халате, которая будет отнимать у него Дею, как его скрутит дворник вместе с подоспевшим конюхом и как они потащат его, кричащего и брыкающегося в конюшню, откуда его лишь потом по распоряжению Аллейсы переведут под руки назад в дом. Это было весьма паршивое зрелище, которое Хромос и так помнил слишком хорошо, чтобы пересматривать его лишний раз, так что он ещё до того, как его юная копия вскочила на лошадь, ушёл с места действия и сидел на террасе, всё на тех же диванах, неохотно прислушиваясь ко всему происходящему, желая, чтобы эта совершенно бесцельная, ничем не оправданная и тошнотворно утомительная пытка поскорее бы подошла к концу.

Где-то посреди этой смертельной и мучительной тоски послышался тихий скрип старых, давно не смазанных оконных петель. Хромос отвлёкся от безрадостных полу-философских раздумий о пережитом прошлом и бушующем круговороте настоящего, встал с насиженного места и пошёл поглядеть, что же стало причиной этого осторожного, вороватого звука. Не особо торопясь, капитан зашёл за угол дома и увидел, как меж приоткрытых ставен протиснулась рыжеволосая девушка в простеньком сарафане из выкрашенного в тёмный цвет льна, который отлично сливался с ночным сумраком. Он уже ничуть не удивился вторжению Риррты в его память, в каком-то смысле даже обрадовался её появлению, найдя в нём отдушину и хороший повод не думать о том, что в этот самый момент происходило в стенах дома.

Девушка явно подросла с их последней встречи под сводами храма и теперь была чуть выше Деадоры, однако её худосочная фигура ещё не успела приобрести женственных черт и всё ещё более напоминала мальчишескую. Украдкой осмотревшись вокруг и убедившись, что её побег остался никем не замеченным, девушка пригнулась и босиком на цыпочках побежала вдоль стены. Хромосу не оставалось ничего другого, как пойти за ней, но, достигнув конца стены, он обнаружил, что осторожно кравшаяся на расстоянии всего восьми-десяти шагов впереди него Риррта уже в полуприседе мчалась вдоль облысевших розовых кустов аллеи в сторону выезда из усадьбы. Капитан перешёл на бег, чтобы догнать юную побегушницу, однако, пробежав мимо всех кустов, он обнаружил, что теперь девушка оторвалась от него ещё сильнее и торопливо двигалась по полю.

Не желая прекращать погоню, Хромос без толики страха и раздумий последовал за девушкой, топча поникшую траву. Месяц скрылся за приплывшими табунами горбатых туч, погрузив природу в непроглядный мрак, в котором едва вырисовывался вытянутый силуэт, больше походивший на призрака или обитателя мира теней. Так они шли какое-то время, пока впереди не показалась пара робких и холодных синих огоньков, и в их тусклом свечении капитан увидел беззубую, горбатую старуху, стоявшую в укрытии пышных еловых лап. Правой рукой она опиралась на высокий, извилистый посох, венчавшийся черепом большого зайца, в чьих глазницах и теплился магический огонь. Стоит ли говорить, что вблизи его семейного виноградника Макрейнов не было никаких лесов, тем более хвойных?

Сдержанно, но радостно завизжав, Риррта бросилась в объятия старой ведьмы, которая ответила ей ласковым поглаживанием по голове. Никакие запреты матери не могли удержать её от общения с по-юношески озорной, но ри том несомненно мудрой старухой, а все родительские предупреждения и запугивания разбивались о неутомимую и жадную до секретов любознательность девушки. К тому же Риррта уже ощутила пробудившуюся в ней силу, которая так и осталась дремлющим ростком в теле её матери, но которую она всё же передала дочери, и она более не могла устоять перед эйфорией, что даровало её чувство растущего могущества. Риррта теперь уверенно и стремительно шла по той же дорожке в один конец, с которой уже более не сойти ни один чародей, раз ему довелось единожды на неё ступить.

Огонь в заячьих глазах потух, очертания всех окружавших капитана предметов вновь расплылись в лёгкой и тягучей дымке, но на сей раз движения туманных масс были неуверенными и разобщёнными. Тучи стремительно раздувались, окрашивались в разные цвета, сталкивались друг с другом, точно ведя ожесточённый спор за возможность показать себя. Несколько раз среди них вырисовывался победитель, и Хромос уже видел площадку для конного ристалища и флаги знатных семейств, развивавшихся над городком из роскошных шатров, но этот яркий и праздничный образ не смог затвердеть и растаял, уступив место залам магической королевской академии королевства Стаграз, куда в своё время отправили Хромоса для изучения азов чародейской науки и где он впервые ощутил влечение к юной, загорелой и черноволосой колдунье, дочери безземельного и нищенствующего рыцаря, которой в последующие десятилетия будет суждено стать одной из самых влиятельных особ в государстве, сперва в качестве приближённой советницы короля, а после как опальной и могущественной чародейке, которой более не хотелось прислуживать чужим прихотям и интересам, а властвовать самой.

Прошло некоторое время перед тем, как одно воспоминание вытеснило всех прочих претендентов на право рассказать свою историю, и Хромос очутился во дворе лордэнской Крепости рядом с очередной копией себя, снова повзрослевшей на несколько лет, а немного впереди них шёл страж в звании старшины. На поясном ремне у юноши болтался полуторный меч в ножнах, за спиной висел кожаный мешок с деньгами и прочими ценными вечами, а в руке он держал пару писем. Одно из них было запечатано и подписано именами Аллейсы и Осгата, а второе, написанное рукою Хейндира и подкреплённое сургучовой печатью Стражей предписывало привести к нему человека, который предъявит это письмо патрулю, что, собственно, Хромос и сделал, немного пошатавшись по порту. Предыдущие несколько недель прошли в длительном плаванье через тёмные воды своенравного и коварного океана. Большую часть пути он провёл в небольшой, персональной каютке, лёжа на узкой кровати, посасывая сухари и испытывая частые приступы морской болезни, о которой он прежде знал только понаслышке, но был твёрдо уверен в том, что такие закалённые тренировками люди как он попросту не могли страдать от подобного дурацкого недуга, но природа решила иначе. Неудивительно, что в по итогу этого путешествия он заметно потерял в весе и несколько побледнел, но, сойдя на твёрдую почву, силы вернулись в его тело.

Мысленно предвкушая новую солдатскую жизнь, которая должна была стать прелюдией к его будущим подвигам, он оглядывался по сторонам, оценивая укрепления и присматриваясь к сновавшим по двору стражам. Тут всё было другое, иноземное, необычное и неизведанное, и, хотя мальчик страстно желал познать этот новый мир, в тот момент более остального он желал увидеть старинного друга.

И вот, на расстоянии сотни шагов на другой стороне двора он заприметил до боли знакомую фигуру высокого и крепкого мужчины, единственного, кто держал меч в левой руке. Сперва Хромос подумал, что он обознался, ведь когда он в последний раз видел этого человека, тот был хромым калекой, живущим в компании верного костыля. И хотя из немногих полученных за годы разлуки писем он узнал, что Хейндиру стало на порядок лучше, но он не думал, что северянин смог вернуть, казалось бы, навсегда утерянное здоровье в полном объёме. Однако вот он ловко и резво скачет по тренировочной площадке словно молодой козёл по каменистым холмам, играючи и непринуждённо размахивает увесистым клинком и выдыхает снопы пламени как заправский дракон. Это был он и никто другой!

Прежде замерший от неожиданности и восторга юноша радостно закричал и, размахивая руками, побежал на встречу Хейндиру, которого он всегда считал за ещё одного родного дядю. На этом воспоминание подошло к концу. Небольшая вспышка, короткое мгновение прежнего счастья промелькнуло перед глазами и скрылось в глубинах исцеляющегося сознания, подарив драгоценную и столь необходимую передышку в череде гнетущих пятен прошлого.

Следующий акт неписанной, но свершившейся драмы не заставил себя ждать, и Хромос перенёсся в скудно освещённый коридор старого деревянного дома. Он оказался в самом эпицентре облавы на логово довольно крупной банды, чьи главари в конец обнаглели, перестали платить откупы, более не считались с законами и любыми авторитетами и возомнили себя полноправными хозяевами, если не всего города, то значительной её части. Дурачков, кончено же попытались вразумить словами, но те лишь посмеялись и пересчитали рёбра незадачливым парламентёрам, так что на очередном собрании Сената без лишних раздумий и длинных речей было принято единодушное решение вырезать всех строптивцев, не утруждаясь арестами и судебными процессами, тем самым преподав урок всем прочим работникам ножа и топора — что бывает с теми, кто забывает своё место.

Впрочем, сами стражи не особо спешили исполнением господской воли и потратили несколько дней на наблюдение и подготовку плана, чтобы не позволить неугодным преступникам улизнуть с места грядущей резни и при том постараться не умереть самим. Ответственным за проведение операции был назначен Хейндир, который в то время имел звание капитана. Всё прошло в вполне удачно, на каждого раненного стража приходилось три или четыре трупа из банды «Длинных Ножей». Пока несколько десятков стражей с копьями и щитами держали оцепление, пара штурмовых отрядов вломилась в двери и принялись методично и совершенно бездумно зачищать комнаты от их обитателей, разве что, пощадив одну девицу, которой правда пришлось по завершении этих событий искать себе нового ухажёра, предварительно отмывшись от крови предыдущего.

Хромос, успевший дослужится до звания старшины, тоже участвовал в этой облаве, следуя за наставником и прикрывая ему спину. В тот день он впервые убил человека, вернее даже троих, причём одного, лежавшего на полу и захлёбывавшегося в собственной крови, он попросту добил несколькими уколами меча в грудь. Лишение человека жизни не вызвало у него каких-то глубоких и тяжёлых переживаний, не стало для него судьбоносным моментом, делящим всю жизнь на до и после, переворачивающим уже устоявшуюся личность. Почти с самого рождения его всеми возможными способами подготавливали к этому дню, и, честно говоря, это должно было произойти куда раньше, если бы из-за смерти Гэлсара семья не приняла решение поберечь юношу, отгородив его от настоящих сражений. В каком-то смысле Хромос даже ждал этого дня, но по итогу не получил должного удовлетворения и оказался порядком разочарован, так как ему пришлось убивать застигнутых врасплох, почти безоружных и даже незащищённых бронёй заурядных грабителей и бесчестных вымогателей, некоторые даже не успели осознать происходящего, когда острая сталь уже кромсала их на части. Он мечтал о напряжённых и хитрых дуэлях против благородных рыцарей, сражавшихся не только за жизнь, но, что куда более важно, за честь, а вместо этого получил пошлую мясорубку. Однако этот день всё же хорошенько отпечатался в его памяти, открыв новую эпоху кровопролития, которое правда происходило не так уж и часто.

Застигнутые врасплох Длинные Ножи не смогли оказать особого сопротивления яростному напору стражей, так что битва кончилась довольно быстро, и стражи стали рыскать по залитым кровью комнатам, выискивая спрятавшихся и уцелевших, а также прикарманивая всё мало-мальски ценное в качестве поощрительной премии за хорошо проделанную работу. Получивший вполне чёткие инструкции Хейндир снисходительно закрывал глаза на этот произвол, разве что проследил за тем, чтобы никто не запустил лапу в сундук, где хранился немалый общак банды. Эти золотые и серебряные монеты должны были отойти в городскую казну. Тут Хромос заметил, что окружавшие его люди стали двигаться куда плавнее и медленнее, как если бы они ходили под водой. Их речь тоже становилась протяжной и низкой, переходя в неразборчивый гул, и вскоре всё застыло, даже просачивавшийся сквозь ставни солнечный свет остановился, превратившись в золотистые и туго натянутые струны, на которых наверняка можно было сыграть прелестную мелодию. Но вместо приятной музыки Хромос услышал громкие, отчаянные и истеричные крики, доносившиеся с верхнего этажа.

Не медля ни секунды, капитан побежал к лестнице и взлетел по её затёртым ступеням. Все двери, выходившие в коридор, были широко распахнуты или даже сорваны с петель при штурме, однако в дальнем конце прохода всё же осталась одна закрытая дверь, которая отличалась от всех прочих своей массивностью и железными стяжками с толстыми заклёпками. Она появилась ровно там, где прежде находилось окно, а потому за ней ничего не должно было быть кроме обрыва, но кто-то с той стороны яростно долбил кулаками и ногами о тёмные доски, выкрикивая страшные проклятия и трёхэтажные ругательства на непонятном языке. Хромос попытался открыть таинственную дверь, но сколько бы он не дёргал за массивное кольцо, она не поддавалась, а женщина перестала разъярённо вопить и принялась рыдать, прерываясь на долгие всхлипы и кашель.

Внезапно рыдания прекратились, а дверное кольцо оторвалось, от чего капитан чуть было не повалился на спину, но всё же успел поймать утерянное равновесие и остаться на ногах. Пришло время для нового эпизода. Облако раздулось, сделалось из темно-коричневого кремово-жёлтым и обратилось просторной залой, где проводилось празднование по случаю избрания Хейндира на пост Командира городской стражи. Устроительство банкета взял на себя один из сенаторов, который ранее выдвинул кандидатуру северянина и защищал его от всяческих нападок политических противников, желавших, чтобы это немаловажное место занял лояльный только им человек. Обсуждение этого, казалось бы, не самого сложного и не требующего особых раздумий вопроса растянулось на целых три месяца, а каждое собрание Сената оборачивалось ожесточённым спором с множеством личных обид и взаимных оскорблений, потому-то победители решили отметить столь долгожданный успех на широкую ногу.

Пирушка выдалась знатная. Баснословно богатые хозяева не поскупились на всевозможные угощения и дорогую выпивку, а также пригласили целую свору шутов и музыкантов, чтобы не давать гостям скучать. Получивший алый плащ Хейндир с подаренным ему золотым, украшенным рубинам кубком в левой руке принимал нескончаемый поток поздравлений и похвал, а особенно льстивыми и красноречивыми были те дворяне, что прежде голосовали против его кандидатуры. Своего отношения к иноземцу они не поменяли, но всё же во избежание будущих проблем с командиром стражи лучше было состоять в тёплых отношениях. Даже Дуорим Кросс-Баруд посчитал необходимым поздравить Хейндира, правда сделал он это не лично, а отправив на приём сына, причём одного из младших, но вот на подарок он всё же счёл нужным порядочно раскошелиться, чтобы не ударить в грязь лицом. Хромосу тоже перепадали крохи этих поздравлений, так как все присутствовавшие знали, что повышение юного мага до звания капитана — уже решённый вопрос, однако все эти речи не слишком волновали молодого человека, ведь у него было куда более увлекательное, важное и приятное занятие. Уже дожившие до глубоких седин сенаторы приходили не одни, а в сопровождении детей и внуков, разодетых по последним веяниям эрсумской моды, чтобы выставить их напоказ и подыскать будущих супругов. Разумеется, что в первую очередь они смотрели не на ум, красоту или здоровье, а примерялись к потенциальным наследствам, желая извлечь из брачных союзов максимальную для себя выгоду, а вот на своих потомков им, как правило, было глубоко плевать.

Юным и в пору легкомысленным девицам не было никакого дела до мужских разговоров о торговле и политике, зато вот молодой и статный иностранец привлекал их внимание необычным акцентом, от которого он уже успел частично избавиться, но вот сама его манера речи и необычные жесты вызывали у них искренний восторг и умиление. Хромос оказался в окружении десятка полных любопытства мордашек, покрытых густыми слоями пудры и румян. Сперва он общался со всеми на равных, стараясь уделить немного внимания каждой девушке, но довольно скоро он отдал предпочтение одной довольно рослой блондинке в тёмно-синем платье со свисавшими до самого пола рукавами-трубами. Агдалина Алуэстро вновь стояла перед Хромосом во всей своей девичьей красе, полная здоровья и воли к жизни. Получая комплименты от нового ухажёра, она смущённо улыбалась, прикрывая рот ладонью и отводила взгляд в сторону, тем не менее желая услышать больше подобных слов.

Несомненно, это был крайне приятный момент из жизни Хромоса, но знание дальнейшей истории этого многообещающего романа, омрачало его. Капитану было тяжело смотреть на его прошлую любовь, он чувствовал уколы в расстроившемся сердце, но он не мог просто так взять и отвернуться от неё. Ему захотелось прикоснуться к ней, вновь ощутить тепло её тела, но подрагивающие от волнения пальцы прошли сквозь обернувшуюся туманом плоть, ничего не почувствовав, зато горечь сожаления пропитала его душу. Притяжение сменилось отвращением, оковы былых страстей спали, и Хромос получил свободу. Он стал бесцельно шататься среди гостей, проходя прямиком сквозь, а иногда подшучивая над теми, кто в будущем подпортит ему жизнь, давая им хорошено пинка или тыкая пальцем в глаз, впрочем, это довольно быстро ему наскучило.

Объявили время для танцев. Слуги быстро отодвинули столы с опустевшими блюдами, часть гостей стала расходиться к краям залы, чтобы расчистить место для шагов поворотов и прыжков, а другие, более молодые и бодрые, стали разбиваться на парочки. Хромос и Агдалина тоже присоединились к плясунам, хотя молодой Нейдуэн местных танцев не знал, так что ему пришлось учиться по ходу дела, стараясь не отдавить партнёрше ноги. И в этот момент среди расступившихся гостей Хромос увидел Риррту. Теперь она наконец-то приняла взрослый облик, только вместо чёрной мантии она была облачена в самый обычный и простой деревенский сарафан; её голову покрывал венок из листьев и цветов, а подле неё стоял деревенский богатырь с моложавым, даже немного детским лицом с горящими от румянца щеками и держал в своей крупной и мозолистой работящей руке её худенькую и элегантную кисть. Эта непритязательная крестьянская парочка собиралась пуститься в пляс вместе с напыщенными и смехотворно расфуфыренными дворянами, но в последний момент они передумали. На их лицах возникла печать ужаса, и они, не отпуская рук друг друга, помчались к выходу из залы.

Хромос бежал следом за ними по безлюдным, выстланным синими коврами коридорами, но он ощущал себя не догоняющим, а точно такой же загоняемой дичью. Для крепкого молодчика эта гонка была плёвым делом, но вот хрупкое тело Риррты не было привычным к подобным физическим нагрузкам. Её лицо раскраснелось, она задыхалась и спотыкалась, венок свалился с головы. Она только тормозила своего спутника, обрекая их обоих, но парень не стал бросать её, а подхватил возлюбленную на руки и побежал ещё быстрее прежнего.

Нарезав пару кругов по особняку, парень со своей драгоценной, прижатой к груди ношей вбежал в одну из попавшихся ему на пути комнат и захлопнул дверь, так что громоподобное эхо разнеслось по пустым коридорам. Спустя пару мгновений Хромос был у их укрытия. Он взялся за дверную ручку и потянул её. К его удивлению, на этот раз дверь оказалась не заперта, однако за порогом его ожидала сплошная тьма, в которой было невозможно что-либо разглядеть. Не знаю, было ли дело в любопытстве или же в том, что в пережитых воспоминаниях ему не довелось почувствовать физическую боль, хотя эмоциональных терзаний было с излишком, а потому капитан без особого страха, но всё же придерживаясь одной рукой за дверной косяк, вытянул вторую руку вперёд и попытался ступить во мрак. Однако нога не нашла опоры, и Хромос решил отступить, но тут нечто покрытое слизью обхватило его запястье и резко потянуло на себя. Капитан не смог удержаться и полетел во мглу, где его тут же опутало извивающееся создание с множеством щупалец или же длинных пальцев с десятком подвижных фаланг. Оно было не слишком большим и сильным, но чертовски проворным и хватким.

Сцепившись вместе, они летели в сердце бездны. Хромос старательно отрывал выскальзывавшие из его рук щупальца, охватывавшие его руки, ноги, туловище и голову словно стая питонов, но он не мог освободиться от всех них разом, так что тварь успевала заново ухватиться за него. Борьба была пустой и бесплодной, но тут капитан нащупал среди твёрдых мышц и жестких пластин нечто округлое и мягкое и со всей силой вцепился в это пальцами, вонзив ногти нежную плоть. Существо издало полное боли и возмущение шипение, отпустило щупальца и сжалось в подрагивающий комок, приняв защитную позу, после чего они разлетелись в разные стороны.

Хромос почувствовал, как его ступни коснулись твёрдой и ровной поверхности, а следом за этим тьма расступилась, и капитан очутился в коридоре, но не особняка, а старого замка с голыми каменными стенами. Сперва он огляделся кругом, чтобы удостовериться, что склизкая нечисть не скрывалась где-то за углом, а потом стал присматриваться к окружающей обстановке, силясь вспомнить, в какой момент из своей жизни он вернулся на этот раз. Ему не раз доводилось бывать в замках и крепостях, куда его брали с собой Осгат и Даргос, когда они отправлялись в гости к дальним родственникам или боевым товарищам, да и после переселения в Лордэн его временами отправляли сопровождать послов в Эрсум, которые предпочитали останавливаться не в трактирах или в шатрах, а ночевать в замках знатных феодалов, но подобной архитектуры и планировки Хромос всё никак не мог припомнить.

Капитан не знал, куда же ему теперь идти и что же делать, но тут издалека послышались весёлая музыка, громкий смех, пьяные песни и грохот кубков и чаш, которыми ритмично стучали по столам. Ему не оставалось ничего иного, как пойти к людям, и вот он уже оказался на новом пиру. Зал, где он проводился, был вдвое меньше, потолок заметно ниже, а его убранство по своей красоте и дороговизне многократно уступало поместью лордэнского сенатора, однако разразившаяся тут гулянка была куда живее, развязнее и динамичнее. Пиво и мёд лились бурной рекой, длинные столы были заставлены всевозможной снедью, включая печённых рябчиков, гусей и молочных поросят со сморщившимися яблоками во рту. Гости сидели на лавках и стремительно поглощали всё, что попадало им под руку, заливая всё это хмельными напитками. Те, в кого более не могло влезть ни единого кусочка или лишней капли, начинали петь залихватские солдатские и походные песни, пытались плясать, постоянно спотыкаясь и падая на потеху зрителям, а иные учиняли драки из-за нечаянно брошенной глупости, выблёвывая всё съеденное после добротного удара в живот. Пока в одной половине мужчин выпивка пробуждала страсть к агрессии, иные настраивались на более лирический и похабный лад, начиная приставать к сидевшим возле женщинам или же грубо обляпывая подошедшую долить вина или унести опустевшее блюдо прислугу.

Все веселились на полную катушку, не сдерживая себя ни в чём, а особенно раззадорен и криклив был уже давно оставивший свои молодость и зрелые годы позади пузатый мужчина с мясистым красным носом. Хотя его живот был непомерно велик, он всё же не был обрюзглым, а представлял из себя почти что идеальный шар, водружённый на пару тонких и кривоватых ножек. Его лицо было таким же раздутым и отёкшим, клоки нечёсаных волос торчали в разные стороны, а в спутанной бороде виднелись кусочки выпавшей изо рта еды. Одет он был в свой лучший костюм из тёмно-зелёного бархата; пуговицы на животе пришлось расстегнуть, так как с начала застолья брюхо успело заметно раздуться, а его голову венчала малость помятая и побитая корона из бронзы, лишённая украшений навроде драгоценных камней или жемчуга. Он возглавлял застолье, сидя на массивном кресле, поставленном на небольшом возвышении, а его стол покрывала лучшая, но уже до безобразия загаженная скатерть. По левую руку от него, на похожем кресле сидела женщина в светло-красном платье пастельного оттенка. С самого начала празднества она не взяла в рот ни крошки, а сидела совершенно неподвижная, смиренно сложив руки на коленях и сильно ссутулившись. Её лицо, шею и грудь закрывала плотная вуаль из кружевной ткани кремового цвета.

Такую вот картину застал Хромос, зайдя в новую залу, но не успел он толком оглядеться и рассмотреть гостей, как пара слуг вкатили большую бочку через главный вход и, поставив её возле хозяйского стола, выбили молотком днище. В воздухе тут же растёкся приятный сладковато-кислый, дурманящий аромат. Гости радостно загоготали и принялись опустошать чаши, выпивая их содержимое или же просто выплёскивая его на пол, чтобы освободить тару для особого угощения. Подгоняемая прислуга зачерпывала кувшинами благородный напиток и поспешно бегала вдоль рядов столов, разливая вино по чашам, и, хотя все сгорали от желания их осушить, они всё же ждали пока каждый получит причитавшуюся ему порцию. Как только раздача завершилась, один из гостей, пожилой и пухлый мужчина, с поразительной для его возраста прытью взобрался на стол, отдавив при этом своей жене два пальца, после чего набрал полную грудь воздуха и пронзительно завопил гнусавым голосом.

— Я хочу поднять эту чашу за моего дорого брата, за нашего друга и вашего хозяина, что так радушно принял нас в своём доме и щедро кормит нас и поит! И я хочу поднять эту чашу за его новоиспечённую жену, мою невестку, вашу госпожу — редкую красавицу, что должна принести ему здоровых сыновей и таких же красивых, как она сама, дочерей! Пусть вам двоим не будет ведомо горе и неудачи, особенно на брачном ложе! Пусть счастье будет вашим вечным спутником! Живите долго и сладко! Так выпьем же за вас, любимые мои!

— За Барона Зилвида! И за Баронессу Зилвид! — неслаженным хором ответили ему гости и дружно опрокинули чаши и кубки. Быстрее всех осушил свой большой, окованный медью рог сам барон и немедленно потребовал себе добавки. Держа его в руке, он тяжело и грузно поднялся с кресла, и его необъятное пузо легло на стол поверх тарелки с печёным картофелем и недоеденным рагу. Подняв рог высоко над головой, он пьяным и картавым голосом обратился к многочисленным гостям.

— Благодарю тебя, А́трим, за эти тёплые слова. Сегодня свершилось настоящее чудо. Спустя долгие годы непутёвой жизни вдовца, я снова сыграл свадьбу, взяв в жёны самую красивую девушку, если не всего королевства, то уж точно этого графства. И теперь мы с ней… мы с ней… кгхм… Кху-кгхым!

Приступ острого и сухого кашля прервал речь барона, точно его внезапно одолела коварная ангина. Он прикрыл рот рукой и кашлянул особенно сильно, но теперь мокро. Вязкий и склизкий комок пролетел по его горлу и разбился о ладонь. Барон отнял руку и увидел, что она вся была густо заляпана свернувшейся кровью. В следующий миг он ощутил, как десяток тупых, шершавых и зазубренных лезвий впились в его гортань и пищевод и принялись нещадно кромсать его внутренности, причиняя дикую, нестерпимую боль. Он ухватился за горло и попытался закричать, но лишь сиплое бульканье вырвалось из его глотки, по которой поднимался новый, куда больший сгусток. Вслед за хозяином гости тоже начали неудержимо кашлять, хвататься за шеи и животы, бессильно мычать и стонать от охватившей их агонии. Барона затрясло и скрутило, а затем его вырвало прямо на себя багровой и смердящей смесью из полупереваренной еды и крови. Поток всё не останавливался, стекая по бороде, рукам и одежде, образуя под его ногами лужу. Голова закружилась, тело ослабло, и барон повалился назад, опрокинув кресло на спинку.

Хромос вертелся на месте, с ужасом наблюдая, как из большинства гостей вырывались кровавые струи, орошая блюда, столы и других людей. Кто-то пытался удержать внутренности в себе, безуспешно затыкая рот ладонями, другие, наоборот, старались самостоятельно опорожнить желудок, пока их ещё не охватил страшны недуг, а иные пытались просто убежать от напасти, но всякий, кто опробовал желанное вино был обречён на страшную гибель, от которой не было спасения. Лишь немногие счастливчики, отказавшиеся или не успевшие принять роковое угощение, не чувствовали симптомов и старались помочь агонизирующим товарищам, но те теряли сознание от потери крови или же захлёбывались собственной рвотой.

Посреди этого хаоса Хромос услышал сдавленный и скрипучий хохот. Это была невеста. Скрючившись сильнее прежнего, она судорожно вздрагивала при каждом смешке. Затем девушка медленно и бессильно поднялась с кресла и неуверенно поплелась прочь от только что скончавшегося супруга. Она шла маленькими шажками, не разгибая спины. Одной рукой она искала опоры, а второй держалась за живот. Внезапно боль усилилась, словно в неё воткнули раскалённый меч и она, сложившись пополам, тихо завизжала и упала меж столов в лужу чужой крови и желудочного сока. Позабыв обо всём остальном, капитан понёсся через столы и трупы к корчившейся страдалице. При падении вуаль слетела с её головы, и он увидел у своих ног Риррту. Она лежала в позе эмбриона, обернув руки вокруг талии и мелко дрожа. Её губы изогнулись в длинной и кривой, острой словно серп улыбке, из сиявших безумной радостью покрасневших глаз текли слёзы, а из груди доносились сиплые стоны. Хромос решил, что и она опробовала отравленного вина, но Риррта не кашляла, а из её рта не текла кровь. Однако ей тоже было больно, возможно даже неизмеримо больнее, чем умиравшим подле неё людям. Внизу ягодиц по ткани платья разрасталось багровое пятно.

Отрава сделала своё проклятое дело, и в считанные минуты большая часть пришедших на свадебное пиршество гостей отправилась к праотцам. Пока испуганные слуги метались меж комнат, не зная, что им теперь делать, Хромос почувствовал странную лёгкость, даже невесомость, а после он воспарил над землёй и неведомые силы потянули его наверх. Скорость стремительно возрастала, а всё вокруг утонуло в пульсирующем, небесно-голубом сиянии. Слепящая белая вспышка резанула взор, а за ней вернулись тьма. Вновь ощущая собственный вес, а также головокружение, боль в теле и чьи-то грубые и торопливые прикосновения, капитан с трудом приоткрыл слипшиеся веки.

Вокруг было темно, но эта тьма была уже совершенно иной. В ней угадывались очертания голых стен небольшого подвала, расставленные в нём громоздкие ящики и небольшие бочонки, а также склонившаяся над капитаном человеческая фигура. Пострадавшая память не хотела давать ясного ответа своему владельцу: где это он очутился и кто составлял ему компанию, но всё же Хромос понимал, что дела его были плохи. Тело не желало слушаться, но тем не менее капитан принял отчаянную, но нелепую попытку оттолкнуть от себя этого человека, но тот только крепче ухватил его за руку и за ногу, после чего без малейшего усилия одним рывком поднял взрослого мужика с пола и закинул к себе на загривок. Поправив ношу, чтобы лучше распределить вес, Феомир резко развернулся на месте и помчался через подвал к лестнице, которую он преодолел в пару прыжков.

Мощный порыв раскалённого воздуха ударил по лицу Хромоса, обжигая щёки и высушивая глазные яблоки в считанные мгновения. Не желая ослепнуть, капитан плотно зажмурился, но свет от бушующего пламени всё равно проникал сквозь кожу век, заволакивая взор багровой пеленой. Едкий дым стремительно вытеснял живительный воздух из комнат и коридоров горевшего здания. Его демонические обитатели, мельтешившие между домом и улицей в попытках спасти из огня как можно больше вещей, могли подолгу задерживать дыхание, продукты горения не могли их отравить, да и ожоги были им не страшны, в отличие от Хромоса, который почувствовал, как угарный газ заполнил его лёгкие, вызвав острое удушье. Будь здание размером с добрый замок или же будь его носильщик менее расторопным, то капитан наверняка бы задохнулся, но, прежде чем он вновь бы потерял сознание, его вынесли на улицу.

Район был довольно бедный, его жильцы не могли себе позволить дорогие материалы и умелых строителей, так что дома в большинстве своём были целиком или наполовину возведены из дерева, а учитывая тёплую и засушливую погоду последних дней и довольно плотную застройку, то начавшийся в одном здании пожар в считанные минуты растекался по его стенам, крыше, пожирал его и перескакивал на его соседей, чтобы продолжить губительное пиршество. Так случилось и на этот раз. Огонь уже успел распространиться на пять-шесть зданий и подступал ещё к десятку. Разбуженные в ночи жители в одних ночных рубахах и подштанниках, а кто и вовсе голышом, выбегали из охваченных пламенем жилищ, держа на руках детей, кошек и собак, а их соседи с коврами, мётлами и вёдрами в руках, самоотверженно и мужественно давали отпор пожарищу, сдерживая его стремительное распространение. Воздушные массы то всасывались в здания, давая пищу пламени и грозясь затянуть в адскую жаровню неумелых пожарных, то вырывались из окон и дверей, издавая при этом глухой рёв и хлопки и опаляя нерасторопных бойцов. Напуганные и огорчённые потерей добытых тяжким трудом пожитков люди кричали и рыдали, моля о помощи, пока над городом разносился тревожный звон десятка колоколов, передававших весть о разразившемся бедствии и созывавших горожан для сражения со стихией.

— Ей Рирр, куда мне его теперь девать? — спросил Феомир, стараясь перекричать окружавшие вопли и грохот. Впрочем, сам тон его голоса несмотря ни на что остался обыкновенно спокойным и слегка вялым или скорее же сонливым.

— Отнеси его к остальным вещам, там за ним присмотрят. И поспеши, нам ещё много чего надо вытащить.

Промолчав в ответ, Феомир снова тряхнул подсъехавшего с плеч капитана и трусцой побежал по улочкам подальше от пожарища. На небольшой площади, образовавшейся на перекрёстке двух улиц, уже успела собраться толпа спасшихся погорельцев, по большей части женщин, стариков и детей, которые не могли помочь в битве с огнём, и разбуженных зевак, не желавших рисковать шкурой ради спасения незнакомых людей. Вместе с собой они притаскивали корзины и мешки, куда впопыхах побросали всё ценное и не очень, что попало под руку во время стремительного бегства.

— Ей, Эртел, принимай пленника, — сказал Феомир, бросая капитана на набитые чем-то твёрдым и угловатым мешки. — Присмотри за ним, чтобы не сбежал, хотя он вроде всё ещё не в себе.

— Ага, ладно, — ответил бывший спутник Вольфуда, но Феомир уже помчался обратно на помощь Риррте и остальным.

Стараясь не выдать себя, Хромос приоткрыл глаза и стал осторожно оглядываться вокруг, чтобы оценить свои шансы на побег. Охранник был всего один, и он скакал между припасами, оценивая, что же им удалось спасти, но, так как их было не слишком много, капитан всё время оставался в поле его зрения. Тело всё ещё было деревянным и не шибко податливым, но Хромос уже мог вполне уверенно двигаться, правда его руки тяготили кандалы, но они были сделаны из обычного железа без добавления гихдриза, так что это было всего лишь небольшим неудобством, а вот его ноги оставались свободными.

Вокруг собралось много людей. Пока одни стояли на месте, обеспокоенно заламывая руки и ожидая исхода битвы, другие носились по округе, разнося последние новости. Затеряться в этой суматохе и неразберихе не составило бы труда, главное только оторваться от демонического надсмотрщика, но это и было главной, почти что неразрешимой трудностью. Побороть демона было невозможно, оставалось только надеяться, что он, ненадолго отлучиться, думая, что его пленник всё ещё пребывает в состоянии безмозглого баклажана, и в этот момент совершить рывок навстречу свободе. Однако Эртел даже не думал оставлять свой пост, ведь несмотря на общее бедствие среди далеко небогатых обитателей трущоб было предостаточно людей, которые в любое время и при любых событиях не упускали возможности для лёгкого и быстрого обогащения, так что демон даже не мог себе позволить лишний раз отвернуться или ненароком зазеваться — его бы тут же оставили без нитки. К тому же к ним постоянно прибегали иные одержимые, чтобы оставить на сохранение вещи, а так как делали они это через разные отрезки времени, то высчитать безопасный момент для бегства становилось крайне затруднительным.

Хромос так и продолжал неподвижно лежать, следя сквозь ресницы за каждым движением Эртела, с каждой минутой всё более теряя надежду на спасение, но тут одержимый внезапно вздрогнул, а затем рухнул на мешки рядом с капитаном, так что рука упала ему на грудь. Подумав, что Эртел просто оступился или что его кто-то случайно толкнул в спину, Хромос не прекратил исполнять спектакль спящей красавицы, но за это ему прилетела увесистая и звонкая оплеуха.

— А ну вставай, — послышался знакомый шершавый голос. Капитан открыл глаза и увидел склонившегося к нему Янса, одетого как обычный горожанин. Лазутчик прекрасно умел отличать притворщиков от действительно спящий людей. — Я сказал живо.

Ухватившись за цепь, убийца потащил Хромоса на себя, чтобы помочь ему встать, а затем таким же образом, словно телёнка на верёвочке, повёл его сквозь толпы народа. Капитан не сразу поверил в своё счастливое спасение. Он даже подумал, что незаметно для себя вновь впал в мир иллюзий и грёз, увидев в нём то, чего он более всего желал, однако это всё было взаправду. Когда поверженный Эртел остался далеко позади и можно было более не бояться случайного столкновения с носившимися туда и обратно демонами, Янс завёл Хромоса в переулок, но вместо приветствия и расспросов тут же прижал его к стене и приставил нож к горлу. Прежде чем Хромос успел оттолкнуть его или закричать убийца ловко оцарапал его кожу. Из раны тут же выступили шарики крови и, слившись в большую каплю, они стремительно скатились под воротник, оставив тонкую багровую полосу на покрывшейся мурашками коже. Готовый при первом же подозрении вспороть капитану глотку, Янс внимательно наблюдал за порезом, ожидая его скорого заживления, но кровь всё продолжала идти, как это бывает у всякого обычного человека, и он, выдохнув опустил оружие и отступил.

— Ты — это всё ещё ты, — сказал он с неясной интонацией, то ли делая утверждение, то ли задавая риторический вопрос.

— Да, это я, — ответил Хромос, хотя он сам не был до конца уверен в своих словах.

— Покажи оковы, — не дожидаясь дозволения Янс схватил руки капитана и принялся осматривать замки на браслетах. — Как я и думал — оковы стражей. Должно быть твой дружок Лормин, позаимствовал их с крепостных складов. Если я не ошибаюсь, то они все должны открываться одинаковыми ключами?

— Так оно и есть.

— Хорошо, значит, где-нибудь неподалёку должен найтись человек с дубликатом, готовый одолжить его за пару монет.

— Можно обойтись и без этого, пойдём к ближайшей заставе, там всегда храниться один. Они мне точно его дадут.

— Дурья ты башка, всё ещё не понял, что тебе стоит держаться от вообще всех стражей подальше? Может всё же стоило оставить тебя этим демонам, раз ты столь безнадёжен? А?

— Я не…

— Ладно, довольно об этом, — сказал Янс и над чем-то призадумался.

— А как ты узнал, где меня держат?

— У меня есть глаза и уши не только на голове, но обсудим это позже. Наши друзья уже точно обнаружили твою пропажу и мою маленькую шалость и наверняка отправили двух-трёх человек на наши поиски. Надо уйти ещё дальше и найти временное убежище. Возьми цепи в руки, чтобы они не гремели, а затем накроем всё это дело, чтобы не привлекать лишнего внимания. Да, вот так, отлично. Ну, а теперь идём.

Прикрыв оковы сворованным фартуком, наши герои уже спокойным шагом побрели в сторону Квартала Страстей, где несмотря на позднее время и бушующий совсем неподалёку огонь всё шло своим чередом, и никто не думал прекращать безудержное и необузданное бестолковой моралью и наигранным ханжеством веселье. Со всех сторон их осыпал нескончаемый поток предложений воспользоваться дешёвой и продажной любовью, угоститься крепкой выпивкой или же принять участие в какой-нибудь азартной игре, где гарантировалось взятие огромного куша, но Хромос и Янс шли своей дорогой, даже не удостаивая зазывал и проституток ответами, пока не добрались до не самого дурного борделя, носившее гордое название «Лунные Бабочки».

Управляющим в нём оказался пухлый и немолодой евнух, смотревший на работавших под его началом женщин не столько с равнодушием, сколько с горечью и тоскливым сожалением. Оставив всё ещё закованного капитана в компании бездельничавших в отсутствии клиентов полураздетых девиц, Янс вступил в шепчущие переговоры со сводником, долго ему что-то растолковывая, после чего без торгов передал ему три золотые монеты, разумеется, краденные, и дал Хромосу знак следовать за ним.

Снятая комната располагалась на втором этаже, причём Янс нарочно выбрал ту, под окном которой была крыша пристройки, позволяющая в случае необходимости быстро и легко ретироваться на улицу. С этой целью убийца первым же делом приоткрыл ставни окна, чтобы позже не пришлось возиться с задвижкой, теряя драгоценные мгновения, а заодно достал из кармана мистический хрусталик и положил его на самое видное место стола, чтобы непрерывно следить за появлением противника, после чего отодвинул стул и наконец-то уселся на него в обратной позе. Хромос же, бегло осмотрев уютную комнату, присел на край широкой кровати. Толстый и мягкий матрас был набит новыми, ещё не растрепавшимися и не свалявшимися перьями, так что он утонул в нём, как в облаке. Немного подумав в нерешительности, капитан откинулся назад и расслабленно выдохнул. Хотя он и так провёл прошедшую половину суток лёжа, но силы его были истощены, так что его организм требовал дальнейшего покоя и пищи. Янс догадывался, что богомерзкие твари оказались не слишком гостеприимны и услужливы в отношении своего пленника, потому ещё до того, как Хромос осознал свои желания, он сделал заказ, и в комнату вошла девушка с подносом в руках, на котором лежали пара блюд с давно остывшими краюхой хлеба и ломтями печёной баранины. Кроме этого, куртизантка принесла большой графин, только вместо вина или пива в нём была тёплая вода. Расставив кушанье на столе, девушка достала из кармана толстый ключ, при помощи которого Янс незамедлительно снял браслеты с рук товарища. За эти маленькие услуги работница борделя получила от убийцы два серебряника, но не стала сразу уходить, а принялась активно и заигрывающее вилять задом и томно прикусывать губу, но Янс не поддался на её женские чары и холодным жестом приказал удалиться. Девушка обиженно фыркнула и побежала рассказывать подружкам о двух скрытных мужчинах, что поздней ночью пожелали остаться наедине без женщин.

Еда была приготовлена весьма недурно, но чувство сытости пришло буквально после нескольких проглоченных кусков, и Хромос вновь повалился на кровать, довольно раскинув освобождённые руки в стороны.

— Итак, — неторопливо начал Янс, точно выверял каждое слово, просчитывая разговор наперёд, — прогулка в Крепость всё же не задалась?

— А-га, — выдохнул капитан.

— Но ты всё-таки сумел встретиться и поговорить со своим другом или же всё пошло наперекосяк куда раньше?

— Нет, его там не оказалось, — после этого Хромос пересказал Янсу всё, что произошло за время их непродолжительной разлуки. Убийца слушал его рассказ почти не перебивая, лишь изредка переспрашивая, чтобы сперва составить себе общую картину произошедшего, и только потом завалить незадачливого капитана вопросами, дабы заполнить оставшиеся дыры и узнать те важные моменты, которые Хромос со своим весьма прямолинейным, непривыкшим к разведке и конспирации умом посчитал несущественными и недостойными упоминания. Впрочем, капитан вполне осознано не стал вдаваться в подробности воскресших воспоминаний, уделив больше внимания тем крупицам памяти Риррты, что по ошибке остались в его сознании из-за грубо и резко оборванного заклинания, во время которого из разумы частично переплелись.

— Вот оно как. Обычно травят одного человека, скрытно подсыпав яда в чашу с вином, или, точно зная из чего человек будет пить, заблаговременно обмазывают стенки его кубка, а тут прикончила за раз целую толпу. Чтобы провернуть подобное придётся отравить сразу весь бочонок, причём чем-то таким забористым, что убивает почти мгновенно. Подобный фокус очень трудно провернуть, оставшись при этом нераскрытым, ведь просто подсыпать отравы мало, нужно ещё проследить, чтобы никто не решил опробовать вино до праздника и сговориться с виночерпием, иначе весь план пойдёт коту под хвост. Не думаю, что я даже в мои лучшие годы смог бы провернуть нечто подобное.

— Но Риррта это как-то да сделала. Хотя… может это всё-таки была и не она вовсе. Её ведь тоже скрутило от боли, а это должно означать, что она не знала про яд в вине.

— Но ведь её перекорёжило не так как всех прочих гостей?

— Она держалась за живот, но её вроде бы не тошнило.

— А ты видел, как она пила вино?

— Точно не помню, но вроде бы нет, хотя может она его только пригубила, а потому и отделалась легче остальных. Я тогда смотрел на её мужа, но и её краем глаза видел. Она сидела тихо, особо не двигаясь.

— Сложный вопрос. Может она, конечно, уже тогда стала одержимой и яд просто не смог побороть её исцеление, хотя у этих тварей явно сильно притуплено чувство боли, так что она бы просто почувствовала легкую изжогу и на этом бы всё и кончилось. Тут должно быть нечто другое. Хотя… слишком уж много неточностей, оговорок и догадок. Да и вообще, может зря мы всё это обсуждаем, ведь это твоё видение могло быть всего лишь её фантазией.

— Нет, что ты. Оно было таким… настоящим… полноценным…

— Ну, могу поздравить тебя с почином, теперь и ты на своей шкуре ощутил реальность и чувственность тёмных искусств. Я от Цванфиттера натерпелся этого дерьма на три жизни вперёд, так что уж поверь мне — если чернокнижник мало-мальски обучен, то его иллюзии будут неотличимы от действительности. И ты поверишь во всё, пускай на твоих глазах розовая кошка начнёт рожать утят, распевая матерные молебны во славу сырного бога. Это станет для тебя непреложной истинной, в которой будет невозможно усомниться.

— Ладно-ладно, я всё понял, но если всё же предположить, что это были не фальшивые выдумки, а подлинные отголоски её прошлой жизни, то можно попытаться что-нибудь из них вычленить. Вспомнить хотя бы тот гримуар.

— Ну так ты его и вспоминай, я же его не видел.

— Думаю, что в нём может быть подсказка о том, с какими демонами мы имеем дело.

— Что-то я сомневаюсь, что в старой книженции сельской девицы находились знания о тварях, которые остаются неизвестны большей части рода людского, включая священные ордена.

— Да, понимаю, что это звучит как-то странно, но всё же…

— Погоди. Ты говорил, что видел большую печать на её груди.

— Верно.

— И она была похоже на узор, который ты нашёл в доме у той певички.

— Всё так и есть.

— Тогда постарайся как можно лучше припомнить все рисунки, что попались тебе на страницах книги. Что-нибудь из них хотя бы отдалённо было похоже на рирртину печать?

— Я… я… нет, не думаю. Они больше походили на обычные чертежи, что используют почти все маги, только почти все они были довольно простыми и грубыми, а таких переплетений линий, как у этой демонессы там не было.

— Ну, вот тебе и правильный ответ, только толку нам с него особого нет. Очередная заурядная история провинциальной ведьмочки, которая в погоне за силой дошла до сделки с Князьями Хаоса, разве что конкретно её подвиги Инквизиция проморгала, и теперь разбираться с ней приходится мне и тебе. Что за люди… в обычной жизни суют свои длинные носы во все щели и под все юбки, а когда они действительно нужны, то этих сволочей днём с огнём не сыщешь. Впрочем, отбросим в сторону эти бесполезные умственные построения. Меня куда больше заинтересовали эти её россказни про какого-то наисильнейшего силача, повтори-ка ещё раз эту часть.

— Я спросил её о том, кто же из них сильнее — она или Сентин, а на это она мне ответила, что я блоха в сравнении с ним, но есть в Лордэне некто, кто выделятся даже среди прочих одержимых. Должно быть это какой-то их местный вожак.

— Но он сейчас не в городе?

— С её слов он вернётся завтра, то есть уже сегодня. Часы ведь отбили полночь?

— Отстучали. Но мне эта её точность кажется подозрительной. Лошадь в пути может сломать ногу, попав в кроличью нору, а кораблю на море может повезти с попутным ветром, и проведёшь ты в пути на день другой больше или меньше ожидаемого, так что время прибытия предсказать сложно, особенно если путь не близкий. Может быть и так, что она просто пыталась тебя запугать.

— Она, совершенно не напрягаясь, отделала меня, как боги черепаху. Какие к чёрту угрозы далёкими силачами? Что же до точности предсказания, то это может значить, что он не сильно отдалился от города, как раз в одном-двух днях пути.

— Тогда он вряд ли будет возвращаться по морю. Если уже мне память не изменяет, то у вас тут в пару-тройке дней морского хода иных крупных городов нет?

— Только мелкие рыбацкие поселения.

— Там демонам нечего клевать, все сливки сами стекаются в город, сиди себе на заднице и пей вдоволь.

— Я, конечно, не знаток демонической магии, наверняка у них что-то работает иначе, чем у людей и эльфов, но при этом я уверен в том, что они не станут открывать врата в город. Это трудно и точно не останется незамеченным. Наблюдатели в магической гильдии непременно засекут возмущение в пространстве и энергетических потоках, разве что они уже не засунули их себе под каблук.

— Кто знает, может уже так оно есть.

— Ты нашёл их в гильдии?

— Разок проходил мимо, когда осматривал достопримечательности, ну камень и засветился. Впрочем, я решил там не задерживаться и не стал выхаживать вдоль стен для уточнения, но там точно кто-то был.

— И всё же я уверен в том, что врата они открывать не станут.

— Тогда остаётся только пеший путь.

— Выходит, что так.

— Попасть в город можно через главные ворота или же через десяток тайных троп меж скал. Спасибо Иклосу за его карты. Мы не знаем, кем он является, разве что… она ведь говорила о нём, как о мужчине?

— Да, так и было. К тому же она вроде бы оговорилась, что он — человек, хотя это может быть просто фигурой речи, а на самом деле он эльф или гном.

— Это весьма рыхлые догадки, но в голове их держать всё же можно. Итак, узнать его в лицо или по родимому пятну на ягодице мы не можем, так что остаётся всецело положиться на силу чародейского камушка, а это значит, что караулить мы сможем только на одном пути.

— А можно ли его это… раздвоить? — спросил Хромос, неуверенно покосившись на кристалл.

— Если бы так можно было сделать, будучи уверенном в том, что он ни на йоту не изменит своих качеств, то я бы уже давно так и сделал. Но его природа остаётся для меня загадкой, а рисковать нашим единственным, срывающим покровы маяком я не готов. Вдруг стукнешь его разок, и он навеки перестанет работать — такого нам не надо. К тому же твоя рожа, в отличие от моей нашим врагам прекрасно знакома, так что тебя нельзя вот так отправлять в поле без предварительного плана действий и путей отхода. Надеюсь, что сегодня ты в этом прекрасно убедился не на словах, а на деле. Так ведь?

— Так.

— Вот и славно, — после этого Янс взял короткую паузу, чтобы обдумать этот самый план. — Хотя, может оно всё обстоит так, что нам и вовсе нет нужды ломать голову со всеми этими тропами. Как и все прочие демоны, этот силач наверняка носит на себе человеческую личину, так что ему нет нужды скрываться от глаз. Он, вероятно, может везти с собой некий запрещённый груз, однако тут ему на выручку придут твои проклятые дружки-капитаны и проведут его через таможню также, как они это сделали ранее с Вольфудом прямо под твоим носом.

— Ведёшь к тому, что он прибудет в город через главные ворота?

— С фанфарами и глашатаями впереди себя. Конечно же образно выражаясь, однако, если так прикинуть, то он вполне себе может позволить нечто подобное, ведь он возвращается в свои владения, где никто кроме нас двоих, забившихся в щели клопов, не подозревает о его истинной сущности. Почему бы разок не потешить самолюбие, если есть такая возможность?

— И что мы будем делать?

— Ну, я, — на последнем слове Янс сделал сильный акцент, — примерю на себя привычную роль бродяги, попрошайки или ещё какого отребья, на которых принято не обращать внимания, если те тихо сидят себе в углу и не портят настроение почётным господам своим жалким видом или многолетней вонью, и буду околачиваться возле главных городских ворот, пока не получим результат или пока часы снова не пробьют полночь. Может он и ночью захочет прибыть, но круглые сутки я там находиться не смогу. Рано или поздно начну вызывать подозрения или же раздражение у стражей. Ну, а ты, — убийца снова сделал интонационное ударение, — посидишь тут или в иной комнатушке, которую я для тебя сниму, и не пытайся мне сейчас предлагать надёжные места, все они — фуфло. Нам нужны хозяева, которые не станут трепаться о твоём присутствии не только стражам, но и бандитам, которые непременно тобой заинтересуются. Этот кастрат, который заправляет этим прелестным местом, как раз из таких. Видимо он очень боится, что за неосторожное слово ему отрежут язык точно также, как некогда поступили с его мужским достоинством. Я ему сейчас заплатил на день вперёд, включая три приёма пищи, ну а вместе с этим идут в придачу две девки. Хочешь — пользуйся ими в своё удовольствие, хочешь — сиди в грустном одиночестве, мне вообще без разницы. Хотя… какой вообще от тебя будет толк для нашего дела, если ты только и будешь делать, что по борделям сидеть и девок тискать?

— Так это же ты меня сюда притащил!

— Не сбивай с мысли. Чтобы не быть совсем уж бесполезным, тебе необходимо научиться скрытному перемещению. Сделать это можно только на практике, так что я тебе сейчас где-нибудь прикуплю плащ с капюшоном, не новый, а хорошенько заношенный, потёртый и дырявый, чтобы он хоть как-то да прикрыл твою известную доброй половине города харю, и можешь идти гулять по улицам.

— Ты уже перестал бояться, что меня сцапают демоны?

— Ну так, их на весь город всего несколько десятков, так что шансы случайного с ними столкновения не слишком уж и велики. Поначалу не уходи далеко от хаты, быстро возвращайся и старайся не попадаться на глаза стражам, так и приобретёшь желанное мастерство. А если нет… то и пёс с тобой. В третий раз я спасать тебя уже не стану, ты ведь не принцесса какая, а боец. Постарайся впредь не быть столь бестолковой обузой.

— Уж поверь мне, я не горю желанием снова оказаться в их руках. И всё-таки, ты до сих пор не рассказал, как же тебе удалось меня спасти.

— Да дело то в общем не хитрое. Ты не явился на нашу встречу, и я сразу же заподозрил худшее, всё же я тебя предупреждал, что в Крепости тебя наверняка будут поджидать одержимые. Немного походил по улочкам и пивнушкам, послушал о чём толкуют люди и узнал, что по городу пронёсся слушок о том, что посреди белого дня на главной дороге при целой толпе честного народа был арестован, ну или же похищен какой-то молодой мужчина. Всякий рассказывал эту историю по-своему, и порой версии очень сильно расходились между собой, но основной мотив всё же был единым. Я подумал, что тебя вряд ли бы повезли назад в Крепость, так что решил наведаться к логову демонов и разузнать, не видел кто что интересного.

Ещё в первый свой визит я заплатил нескольким старикам и малолетним беспризорникам, чтобы они поглядывали за домом. Собственно, это они мне и рассказали о том, как тебя привезли и затащили внутрь. Благо один из пареньков смог запомнить одежду, что была на закованным в цепи человеке, и благодаря этому мне удалось точно тебя опознать, хотя дублет, как я погляжу, ты прежде успел сменить. Ну а затем… как бы это сказать помягче... хотя к чёрту. Я вообще не думал о твоём спасении.

— Что?!

— Да вот так. Я знал, что ты попал к демонам, а вот что они сделали с тобой после этого я уже знать не мог. Подумал, что ты, вероятнее всего, либо уже мёртв, либо стал одним из них, так что идти на безумный риск и под покровом ночной мглы пробираться в улей неспящих тварей, а потом ещё как-то скрытно вызволять твою тушку, я попросту не мог. Однако не расстраивайся ты так. Я не собирался оставлять всё как есть, а решил за тебя отомстить, сделать ответный ход и, немного поколдовав со смолой и сивухой, которые я… позаимствовал в ближайших лавочках, сделал зажигательные горшки и забросал ими дом.

— Это ты устроил тот пожар?

— Ну, да. А кто же ещё? Неужели ты думал, что это они не уследили за какой-нибудь догорающей свечкой, а потом терпеливо ждали пока пламя расползётся по дому и его больше нельзя будет спасти? Вообще удивлён, что среди них не оказалась ни одного мага огня, который мог бы укротить пожар. По всей видимости мне в этой жизни везёт куда больше, чем тебе, а я ведь тот ещё пропащий человек. Как ты вообще до своих лет то дожить сумел?

— Ты же не только дом демонов поджёг. Там теперь пол квартала охвачено пламенем. Несколько десятков людей точно умерли, или обгорели с головы до пят, и ещё больше осталось без крова и нажитого добра. У них и так мало что было, а теперь они лишились вообще всего.

— Парень, мы тут как бы на войне, закулисной и незаметной, но самой что ни на есть настоящей войне. А на войне всегда погибают люди. Наши с тобой враги — исчадия Преисподней, у них нет моральных принципов, лишь ярость и голод. У них руки ни чем не связаны и они не перед чем не остановятся, и, если ты будешь боятся жертвовать кем-то кроме себя самого, то проиграешь, потому что они непременно воспользуются этой твоей слабостью и припрут тебя к стенке, сковав тебя твоими же высокими принципами.

— Я не питаю подобных иллюзий, но поджог города — это явно перебор. Если так пойдёт дальше, то мы убьём людей больше, чем спасём.

— Ладно-ладно, можешь пойти к демонам и извиниться перед ними от моего лица. Уверен, что они будут очень тебе признательны.

Хромос и Янс примолкли, чувствуя, как между ними пробежал холодок. У бывшего императорского душегуба, над которым довлели старые привычки, и взращённого на сказках о благородных героях стража очень уж сильно разнилось понимание ценности человеческой жизни, однако оба почувствовали сомнения в надёжности и пригодности своего соратника.

Подходящего настроя для житейской болтовни или задушевных бесед у них не было, а потому, обговорив всё необходимое, они распрощались. Но перед уходом Янс всё же не поскупился и оставил на столе небольшой мешочек, в котором было где-то два-три десятка золотых крон на всякие расходы. Ещё до того, как убийца покинул квартал Страстей, он сумел восполнить эту сумму в полном объёме из карманов встречных горожан.