Тёмные Воды. Зимний апокалипсис

Глава вторая

В Поляны я доехал по проложенной колее без приключений, если не считать таковыми то, что в нескольких местах ветер разметал сугробы, засыпал дорогу, и мне пришлось преодолевать снежные заносы. В остальном ничего особенного в пути не случилось. Утром, когда уже взошло наше маленькое солнышко, я приехал домой.

Меня встретила Алёна. На мой молчаливый вопрос она коротко показала на комнату, где мы ютились с Томкой. Я зашёл и обомлел: моя жена Тома сидела на кровати, а рядом, за столом, сидела женщина, очень похожая на мою маму тех времён, когда я ходил в школу. Увидев меня, обе вскочили. Томка заулыбалась и бросилась мне на шею с поцелуями. Потом, застеснявшись, отошла в сторону, пропуская ко мне маму. Та сделала шаг навстречу и сказала с улыбкой:

— Генкин, подь… ну чего ты стоишь? Иди ко мне, — и протянула вперёд руки.

Я почувствовал себя первоклассником, который идёт в школу с мамкой за ручку. «Генкин» — это мама меня так называла лет до двенадцати. Когда она умерла от рака, мне было девятнадцать. Я тогда служил срочную, пришла телеграмма и мне дали неделю отпуска. А живой я её в последний раз видел годом раньше, когда она приезжала на присягу. И вот теперь, спустя десятилетия, она снова рядом. Нахлынула такая волна эмоций, что я не удержался и заплакал. Бросился к ней, обнял, а она ткнулась лицом мне в плечо, и рубашка тут же стала мокрой.

— Вот и повидались, Генкин… — прошептала мне она и, схватив меня за руку, вложила туда какой-то предмет. — Светлой стороной к телу, — шепнула, — это оберег, настоящий, верь мне…

Затем она отодвинулась от меня на расстояние вытянутой руки, схватила за плечи и заглянула в глаза.

— Какой ты стал, Генкин… какой взрослый. Береги себя, родной, и жену свою береги, она у тебя хорошая девочка.

Затем она приблизила губы к моему уху и прошептала:

— Генкин, запомни: чтобы возродиться, нужно умереть…

Это были её последние слова. Она словно растворилась в воздухе. Томка так и осталась стоять с разинутым ртом, а я тихонько завыл, не контролируя себя.

Когда эмоции отпустили, я посмотрел на предмет, который она мне дала. Это была такая же «пуговица», как у Юхыма и Иваныча, одна сторона её светилась. Я прижал её этой стороной к обмороженной ладони и буквально почувствовал входящее в меня тепло.

«Она меня, вроде как подзаряжает, это я тебе потом объясню», — вспомнил я слова Иваныча. «Так и не объяснил», — с досадой подумал я.

— Генка, что это было? — спросила ошарашенная Томка.

Я молча посмотрел на неё.

— Это правда была твоя мать?

— Да, Тома, это моя мама.

— Так она же умерла… разве нет?

— Да, она очень давно умерла.

— А как же? Может, это мошенница какая-нибудь?

Я нежно посмотрел на свою жену.

— Да, Тома. Сейчас в мире жуликам самое раздолье. Особенно у нас тут — они все сюда так и рвутся.

Она засмеялась.

— Тогда я ничего не понимаю. Возникла из неоткуда, но мы хоть этого не видели… можно было бы подумать, что вошла с улицы. А пропала буквально на глазах.

Она прижалась ко мне.

— И такая молодая. Она же моложе тебя.

— Да, такой она была лет тридцать назад.

— Так она из прошлого, что ли? — догадалась Томка. — Ты знаешь, после всего, что произошло, я уже ничему не удивлюсь.

— Ты знаешь, Тома… — сказал я. — Давай-ка присядем. Мне, пока я туда ехал, Иваныч привиделся, и он прямо сказал, чтобы я возвращался, и сказал, что нас ждут встречи с умершими. А скоро Витя меня догнал…

— А как он тебе привиделся? — спросила Томка.

— Сон я увидел. Но ты знаешь, такой отчётливый, как будто наяву. И главное — амулет остался.

— Какой амулет?

— Да вот такой же, анх, — я разжал ладонь и показал Томке «пуговицу», которую получил от мамы. — Я его Вите оставил…

— А почему ты думаешь, что это амулет?

— А вот попробуй, — сказал я и повесил амулет Томке на шею. — Светлой стороной к телу, — повторил я мамины слова.

Томка прислушалась к своим ощущениям и на лице появилось удивление.

— Да… — сказала она. — Прямо энергетик какой-то.

Она сняла амулет.

— Боюсь, — сказала она. — Мало ли что мёртвые принесут.

Я задумался. Томка сказала «мёртвые», имея в виду мою маму. Но ведь первый амулет я получил от Иваныча. Он ещё сказал, что сам стал частью каких-то вод — чёрных или тёмных, как он это назвал?

— Чертовщина какая-то… — пробормотал я.

— Что? — переспросила Томка.

— Да вот, ты сказала — «мёртвые».

— Ну да, Ген. Мама же твоя умерла… ты прости, если обидела.

— Да нет, не обидела, — я обнял её за плечи. — Смотри: мама отдала мне амулет и исчезла. Иваныч тоже отдал и исчез. Несколько дней назад Иваныч сидел с нами за столом, анекдоты травил… Может быть, эта штука помогает мёртвым быть с нами рядом, а?

— Ты хочешь сказать… — Томка прищурилась и посмотрела на меня.

— Ну да — энергетик. Ты сказала энергетик, как это точно! Он даёт жизненную силу…

— И? Чего ты так возбудился?

— Ты знаешь, Тома, я подумал… Стас, Зоя, — я посмотрел на неё.

— Да ты что! — возмутилась Томка. — Ну ты представь себя на месте Стаса. Да он с ума сойдёт!

Я молчал и смотрел на неё.

— Генка, ну ты подумай: жена на батарейках, да это же…

Она была права. Я посмотрел на амулет.

— Тогда зачем он нам?

— Ну мало ли… — сказала Тома. — Больному помочь, замерзающего согреть… но не мёртвых оживлять, это уж точно.

— Ладно, — согласился я. — Оставим мёртвых в покое.

«И всё-таки соблазнительно», — подумал я, убирая амулет в тумбочку. Тут ещё одна мысль пришла мне в голову:

— Тома, а ты помнишь, как Стас рассказывал, что встретил Игоря в библиотеке?

Она смотрела на меня.

— Иваныч сказал, что сначала мы начинаем видеть друг друга сквозь пространство… А ещё помнишь? — когда вы ездили в Гавриловку, на пути…

Томка меня перебила:

— Зойкины родители!

— Да. Я тогда не поверил… а теперь вот мама…

— Что ещё Иваныч сказал?

— Он сказал, что скоро это всё станет частью нашего мира. Что Немезида взволновала какую-то среду, которая посылает к нам богов и героев…

Виктор Сергеевич Малой

Трактор сломался километрах в пятидесяти от места — похоже, металл не выдержал мороза и лопнул от деформаций. До этого места я добирался больше суток после того, как Генка уехал в Поляны.

Поняв, что трактору конец, я выбрался из него и стал пробиваться вперёд сквозь метровые сугробы. Я был одет в тулуп, и в «полярный» комбинезон. Стас уверял, что этот комбинезон должен был выдерживать минимум сотню градусов мороза, и, кажется, он этот прогноз оправдывал.

Я неплохо ориентировался на местности, а на карте замёрзшее озеро, было обозначено кружком. Правда, карту я забыл в тракторе, но она была в моей голове: в каждый момент я хорошо понимал, где нахожусь и куда нужно идти дальше.

Примерно через три-четыре часа высота сугробов стала уменьшаться, а затем они и вовсе закончились. Снега больше не было, а был твёрдый, как камень, чернозём. Я шёл по нему довольно быстро и рассчитывал к полуночи быть на месте. Заблудиться в темноте я не боялся: у меня был фонарь, который я пока отогревал под тулупом.

Через пару часов мне захотелось есть и пить. У меня был небольшой рюкзак с едой и водой, но я не мог воспользоваться ни тем, ни другим: во-первых, это всё замёрзло и вода превратилась в лёд, а еда в камень, а во-вторых, стоило мне только немного приоткрыть лицо, чтобы засунуть в рот хотя бы кусок сахара, как нестерпимая боль пронзала тело — даже слабый ветерок на таком морозе обжигал кожу.

Я отбросил бесполезный рюкзак и дальше пошёл налегке.

По чернозёму идти было легче, чем продираться сквозь сугробы, но я стал замерзать. Сугробы загораживали от ветра, а теперь я шагал по степи, продуваемой всеми ветрами, и пронизывающий холод пробивался сквозь все мои сорок одёжек.

Я понимал, что оставшиеся двадцать пять-тридцать километров пройти мне будет нелегко, но вдруг меня поразила внезапная мысль, что обратный-то путь в десять раз длиннее. Почему-то это не пришло мне в голову, когда я пустился в эту дорогу в один конец, выйдя из трактора.

Я был обречён, у меня не было шансов вернуться в Поляны. Я прижал рукой одежду в районе груди, там, где висел амулет и не почувствовал ничего, кроме холода. Похоже, что сил он мне больше не добавлял.

Сначала меня охватило отчаяние, и я даже остановился, с горечью оглянувшись. «Если повернуть назад сейчас, — подумал я, — то, возможно я доберусь до трактора, там тепло, еда, вода, и я смогу прожить ещё несколько дней, пока у меня не закончится провизия».

Эта мысль показалась мне настолько привлекательной, что я развернулся и прошёл уже с километр, когда мне стало стыдно. «Ты всё равно умрёшь, — сказал я себе, — вопрос только в одном: замёрзнешь ли ты, сделав дело, или умрёшь от голода бесславно, не добравшись до места».

И я снова пошёл вперёд, проклиная себя за то, что потратил драгоценные минуты, которых у меня, возможно оставалось очень мало. Мороз уже был внутри меня, тело медленно превращалось в ледяную скалу. Я хотел побежать, чтобы согреться, но не было сил. Чем дальше, тем сильнее было ощущение, что тело становится словно чужим. Сначала я перестал чувствовать ступни, потом ноги вообще. Передвигать их приходилось усилием воли, это было очень неприятное ощущение — так иногда бывает, когда во сне затекает рука и, проснувшись, пытаешься вернуть ей чувствительность, сгибая и разгибая, но не ощущая ни движение руки, ни её саму.

Спустя два часа я упал от усталости. Но мне оставалось пройти меньше десяти километров, и я пополз на четвереньках, а потом и вовсе на брюхе. Через час я оказался на краю обрыва. Вдали развернулась огромная чёрная поверхность — это и была цель моего путешествия, то самое озеро, в которое нужно бросить препараты из пробирок.

Идти дальше было невозможно. Однако обрыв, хотя и крутой, не был отвесным. Перевалившись через край, я упал вниз и долго катился, отталкиваясь руками от промёрзшего грунта, чтобы продолжать движение. Скатываясь, я даже немного согрелся, и на дне этой гигантской впадины мне удалось подняться на ноги.

Я шёл дальше. Мне оставалось жить каких-нибудь пару километров, а обратно я уже не пойду.

Геннадий Сергеевич Вахрутин

Через пять дней стало ясно, что у Вити, как минимум, что-то пошло не так. Люда вся почернела, синяки под глазами показывали, что она не спит ночами. Она осунулась, почти перестала выходить из своей комнаты и только однажды позвала Полину, жалуясь на какое-то недомогание. Полина почти час провела у неё, а когда вышла, сразу начала шептаться с Томкой, из чего я сделал единственно возможный вывод.

— Какой срок? — спросил я, войдя в кухню.

— Недель шесть, — оторопев от неожиданности, сказала Полина.

— Понятно, — кивнул я. — С сегодняшнего дня берёте её с Катериной под особый контроль. Кто-то из вас постоянно должен быть рядом с ней, устраивайте дежурство. С Витей, видимо, что-то случилось. Во всяком случае, еда у него уже, скорее всего, кончилась или на исходе. И то, что он до сих пор не вернулся, это очень плохо. Смотрите за ней, как бы чего с собой не сотворила. И пусть ест! Будет отказываться, кормите силой!

Подумав немного, я решил снарядить спасательную экспедицию. В самом деле — ехать по проложенной трактором колее можно довольно быстро. Триста километров я проеду часов за пять. Столько же назад, ну и на месте сколько-то, пусть два часа. Итого — утром уехал, вечером вернулся.

Я только не решил сразу — ехать мне одному или взять кого-то с собой для страховки. С одной стороны, одному ехать опасно для меня. С другой — увозить в рискованное турне ещё одного мужика — опасно для колонии.

Но и оставить Витю без помощи я не мог.

Я пошёл советоваться к Егорычу. Стасу я говорить ничего не хотел, он бы точно за мной увязался, а у него на руках Аська, у которой больше никого нет. К тому же, Стас сам был в таком состоянии, что впору было ещё и возле него устраивать дежурство. Ел раз в два дня, сутками лежал, уставившись в потолок. Малышку взяли на попечение Томка с Алёной, поскольку сам Стас так расклеился, что, кажется, с трудом понимал, что нужно делать с ребёнком.

Егорыч в последнее время малость сдал, его мучил то ли ревматизм, то ли артрит. Катя с Полиной втирали ему какие-то мази, давали таблетки, но толку было немного. Егорыч пил обезболивающие, тем и спасался. Увидев меня, он, кряхтя, поднялся с кровати и подал руку для приветствия.

— Ну как ты, Степан Егорыч? — задал я риторический вопрос, на который Егорыч стал подробно отвечать.

Внимательно выслушав сетования Егорыча на усилившиеся болячки, я расспросил, чем девчонки помогают, но старик только махнул рукой.

— Ну чем они могут помочь, Генка? От старости, вишь, лекарств не успели создать. А мне в этом году уже шестьдесят восемь годов. Да холода какие пришли… в двух свитерах сплю, штаны-то и не снимаю… для-ради.

— В нашем краю долгожителей, Егорыч, шестьдесят восемь — это ни о чём, — напомнил я. — Посмотри на Таисию Прокофьевну — на днях восемьдесят стукнуло! Ничего, бегает…

Мы все одевались в тридцать одёжек, спать ложились под три одеяла, и всё равно было холодно. Обсудив с Егорычем и это, я перешёл к делу. Я подробно рассказал ему об озере, Иваныче, Вите, пробирках, бактериях и даже о Каюжном, где, по словам Иваныча, жил сейчас Игорь. Егорыч слушал, крутил головой, удивлённо вскидывал взгляд, когда его что-то особенно поражало. Когда я закончил, Егорыч спросил:

— И что же — Витя сейчас там?

— Да вот не знаю, — ответил я. — Знаю только, что вовремя не вернулся. Уже все сроки прошли.

— Так чего же? Раз машина на ходу, поехали, — Егорыч вскочил и бросился одеваться.

— Ты чего, Егорыч, — остановил его я. — Во-первых, ты больной, куда тебе ехать… а во-вторых, если мы поедем сейчас, приедем туда ночью… и чего мы там разглядим?

— Это ты прав, насчёт ночи, — кивнул Егорыч. — Хотя нынче и днём-то разглядишь немного. А насчёт того, что я больной, не прав. Я, может, и больной, но у меня, вишь, клён стальной. Тебе одному ехать нельзя, брать с собой тоже некого, кто при делах, кто при горях… А я сейчас человек для работы бесполезный, а вот компанию тебе составить, подстраховать, для-ради, гож. Так что вместе поедем, и не спорь.

И Егорыч посмотрел на меня тем строгим взглядом, который я помнил с детства, когда он ловил меня в своём саду за воровством клубники.

Решили ехать часа в три ночи. У Егорыча, единственного в нашей колонии, были механические часы. «По моим Москва сверяет», — любил он говорить. У Стаса и Артёма были часы на телефонах. Ещё часы были на Витином компьютере. Егорыч пообещал меня разбудить в половине третьего.

Трудно пришлось с Томкой. Услышав, что я собираюсь ехать на поиски Вити, она впала в истерику.

— Он сгинул, и вы сгинете! — кричала она так, что в нашу комнату сбежались и Стас, и Алёна, и даже Артём с Василисой. — Там смерть! Там смерть! Я не хочу, чтобы ты ехал!

Никакие разумные доводы не помогали, Томка и слышать ничего не хотела. В конце концов, прибежала Катерина с шприцем, сделала ей укол, и через пять минут моя Тома перестала кричать, только плакала тихонько, а через пятнадцать уснула.

Стас посмотрел на меня недовольно и спросил:

— Мне почему ничего не сказал?

— Потому что… — ответил я. Затем обратился к Кате:

— Долго она проспит?

— Не знаю, — ответила она. — От особенностей организма зависит, от диеты, от образа жизни… Часа четыре могу твёрдо обещать, если никто не будет шуметь рядом.

— Значит, аккурат к нашему отъезду проснётся… ну, беда.

Стас возмутился:

— А ты хочешь слинять, пока жена не видит?

— Стас, ну ты-то ещё не зуди. Это необходимо. Хотя бы для очистки совести. Как я потом буду жить, зная, что мы даже не попытались?

Стас примирительно сказал:

— Ладно, езжайте. На полчасика раньше уедете. Мы её успокоим, если что… посидим с ней, поговорим. Только рацию возьми, когда будете подъезжать, сообщи.

В половине третьего мы стартанули. В салоне было зябко, печка не особенно прогревала. Но мы были одеты тепло, а Егорыч ещё и руки держал над радиатором, отогревался. Я рулил в тёплых перчатках. Мы долго ехали по узкой колее. Быстро ехать здесь было невозможно, и мои планы доехать до озера за пять часов сразу же пошли прахом. Спустя пять часов мы не доехали даже до места, где меня в прошлый раз догнал Витя. Уже в два часа дня мы упёрлись в сломанный трактор. Трактор кабиной как бы лежал на снегу, колёса валялись в стороне. Восстановлению он не подлежал.

Я остановил машину, но мотор глушить не стал.

— Егорыч, ты пока сиди, я один выйду, осмотрюсь… — сказал я.

Надел защитные очки, замотал лицо шарфом, сверху ещё одним. Егорыч осмотрел меня, убедился, что нет открытых участков кожи и кивнул. Я открыл дверь и вылез из машины.

Прошёлся вокруг трактора, от него сквозь метровой высоты сугроб шли следы. Я обернулся к машине и успокаивающе махнул Егорычу, — мол, недалеко отойду. Затем пошёл по следу, точно ступая в Витины следы.

Идти было нелегко — по сути, вокруг был сплошной сугроб, сквозь который продирался сначала Витя, а теперь вот и я по его следам. Стоял обычный для полудня полумрак, и всё моё внимание было устремлено на то, чтобы найти очередной след от ноги первопроходца и поставить в него свою ногу.

Я шёл, старательно рассматривая в темноте, куда мне наступать, а вокруг всегда возвышались сугробы в метр, полтора метра, а то и больше. Продравшись таким образом с километр, я обнаружил, что сугробы стали ниже, и теперь я могу рассмотреть пространство перед собой. Поднял глаза и увидел над горизонтом колоссальной высоты слой белого пара, занявший всё пространство от края до края небосвода и уходивший, казалось, прямо в ультрамариновый космос.

Я остановился и несколько секунд стоял оторопевший от величия этой картины. Это было похоже на трубу теплоэлектроцентрали диаметром в несколько десятков или даже сотен километров.

Меня осенила догадка. Я сорвал с левой руки рукавицу и постоял пару минут. Рука покраснела, как обычно на сильном морозе, но признаков обморожения не было. Я надел рукавицу, но тут же аккуратно, зажмурившись, снял защитные очки. Медленно разжал веки и убедился, что глаза не пострадали. Тогда я начал снимать шарф с лица. Оставшись с голым лицом на морозе, я напряжённо вникал в свои ощущения, но ничего, кроме крепкого зимнего морозца не чувствовал.

По всему выходило, что здесь гораздо теплее, чем в Полянах. Похоже, что температура здесь была в районе тридцати пяти-сорока градусов мороза.

Немного подумав, я замотал лицо одним шарфом, а второй сунул за пазуху. Очки положил в карман. Затем развернулся и пошёл назад. Минут через двадцать я добрался до трактора. Двигатель «Нивы» тихо урчал. Егорыч в кабине разомлел от тепла и уснул. Я растолкал его, рассказал в двух словах суть и объявил, что собираюсь идти по Витиному следу.

Егорыч покряхтел, покашлял, а потом сказал:

— А зачем, Ген?

— Так может Витя где-то там ждёт помощи…

— Вряд ли, Гена. Вот давай поразмышляем: раз пар идёт, значит, озеро разморозилось. Так?

— Так.

— Раз разморозилось, значит, Витя дошёл и что надо сделал. Так?

— Пожалуй, да.

— А обратно, вишь, не пришёл. Ну то есть смотри: да, трактор сломался, но Витя-то и к трактору не пришёл… Почему? Ему там понравилось?

Я молчал. Понятно было, почему Витя не пришёл обратно.

— Вот то-то, — сказал Егорыч. — И зачем ты туда пойдёшь? Ты хоть знаешь, куда идти?

— Прямо, — ответил я.

— А как далеко?

— Этого не знаю. Дойду — увижу.

— А может, тут кило́метров сто идти. А?

— Витя дошёл, и я дойду, — упрямо сказал я.

— А еда-вода у тебя есть?

На это возразить мне было нечего. Тут Егорыч был прав.

— Ну я хотя бы сколько-то пройду… может тело найду, а может, он в каком-то укрытии сидит, ждёт помощь…

— Да бессмысленно, Ген, — настаивал Егорыч. — Ещё и сам пропадёшь тут… для-ради. Я-то с тобой идти не могу — ноги не доведут, понимаешь?

Я кивнул.

— Ну давай, Егорыч, договоримся: я максимум часов на пять. Вот сколько успею пройти за два-три часа, столько и успею. И назад.

Старик молчал. И тут мы оба вздрогнули: в заднюю дверь кто-то постучал.

Мы оба одновременно повернулись, пред машиной был какой-то силуэт, но в полумраке ничего не было видно. Я достал фонарь и посветил.

У двери стоял Витя. Лицо его было замотано, только глаза торчали.

— Витёк! — заорал я, и посмотрел на Егорыча: — Ну, видишь? Жив, а ты схоронил его!

Затем я протянул руку и открыл заднюю дверь.

— Витя, залезай!

— Не, — махнул рукой Витя. — Лучше вы выходите. Покажу кое-что.

— Да ты хоть отдохни, погрейся, — сказал я.

— Да не надо, — снова отмахнулся Витя. — Пошли.

И, повернувшись, он медленно пошёл куда-то.

Мы с Егорычем вышли из машины и пошли вслед за ним. Витя остановился и крикнул:

— Возьмите лопату. И ломик.

Егорыч полез в багажник.

— Что он затеял-то? — пробубнил старик. — Витя, что копать будем? — спросил он.

— Покажу, — ответил Витя и снова пошёл прочь.

Пока Егорыч передавал мне ломик, я смотрел Вите вслед. Вся «полярная амуниция» на нём была изорвана, да и вообще вид у Вити был непрезентабельный. Но это меня не удивляло — в конце концов, какой должен быть вид у человека, который неделю бродил неизвестно где по сильному морозу. Удивляло другое: что он после всех злоключений отказался даже отдохнуть, перекусить, воды выпить, в конце концов.

— Странно что-то, — словно подслушав мои мысли, сказал Егорыч.

Мы пошли вслед за Витей. Позже я вспомнил одну особенность — Витя так легко разгребал сугробы перед собой, как будто они были из пуха. Я ещё подумал, что Витя за неделю поднаторел тут пробираться сквозь снежные заносы, но эта мысль сразу вылетела у меня из головы.

И ещё резко, прямо на глазах, менялась погода. Через сотню метров я расстегнул свой тулуп, снял шапку. Сугробы исчезли, ощущалось весеннее тепло, воздух после таяния снега был свежий, для полной картины не хватало только яркого солнышка. Я вдохнул полной грудью, появилась бодрость. Если бы не грязное месиво под ногами и не полумрак вокруг, я бы, наверное, побежал. Но комья чернозёма прилипали к обуви, тянули ноги вниз, как гири.

Вскоре стало даже жарковато. Витя оглянулся и сказал:

— Пришли.

Вокруг была чистая степь без единого бугорка или намёка на какое-то жилище. Я недоумённо посмотрел на него.

— И?

— Тут нужно копать, — сказал Витя.

— Зачем? — спросил я, начиная заводиться.

— Надо, — сказал Витя. — Надо копать.

— Ну на, копай, — ответил я и протянул ему лопату.

— Мне нечем, — ответил Витя, и только теперь я заметил, что правая рука у него безвольно висит вдоль тела.

— Обморозил? — спросил я.

— Обварил, — ответил Витя.

Егорыч молча взял у меня лопату и начал копать там, где указал Витя. Я продолжал допытываться:

— Что там? Зачем мы копаем?

Витя пожимал плечами и молчал.

Егорыч месил грязь, разбрасывая жижу по сторонам. Примерно на штык грунт был мягким, затем пошёл потвёрже. На глубине в полметра он стал, как камень — промёрз глубоко, а оттаять успел только сверху. Я принялся долбить мерзлоту ломом, а Егорыч отбрасывал отколотые куски. Через метр или около того пошло что-то, вроде суглинка, который копался легко. Мы с Егорычем теперь работали в яме.

Прошёл час или больше, мне стало жарко, захотелось раздеться, но вокруг была грязь, и одежду некуда было положить. Наверху, как статуя, неподвижно стоял Витя. Он вообще-то всегда был молчуном, но сейчас его поведение было совершенно неестественным. Егорыч тоже утомился, мы остановились и посмотрели друг на друга.

— Перекур, — сказал Егорыч.

Я с силой воткнул лом в суглинок, выбрался из выкопанной ямы и снял с себя тулуп. Витя посмотрел на меня.

— Подержать?

— Да хорошо бы, — ответил я, и Витя взял у меня тулуп левой рукой. Когда он протянул руку, запястье оголилось и я увидел сильный ожог. Свою одежду передал ему и Егорыч.

— Где ты так обжёгся, Витя? — спросил я.

— Там, — он показал неопределённо головой. — В воде. В очень горячей воде.

До меня стало доходить.

— Постой… ты хочешь сказать, что обварился, когда…

Витя кивнул.

— А как же ты выбрался?

— Я не выбрался, — ответил Витя и вдруг добавил: — Здесь могила.

— Чья могила? — спросил Егорыч.

— Так, Витя, — сказал я. — Или давай рассказывай всё как есть, или пошли назад, к машине.

Витя подошёл к выкопанной нами уже довольно внушительной яме, заглянул вниз и сказал:

— Ещё примерно полметра, Ген, — он пристально посмотрел на меня, и меня поразила рыбья пустота в его глазах. — И всё узнаешь.

— Ну ладно, — сказал я, взял у Егорыча лом и полез обратно в яму.

Через полметра лом, действительно стукнул по чему-то твёрдому. Егорыч подал мне лопату, я разгрёб грунт, и увидел каменную плиту.

— Тут типа крышки что-то… — сказал я и постучал по камню.

Витя сказал:

— Попробуй поднять.

Я подсунул под плиту лопату, и штык тут же сломался.

— Блин… — сказал я.

— Ну ты чего там! — ругнулся Егорыч.

— Надо вширь копать, — ответил я. — А у меня лопата сломалась.

— Тьфу ты, — сказал раздражённо Егорыч и довольно шустренько спустился ко мне, сильно испачкавшись при этом о стены.

Вдвоём в яме было тесно. Егорыч схватил лом, усилием подсунул его под плиту и, напрягшись, начал поднимать плиту. Она поддавалась, но с трудом.

— Да, окопать нужно, — сказал Егорыч. — А нечем. Ты зачем лопату сломал, дундук?

И посмотрел на меня с укоризной.

— В машине есть ещё одна, но это ж тащиться. Километра полтора, не меньше.

— Ну что делать… — сказал я. — Схожу.

И полез из ямы. Витя сказал мне:

— Иди точно, след в след. А то заблудишься. Места тут такие, что можно весь день проплутать.

«Где тут можно плутать, — подумал я. — Степь, равнина, всё как на ладони.»

А вслух сказал:

— Хорошо.

— Тулуп возьми, — сказал Витя.

Я оглянулся.

— Зачем?

— Холодно там.

— Да где там? Тут рукой подать! — сказал я и осёкся. Действительно, ведь у машины было морозно, сугробы. А тут — лето, пекло.

Оглянувшись на Витю, я заметил в пейзаже нечто необычное. Прямо за ним и за ямой, которую мы копали, расстилалась широкая равнина, а вдали за ней под огромной шапкой белого пара, на соединении этой шапки с горизонтом, было море. Когда мы шли сюда, я моря не заметил.

Увидев моё замешательство, Витя быстрым шагом подошёл ко мне.

— Вот тулуп, — он протянул мне его левой рукой. — И запомни: след в след.

У него был странный взгляд — он смотрел на меня, но как будто сквозь меня.

— Угу, — кивнул я, всё ещё пребывая в растерянности. — Вить, а откуда это взялось?

Я показал ему за спину. Он оглянулся.

— Так из пробирок тех, Ген. Пробирки заработали.

С этими словами Витя повернулся и пошёл назад. А я побрёл к машине.

По моим расчётам, идти до машины даже по этой грязи было не дольше получаса. Я немного устал и в полумраке плохо разбирал дорогу. Да и след, который мы натоптали, уже заполнился жижей и стал плохо виден. Но направление я знал, поэтому шёл уверенно, вглядываясь в темноту, из которой вот-вот должна была появиться наша «Нива».

По дороге я задумался. Было несколько загадочных деталей. Во-первых, появление Вити, которому я сначала обрадовался, было каким-то странным — получалось, что Витя, добравшись до кратера и сделав своё дело, вернулся назад, но даже не укрылся в тракторе хотя бы от ветров, которыми степь продувалась насквозь, а продолжал бродить по окрестностям — без еды, без воды, без возможности обогреться. Где, например, он спал? Ну хорошо, допустим, закапывался в сугроб, как полярники… но зачем, если рядом стоял трактор, в тракторе печка и вязанка дров?

Затем меня озадачил резкий перепад температуры. Возле трактора было за тридцать градусов мороза, а уже через полчаса мы копали яму при плюс двадцати или даже тридцати — как такое могло быть?

И, наконец, сам Витя: он был покрыт ожогами, значит, его здорово накрыло горячей водой, одна рука его потеряла подвижность, и это указывало на серьёзность травмы. Как при такой травме Витя сумел выбраться из кипятка? «Я не выбрался», — сказал Витя. Что значит, не выбрался? Он мог или выбраться или свариться.

Размышляя над этим, я не заметил, как совсем стемнело. Я понял, что иду уже долго, достаточно долго для того, чтобы вернуться к «Ниве». Может быть, она где-то рядом? Я посветил фонарём вокруг. Луч света пробивал мрак метров на пятнадцать, нечего было и думать, что я могу найти таким образом нашу машину.

По-прежнему было жарко, под ногами было всё так же сыро и грязно. Комки чернозёма висели на ногах, идти было всё труднее. В конце концов, я набрёл на какой-то валун и без сил упал на него.

Выходило так, что я заблудился. В степи, где нет никаких ориентиров, а куда ни глянь, простирается открытое пространство, заблудиться можно так же, как и в лесу, с тем только отличием, что нет деревьев, которые глушат звук, поэтому голос человека разносится намного дальше по окрестностям. И я начал кричать:

— Егооорыч! Витя! Вы гдеее?

Так я кричал с перерывами минут пятнадцать, пока вдруг за спиной не раздался хриплый голос:

— Ты чего орёшь? Отдыхать мешаешь.

Я вздрогнул от неожиданности и повернулся. Позади стоял старик с длинной, как у Хоттабыча, бородой, худой, с пышной гривой седых волос. В руке у него была длинная суковатая палка, на которую он, видимо, опирался при ходьбе. На старике была длинная серого цвета рубаха и холстяные штаны ниже колена. На ногах были сапоги, а на голове шерстяная шапочка. Егорыч всю жизнь так одевался, когда работал во дворе. Старик смотрел на меня пронзительно чёрными глазами, которые отчётливо выделялись на фоне белков в темноте, разогнанной моим фонариком.

— Чего орёшь? — повторил он. — Поспать не даёшь.

Я огляделся по сторонам. Вокруг не было ничего, вообще ничего, что могло бы служить хоть каким-нибудь жилищем. Откуда взялся этот старик?

— А где ты здесь спишь, отец? — как можно почтительнее спросил я.

— Дак в дому своём, где ещё? А ты кричишь, ногами топаешь. Заблудился, штоль?

— Ага, заблудился, — ответил я.

Старик посмотрел на меня внимательно.

— Стой-ка. А ты не Витин ли дружок? Он говорил, что за ним притить должны.

— Витин, — удивился я. — А ты откуда Витю знаешь?

— Да как же мне его не знать, когда он, почитай, неделю у меня жил, тебя дожидаючись. Сегодня вот сказал, что ты приехал и ушёл…

Я обрадовался. Во-первых, тому, что одна загадка — где жил Витя — разрешилась. Действительно — чего ему в тракторе сидеть, если где-то рядом есть хороший дом. А во-вторых, тому, что раз старик местный, то, значит, поможет мне найти «Ниву».

— Отец, я Гена, а тебя как звать?

— А зови Седым Бесом, все так зовут.

Как-то неудобно было старика называть бесом, я решил ограничиться Седым.

— Седой, как мне к машине пройти? Она где-то рядом должна быть.

— К машине? Это к ентому драндулету, который рядом со сломанным трахтором пристроился?

— Да, туда.

— Так это, дорогой, не тут. Это там, — старик махнул рукой куда-то в сторону.

— Там? — я посмотрел в сторону, указанную Седым Бесом. — Спасибо, отец, пойду я.

— Ну это смотри сам, Гена. Иди, коли хочешь. Только далековато тут.

— Как далековато? — удивился я. — Должно быть где-то рядом.

— Ну кому как, дорогой… Кому, может и рядом. Только тебе далече будет… но к утру, наверное, дойдёшь… коли не заблудишься.

— Да почему к утру-то? — спросил я. — Мы и шли с Витей всего полчаса.

— Аааа, — протянул Седой Бес. — Так то с Витей. С Витей оно быстрее.

«Хрень какая-то, — подумал я. — Может старик сумасшедший?»

— Отец, а ты где живёшь-то, — спросил я ещё раз. — Домов-то я тут не вижу.

— Так я в норе живу, Гена. Всю жизню в норе.

— В землянке, что ли? — удивился я.

— В ей, да, — закивал Седой Бес. — В землянке, пожалуй. Пойдём, покажу.

Он повернулся и, далеко отставляя палку, пошёл прочь от меня. Я с некоторой опаской следовал за ним. Старик был странный, подозрительный какой-то старик… Бес его знает, что у этого Беса на уме.

Узкий и невысокий тоннель, по которому пришлось идти пригнувшись, я заметил только когда, когда рост старика внезапно стал уменьшаться. В темноте я не сразу понял, что он уходит под землю, сначала мне показалось, что Бес просто приседает для чего-то.

— А зачем тебя занесло-то в эту нору? — спросил я. — На поверхности же удобнее.

Седой Бес остановился и повернулся ко мне.

— А это не скажи… — протянул он. — Нора, это нора. Тут не жарко, не холодно. Сам-то не хочешь в такой пожить? — он прищурился.

По тоннелю мы прошли метров двадцать пять, затем повернули и шли ещё с минуту до нового поворота, за которым я увидел впереди освещённое помещение. Войдя в него, старик поставил свою палку в угол и указал мне рукой на лавку у стены за грубо сколоченным из неокрашенного дерева столом.

— Сейчас я тебе чайку заварю, — сказал дед, и достал откуда-то две кривобокие глиняные чашки. — У меня на травках, ароматный, крепкий…

— Откуда же травку-то берёшь, Седой? — спросил я.

— Да откуда же… запасы у меня столетние, — сказал старик. — Ещё и дед мой запасал, и отец мой запасал, таперича вот и я запасаю, так что и внукам моим останется.

— А внуки-то где?

— А внуков-то тебе лучше не видать, добрый человек, — сказал Бес. — Испужаисся, пожалуй — страшные у меня внуки-то.

И он засмеялся тонким, икающим смехом, наклонив голову вперёд и исподлобья поглядывая на меня.

— Давно здесь поселились? — спросил я, пока старик разливал чай по чашкам.

— Да уж так давно, что и не помнит нихто, — ответил он. — Ишшо до христианьев.

— До христиан? — огляделся я по сторонам. — Это такие древние катакомбы?

— Ага, Гена, катакомбы. Древниееее… — протянул Бес. — Тут помещеньев — цельный полк поселить можно. Хто тута только не живёт. Когда-нить и ты поселишься…

— А хозяин-то кто? — спросил я.

— Известно хто. Хто и везде — бох, стало быть, хозяин-то.

Он придвинул ко мне чашку и пригубил из своей.

— Ох, хорош чаёк, — засопел старик.

От чая раздавался крепкий травяной аромат. Он обволакивал сознание и словно гипнотизировал. Я жадно схватил чашку и сделал несколько больших глотков.

— Ты пей, Гена, пей чаёк-то, — донеслось откуда-то изнутри меня, перед глазами всё поплыло, и я куда-то провалился.

— Эй, Гена, не спи, — услышал я уже снаружи и открыл глаза.

Седого Беса рядом не было, а за столом сидели Иваныч, Витя, мама и Зойка. Иваныч был ко мне ближе всех, и это он тормошил меня за плечо, приговаривая:

— Просыпайся, Ген, просыпайся. Разговор есть.

Я встряхнул головой и огляделся. Ничего вокруг не изменилось, передо мной стояла чашка с дымящимся чаем, и только Седой Бес пропал.

— А где старик? — спросил я.

— Он за лопатой пошёл, — ответил Витя. — Ты-то заблудился… а я ведь говорил тебе — иди строго по следу.

— Ничего не понимаю, — ответил я. — А вы все откуда?

Я посмотрел на маму, и меня осенило.

— Вы все умерли? Я где?

— Ты у нас в гостях, Гена, — сказала мама. — Не бойся ничего. Мы немного поговорим с тобой и пойдёшь домой.

«Я сплю?» — подумал я. Но для сна происходящее было слишком отчётливым.

— Вам нужно перестать блуждать впотьмах, Гена, — сказал Иваныч. — О вас заботятся, на этот раз план хорош…

— Какой план? — спросил я.

— План вашего возрождения.

— В каком смысле?

— Люди должны вернуться в правильное состояние, — сказала мама.

— В какое? — спросил я.

— В первозданное, — ответил Иваныч.

— Это в пещеры, что ли? Костры, луки?

— Можно без луков, — сказала мама.

— Лук — это уже последствие неправильного выбора, — сказал Иваныч. — Нужно перевыбрать. Вы, Гена, хотите жить на руинах цивилизации, а нужен другой путь… Все эти ваши генераторы, лампочки и прочее — это, понимаешь, Гена, всё равно, что наследник, который проматывает состояние отца, не умея его преумножить.

— А надо как? — спросил я.

— А надо вернуться в состояние, определённое при сотворении. Когда люди могли видеть суть вещей. Тогда не нужно было изучать, делать открытия. Было мгновенное знание, и это знание было верным, а не то что нынче…

Я молчал.

— Генкин, ты согласен помочь людям? — спросила мама.

— Помочь людям? Конечно, мама. Только чем?

Мама встала, подошла ко мне и ласково погладила меня по щеке. Она так часто делала в детстве. Иваныч сдвинулся, и мама села рядом.

— Немезида оживляет память человечества. Она всё покажет, главное, смотрите, — сказала мама, глядя мне в глаза. — У тебя такая хорошая девочка… — это прозвучало как бы без связи с предшествовавшим разговором.

Я посмотрел на Зойку. Потом на маму, Витю и на Иваныча.

— Иваныч, Витя, вы тоже умерли?

— Мы все умерли, — сказала мама. — Все, вы тоже. Пора оживать. Немезида даёт нам шанс вернуться.

— Зоя замёрзла, — сказал Витя. — Я сварился.

— У меня инфаркт. Там, на Кубани, как раз, когда началась вся эта маета… — сказал Иваныч. — Кстати… — продолжил он, сделав глоток из чашки с чаем. — Тебе надо съездить в Каюжное. За Игорем. А то там тоже надвигается… Они вас спасли разок, теперь вы их спасайте.

Мама снова ласково посмотрела на меня.

— Ты, Генкин, всех спасёшь. У тебя такая хорошая девочка, береги её. Амулет мой цел? Носи на себе. Он от безумия убережёт…

— От кого будем всех спасать? — деловито спросил я — во мне стало просыпаться чувство юмора.

— От нас! — сказал Иваныч и захохотал.

Просмеявшись, он продолжил:

— Шумные вы, Генка. Я раньше и подумать не мог, что такие шумные.

Я промолчал, а Иваныч сделал ещё глоток и продолжил:

— Вот смотри: каждый человек создаёт для себя мир, в котором живёт. В этом твоём мире друзья, знакомые, герои из книг, фильмов, сказок… И ко всем ты как-то относишься. Ты выстраиваешь этот мир для своего комфорта, распределяешь в нём всех по ячейкам — сюда друзья, туда враги, сюда любимые женщины, туда герои, боги… И всё бы хорошо, Генка, да только твой друг тоже выстраивает такой мир для себя, и твой недруг тоже. И они тоже всё сортируют, каждый по-своему.

— Ну понятно, — сказал я. — Нормальный процесс для человека.

Иваныч кивнул.

— Да, Генка, нормальный. Точнее, привычный. Но проблема в том, что эти миры не просто выстроены вами внутри себя. Они взаимодействуют. Восемь миллиардов миров и нет даже одной пары повторяющихся. Они друг на друга влияют, продавливают, подавляют, проникают друг в друга… Это немыслимый шум, Генка. Хаос!

То, что говорил Иваныч, было забавно, напоминало фантазии чудаков, которых иногда показывали по развлекательным телеканалам. Я всегда удивлялся, зачем они себе всё это насочиняли — как можно жить в этих фантазиях, снах?

— Вы все мне снитесь? — спросил я.

Мама задумалась.

— Пожалуй, что снимся, Генкин. Но сны нельзя игнорировать. Сон — это вторая жизнь.

— Или первая, — сказал Иваныч.

Тут в коридоре раздались шаркающие шаги, и в комнату вошёл Седой Бес.

— Ну как? — спросил он. — Поговорили?

Затем обратился ко мне, протягивая мне лопату:

— Вот твоя лопата. Иди.

И в тот же миг меня словно выкинуло из сна. Я сидел на том самом камне, где ко мне подошёл Седой Бес. На горизонте виднелось пламя костра. Вероятно, я уснул от усталости и увидел этот странный сон. С другой стороны, мама-то уже во второй раз мне является с того света. Я задумался. Происходило что-то, что в рамках привычного, объяснить было нельзя. Я встал и огляделся. Рядом с камнем лежала наша лопата. Не мог же я за ней во сне ходить? Возле лопаты — какой-то комок грязи. Я приподнял его за торчащие лямки и понял, что это Витин рюкзак. Изнутри воняло протухшей едой, я отбросил его в сторону.

С лопатой я отправился к костру. Там сидел Егорыч и лениво подбрасывал сучья в огонь.

— Долго ты ходил, — сказал он, когда я подошёл. — Заплутал, что ли? Я тоже как-то раз в степи заблудился, это когда в армии служил. Но что лопату принёс, это хорошо.

— А Витя где? — спросил я.

— Да хрен его знает, — сказал Егорыч. — Ушёл куда-то сразу после тебя и пропал. Да найдётся, чай, не маленький.

Я присел рядом с Егорычем на расстеленный им прямо в грязи тулуп.

— Дальше-то что делать будем, Егорыч?

— Да я вот, вишь, собирался как-то на ночлег устроиться… Но раз ты пришёл, может, пойдём, поднимем ту плиту? А то тут в сырости-то и не уснёшь.

Минут сорок мы откапывали плиту — я ломом откалывал мерзлоту, а Егорыч лопатой отбрасывал комья. Когда площадь расширилась раза в три, я просунул кончик лома в щель, и, используя его как рычаг, поднял крышку, а затем мы с Егорычем столкнули её в сторону. Под ней было сантиметров двадцать пустого пространства и ещё одна плита, которая просто сдвигалась, причём, довольно легко. Далее была полость, заполненная застоявшимся воздухом. Вниз вела крутая — почти ступени в стене — каменная лестница. Я посветил фонарём — глубина была метра три. Переглянувшись, мы пошли вниз: впереди я, за мной Егорыч.

Помещение внутри было небольшим — примерно два на три метра. После духоты наверху здесь было прохладно и легче дышалось. Вдоль длинной стены стояло гранитное возвышение, а на нём — длинный мраморный гроб, ничем не прикрытый. Рядом, у стены, стояла мраморная же крышка.

— Ничего себе… да это склеп, — сказал Егорыч. — Кого же здесь погребли в такой роскоши?

Я вспомнил, что и Витя назвал это могилой. Стало немного жутковато. После сегодняшнего сна мне повсюду мерещились призраки, поэтому я малость стушевался. Егорыч заглянул в гроб первым.

— Гена, посвети-ка… для-ради, — сказал он.

Я подошёл к нему и направил луч фонаря внутрь гроба. Там было пусто.

Егорыч, кряхтя, полез в гроб.

— Егорыч, ты чего это? — оторопел я.

— Чиво-чиво… — проворчал он. — Спать где-то надо, не наверх же лезть — в грязи валяться? Уж я тут прикемарю.

Я огляделся по сторонам. Больше тут прилечь было негде, да я бы в гроб и не полез, жутковато как-то. Я пошарил фонарём по стенам и вдруг, в изголовье гроба, в котором уже удобно устраивался Егорыч, заметил табличку.

— Егорыч, глянь-ка — у тебя над головой написано что-то, — и указал лучом на надпись.

Егорыч задрал голову и впился взглядом в надпись:

— Ма… Ви… блин, не видно ничего. Гена, посвети чуть в сторону, слепишь.

Я отвёл луч фонаря немного в сторону.

— Малой Виктор Сергеевич, — Егорыч встал на паузу и кубарем вылетел из гроба. — Это что же — мы в Витину могилу, что ли, пришли?

Я подошёл поближе и прочитал: «Малой Виктор Сергеевич. 6 ноября 20.. года — 19 марта 20..». Это, действительно, была могила для нашего Вити. На дне гроба что-то темнело. Я протянул руку — это был анх, похоже, тот самый, который я получил от Иваныча.

— А Витя-то где? — растерянно спросил Егорыч и стал озираться по сторонам, как будто надеясь его увидеть где-нибудь в стене. Вдруг взгляд его остановился где-то у меня за спиной, и я оглянулся.

— Дверь, Гена, — сказал Егорыч. — Это ж дверь!

Я положил амулет в карман, подошёл к стене и разглядел едва заметный контур дверного проёма. Толкнул, тяжёлая дверь с трудом, но поддавалась. Егорыч упёрся со мной, дверь медленно двигалась, а из щели в наш мрачный склеп проскользнул луч света.

— Там свет, Егорыч, — сказал я, и мы снова навалились на дверь.

Дверь двигалась тяжело, но плавно. Это значило, что петли были в норме, и весь дверной механизм был рабочим, но рассчитанным на бо́льшую, чем у нас, силу.

Пот лил с нас ручьём, но мы сумели открыть дверь больше, чем наполовину. Открылся освещённый коридор, из которого направо и налево расходились комнатушки. Мы с Егорычем вошли в первую из них, здесь тоже был склеп. Я и заглянул в гроб. В отличие от Витиного, в этом гробе лежал человек. Я посветил фонариком ему в лицо и увидел знакомые черты. «Проханов Сергей Иванович», прочитал я на табличке у изголовья гроба.

— Егорыч, это же могила Иваныча, — сказал я.

— Ага, он, Иваныч, — сказал Егорыч. — Как же он сюда попал? Недавно у нас в гостях был…

— Так помер он, — раздался голос из коридора. Я резко развернулся. В дверном проёме стоял человек, в котором я узнал Седого Беса.

— Помер Иваныч-то, — повторил он. — Да ты ведь знаешь, — кивнул он мне.

— Когда же? — спросил Егорыч.

— Так давно уж, — закатил глаза Бес. — Почитай… летом вот уж два года будет.

Егорыч вылупился на него:

— Да как же? Три дня назад он у нас водку пил…

Седой Бес не ответил и продолжал:

— Это туточки ваше кладби́ще, ребятки. Все тута и ляжете. Когда срок придёт. На днях вона новички пришли… пойдёте смотреть?

— Какие новички? — спросил я.

— Да ваши, — закивал Бес. — Пятеро. С одной стороны как будто подкопчёные малость, жёг их хтой-то, что ли?

— Где они? — спросил я.

— А пойдём, покажу, — Седой Бес перехватив свою палку за середину и побежал вперёд мягкими кошачьими прыжками. Мы с Егорычем с трудом за ним поспевали. Несколько минут мы бежали по коридору, поворачивая то вправо, то влево. Наконец, Бес остановился и показал рукой направо:

— Вот, пожалуйста, здесь ваши лежат, вот в этих комнатках. Осмотрите, убедитесь, что всё в порядке.

Я вошёл в очередной склеп. Слева от входа стоял каменный гроб, и в нём лежал Денис, обгоревший с одной стороны. В следующей комнате лежала Марина, затем Гульнара и Тимур. Дальше был гроб с Зойкой.

— А ты-то кто будешь? — спросил я, глядя на старика.

— Так я смотритель местный, вот и за кладби́щем присматриваю, и за степью. Энтот, кажись… степовой, а? — Бес вопросительно посмотрел на меня. — Так меня ваша порода кличет, — сказал он.

— А Витя где лежит, — спросил я. — Дай попрощаться.

— Это вот не могу, — Бес с виноватым видом посмотрел в пол. — На дне Витя-то, пока сюда не прибыл.

— А говорил со мной нынче кто?

— Так это, хороший мой… оне все были не в своённых телесах, это же один только дух, — пояснил Бес. — Вот которые померли, да тела доступны, оне все тутачки, на кладби́ще. И все в полном порядке, уж за то я отвечаю. Но и которые не прибыли ишшо, но померли, на тех на всех места заготовлены.

— Как на Витю, — сказал я.

— Ага, точно. Как на Витю.

Затем Седой Бес вопросительно посмотрел на меня и Егорыча, перебегая маленькими глазками то на моё лицо, то на его:

— Ну что вам ишшо показать, гости?

Мы с Егорычем промолчали растерянно.

— Ну а ежели ничего, то вам таперича тудой, — Седой Бес показал палкой вдоль коридора. — И одёжу свою возьмите, а то там дюже холодно́, — Седой Бес показал рукой на тёмный угол, в котором мы, подойдя, нашли наши тулупы, которые бросили на поверхности.

Мы неуверенно двинулись в указанном направлении. Я оглянулся.

— А куда мы придём-то?

— Да куды надоть, туды и при́дете, — замахал руками Бес. — А я уж тут всё приберу, закрою…

Мы с Егорычем пошли по коридору во тьму. Словно луч прожектора освещал пространство вокруг нас, а позади сгущался мрак. Минут через десять, после очередного поворота, в конце коридора показалось светлое пятно. Мы подошли к нему. Это оказался выход на поверхность — что-то вроде пещеры или грота.

Мы вышли и оказались возле «Нивы». Здесь было морозно, мы поёжились и накинули тулупы.

— Так, шли мы минут десять-пятнадцать, — сказал Егорыч. — Шли не спеша, путляя туда-сюда. Значит не дальше километра отсюда должен быть тот вход.

— Ага, это вон туда, — повернулся я в обратную сторону и пригляделся. — Там ещё костёр остался, должен до сих пор гореть.

Перед нами расстилалась ровная снежная степь. Никаких признаков костра не было. Мы с Егорычем огляделись по сторонам.

— Да нет, Егорыч, — сказал я. — Там было жарко и горячее озеро на горизонте. А тут голая степь и мороз. И вообще, озеро там, — я показал рукой в сторону «шапки» пара, — а мы пришли откуда-то оттуда, — я развернулся на девяносто градусов. — Тут, Егорыч явно не километр.

Егорыч что-то промычал и полез в машину. Полез и я.

— Гена, что этот чёрт говорил об Иваныче? Ну что ты, вишь, знаешь, что он помер…

— Это, Егорыч, долгий разговор, — пояснил я и завёл двигатель.

— Рассказывай, — сказал старик.

Автор ждёт читателей, желающих задать вопросы, в своей группе в Telegram: Тёмные воды Алексея Черкасова (https://t.me/AlexCherckasov)