Сумерки человечества

Глава 9. Друзья или союзники.

Мы въехали в небольшой, закрытый со всех сторон, двор, тщательно размеченный недавно обновленной краской. Колодезного типа, он занимал явно меньшую часть всей территории завода, окруженный со всех сторон однообразными стенами из серого кирпича и с забранными решетками окнами. На нижнем этаже окон и вовсе не было, но проемы заложенных окон отличались от остального фона еще поблескивавшем в свете фонарей цементом и относительно светлым цветом кирпичей.

Кроме нас, здесь была только одна машина, сильно измененный самосвал, угнанный с какой-то стройки. На их производственной базе такое было сделать совершенно не сложно, но впечатление машина все же производила. Кузова как такового не было вообще, его место занял надстройка в форме трапеции, при этом стенки скашивались под отрицательным углом, что исключала любую возможность забраться мертвякам наверх. А там уже, на высоте крыши кабины, располагалось несколько пулеметных точек, расставленных по периметру. Задняя стенка, снабженная опорами, наверняка откидывалась в считанные секунды и так же быстро поднималась обратно. Почти не измененная кабина лишилась все же одной дверцы, место которой заняла железная пристройка с несколькими узкими щелями для просмотра, а так же обзавелась спереди кенгурятником, совмещенным с тяжелым отвалом, почти касавшемся земли. В общем, идеальная машина для мародерства в промышленных масштабах.

Я думал, что нас здесь и оставят, на свежем воздухе, пока командование будем разбирать все оставшиеся вопросы, но свет фар выхватил из темноты невысокого роста человечка, махнувшего двумя флажками налево. Там, специально для нас, открылись небольшие ворота со спуском, ведущим вниз. Старые цементные стены и местами висевшая под потолком паутина доказывала, что раньше этим местом не очень часто пользовались. Сейчас же здесь снова горели старые лампочки, забранные в решетки из проволоки и, как в старых ужастиках, не освещавшие весь коридор, а только выхватывая из темноты отдельные круги освещенного пространства, с проложенной посередине прерывистой линией. И в самом деле, здесь спокойно могли разъехаться два грузовика. В свете фар иногда показывалась нарисованная прямо на дороге белая стрелка, указывающая на странную аббревиатуру «ВПОСЗПА№5№1», написанную большими белыми буквами. Примерно метров через сорок такого спуска тоннель неожиданно развернулся в достаточно обширный, даже по меркам подземных сооружений, зал, сейчас уже ярко освещенный и занятый двумя или тремя машинами, похожих на ту, что мы видели на поверхности. Сейчас их разгружали с помощью одного погрузчика, резко сократив по времени весь процесс. Погрузчик поднимал на уровень кузова деревянную платформу, куда и ставились все коробки и тюки, после чего ставил платформу около стенки и брал другую. Мародеры завистливо цокали языками, вспоминая, как они сами разгружают машины, на плечах таская от кузова до склада все награбленное, где все еще и по полкам предстояло раскладывать.

Стоявший у въезда молодой парень в форме и с автоматом в руках махнул, чтобы мы проезжали дальше – здесь дорога поворачивала под углом в девяносто градусов и некоторое время шла вдоль зала, после чего снова уходила в однообразную, слабо освещенную темноту тоннеля. Проехав и его, мы выехали в старый, запыленный зал, где могли разместиться все машины и место еще оставалось. Каких-либо других выездов здесь не было, только ряд узких железных дверей, выстроившихся вдоль левой стены. Старые и уже покрывшиеся ржавчиной и патиной, с уже начинающей осыпаться краской, они стояли здесь, наверное, еще даже до того, как мои мама и папа родились. И в то же время их недавно открывали. Пыль и хлопья ржавчины, осевшие на петлях, осыпались и кучками грязи лежали на полу. Одна дверь была даже приоткрыта. Освещение здесь тоже было скудным, кроме нескольких аварийных фонарей, освещавших помещение мягким красным светом и ярко отчеркивая тени машин и опорных колонн, поддерживавших потолок, они нагоняли атмосферу заброшенности и забытости.

В то же время с нами спустились сюда и сопровождавшие от площади Ленина заводские. Это внушало определенную степень доверия. Если бы пытались устроить тут засаду или что-либо другое, чтобы погубить нас, то вряд ли стали рисковать своими людьми, заводя их до самого конца.

Один из заводских спрыгнул с платформы с зениткой и, подойдя к стене, открыл небольшой железный шкафчик, которому я не придал особого значения, проезжая мимо, где перекинул выключатель. Под потолком резко треснуло, и замигали мощные ртутные лампы, включаясь одна за другой, освещая все помещение и выжигая все тени, мешающие обзору. Я даже зажмурился от неожиданности, больно ярким оказался свет, на который не жалели электричества.

– Располагайтесь! – сложив руки рупором, крикнул заводской, отходя от рубильника, – командирам просьба подняться по лифту для переговоров с начальством!

– Выгружайся! Расставить часовых и проверить периметр! – раздалась команда из головной машины, где ехал командир отряда, – остальным отдых!

Недолго думая, я перебрался через борт машины и спрыгнул на пол стоянки. Выложенный бетонными плитами, он отозвался глухим стуком, когда приземлился на ноги. В других машинах солдаты так же высыпались из грузовиков, еле слышно обсуждая между собой увиденное. Ведь сейчас мы находились едва ли не на самой засекреченной территории в пределах городской черты, а непонятные аббревиатуры и странные указатели, нами встреченные, только подтверждали это. Подняв глаза и уткнувшись взглядом в успевший потерять часть побелки потолок, где между лампами освещение висела густая, сильно припорошенная пылью паутина, я невольно вспомнил старые школьные плакаты по ОБЖ, где рассказывалось о возможных действиях гражданского населения во время ядерной атаки. Картинки с ослаблением силовой волны взрыва и уровнем угрозы выпадения радиоактивных осадков в голове отложились достаточно слабо и примитивно, в отличии от чьего-то бредового указания «закрыть голову руками и лечь ногами в сторону взрыва»… Черт, хотел бы я посмотреть на автора этого высказывания в момент срабатывания ядерного заряда… В голове у меня тогда запечатлелась картинка рабочих, в полных костюмах защиты, стоящих у станков. Внизу еще подписывалось, что население должно быть готово к работам по восстановлению промышленности страны. Я тогда еще долго голову ломал, где же будут работать, ведь крупные заводы и электростанции – цель номер один после военных объектов. Теперь же до меня дошло – вот на таких, наполовину закопанных в землю заводах, которые к тому же должны учитываться при расположении противоракетных установок и общем плане обороны страны, люди и должны были работать. И здесь наверняка еще с советских времен хранятся тонны снаряжения, способные не дать подохнуть всем толпам выживших в первые часы после атаки. И запасы вооружения здесь наверняка есть свои. Так бы не дружили с военными, если бы делили склады Росрезерва.

Постов оказалось не очень много – поставили нескольких часовых возле машин с пленными и трофеями и еще пару постов разместили около въезда. Там же поставили трофейный «Корд», установив его стволом в сторону тоннеля. Далеко вверху светился въезд в зал, где разгружались машины заводских. Мимоходом, я подумал, что это даже хорошо, что далеко – нападающим придется бежать по незащищенному тоннелю прямо на стволы наших часовых. Как говорится – доверяй, но проверяй. А в наше время это особенно актуально. Я даже обернулся на грузовик с бывшими пленниками бандитов. Там, воспользовавшись возникшей паузой, военные начали переписывать освобожденных, заодно расспрашивая о прежней работе и чем занимались на момент появления зомби. Ни о каких документах речь уже и не шла, все бандиты уничтожили, когда поймали. Единственной уверенностью в том, что врать не будут, была мера военных в отношении таких – либо изгнание с конфискацией имущества, либо расстрел обманщиков.

– Заняться нечем? – поинтересовался один из солдат, тоже явно помиравший от скуки, – слушай, мы тут с ребятами в карты играть собрались. Хочешь, возьмем в компанию? Играем больше на интерес…

– Нет, спасибо, – покачал я головой, – играть почти не умею, да и не очень люблю. Так что давайте без меня.

– Как знаешь, – пожал солдат плечами и пошел дальше.

Я подошел к одной из дверей, которые заметил в самом начале и потянул на себя. Та со скрипом открылась и я ее еле удержал. Дверь была толстой и тяжелой, инерция первого толчка потянула всю эту кучу железа дальше, едва не хлопнув об стену. Внутри оказалось небольшое помещение с застоявшимся в воздухе запахом пыли и какой-то терпкой дряни, используемой против плесени. Ткань, в которую были завернуты мои новые ботинки, воняла примерно так же, но в тот раз запах был гораздо слабее. Все это копилось здесь несколько десятков лет. Сейчас полки были по большей части пусты, остались только следы в пыли от лежавших тут предметов. Какие-то кули или мешки, точнее было нереально разобрать.

Обыкновенное складское помещение, все запасы которого были изъяты при необходимости. Посветив фонарем, нашел на полу мелкую монетку, непонятно как здесь оказавшуюся. Покрытая патиной и окисью, она все же ярко блеснула, когда на нее упал луч фонаря. Нагнувшись, я взял ее с пола и потер пальцем, попытавшись разглядеть дату. Окись немного сошла и если направить свет прямо на монетку, то число все же можно было разглядеть.

– СССР, одна тысяча девятьсот пятьдесят третий, – присвистнул я, разглядев циферки под советским гербом, – милый мой, здесь же больше пятидесяти лет никого не было. Давно тут валяешься, – какой-либо пользы от монетки мне не было, но и выкидывать было жалко, поэтому сунул ее в карман на левой руке, просто на память.

– Что интересного? – вопрос повис в воздухе прямо у меня за спиной, от неожиданности я даже вздрогнул. Обернувшись, увидел стоявшего у выхода человека, явно из заводских. Старый камуфляж, не похожий на те, что носили военные, был ему немного велик, а респиратор, болтавшийся на шее, был промышленным.

– Не стоит так людям сзади подходить, – проигнорировал я вопрос, – нервы у многих на пределе. А если бы у меня в руке пистолет был? Сейчас обычно сначала стреляют, а потом уже интересуются целью визита.

– Да ладно, что ты взъелся, будто не свой, в самом деле, – человек махнул левой рукой, идя на попятную, – Уже и спросить нельзя, что ли?

Тут я и заметил, что у него нет оружия, за исключением небольшого ножа, висевшего на поясе. В наше время это фактически было равно самоубийству. Здесь же, похоже, с оружием была большая проблема, чем на полигоне, где даже в самом мирном и безопасном помещении на стене висел автомат. Обслуживающий персонал, не участвовавший в вылазках, похоже, не вооружался.

– Да все нормально, – сказал я, пытаясь прикинуть, как же я теперь выгляжу, что мужчина взрослее меня сразу сдал назад, не пытаясь, как раньше, учить морали, – просто прямо из города, нервы все еще ходуном ходят. Кстати, Саша, – и протянул для рукопожатия руку. Мужчина улыбнулся и достаточно сильно пожал ее.

– Вадим, – а потом уже внимательнее посмотрел мне в лицо и провел по своей щеке – это там ты… Извини, конечно, но…

– Нет, – поняв, что он имеет в виду замотанную бинтом рану на щеке, – это нож, никто меня не кусал, можешь не бояться. Да и мы сами знаем, что обычно после этого бывает. Горький опыт…

– Нас тут бригаду ремонтников прислали, – сказал Вадим, успокоившись, – машины подлатать, если проблемы есть. Покажешь, чтобы зря не бегать?

– Это не ко мне, – развел я руками, – это вам водителей спрашивать надо.

Выйдя из помещения следом за механиком, я решил попробовать снова найти ту девушку, из-за которой когда-то возникли с Павлом проблемы. Все же было интересно, чем вся эта история с ним закончилась. Просто так погибнуть, съеденным зомби, он не мог, слишком уж хитер и изворотлив был. И, в конце концов, уехал он в машине, куда мертвецам забраться тоже проблема. Потерев отчего-то заболевший шов, направил свои стопы к машине с освобожденными. Там еще продолжалась перепись, и шла довольно медленно. Кроме наших часовых и одного уже задерганного сержанта, записывавшего все сведения в большую толстую тетрадь, там стоял еще один человек, которого я раньше не видел. Вполне интеллигентного вида и с почти донжуанской бородкой, молодой человек, едва переваливший за двадцать лет.

В отличии от прочих, на нем был не камуфляж, а летние брюки и белая рубашка с расстегнутым воротником. В качестве исключения, под левой рукой висела кобура с ПМ. Поверх был одет белый халат. Он о чем-то шептался с сержантом, но гораздо больше внимания уделял пленникам, с каждым из которых разговаривал долго и внимательно. Это сильно тормозило процедуру, от чего сержант краснел все сильнее и едва не шипел на него. Не будь здесь других людей, уже бы вцепился ему в шею.

Часовой у машины попытался задержать меня, но вспомнив мое лицо и признав своего, пропустил. Подойдя к столу, я решил подождать, пока закончится очередной спор, разгоревшийся из вполне обычного разговора.

– … больше не волнует? – закончил какую-то фразу парень в халате, обращаясь к стоявшему напротив стола освобожденному, серьезному мужчине лет сорока, одетого в когда-то дорогие брюки и рубашку, сейчас до нельзя замызганные и истертые.

– Такие вопросы можно и на потом отложить, – прохрипел сержант с таким видом, словно его душат, – здесь еще пятьдесят человек. И с каждым так изволите.

– Если понадобиться, – спокойно сказал парень и записал ответ человека в свой блокнот. Сержант же, воспользовавшись тем, что белый халат отвлекся, рявкнул свой вопрос так, что даже я чуть не подскочил.

– ИмяФамилия! – без паузы выпалил сержант, выливая все свое бешенство в один простой вопрос, – Быстро!

– Господин Храмов, – возмутился парень, закончив пометку, – это живые люди, а не свиньи какие-то. Вот были бы вы на их месте, тогда поняли бы, что они пережили. Не зря же меня начальство прислало, психологическая помощь им просто необходима.

– Она скоро будет необходима и мне, – как-то нехорошо посерел сержант, записывая имя человека в тетрадку с такой силой, что проткнул листок. Захрипев, он вытащил ручку и начал ее судорожно трясти, словно надеясь вытащить оттуда приз, – Просто записать имена и профессию! Почему меня никто не предупредил, что здесь устроят пресс-конференцию «Каково быть в плену?» Зачем я только встал с постели! – ручка выскользнула из пальцев, и сержант почти взвыл, перекрыв очередной вопрос психолога, после чего скрылся под столом.

Мысленно я был на стороне психолога, хотя бы потому, что даже по виду этих людей было заметно, как им досталось. Фактически все были избиты и красовались со здоровенными синяками и ссадинами. Особенно девушки, мужчин по большей части просто избивали за малейшее неповиновение, то их мучили совсем по-другому, под самогон и веселый гогот. После такого, если есть хоть капля собственного достоинства, невольно о петле задумываться начнешь. А с психологом поговоришь, так уже хоть немного легче станет, если получится, даже убедишь себя, что все это забыть можно и надо жить дальше. Вообще, потом таких, кто сможет себя пересилить, надо в разъезды брать, они обычно как шальные дерутся.

Психолог, как я посчитал, используя собственные скудные познания в этой науке, оказался очень образованным и компетентным в своей области человеком, но не всегда успевал сдерживать улыбку, доводя сержанта до очередного приступа бешенства. Солдаты же за его спиной, в недосягаемости взгляда сержанта хохотали едва ли не в открытую над очередными ляпами своего командира. С одной стороны, это даже можно было назвать кощунством по отношению к освобожденным, после пережитого к смеху не очень расположенным, но в тоже время у нас и так оставалось очень мало поводов для смеха.

– А тебе что здесь надо? – рявкнул сержант, выскакивая из-под стола, сжимая в руке ручку с таким видом, словно сворачивал кому-то шею.

– Здравия желаю, – приложил я руку к козырьку, – мне надо с одним из пленников поговорить, разрешите?

– Какого черта! – заорал на меня сержант, брызгая слюной, – Я вам что, дом свиданий? Или у тебя совсем голова с плеч слетела?!

С видом, словно успешно исполнил все свои обязанности, сержант плюхнулся обратно на свое место и снова принялся допрашивать освобожденных. Вопросы резко слетали с языка, как торпеды, говоря о сильном нервном возбуждении человека.

– Да… наверное, я все же переборщил, – еле слышно протянул психолог, глядя сержанту в спину, а потом повернулся ко мне, – молодой человек, не обращайте на него внимания, сильное нервное потрясение. Так с кем вы хотели пообщаться?

– Девушка здесь должна быть, Лаванда ее зовут, – сказал я, все еще с опаской поглядывая на сержанта, демонстративно нас не замечавшего, – она меня тоже должна помнить, если с ней все в порядке. Спросить у нее надо кое-что.

– Так, – психолог перевернул несколько страничек своего блокнота и нашел нужную запись, – да, она уже проходила. Тяжелый случай, сочувствую. Тяжелый посттравматический шок на фоне общего психического расстройства, глубокая депрессия… Ладно, вам эти слова все равно ничего не говорят. Здесь вы ее не найдете, по моему настоянию ее переправили в стационар. Мы вообще туда всех раненных отправили. Не бойтесь, я вам объясню, как вы ее найти можете.

– Раненных? – неприятно удивился я, осмыслив неторопливую речь психолога.

– Вы даже не знали? – с сожалением в голосе сказал психолог, – я в этом не специалист, пуля попала в руку, надеюсь, ничего страшного не будет. Больше боюсь, как бы это ее окончательно не погубило. Она ведь почти ребенок, а столько всего пережила, что не каждый взрослый выдержит. Наверное, если вы на самом деле знакомый, вам даже полезно будет к ней сходить, поддержать ее. Ведь в нашем положении даже простые прогулки сделать не всегда получается. Что это за отдых, когда в каждый куст стволом автомата тыкаешь. Подождите, я вам направление сейчас накатаю, если будут спрашивать, сразу говорите, что Виктор Андреевич разрешил. И автомат лучше свой здесь оставьте. Наши патрульные пистолеты еще терпят, а вот на такие машинки реагируют, мягко сказать, агрессивно. Дескать, тут народа полно, а вы с такой бандурой шляетесь. У нас, кстати, уже был один случай, когда человек ни с того, ни с сего принялся по людям обоймы разряжать. Психика не выдержала. Хорошо хоть, патруль как раз рядом был, много народа не погубил.

Пока он все это мне рассказывал, вырвал из блокнота листок и начертил там несколько строк своим малопонятным почерком, закончив все размашистой росписью. Сержант, наблюдавший за совершением этого процесса, исподлобья на меня посмотрел и резко поинтересовался, не занят ли я сейчас на каком-нибудь посту, а то вместо свиданки угожу в карцер. И лично он будет вполне счастлив свершением данного факта. Пришлось потратить еще несколько минут, уговаривая его, что ни на одном из постов я сейчас не поставлен, а смена моя, если она вообще будет, наступит только через четыре часа. В конце все кончилось тем, что мне пришлось сбегать за Кантемировым, в оперативном подчинении которого я находился и получить от нее еще одну расписку, что сейчас я вполне свободен и могу идти куда мне заблагорассудится, если только это не помешает выполнению моих непосредственных обязанностей. В исключения вошли только распитие алкогольных напитков и торговля запрещенными предметами. С немалой толикой удовольствия я сунул эту расписку сержанту под нос, отчего тот покраснел еще больше, но ничего больше не сказал. Взамен я получил направление от психолога и подробную инструкцию того, как мне добраться до госпиталя, куда Лаванду и определили.

Медленно мурлыкая под нос мелодию «Последний закат», я направился к лифту, сунув направление в нагрудный карман. Здесь лифта не было, надо было подняться в тот зал, мимо которого проехали в самом начале. И не обязательно по тоннелю, проложенному для машин, рядом, за одной из железных дверей, строители собрали небольшую лестницу, похожую на ту, какие до сих пор есть в домах сталинского периода. Покрытая пылью и паутиной, долгое время находившаяся в забытом состоянии, сейчас она все же сильно облегчала путь с одного уровня на другой. Это по тоннелю несколько десятков метров, а по лестнице всего пять пролетов, после чего попадаешь в небольшое помещение, используемое как мастерская для ремонта или замены поврежденных деталей. Сейчас там было пусто, только полупустые полки с инструментами и почти полностью разобранный остов «Газели», стоящий на подпорках из кирпичей. Масло подтекало из снятого мотора, образовав на полу сильно пахнущую лужу ярких, радужных оттенков. Шаги звонко отдавались на выложенном толстыми плитами полу, но стук быстро глушился долетавшими из соседнего зала звуками работающих моторов и грохотом выгружаемых коробок и мешков, в полупустом помещении в десятки раз усиливающихся эхом. Когда я вышел, там окзалось всего две машины еще не разгруженными. Процесс проходил медленно, поскольку работала всего одна бригада из девяти человек. На меня никто из них не обратил никакого внимания, да мне это и не нужно было.

Сам лифт, как не странно, находился в самом центре помещения, напоминая больше центральную опорную колонну. Возле дверей лифта дежурили два охранника с автоматами, откровенно скучавшими и болтавшими на отвлеченные темы. При виде меня они насторожились, один даже клацнул затвором и взял автомат наизготовку, когда понял, что я направляюсь именно к ним.

– Стоять! – велел он, когда я подошел ближе, – Кто такой!

– Снизу, из военных, – руки поднял во избежание ненужных крайностей, – у меня и разрешение есть, показать?

– Отбой тревоги, – махнул тот, что стоял с опущенным оружием, своему напарнику, – это свои. Парень, тебе зачем наверх.

Посмотрев, как второй опускает оружие, продолжая сверлить меня недоверчивым взглядом, я левой рукой достал и кармана направление от психолога.

– Здесь все написано, Виктор Андреевич разрешил, – все же добавил заветную фразу, которая, как обещали, должна мне помочь в продвижении по всему комплексу.

Охранник пробежал глазами бумажку и вернул мне.

– Все в порядке. Как добраться, знаешь?

– Уже объяснили, – сказал я, убирая бумажку обратно.

– Тогда отлично, – сказал охранник и открыл дверь лифта.

Как и весь комплекс, лифт отличался от привычных мне гражданских моделей. Никакой кнопки вызова здесь не было и в помине, он открывался специальным ключом, висевшем на поясе у охранника. Надо было вставить ключ в замочную скважину и трижды повернуть против часовой стрелки, только тогда дверь с тихим шипеньем отъезжала в сторону, открывая небольшую кабину с металлическими стенками, покрытыми патиной. В такой кабинке едва ли поместились бы разом три человека. Старая, она была даже не полностью закрытой. Зайдя внутрь, я с удивлением увидел, что внутренняя дверь была решетчатой и раскрывалась наподобие гармошки, как в старых советских фильмах. По бокам так же были решетки, через которые можно было увидеть старую, уже потрескавшуюся и с осыпавшейся штукатуркой стену, вдоль которой проложены толстые, с толстой резиновой изоляцией, провода, прижатые к стене металлическими скобами.

Кнопки располагались на небольшом щитке рядом с входом, не балуя разнообразием. А точнее, их было всего две: синяя с надписью «вниз» и красная с надписью «вверх». Лифт просто поднимался от одного этажа к другому, останавливаясь на каждом. Чтобы подняться на второй этаж, который мне нужен, предстояло трижды нажать красную кнопку. Наружная дверь, сделанная из толстого листа железа, при этом и не думала открываться, надо вызывать охрану, стоявшую снаружи при помощи звонка, кнопка которого у двери все же была. На втором я в звонок и позвонил. Дверь распахнула минуту спустя и оказался в высоком и широком коридоре, служебно покрашенным зеленой масляной краской поверх штукатурки, в то время как самый верх стен и потолок были покрытыми густым слоем побелки. Ртутные лампы под потолком горели через одну, все же ярко освещая коридор. Оба охранника, стоявшие у дверей даже не подумали меня задерживать, видно, связавшись со своими коллегами внизу и получив информацию о моем визите. Только один аккуратно спросил насчет сигарет и разочарованно вздохнул, узнав, что я не курю. У обоих на вооружении были короткоствольные АКСУ, свободно висевшие на груди и не представлявшие в этот момент особой угрозы. Я только спросил, в какую сторону госпиталь, и один из охранников показал рукой налево, подтверждая полученные мною инструкции.

Здесь было гораздо оживленнее, чем в подземной части завода. Здесь раньше, наверное, располагались либо административные помещения, либо какие-то чертежные. На заводские цехи это было мало похоже, да и они должны располагаться на первом этаже. Заводской цех мне всегда представлялся каким-то огромным помещением с не менее огромными станками из железа и стали, что-то режущие, плавящие или собирающие. И все это должно сопровождаться шумом работающих механизмов, больших и непонятным простому человеку, оглашающих ревом весь завод. Может, детские впечатления от организованных классных экскурсий на заводы или просто мысли непосвященного. Шума слышно не было, но это вполне объяснимо, работы остановили, так как они больше никому не нужны, а весь персонал бросили на выполнения главной задачи – обеспечение собственно выживания.

На покрытом линолеумом полу, истертом и обесцвеченном тысячами ног, истоптавших коридор в обе стороны, еще валялись какие-то бумажки и остатки документации, в спехе потерянных и не подобранных. По коридору иногда проходили люди, с озабоченными лицами и в рабочей одежде, некоторые в обычной офисной одежде, держащие в руках какие-то бумаги. У пары закрытых дверей, над каждой из которых по трафарету выведено «Вход воспрещен», стоял автоматчик. Несколько человек в синем милицейском камуфляже, ожесточенно спорящих друг с другом вышли из одного кабинета, забыв захлопнуть дверь. Там стояло несколько столов, заваленных бумагой, и страшно накурено, так, что хоть топор вешай. Потеснив меня, в сторону, где предполагался госпиталь, пробежала женщина в белом халате, держа в руках упаковку шприцов. На халате были свежие капли крови, поблескивающие в неровном свете ртутных ламп.

Прикинув, я пристроился ей вслед, стараясь не упустить из виду, хотя, поднявшись по небольшой лесенке, понял, что нашел бы госпиталь и так. Первое, что сразу же бросалось в глаза, белая ширма с красным крестом, рядом с которой стоял автоматчик, вооруженный автоматом АЕК с оптическим прицелом. В отличие от остальной охраны, у него на груди болтался противогаз, наспех привязанный к бронежилету. Охранник нервно топтался с ноги на ногу, изредка заглядывая за ширму, но тут же отводил глаза.

Не менее резким ощущением, указывавшим, что я не ошибся коридором, был резко усиливавшийся запах еще свежей крови, тяжелый и какой-то густой. Кроме того, за ширмой кто-то кричал от боли.

– Пропуск, – охранник преградил мне стволом автомата дорогу, – так не пущу!

Я достал свое направление и произнес волшебную фразу, снова сработавшую.

– Ладно, проходи, – сказал охранник, отступая в сторону, – только не особо заглядывайся, там без тебя проблем хватает.

То, что их хватало, я понял сразу же, как только зашел. Госпиталь выглядел так, словно завод недавно бомбили, а здесь лежали жертвы бомбежки. Под него отвели несколько достаточно больших помещений, над одним из которых все еще оставалась надпись «медпункт», но теперь их уже не хватало. Больничные койки стояли прямо в коридоре, поэтому иногда приходилось буквально протискиваться между кроватью и стеной.

Часть раненных была уже перевязана и спокойно лежала в койках, глядя в потолок или на пробегающих туда и сюда медсестер. Одна койка была залита кровью и два человека в резиновых перчатках и респираторах сматывали постельное белье и запихивали в черные полиэтиленовые пакеты. Крики доносились из одной комнаты, где, похоже, на живую делали операцию. Рядом стоял еще один автоматчик, прижавшись к косяку. Когда я проходил мимо, к крикам боли примешался другой звук, похожий на хрип, но меньше секунды спустя он прервался пистолетным выстрелом. И я, и автоматчик вздрогнули. Он заглянул в помещение, что-то спросил, а потом с серым лицом вышел обратно.

– Еще один, – прошептал он убитым голосом, – когда только это кончится.

– Друг, извини, – воспользовался я случаем, когда хоть один человек здесь куда-то не торопится, – можешь подсказать мне про одного человека…

– Это не ко мне, – покачал охранник головой, – найди доктора Васнецова, он здесь вроде ходячей регистратуры. У него и спрашивай… Ребята! – отвернувшись от меня, он махнул рукой двум санитарам, закончившим с уборкой постельного белья, – Идите сюда, здесь еще один представился.

– Тогда хоть скажи, куда раненных отвезли, которых привезли с военным конвоем, – схватил я охранника за рукав, увидев, что он уходит со своего поста.

– Дальше по коридору, третья дверь налево…

У этой двери охранник стоял уже из военных, пропустив меня сразу, просто вспомнив лицо и не спрашивая пропуска. Во время операции в Кремле, как оказалось, раненных было немного, в основном те, кто попал под прицельный обстрел с колокольни в самом начале. И всего двое из них были в тяжелом положении. У остальных были случайные ранения от пулевых попаданий, но ничего особенного, бандиты били вслепую и не прицельно. Помощь все же требовалась, поэтому отдельным соглашением заводские обязались ее предоставить. Все потраченные лекарства и перевязочные материалы военные должны были возместить, так как даже бинты было проблемой достать, но главная проблема все же заключалась в качественной медицинской помощи опытных врачей. Был достаточно квалифицированный отдел на полигоне, местная больница почти не пострадала, как и пара сельских поликлиник, но до них сейчас было очень далеко. На заводе тоже было несколько человек с медицинским образованием и несколько студентов медицинского института, каким-то чудом сюда добравшихся вместе с парой преподавателей. Один из них, на счастье многим раненным, оказался опытным хирургом, для которого зашить рану не составляло особого труда. Самой большой проблемой оказалась анестезия – и лекарств для нее было крайне мало. Запасы, по идее должны были быть, но такие препараты – неплохой наркотик или сырье для него, поэтому почти все уже успели разворовать и продать на самые неподходящие для лекарства нужды. И не было ни одного квалифицированного анестезиолога, только самые общие представления об этой специальности. Приходилось поступать просто – вырубать пациента лошадиной дозой снотворного, которое, как ни странно, перестало считаться актуальным препаратом, а кто употреблял его без особого разрешения, мог даже схлопотать наказание. Минус был большой и очень неприятный, снотворное не отключало нервные окончания, а просто затормаживало деятельность мозга. В ходе операции пациент мог прийти в себя от боли, причем в самый неподходящий для этого момент. Руки и ноги заранее привязывали к операционному столу, чтобы не дергался, но опасность болевого шока все равно оставалась.

Легкораненые, с промытыми и перевязанными ранами, спокойно лежали в своих кроватях, некоторые даже разговаривали. Их было немного, чуть более десятка человек. Кроватей обоих тяжелораненых не было – в данный момент их оперировали. А вот у дальней стены, словно отдельно, чтобы не перепутать, были кровати с пленниками, раненными в момент освобождения. Тоже случайные пули или осколки. Возле них суетилась нянечка, полная женщина, давно перевалившая за шестьдесят, разговаривающая спокойным, нежным голосом, как с маленькими детьми. Один из раненных держал ее за руку и мычал, пытаясь что-то выговорить, но у него ничего не получалось, лишь воздух со свистом вырывался из поврежденного горла.

Кровать с Лавандой я увидел почти сразу. Лицо у нее было не повреждено, только сильно побледнело, я бы даже сказал, что слишком сильно. Глаза запали и смотрели в потолок с безумной отрешенностью от всего мира, разочаровавшиеся с самом его существовании. Время от времени нянечка протирала ей лоб влажным полотенцем, каждый раз озабоченно вздыхая.

– А вам что надо, молодой человек? – спросила нянечка меня, увидев, что я пришел именно сюда, – здесь вам не цирк…

– Мне с этой девушкой поговорить надо. Позволите?

– Бедное дитя, – сокрушенно вздохнула нянечка, еще раз протерев лоб девушке, – столько всего натерпеться. Даст Бог, он еще поправится.

Только сейчас я разглядел бинты на ней, наложенные на рану чуть ниже левого плеча. Относительно белые, они все же немного забрызганы кровью, но не свежей, а уже подсохшей и побуревшей. Свежих кровотечений видно не было, что сильно обнадеживало. Сквозное ранение от пули, скорее всего, автоматной. Толстая подушка из марли и несколько швов остановили кровотечения, но боль сразу утихнуть не могла, тем более с такой черновой анестезией. Рядом с кроватью стояла пустая тумбочка с одиноко стоящей вазочкой. Я почувствовал слабый укол совести, предупредившей, что сейчас очень к месту оказались бы хоть несколько цветочков. Жаль только, достать их не было почти никакой возможности. Поэтому я ограничился простым вздохом и присел рядом. Лаванда находилась в сознании, но словно отрешенная от окружающей действительности. Меня она не узнала и повернула голову ко мне только когда я взял ее руку в свою.

– Здравствуй, – сказал ей, выдавив, наверное, одну из самых неудачных улыбок в своей жизни, – не помнишь меня?

– Почему? – голос тихий и непонятно спокойный, но она тоже попыталась улыбнуться, – это ты меня спас… Спасибо…

– Тебя ранили… – как у нее спросить про интересующую меня тему, я просто не знал, поэтому пока ограничивался каким-то бессмысленным лопотанием, приходившим на ум, пока подбирал нужные слова.

– Тебя не было. Начали стрелять… Плохо помню. Очень больно, – она чуть повела раненным плечом и вся скривилась от боли, – ты ведь ушел.

– Не мог по-другому, – сказал я, чуть поправив съехавшую повязку, – приказ даже в Африке приказ. Если бы знал, что тебя могут ранить, никуда бы не ушел. Теперь ты в безопасности. И врачи говорят, что все будет хорошо. Не волнуйся только, до свадьбы заживет.

Она слабо улыбнулась и едва кивнула головой в знак согласия.

– Ты хороший, – почему-то в этот момент в ее голосе чувствовалось сожаление, – жалко, но я все равно тебя не помню. Зато я помню очень много другого.

– Забудь об этом, – посоветовал ей, – не надо помнить плохого, лучше от этого тебе точно не будет. Постарайся помнить только хорошее.

– Но как я могу забыть об этом? – спросила она, попытавшись взять меня за руку, – Я ведь ему верила. Он сказал, что все будет хорошо, что заберет меня и мы все будем в безопасности. И я ему поверила. А потом…

Она замолчала и только всхлипывала, снова вспоминая пережитое. Ей это давалось с большим трудом и она даже не могла говорить, озвучивать то, что совсем недавно ей принесло такую большую боль.

– Попробуй, выскажись, – посоветовал я, – тебе должно легче стать. Нельзя все это держать внутри. Не буду смеяться, все мы пережили тягостные моменты.

– Он не приехал, – сказала она, как можно крепче сжав мою ладонь. После пережитого она еще не оправилась, захват был очень слабым, такой, что подними я руку, она вряд ли бы ее удержала, – не приехал… Звонил, сказал, что я должна немного подождать, у него очень много других дел. А потом приехали другие. С оружием, на нескольких машинах, они даже ничего не спрашивали, сразу начали грабить. Жгли машины на улицы, кидали в окна эти… которые взрываются…

– Гранаты, – подсказал я, чувствуя, к чему все ведет.

– Да… они ломали, казалось, чтобы просто ломать. Вламывались в дома и брали, что хотели. Если сопротивлялся, то убивали. У моего отца был дома пистолет, он вышел к ним, когда в нашу дверь начали стрелять. Что-то крикнул им, а они в него выстрелили. Мама пыталась меня с братом спрятать. Они…

Меня передернуло. То, что она рассказывала, было ужасно, но не выходило за рамки происходившего в самом начале. Озверелые банды, стихийно возникавшие из местной шпаны, бросались в первую очередь в самые богатые районы города, пользуясь всеобщим хаосом и отсутствием действующей милиции. Нередко такие стаи нападали и на милицейские посты в поисках оружия. Иногда бывали случаи, что милиционеры, ее толком не разобравшиеся в происходящем, пытались остановить их словами или дубинками, тогда бандиты получали кроме нескольких синяков еще и оружие, навалившись на стражей правопорядка всей стаей. Для богатых домов и котеджных поселков, на которые в последние годы пошла мода, такие банды были смертельным приговором. Там сжигали все, что не могли унести и убивали каждого, кто почему-то не понравился хоть кому-нибудь из членов банды.

– Не надо подробностей, – сказал я, – если тебе очень тяжело рассказывать.

– Они убили ее, а потом выломали дверь. Братик пытался что-то сделать, но они прижали его к полу, а потом и меня… Прямо у него на глазах… – она всхлипнула и я сжал ее руку чуть крепче, напоминая, что сейчас она уже в безопасности, а это все прошло. Посмотрев на меня, она продолжила, – потом они сказали, что убивать нас не будут, мы им еще пригодимся. У них была отдельная машина для таких, как мы… Там уже было несколько человек, я даже знала кого-то. Умоляли нас отпустить, но они даже не слушали, только смеялись. Почти все пьяные были, песни пели и все смеялись, будто только этого всегда и хотели. Они отвезли нас…

– В Кремль? – спросил я, вспоминая, откуда ее вывезли.

– Нет, какой-то дом на окраине, они боялись зомби не меньше нас. Нас несколько дней держали там, а потом нас снова повезли. Сказали, что, наконец, и мы принесем пользу. Я не видела, как нас везли, но куда привезли, я поняла хорошо. Никогда там не была, но здание узнала. Это вторая больница, а там…

– Ты уверена, что больница? – удивился я, – это ведь самое зараженное место!

Никто из военных, даже самые рисковые из отрядов мародеров не пытался чем-то поживиться в больницах. Конечно, там было полно полезных вещей, не говоря уж о запасах медикаментов и медицинских приборах, которые там можно найти. И все равно туда не лезли, нутром ощущая смертоносную опасность, исходящую оттуда. Даже просто проезжая мимо, люди закрывались в машинах и закрывали за собой люки, ощетинившись стволами, выставленными в бойницы. Любая больница – эпицентр заражение номер один. Именно там проявлялись первые вспышки массовых заражений, именно оттуда вылезали первые мутанты. Множество укушенных, десятки пациентов, совершенно беззащитных, невооруженный персонал, разбегающийся в панике, когда в морге вставали первые зомби. Никто не пытался даже сосчитать, сколько мертвецов вылезает из окон и дверей, когда к ним подходят люди. В изодранных халатах, в больничных пижамах, окровавленные, изуродованные, наевшиеся в моргах человеческого мяса, быстрые и смертоносные, мертвецы, казалось, мгновенно заполняли коридоры, отсекая все пути отхода. Никто не мог там выжить, любой человек обречен на мучительную смерть.

– Да, уверена, – сказала Лаванда, даже кивнув головой для убедительности, – сколько раз мимо проезжала. И там не было этих жутких зомби, только люди, много людей. И все такие же, как и те, кто нас привез. У них там что-то вроде общей тусы, если понимаешь. И из других городов там есть, – она всхлипнула, – моего брата купил гастарбайтер из Подмосковья. Сказал, на торфяниках нужны сильные руки. У них там вроде как разработки собираются начинать, скупают тех, кто посильнее.

Я в сердцах сплюнул. Дожили, что называется. Добегались с правами приезжих. И что теперь? Хоть один из них сказал спасибо той стране, в которой работал? Ни один не соизволил. А вот теперь банды, что сколачивают уцелевшие, сами заставляют русских на них пахать. Сами их сюда привели. Лаванда тем временем продолжала, с трудом сохраняя спокойствие, каждая фраза давалась ей с трудом.

– Нас выставили на продажу. Там у них помост есть деревянный, вроде сцены, они туда выводят всех, кого продают…

– Прямо на улице? – удивился я, вспоминая хлипкий забор с большими прорехами вдоль территории больницы. Там даже не мутант, там простой зомби проберется без особых причин. Да и у военных над городом иногда вертолеты разведку проводят. Редко правда, топливо экономят, но все же стараются держаться в курсе перемещений основных стай зомби.

– Нет, на улице они ваших вертолетов бояться, у них все внутри, а машины снаружи они какой-то сеткой закрывают, чтобы видно не было, – Лаванду сейчас мучили совсем другие воспоминания, которые теперь лезли из памяти, – нас в небольшом помещении продавали, как животных. Только девушек, ребят в другом месте. А здесь… Они это называли «эскорт-рынком»… Я… они ведь…

– Не надо, – остановил я ее, – не вспоминай это, забудь, будто и не было.

– Там и Павел был, – со слезами сказала она, вцепившись мне в руку как в последнюю опору, – он там был… Покупал… И меня увидел. Я думала, что все, кончится весь этот ад. А он сказал, что… – она заплакала, не в силах больше сдерживаться, – что пользованная ему уже не нужна.

– Сволочь, – вырвалось у меня между зубов, – и в огне не горит, и в воде не тонет. Он там ведь еще? Или, как и другие, просто на торговлю приезжал?

– Не знаю, – она говорила сквозь слезы, – на правах хозяина покупал, со скидкой.

– Молодой человек, – нянечка все же возмутилась, – перестаньте мучить девочку, она же не железная, как ни как. Видите, она даже говорит с трудом.

– Хорошо, я сейчас уйду, – бросил через плечо, – Лав, слушай, все, что ты сейчас сказала, просто очень важно. Важнее просто некуда. И я никогда не забуду ни того, что ты сказала, ни тебя саму. Поправляйся и будь здоровой.

Я пулей выскочил из помещения, думая только о том, как бы быстрее добраться до лейтенанта. Возможно, другие бандиты тоже знали об этом месте, где продавали и покупали рабов, но я в этом все же сомневался. В основном такие дела ведутся через верхи группировок, рядовые члены редко когда точно представляют, что происходит. Информация, что сейчас у меня была, походила на бомбу, о которой все знают. И, вроде, не опасно, но и забывать о ней тоже нельзя. Всех тщательно опросят уже на территории полигонов, а некоторым даже светит «с пристрастием», как выражались аккуратисты, пытающиеся не запятнать себя словом «пытки». Только пока до этого дойдет, может пройти несколько дней.

А бандиты могут и не ждать этих дней, узнав о разгроме в Кремле, очень быстро могут поменять свое местоположение, даже сбежать на те же торфоразработки, где, скорее всего, их и не достанут. Военные не любят рисковать, а такая операция по-другому не может быть охарактеризована.

– Куда бежите, молодой человек? – меня остановили две мягкие, но по-своему крепкие руки.

Я поднял глаза и понял, что едва не сбил врача, возвращавшего с операции. Халат был забрызган кровью, а на лице была печать усталости. Сам достаточно молодой, едва меня на несколько лет обогнал, но последние прошедшие дни наложили свой отпечаток. Врач заметно постарел. Это было видно не только по седине в волосах, но и в глазах, глубоких, как у старика.

– Извиняюсь, очень сильно тороплюсь, – я попытался откланяться, но он снова меня остановил, в этот раз удержав за правую руку.

– Вы ведь из военных? – спросил он, – из тех, кто прибыл вчера ночью из бандитского логова в Кремле? Если так, можно с вами посоветоваться?

– Я обычный рядовой, – пожал плечами, поворачивая за ним следом. У врача был свой небольшой кабинет рядом с госпиталем, откуда не успели даже вынести чертежную доску. Кроме нее там стоял обыкновенный деревянный стол, большое кожаное кресло, больше подходящей для приемной в богатой фирме и еще один офисный стул. На полу валялись неубранными несколько пустых шприцов, зажим, в котором до сих пор был кусок окровавленной ваты, несколько пузырьков из-под лекарств, даже упаковка из-под бинтов. Приглядевшись, я заметил, что даже стол был едва вытерт, на нем до сих пор остались красные разводы, словно кто-то наспех пытался стереть кровь со столешницы. Врач сел на стул и рукой указал мне на кресло, заскрипевшее, когда я уселся.

– Извините за беспорядок, – сказал врач извиняющимся тоном, – иногда операции очень срочные, буквально на руках раненных приносят. Прямо на столе и приходится оперировать. Я к вам обратится хочу.

– Это не ко мне, а к командованию, – недоуменно пожал я плечами, – я все равно ничего не решаю. Передать, конечно, могу, но что-то большее вряд ли сумею.

– Я только что от вашего так называемого командования, – сказал врач резко похолодевшим голосом, – и не имею большого желания снова с ними общаться. Кроме того, я недавно оперировал одну девушку, вытаскивал у нее из лопатки пулю, так вот, она рассказала мне про одного человека, который ее спас от верной смерти, что он из студентов, знал некоего Павла, о котором я не имею ни малейшего представления, но вместе с тем он сейчас вместе с военными. Про добровольцев я тоже слышал, но в последней операции они не участвовали. Все, с кем я разговаривал, были профессиональными военными. Так вот, скажите мне, кто еще сейчас мог выйти из палаты, где лежит бедная девушка, но одетый не по форме?

– Скажите, – спросил я, откидываясь на заскрипевшую подо мной спинку кресла, – а вы в детективах никогда не работали? Или вас зовут Шерлок Холмс?

– Просто я читаю Дарью Донцову, – спокойно сказал врач, но увидев мои быстро ползущие вверх брови, так же без улыбки добавил, – Шутка. Я хирург, а в нашем деле без аналитического мышления делать нечего, если ты хочешь лечить людей, а не резать, как в мясной лавке. И студентов я привык за милю видеть, не удивляйтесь.

– Хорошо, вы меня раскусили, – я вернулся в нормальное положение, – да, я не состою в добровольцах. Меня и нескольких моих друзей свели в отдельный автономный отряд. Но без ведома военных я и пальцем пошевелить не могу, они снабжают нас оружием, дают кровь и топливо. Максимум без их приказов я могу только ездить по городу и отстреливать зомби, не могу даже без уведомления магазин брошенный разграбить – вся территория города под военным протекторатом, это их ресурс и делиться они не будут. Так что здесь я не соврал. Формально я независим от решений командования, но практически подчиняюсь приказам офицеров.

– Это я и надеялся услышать, – кивнул головой врач, – а теперь я хочу вам кое-что сказать. Вы когда-нибудь слышали, что происходит у второй больницы?

– Вам Лаванда тоже рассказала? – спросил я, посмотрев ему в глаза, – военным вы об этом сообщили?

– Мне рассказал не эта девочка, – так же спокойно сказал врач, но костяшки пальцев у него побелели, так крепко он сжал пальцы, – Вы видели, что творится в госпитале? Знаете, почему у нас так много раненных? Зомби раненных не оставляют и пленных не берут. Скажу это на собственном опыте. А вот люди, как ни странно, даже сейчас пытаются пролить как можно больше крови друг друга. За два дня до вас на завод напали отлично вооруженные бойцы, одетые в одинаковую черную форму с иголочки, приехав на одинаковых черных джипах и с двадцать минут прицельно стреляли по окнам, пытаясь прорваться, до тех пор, пока мертвяки, подобравшиеся сзади, не заставили их убраться. Если бы у них была тяжелая техника, сомневаюсь, чтобы сегодня вы нашли здесь кого-нибудь живого. За день до вас стрельба случилась уже внутри. Часть беженцев, принятых из умирающего города, подняла восстание против заводского начальства, требуя раскрыть все запасы и поровну разделить между всеми. Пайки идут такие, что едва хватает голод заглушить, но не все понимают, что и запасов еды на заводе нет больших. И сколько нам так сидеть, тоже никто не знает. А в книжках с красными флажками отлично говорится, что если с простыми людьми мало делятся, то это значит, что верхи наедаются от пуза и заставляют работать остальных. Оружия на заводе мало, вот и решились бунтовать. Даже часть вооруженных людей к ним перешла. С красными повязками на руках, с криками «долой буржуев», эти люди и слышать ничего не хотели, кроме как «отобрать и поделить». Наш начальник, Сергеев Михаил Андреевич, лично выходил к ним, пытаясь объяснить ситуацию. Так они забили его до смерти. Почти добрались до складов, когда дело все же дошло до стрельбы. Бунт подавили. Но за это время часть мертвецов пробралась за периметр. Сами понимаете… К вашему приезду все постепенно успокоилось, но мы не уверены, что в подвалах больше нет мертвецов… У вас, как я понимаю, дела тоже идут не очень гладко. Сейчас все идет к одному – прекратить разборки с бандитами, чтобы те не мешали обживаться.

– Раненные идут от столкновений с бандитами? – догадался я, – не считая бунта? Врач кивнул и продолжил свой изобличающий монолог.

– И ваш рейд на Кремль, это не операция по удалению опухоли, – при этих словах он щелкнул пальцами, изобразив ножницы, – это выставка напоказ своих сил, чтобы бандиты были сговорчивее. Такое даже они не смогут не заметить. А этот рынок в больнице – центр будущей разбойничьей империи. И те несколько военных анклавов в области тоже это понимают, но ничего поделать не могут.

– Вы хотите сказать, что командованию об этом известно? – я чуть не подавился воздухом, когда мысль пришла мне на ум.

– Конечно. Правда, они надеются, что все будет к лучшему. Те люди, что сейчас управляются что здесь, что у вас на полигоне, честные и благородные. Почти все, как я надеюсь. Только видно им больше, чем нам с вами. В одной нашей области наберется с несколько десятков крупных бандитских групп. Достаточно вспомнить те же подмосковные и наши зоны. Не везде все хорошо. Кое-где даже сами зеки пришли к власти, иногда перебив охрану, а иногда даже договорившись с ними. А военные продолжают терять людей. Как от дезертирства, так и от постоянных стычек с бандитами. Не мне об этом вам рассказывать. А есть еще отдельные лагеря беженцев, где оружия почти нет. Слышали о таких? Беженцы из городов стихийно собираются вместе, пытаясь наладить нормальную жизнь. Несколько охотничьих ружей, небольшие запасы консервов. Без помощи военных они становятся легкой жертвой зеков и бандитов, подминающих под себя все округу. Вас слишком мало, чтобы нормализировать ситуацию. А договорившись, можно хоть как-то ограничить налеты бандитов. Никому из главарей не хочется так же сдохнуть в собственной крепости, как и кремлевскому, за безобразия своих выродков. А то, что они не выдержат штурма, как ни укрепляйся, это прекрасно понимают.

– Но вас такой мир не устраивает? – спросил я, чувствуя себя так, словно на меня только что вывалили ведро с отбросами.

– Меня не устраивает то, что в таком случае больницу никто трогать не будет, – возразил врач, перегнувшись через стол и посмотрев на меня, – а еще то, что там до сих пор живет та мразь, что считает себя королем всех этих земель.

– Так расскажите об этом командованию, – развел я руками, – Они должны же понять, чем это все им грозит.

– Именно с ним они и ведут переговоры, – мрачно ухмыльнувшись, сказал врач, – и готов поставить сто против одного, что именно он и сдал вам Кремль.

– И все же, зачем вам нужен я? – уже из чистого интереса спросил врача, собираясь окончить разговор, – неужели вы думаете, что даже со своим отрядом я смогу выжечь эту заразу. Нас на куски разорвут еще на подходе.

– Скажем так, – врач сложил руки на груди и откинулся на спинку, – я представляю в данную минуту узкий круг лиц, который диаметрально не согласен с происходящим. У этих людей есть свои контакты не только с вашим полигоном, но и с московскими уцелевшими частями. Про тебя им тоже кое-что известно. В частности, Токарев, которому ты непосредственно подчиняешься, тоже входит в этот круг. И ему ты должен рассказать все об увиденном и услышанном. На этом твоя задача пока заканчивается.

– Можно один вопрос? – я вертел в руках пистолетную пулю, уже почти мечтая засунуть ее этому врачу в одно место.

– Валяй…

– Какого черта надо было валять всю эту комедию?! – взорвался я, чуть не перейдя на крик, – Почему нельзя было сразу все это сказать? Я бы и так понял!

– Токарев хотел быть точно уверенным, что ты тот человек, который ему нужен. Неужели ты думаешь, что если ты был таким же обыкновенным добровольцем, как и остальные, он бы выписал тебе хоть один автомат сверх нормы? – голос врача был абсолютно спокоен, но в глазах заблестели знакомые мне огоньки, выдающие идейного человека.