Сумерки человечества

Глава 15. Заблуждения.

Когда тебя избивают, а ты не можешь ответить, то постепенно начинаешь по-другому расставлять приоритеты. Вначале хочется ответить, вырваться, не смотря ни на какие путы и наручники. Пытаешься сносить удары без боли или отвечать ругательствами, но довольно быстро все это проходит. Наступает время тупого отчаяния, когда твоя воля постепенно прогибается под медленным и методичными напором. Избивают не для того, чтобы убить, а для того, чтобы было больно, чтобы ты почувствовал свою полную беспомощность и в слезах, захлебываясь собственными соплями и мольбами, умолял перестать, закончить эту пытку. Такие люди хотят тебя сломать, вырвать к чертовой бабушке тот стержень, что называется характером и превратить тебя в униженное существо, ползающее под ногами, над которым можно измываться и издеваться сколько захочется. Здесь нет смысла или логики, они даже не задают вопросы, а просто избивают, получая извращенное удовольствие от твоих стонов и криков боли, от крови, текущей из разбитой кожи. Иногда с ними приходит кто-то еще, спокойно стоит в сторонке, наблюдая, как привязанного к стальному стулу человека медленно превращают в свежий фарш, едва держащийся на костях.

Мысли о побеге улетучиваются почти сразу, буквально выбитые из головы пудовыми кулаками палачей, обещающими при лишнем движении просто сломать ноги. Эти маньяки настолько все продумали, что обещают в таком случае наложить гнутые шины, по которым кости должны неправильно срастись, и ты навсегда утратишь способность ходить. Иногда насильно вливают в глотку пару литров воды, после чего с силой бьют в живот, наблюдая, как тебя рвет пополам с кровью. Весь мир сокращается до размеров маленькой подвальной комнатки без окошек и с единственной железной дверью прямо напротив тебя, в которой даже сам воздух насквозь пропах кровью, а на полу остались уже не отмываемые пятна, впитавшиеся в цемент пола. Даже время перестает иметь значение, отмеряемое только приходами палачей в комнату и очередными избиениями. И каждый раз после их ухода все мысли настолько разболтаны и раскиданы по всей голове, что не хватает сил даже сделать еще одну пометку в сознании, отмеряя еще один промежуток времени.

Пару раз, когда у палачей было особенно хорошее настроение, они развлекали меня рассказами о том, что случилось после того, как меня поймали. Как перебили всех, кто пытался сбежать, как ломали ноги тем, кто пытался сдаться, и бросали их мертвецам, как кричали раненные, когда их привязывали к осям ехавшего по бездорожью джипа. Никто не смог уйти, кроме меня. Да и мою нынешнюю жизнь сложно было назвать спасением. Часто, особенно в те моменты, когда палачи в очередной раз проверяли на прочность мои кости, я даже завидовал уже убитым, тому, что уже успели отмучаться. И все же я не сдавался. Где-то в глубине меня глухо, в так ударам сердца колотилась единственная мысль, придававшая хоть какой-то смысл моему существованию. Измотанный побоями, в глубине души я твердил единственную фразу «я выживу», повторяя ее до бесконечности, сливая в один простой звук, но никогда не забывая. Когда меня избивали, когда мычали и пытали, когда просто вымещали на мне злобу, я, глядя в глаза мучителю, повторял про себя эту фразу. Как костыль калеке, эта фраза не давала мне упасть.

Наконец, видимо, решив, что я достаточно измотан, чтобы выбросить белый флаг, меня навести гости несколько более высокого ранга, чем мои обычные мучители. В тот день или ночь, меня это не очень волновало, дверь в очередной раз скрипнула и медленно открылась. Первыми вошли в комнату уже набившие одним только своим видом мне оскомину палачи, в своих забрызганных кровью, в том числе и моей, некогда белых футболках и заношенных до лакового блеска спортивных штанах. Оба вперили в меня уже знакомый взгляд, которым разглядывает мясник подготовленную на убой свинью, но вместо того, чтобы в очередной раз приступить к привычной уже экзекуции, встали по обе стороны от двери, сложив жилистые руки на груди, будто пытаясь спрятать оббитые костяшки пальцев.

Меня больше заинтересовала третья входящая фигура, своей важной, начальственной походкой говорившая о высоком положении среди всех этих убийц. Вместо чего-либо, похожего на униформу, на нем были обыкновенные серые брюки, правда, заткнутые в высокие черные ботинки из натуральной кожи, зеленый свитер с нашитыми на локти и плечи лоскутами коричневой кожи, видать, чтобы не протирались. Лицо было вытянутым, с водянистыми глазами за линзами узких очков и ухоженной щетиной на подбородке и щеках. За ним следовало еще четверо или пятеро человек в одинаковом армейском камуфляже, с таким преданным видом пытающиеся угадать любые его пожелания, что другого слова, кроме как «холуи», не заслуживали. Как только начальник остановился, один из них тут же поставил около него походный стул. Вместо благодарности дав холую зуботычину, эта явно важная персона уселась прямо напротив меня, словно пытаясь просверлить взглядом во мне дырку. Пытаясь представить, как я выгляжу со стороны, я искренне не мог понять, что на мне такого можно разглядеть, но в то же время первым нарушать молчание не собирался, боясь, что мне это может стоить еще нескольких гематом и выбитого зуба. Так мы молча несколько минут играли в гляделки, пока вошедший все же не заговорил.

– И как тебе у нас? – спросил он с самым невинным видом, с каким же спрашивает постояльцев хозяин отеля, интересуясь, не скрипят ли кровати и не перегорели ли лампочки в ванной. Однако у этого вид был совершенно серьезный.

– На мой взгляд, несколько тесновато, – я попытался развести руки в стороны, но лишь натянул связывавшие меня веревки, – Да и соседи попались чуть драчливые.

– Чувство юмора мы еще не растеряли, – с абсолютно холодным видом продолжил мой собеседник, – Как и способность внятно говорить. Такое редко встречается. Вот здесь до тебя один сидел, какой-то военный, он уже через трое суток только и мог, что кровью блевать. Жалко, конечно, интересный был бы собеседник. А вот ты будешь со мной разговаривать?

Повторить участь несчастного военного, оказавшегося здесь раньше, мне совсем не хотелось, поэтому я поспешил закивать головой, убеждая в своем желании разговаривать на любую тему, сколько бы это не продлилось, все лучше, чем быть регулярно избиваемым такими быками.

– Вот какой молодец, – сказал довольным голосом мой собеседник, попытавшись выдавить из себя какое-то подобие улыбки. Все впечатление портилось такими же холодными глазами, как и в первую секунду разговора. На секунду мне показалось, что он один собирается сыграть в «плохого» и «хорошего» милицейского. А может, просто издевался. Угадать его настоящий ход мыслей не представлялось реальным.

– Стараюсь, – я изобразил какое-то подобие поклона, несмотря на привязанную шею. Тоже было одним из любимых развлечений моих мучителей. Затягивали веревку до упора, дожидаясь пока я не посинею, а потом отпускали. Не успел я отдышаться, как начинали по-новому. От одного прикосновения веревки я чуть заметно дернулся, но собеседник заметил это и улыбнулся. Уже по-настоящему, такой улыбкой, от которой по коже начинали ползти мурашки. Мне стало совсем неприятно. В голове так и стояла картина, как он с таким же спокойным видом втыкает мне нож в печень. Хотя бы тот же самый, что вот так аккуратно, в ножнах, вист на поясе.

– Конечно, стараешься, – согласился мой собеседник, стерев с лица улыбку, – если бы не старался, то здесь бы не оказался. Вот ведь, что устроил прямо у меня под носом. Хорошо, что меня в тот день там не оказалось. Такое прибыльное место разорил. И ведь в одиночку, только каких-то рабов под конец набрав.

Услышав эти слова, я чуть заметно улыбнулся, хотя с распухшими губами это было совсем незаметно. С таким же успехом мог бы строить ему рожи, не вызывая никаких подозрений. Как-то по-своему восприняв дерганье моего лица, собеседник посчитал, что я попытался согласиться или отказаться.

– Вот и я тоже так считаю, – продолжил он, продолжая сверлить меня взглядом, – не мог парень один все это сделать, даже если бы захотел. Во-первых, что больше всего смущало меня, но не доходило до моих скудоумных советников, зачем бы тебе все это вытворять? Не потому ли, что кто-то из здешних что-то тебе сделал? Не думаю. Откуда бы ты тогда снаряды достал? Да, не удивляйся, специалисты здесь неплохие тоже есть, нашли остатки. А вот, что я тебе скажу, погань ты подколодная, что прислали тебя военные, по мою душу или кого-нибудь из моих людей убрать. А ту мелочь в машине для отвода глаз прислали. Как же я сразу тогда не догадался! Для переговоров со мной прислать какого-то лейтенанта! Надо было сразу его грохнуть, да в корзинке обратно отправить, чтобы знали, как лишний раз ко мне не соваться. И все равно рыбка попалась в сетку, хоть и почти весь косяк передох по дороге. Я даже не буду по второму разу это место заселять. Раз вояки хотят войну получить, то они ее получат. И лишнюю зацепку, где меня искать, они не найдут. А вот теперь ты отвечать будешь мне коротко и ясно. Если понял, кивни.

Я кивнул, уже соображая, как мне вести себя дальше. Дело шло к тому, что в конце разговора один из его холуев или сам мой собеседник совсем немилосердно меня, в лучшем случае, пристрелят. А может, умирать буду долго и очень мучительно. Это мне совсем не улыбалось, хотелось пожить хоть еще немного.

– Кем ты был до того, как все началось? – спросил начальник, закуривая сигарету. Она была подозрительно дешевой, чуть ли не «Прима», да и затягиваться не собирался, – Работал или учился?

– Учился, – кивнул я головой, – Студент. Из педагогического.

– Ну, в наши дни по специальности мало кто работает. Как связался с военными?

– В первые дни, когда еще эвакуацию пытались проводить, – я пытался врать таким образом, чтобы попадать в те слова, что от меня ожидали услышать, но при этом не вдаваться в подробности, боясь запутаться. В таком случае моя смерть наступила бы гораздо быстрее, – вместе с друзьями вырвались из здания универа, там нас зомби и загнали в один из домов, что ниже по улице, – используя свои обширные познания из топографии окрестностей университета, старался выглядеть как можно более правдоподобным, – Там жилые дома, один только строили. Залезли под крышу, лестницу за собой подняли. Два дня сидели, ждали помощи, потом нас подобрала одна из армейских машин. Так оказались в лагере беженцев.

– Пока хорошо рассказываешь, – кивнул допрашивающий, с брезгливым видом вытащив сигарету изо рта и держа в руке между пальцев, – Ладно, но пока недостаточно. Что дальше происходило, куда эвакуировали, как из общей массы выделился? Не сразу же тебе пушку в руки дали?

– Почти сразу же, – я кивнул головой, сам толком не поняв, что хотел этим сказать, – У военных народу катастрофически не хватало, на многие второстепенные работы выделяли мужчин из гражданских. К тому же оружия на складах оказалось гораздо больше, чем боеспособного населения, – под одобрительные кивки допрашивающего, я продолжил, чуть затормозив, словно вспоминая, как же дело было раньше, – тогда в первый раз взял в руки оружие. А потом пошло… Поездки в город, операции по захвату продуктов, одежды… Всего, что необходимо людям, не способным выживать без цивилизации. Тогда меня и заметили. За храбрость…

– И ты вот так просто согласился? – он специально выставлял напоказ свое притворное удивление, давая понимать, что глупого ответа мне не пережить. Только я к тому же и понимал, что и в другом случае мне долго не протянуть, а потому продолжал отчаянно врать, честно глядя ему в глаза. Детекторов лжи, действующих без помощи проводов или чего-либо еще, прикасающегося к человеческому телу, еще не изобрели и вряд ли уже когда успеют изобрести, поэтому сразу им не разобрать, где я соврал, а где сказал правду.

– А что я еще должен был делать? – я пожал плечами, прикидываясь недоумевающим, – так просто и дальше носится на побегушках, добровольцем, до тех пор, пока из города не повывозят все, кроме не поддающегося загрузке в кузов ландшафта? А потом спокойно сдать оружие и медленно помирать на полях картошки или в ремонтных бригадах? Такой участи я не хотел.

– И выбрал смерть быструю? – без тени иронии, абсолютно серьезно спросил меня допрашивающий, – Жуткое безвылазное дело, с будущими обещаниями славы и почестей? Можно спросить, как ты на это купился?

– Как раз на славу и почести купился, – признался я, стеснительно уткнув глаза в пол, – Если бы вернулся, то меня знал бы весь анклав. Каждая девчонка была бы моей уже заранее. А к этому обеспеченное будущее и место в вооруженных силах, в элите.

– Дурак, – ткнув пальцем в мою сторону, он повернулся к своим холуя, – Гордый дурак, поверивший во все, что ему рассказали. Нет, как ты вообще сумел выжить? Даже если бы тебя не убили бы здесь, то убрали бы уже дома, как ненужного свидетеля. И все почести твои состояли бы из пули в затылок, да братской могилы без подписи. Неужели ты до этого не допер тем, что у тебя там вместо мозгов в голове?

Я изобразил на лице искреннее удивление и разочарование, но боясь, что это плохо заметно, все же решился добавить:

– Они не могли меня обмануть…

– Может, и не могли, но сделали это четко и аккуратно. У тебя даже был бы шанс спастись, ели бы ты не полез за этими рабами. Уехал бы себе спокойно, посвистывая под нос, – тут он посуровел и четко спросил, – Зачем ты за ними полез?

– Жалко стало. Все же живые люди, – моя наивность, похоже, полностью устраивала человека, со мной разговаривающего. Или обо мне лично, либо обо всем, связанном с анклавами военных, этот бандит был чрезвычайно низкого мнения, что мне играло на руку, – они не сделали ничего такого, за что должны были бы умереть такой страшной смертью.

– А те, кого ты подорвал, значит, должны были умереть? – поинтересовался мой собеседник, по привычке закурив сигарету, но тут же сплюнув с брезгливым видом, а потом и вовсе забросив наполовину сгоревший окурок в дальний угол, – Так получается, по твоей логике?

– А скажите, что нет? – настолько обнаглел, что даже решился ответить вопросом на вопрос. Я чувствовал, что разговор, со стороны больше похожий на откровение, подходит к концу, и мной овладело какой-то совершенно отрешенное от происходящего чувство, будто я читаю рассказ, который на самом интересном месте должен подойти к концу. Героя было жалко, но книжку можно просто поставить на полку, где она и будет пылиться еще очень много лет. Понимание, что все происходит именно со мной, и именно моя жизнь сейчас должна подойти к концу, никак не приходило, сменившись желанием чем-то скрасить сей жалкий обрывок времени от, как я рассчитывал, длинной нити моей жизни. Когда-то, еще на первом курсе, одна моя знакомая хвасталась, что может читать судьбу человека по руке, вроде как бабушка, цыганка, ее этому научила. Тогда, помнится, взглянув на мою ладонь, она не удержалась и удивилась: «вот это линия жизни!». Ничего особенного про мою судьбу она не сказала, но вот эта фраза мне запомнилась. Сейчас же это предсказание не оправдывалось, грозя обернуться полным провалом бабушкиных уроков.

Допрашивающий с минуту мерил меня грозным взглядом, как мне показалось тогда, примеряясь, куда лучше ударить ножом, а потом тихо засмеялся, окончательно выбив меня из колеи столь неожиданным перепадом настроения. В чем именно состояла соль шутки, мне было не очень понятно, но его она очень развеселила. А главное, взгляд его резко потеплел, уже не был холодным и оценивающим. Небольшая хитрость все же оставалась, без этого никак, но на меня уже не смотрели, как на мясной ряд на прилавке. Хлопнув меня по щеке, он повернулся к своим холуям и выдал свое заключение по увиденному и услышанному сейчас.

– Вот это парень. Наивный, идиот, да к тому же еще и благородный. Никогда прежде не встречал такого сочетания. Я вообще не представляю, как он дожил до этого возраста. Тебе сколько лет?

Вот этот вопрос для меня почему-то оказался сложнее, чем все остальные. Фактически, я настолько перестал придавать значение этой цифре и собственному дню рождения, на фоне всего происходящего, что они выветрились у меня из головы. На секунду я замолк, судорожно вспоминая, а сколько же мне на самом деле лет, но потом вспомнил год собственного появления на свет, и остальное всплыло в памяти само собой. Чуть кашлянув, стараясь скрыть замешательство, сказал, что этим летом мне исполнилось двадцать один год.

– Вот, что значит тонкий подход, – указующе подняв палец, провозгласил мой собеседник, снова отворачиваясь к своим холуям, – Пытки никогда не были актуальны. Боль заставляет человека говорить, но часто он просто повторяет слова мучителя. А вот страх перед болью заставляет говорить правду. И сначала надо пытать, а потом уж спрашивать, а не наоборот, как мне кто-то предлагал, – с этими словами он бросил испепеляющий взгляд на одного из своих подчиненных, отчего тот на глазах съежился и попятился. Далеко уйти не смог, уткнувшись тощим задом в запертую дверь.

– А вот ты мне, наоборот, нравишься, – если на его лице была отеческая улыбка, то я сразу вспомнил про сказочных королей, сдуру запиравших своих дочерей в высоких башнях, чтобы потом не менее сумасшедшие рыцари, которым взбрело в голову жениться именно на этой девице, как альпинисты должны забираться туда, при этом еще уворачиваясь от ящерицы-переростка, оставленную не в меру сбрендившим королем возле башни. Вот у него сейчас была точно такая же улыбка, с которой царственный папаша должен был закрывать дверь дочки на ключ.

– А я вас боюсь, – честно признался я, – с остальным еще не определился.

– Это хорошо, что ты меня боишься, – согласился мой собеседник, согласно кивая головой, – я бы даже заметил, что принимаю это как должное, но вот мне все еще интересно, насколько ты верен своим бывшим хозяевам. И не удивляйся, именно бывшим. Ни один из военных и пальцем не пошевельнет, чтобы тебя спасти, поэтому ты принадлежишь мне, целиком и полностью. И поступать с тобой я могу так, как мне заблагорассудится. Хотя пока еще ты можешь повлиять на мое будущее решение. Скажи, только честно, если бы я тебя сейчас отпустил, вернулся бы ты в Сельцы или все же отказался от принадлежности к этому анклаву?

– Не знаю, – сам удивляясь, я говорил чистую правду, все то, что накопилось в душе за последние дни, проведенные на свободе, – Раньше я верил военным, считал, что они на самом деле хотят людей спасти мир прежний хоть частично сохранить. А вот теперь и сам не знаю, что происходит. Все оказались настолько лицемерными, двуличными, – мельком я подумал, насколько же можно быть откровенным с человеком, которому абсолютно плевать на все твои переживания. В такие моменты говоришь все, что вздумается, понимая, что через несколько минут он все равно все это забудет, – Я не всегда даже понять могу, чего от меня хотят. И к военным я больше не вернусь, они оказались совсем не теми, за кого себя выдавали.

– А ко мне служить пойдешь? – неожиданно откровенно спросил допрашивающий, нагнувшись к самому моему лицу. Глаза оставались такими же холодными и бесчувственными, как и раньше, я даже не мог понять, шутит он или нет.

– К вам? – я не удержался и фыркнул, отчего заныли разбитые губы, а одна из царапин открылась снова, окрасив несколько зубов в красный цвет, – После всего того, что произошло? Вы об этом подули до того, как велели меня избивать, или уже после? Или вы просто издеваетесь, прежде чем пристрелить меня? В таком случае советую вам поторопиться, потому что после работы ваших палачей я и так откину копыта через пару дней, они об этом позаботятся.

– Нет ничего страшнее загнанной в угол крысы, – глаза сквозь линзы очков продолжали внимательно смотреть на меня, тщательно изучая. Крое того, тон был настолько задумчивый, что я не понял, пытался он меня оскорбить этими словами, или это были всего лишь мысли вслух, имеющие ко мне только косвенное отношение, – Нет, вот сейчас я абсолютно серьезен. Те, кого ты убил, не представляют для меня особенной ценности, я легко заменю их другими. А вот твое стремление к справедливости мне нравиться. Пусть глупая, но все же идейность. В наше время это самое важное, что может быть у человека. Вот взгляни на эту бесхребетную мразь, что все ползает вокруг меня. Ни верности, ни преданности в них нет. Они мне подчиняются по праву сильного, потому что я сильнее их. И собственная вражда друг с другом вокруг моего отношения к ним держит их ко мне как можно ближе. Только любой из них тут же бросит меня помирать, если найдет хозяина сильнее. А такие как ты, будут стоять до конца. И мне это в тебе нравится. Даже там, под пулями и среди мертвецов, ты не хотел сдаваться, считая, что сражаешься за дело. Ни за какие деньги этого не купить. Понимаешь, чего я хочу от тебя?

– Тот, кто предал один раз, предаст и во второй, – я попытался пожать плечами, но из-за веревок жест не получился, – Вы должны знать эту истину.

– А ты должен знать, – спокойным тоном, с каким люди говорят и свежести своих носков, он сообщил мне одну интересную деталь, – что если бы сразу согласился бы на мое предложение, то уже через десять минут со сломанными ногами пытался бы уползти от свежего зомби, под довольные крики игроков, ставящих на то, сколько секунд тебе жить осталось. Интересно, не правда ли?

– Тогда как вы меня убьете? – вяло поинтересовался я, гладя на него в упор.

– У меня есть один человек, – задумчиво начал допрашивающий, – сын которого буквально умолял дать ему лично убить тебя. Я думаю, ты знаешь, о ком говорю.

– Догадываюсь, – сухо заметил я. Во рту мгновенно пересохло от упоминания о Павле и его хорошей памяти на всяческие обиды.

– Но смертников у меня хватает более чем, – так же продолжил мой собеседник, не обратив на мой ответ никакого внимания, – как и всяческой прислуги. А вот надежных людей нет совсем. Раньше, хотя и были менты, закон, государство и прочий бред, которым тщетно пытались скрепить все то дерьмо, что такие как ты называют цивилизацией, все равно было чуть попроще. Были понятия, была совесть… Тогда можно было не опасаться, что твоя шестерка воткнет тебе отвертку между лопаток. Зато сейчас я, если хочу еще немножко пожить, обязан следить за каждым из подчиненных. И чем ближе ко мне, тем внимательнее, боясь очередной попытки сдвинуть меня с верхушки пирамиды…

– Господин, мы все вам верны, – вступился один из холуев, но тут же сильно об этом пожалел, когда пышущий гневом взгляд повернулся в его сторону. Похоже, он очень сильно не любил, когда его прерывали, а может, это был всего лишь повод, чтобы избавиться от слишком наглого человека в своей свите.

– Когда это я разрешал прерывать себя? – холодно спросил допрашивающий, в голосе у него послышалось голодное рычание, – Кто тебе разрешал раскрывать свой рот? – следуя незаметному жесту руками, оба палача, до этого момента стоявшие рядом с дверью как истуканы, схватили обмершего от страха холуя за руки, прижав его к земле. Тот не сопротивлялся, только без перерыва бормотал извинения, хотя их никто и не слушал.

– На колени! – рявкнул мой собеседник, совсем утратив ко мне интерес и глядя только на извивающегося под ногами человека. Тот, почти воя от страха, лежал перед ним, распростершись по грязному полу. Подобного было явно недостаточно, поэтому вскоре поступил новый приказ, вместе с ударом ботинка в лицо, – Целуй!

Размазывая кровь, идущую из разбитого носа, по лицу, холуй принялся усердного покрывать поцелуями кожу ботинка. Пару секунд глядевший на это дело господин после все же дал знак своим палачам. Так и не поднявшись с земли, холуй неожиданно почувствовал, как на его спину обрушились тяжелые подошвы подбитых железом слуг своего хозяина. Те же, явно стараясь угодить своему непосредственному начальнику, били не жалея, ломая ребра и руки. Вопли боли мешались с криками о пощаде, но он их не слушал, покойно взирая на избиение.

– Достаточно! – резко скомандовал хозяин, сделав знак своим палачам отойти. Холуй, избитый и израненный, со сломанными ребрами, переломленным позвоночником, не в силах подняться даже на руки, потому что они тоже были сломаны, с полностью разбитым лицом, превращенным в какую-то жуткую маску, когда шипастая подошва проехалась по голове, сдирая скальп и кожу с лица, смог только улыбнуться и пробормотать что-то о милосердии, хотя изо рта тоже шла кровь.

Довольно улыбнувшись, хозяин кивнул остальным холуям. И они в ту же секунду бросились на несчастного как стая диких собак, втаптывая его в цементный пол и разбрызгивая кровь по стенам, в надежде заслужить милость своего господина. Крики умирающего еще продолжались несколько секунд, но оборвались неожиданно резко. И когда этот монстр повернулся ко мне, понял, что вся сцена предназначалась для меня. Шокированный, я не мог отвести взгляда от кучи окровавленного мяса, еще несколько минут назад бывшего живым человеком, забитого теми, кого он считал если не друзьями, то хотя бы союзниками. Бесчеловечная жестокость и абсолютное равнодушие к человеческой жизни. В голове снова встал сержант, дававшем мне в руки две бомбы. Все-таки он был прав, что не хотел союза с такими людьми. Им можно было либо подчиняться, либо сопротивляться. Дружба с ними невозможна по той простой причине, что они не понимают, в чем смысл такого явления.

– Итак, ты решил? – спросил он меня, уже забыв об убитом, – Согласен ты с моим предложением, или все же решил ответить отказом?

– Я буду вам верен, – как можно искренне сказал я, кивая головой, – Не хочу умирать так же, как вот этот, – и кивнул, точнее, попытался, в сторону избитого трупа.

– Вот такой подход мне нравиться больше, – согласился мой собеседник, – ведь не зря же говорили мудрецы, что друзей держать надо рядом, а врагов еще ближе. Надеюсь, ты понимаешь, чем грозит тебе любое ослушание моих приказов?

Я молча кивнул головой, боясь сейчас даже верить в то, что меня не будут убивать прямо сейчас. От мысли про служение, а если быть точным, прислуживание этому человеку, мне становилось не по себе. После нескольких минут разговора было совершенно ясно, что он представляет собой все, против чего я пытался бороться в меру своих скромных сил. Хотя и честно служить ему не намеревался, надеясь сбежать при первой же возможности. Правда, еще даже не представляя, каким образом это сделать. Оставалось полагаться только на волю случая.

После этого эпизода со мной стали обращаться гораздо лучше. Во-первых, и самое главное, меня, наконец, отвязали от стула, на котором избивали все последние дни. Мои прежние палачи, выполнявшие эти процедуры, выражали почти неприкрытое недовольство происходящим, жалея, что у них нежданно отобрали такое развлечение. Один, отвязывая мои затекшие руки, даже пообещал, что пройдет не так уж много времени, прежде чем я снова окажусь здесь. И во второй раз я уже сбежать не сумею. Обещание было дано с таким видом, словно он лично собирался перерезать мне сухожилия, чтобы не мог не только бегать, но и просто ходить. Угрозы меня мало беспокоили, гораздо больше волновало собственное тело. После нескольких суток неподвижного сидения и постоянных избиений мышцы отказывались повиноваться, сведенные судорогой. Когда веревки сняли, я не смог даже подняться, настолько был измучен. Еле-еле, после растираний занемевший конечностей и определенных усилий, все же смог подняться со стула, чувствуя, как ломит каждую косточку в моем избитом теле. За мной привели двух охранников, в обязанности которых входило провести меня до моей комнаты, хотя вряд ли они рассчитывали, что им придется буквально тащить меня на себе. Повиснув мешком на накачанных плечах охраны, я не находил сил даже передвигать ногами, а уж потом, когда меня довели и бросили на кровать, смог только проблеять что-то насчет благодарностей и махнуть рукой, услышав, как захлопнулась дверь. И провалился в глубокий сон, впервые нормально заснув с того момента, как попал в плен.

Очнувшись, я сначала не понял, что происходит. Уже настолько привык открывать глаза и утыкаться глазами в железную дверь в метре от моего носа, да чувствовать боль затекшего тела, что проснувшись и не обнаружив ничего этого, даже растерялся. Спустя несколько секунд в голове всплыли воспоминания последнего дня, в которых большая часть отводилась именно заключенной мной сделки, больно напоминавшей контракт с дьяволом.

Заснул я в том же, в чем и был, в своем залитом собственной кровью камуфляже и босиком. За это время кровь уже успела восстановить нормальное циркулирование по всему телу, и, хоть я еще и чувствовал боль от каждого движения, я мог самостоятельно передвигаться, медленно, но верно и прямо к поставленной цели, не выписывая заплетающимися ногами никаких кренделей. Пропало жуткое чувство безысходности, а вместе с этим проснулась жажда приключений, еще ни разу не доводившая меня до добра.

Решившись, я сполз с кровати и приземлившись на пол, оглядел обстановку. Помещение было бедным и обставлено совсем в спартанском стиле. Голый цементный потолок, с давно облупившейся побелкой, крашенные желтой, уже выцветшей, краской стены, заканчивающие в районе пола безобразным плинтусом, пересохшим и местами отошедшим от стены. Пол тоже не радовал, представляя собой великолепный образец древнего паркета, крашенного уродливой, похожей по цвету на результат детского испуга, краской, въевшейся настолько сильно, что между деревяшками не оставалось ни единой трещинки. Кровать стояла в углу комнаты, слева от нее было окно со старой деревянной рамой и грязными, давно не мытыми стеклами, в одном месте даже заклеенном скотчем. По другую сторону окна был шкаф, сейчас распахнутый настежь и абсолютно пустой, если не считать одиноко висящей вешалки. Рядом с ним, уже ближе к двери, стоял простой деревянный стул с затертым до дыр сидением, некогда зеленого цвета. А вот напротив меня оказался письменный столик, тоже попавший сюда словно из далекого прошлого. Старая, лакированная советская деревяшка, старше меня раз в два, если не больше. Сейчас на столешнице был только пустой граненый стакан и такой же пустой керамический графин.

Встав, не без помощи кровати, на которую опирался, я медленно, вдоль стенки, придерживаясь за нее на каждом шагу, подошел к двери и подергал за ручку. Естественно, она оказалась запертой. Не настолько мне еще доверяли, чтобы оставлять без присмотра. Чувствуя, что сейчас упаду, тяжело опустился на стул и обхватил голову руками. В животе было пусто, повисло неприятное чувство истощения и вялость мышц. В горле стоял комок, и хотелось тошнить, но ни один из рвотных спазмов не подходил. Вкупе с головной болью, похожей на то, будто кто-то нацепил тебе на голову тиски и медленно их скручивает, давя все сильнее и сильнее, можно было сказать, что чувствовал я себя препаршиво. Вспомнив, чем мне еще предстоит заниматься, не выдержал и застонал. Никакие телесные муки не могут сравниться с муками душевными. И осознание того факта, что ты, получается, сменил сторону в идущей сейчас борьбе, со стороны выглядевшей вообще как предательство, окончательно добивало. Я понимал, что меня буквально вываляли в грязи, размазали по асфальту и вытерли мною пол, после чего уже предложили спасительную соломинку, за которую любой схватился бы не раздумывая, но…

Какое именно «но», я еще не мог представить, под этим словом, можно сказать, описывалось то чувство «кошки на душе скребут», которое мучило сильнее всего. Заставили, замучили и вырвали признание изо рта, не дав иного шанса. Сволочи…

Живот скрутило, но боль разу же ушла, как я понял, из-за чего она возникла. Холодная, как лед, ненависть к этим бездушным людям, решившим, все возможно ради удовлетворения их собственных желаний, появившаяся в душе, и была причиной боли. Я даже нашел в себе силы засмеяться. Подумать только, избитый как половая тряпка, сижу за запертой дверью и занимаюсь только тем, что злюсь до нервных судорог. Ничего не скажешь, чрезвычайно важное занятие.

За дверью послышались шаги и невнятный разговор каких-то людей, слова которого полностью искажались толстой дверью. Короткий диалог, состоявший, похоже, всего из пары фраз, закончился тем, что в двери моей комнаты повернулся ключ. Попытавшись подняться, чтобы достойно встретить гостя, я, вместо этого, зацепился за ножку стула и чуть не перевернул его, а сам упал на колени.

Успев подняться, прежде чем войдут, я сел обратно на кровать, с трудом удерживая равновесие без посторонней опоры.

Когда дверь открылась, я заметил вооруженного автоматом охранника, стерегущего мою дверь. Один он, или у него есть напарник, стоящий по другую сторону, разглядеть не успел, когда открывшуюся щель между дверью и косяком закрыло тело слуги, несущего в руках довольно объемного вида сверток. Сразу, как он вошел, дверь грубо захлопнули, ударив его по спине. Чуть не выронив сверток, слуга испуганно обернулся, но увидел только равнодушное дерево двери, с уже более спокойным видом подошел ко мне и положил сверток рядом со мной.

– Здравствуйте, молодой господин, – сказал он, согнувшись в низком поклоне, – я пришел к вам от имени своего хозяина, приказавшего передать вам эти вещи и пожелавшего сообщить, что желает видеть вас, как только вы наберете достаточно сил, чтобы передвигаться без посторонней помощи.

– Спасибо, – кивнул я, краем глаза взглянув на сверток. Похоже, там была одежда и что-то еще, тщательно запакованное в белые целлофановые пакеты. Разбираться в этом мне сейчас не хотелось, поэтому я сразу де попросил сунуть все это в шкаф, обещав разобраться, как только чуть приду в себя. Выполнив мое поручение, слуга снова вернулся ко мне, подобострастно улыбаясь. Посмотрев на эту натянутую улыбку, словно нашитую на его лицо, я мельком подумал, сколько же раз избивали этого человека, заставляя принять положение в самом низу новой социальной лестницы. Следов побоев уже не оставалось, но душу ему уже испоганили. Хотя может, не так уж и сильно старались. Даже раньше, когда официально считалось, что все люди свободные, и никто никому не принадлежит, находилось очень много людей, радовавшихся тому, что ими кто-то помыкает. Такие бесхребетные существа, живущие только ради своей машины и небольшой дачи за городом, готовые терпеть ради этого любые унижения, лишь бы не прогоняли.

– Можешь быть свободен, – махнул я рукой, не желая больше видеть эти наигранные эмоции, и чувствуя, что меня сейчас просто вырвет, – возвращайся к своему хозяину и передай мою искреннюю благодарность. Скажи, что я безмерно счастлив тому, что обо мне заботятся такие люди, как он, щедрые и великодушные.

Даже если слуга и понял двусмысленность сказанного мной сейчас, то не показал этого ни одним движением. Вместо этого он лишний раз поклонился мне и совершенно равнодушным тоном, будто это не имело к нему никакого отношения, отметил одну небольшую деталь, до которой я не мог даже догадаться:

– Прошу прощения, молодой господин, но вы, наверное, не поняли. Ваш покорный слуга также входит в переданные в подарке вещи. Так что уйти я от вас не могу, разве только вы сами не захотите этого.

– Вот именно этого я и хочу, – сказал я, передернувшись от отвращения при мысли о том, что буду владеть живым человеком как какой-то вещью. С таким грузом нечего и думать о том, чтобы оставлять все свои поступки в тайне. И кто же знает, может, мне его подослали как шпиона, рассказывать обо всем, что замечает своим настоящим хозяевам. Ведь действительно, не станут же мне просто так дарить слугу, тем более раба, в первый же день после принятия на службу. Поставив себя на место моих нынешних господ, я бы не стал бы так доверять, учитывая мои прошлые заслуги.

– Извините, это невозможно, – сказал мой слуга, отрицательно покачав головой, – мой последний хозяин подумал, что вы захотите отказаться и запретил мне от вас уходить. И вам просил передать, не отказываться от того, чем сами можете в любой момент стать, – столь неприкрытая угроза, произнесенная вслух, напугала даже самого раба, посмотревшего на меня широко раскрытыми глазами. Он боялся моей реакции, справедливо опасаясь, что гнев может вылиться не на того, кто угрожал, а на того, кто передал сообщение. Учитывая его безвольное положение, можно было рассчитывать и на побои, но я этим заниматься не собирался, даже если был бы в состоянии.

– Вон! – рявкнул я, непроизвольно взбеленившись от сказанного, – Пошел вон! Катись вместе с его угрозами к своему хозяину! Плевал на него, – от напряжения горло, еще не пришедшее в окончательную форму, село окончательно, и последующие мои слова переросли в поток кашля вперемешку с кровью. Отплевавшись и рукавом оттерев подбородок, все же нашел силы закончить, – можешь передать, если хочет мне угрожать, пусть сам придет и пристрелит меня, бегать за ним собачкой не собираюсь.

– Подождите! – взмолился слуга, падая на колени, – не отсылайте меня. Вас, может, и не убиют, а мне тогда точно конец. Прошу, не делайте этого!

– С какой стати это им сводить счеты с рабом? – поинтересовался я и пальцем поманил его поближе. Как только он нагнулся, более работоспособной правой рукой сгреб его за шиворот, – Что они тебе обещали за то, что будешь следить за мной?

– Ничего подобного, господин, мне не велели следить за вами! – заторопился заверить меня в своей благонадежности слуга, испуганно замахав руками, – Я должен только прислуживать за вами и выполнять все ваши пожелания!

Я ударил его ногой под коленку и одновременно резко дернул за шиворот вниз. Потеряв равновесие, он упал и сильно ударился лбом о железный край моей кровати. Охнув, сполз на пол, глядя на меня испуганными глазами. Отвечать не смел, а это только прибавляло мне бешенства. Дало знать о себе все то отчаяние, накопившееся за бесконечные дни пыток, когда не мог ответить своим палачам, вырвавшееся в виде неконтролируемого гнева на первого попавшегося под руку. Встав с кровати, я, шатаясь, поднялся над ним и несильно ударил в бок, рассчитывая попасть по почке.

– Я тебя убить тут могу, – четко отмечая слово «убить» выговорил сразу после удара, – И никто мне ничего не скажет. И если дальше будешь отнекиваться, то убью точно, как бы ты тут меня не умолял. Понятно объясняю?

Раб закивал головой, боясь подняться с пола. Животный страх перед побоями, который читался у него на лице, вызвал во мне настоящее отвращение к этому человеку. Точнее, бывшему человеку. Его сломали, быстро и жестко, подстроив под тот маленький, уродский мирок, который создавал для себя тот человек, что решил пощадить меня и даже даровал мне определенную свободу.

– Тогда отвечай, на вопросы, которые у тебя сейчас будут спрашивать, – сказал я, для уверенности придавив его босой ногой к полу, – тебя послали следить за мной? Раб неуверенно оглянулся и кивнул головой в знак согласия.

– Вот мы и начали понимать друг друга, – довольно заметил я, не без облегчения садясь обратно на кровать, – Видишь, оказывается правду говорить не так уж и страшно. Давай следующий вопрос, кто тебя послал следить за мной? Твой хозяин, я понимаю, но сейчас расскажи мне, что это за человек и чего можно от него ждать.

– Храпов, Виктор Анатольевич, – запинаясь, выговорил слуга, с опаской поднимаясь с пола. Заметив, что я не пытаюсь этому мешать, он несколько расслаблено сел на паркет прямо передо мной. Только сейчас я смог толком рассмотреть его, что же за человек передо мной сидит. На вид ему было не меньше пятидесяти лет, но, учитывая, сколько ему пришлось пережить, можно смело скинуть десяток. Кожа висела на нем складками, говоря, что за последние дни сильно похудел, а посеревший цвет и пучки седых волос в обритой почти полностью шевелюре показывали, что это не результат специальной диеты, вычитанной из журнала «Здоровье», найденного на прилавке магазина. Некогда широкое и круглое лицо осунулось, глаза глубоко запали и светились страхом, а на лбу уже успел отпечататься след от удара, перераставший в большой синяк. Можно сказать, что раньше этот человек уверенно шагал по жизни, пересаживаясь из одного кожаного кресла начальника в другое, с каждым разом все выше и выше. И потом наступило сокрушительное падание, которое сломало его еще быстрее, чем постоянные побои.

– И кто это такой? Как его можно описать, – подтолкнул я его дальше к рассказу, – выкладывай все, что знаешь, не стесняйся.

– Это страшный человек, – выговорил он, но тут же сжался, словно опасаясь удара за такое неуважительное высказывание в адрес хозяина. Углядев мою заинтересованность, он продолжил, – Он здесь самый главный, подчиняется только самой верхушке, но здесь, в городе, нет никого выше его. И ему велели за вами приглядывать. Сказали, что если вы себя не так поведете, то его голова первой полетит, – он посмотрел на меня таким взглядом, будто ожидал увидеть, как я сейчас начну доставать изо всех углов оружие и взрывчатку, готовясь к уничтожению всего в округе. Глубоко вздохнув, я только поинтересовался, откуда он сам все это знает.

– Господин, неужели вы думаете, что здесь рабы имеют какое-то значение?

– горько усмехнулся мой слуга, – Они такие вещи, как стол или стул, только еще чувствующие боль. Они при мне и разговаривали, обращая на меня не больше внимания, чем на кресла, в которых сидели. Кто ему приказал за вами следить, я не знаю, но мой прежний хозяин его очень сильно боялся.

– Пустой взгляд, узкие очки и короткая прическа? – спросил я, догадываясь, о ком идет речь, – Безоружен, кроме ножа на поясе. И говорит так, словно ему все здесь принадлежит. Этот человек приходил к Храпову?

– Он, господин, – кивнул головой раб, глядя на меня так, словно собирался добавить «твоя права, шаман, однако», – Этот человек приходил к моему хозяину. Пришел домой, поздно вечером, когда хозяин развлекался. Я сказал, что он занят, но этот человек прошел в спальню и зарезал девушку, с которой был хозяин. Сказал, что если Виктор Анатольевич еще раз попробует его послать, то в следующий раз убьет уже его. Никогда не видел, чтобы кто-то так разговаривал с ним и остался после этого в живых. Сказал, что хочет, чтобы Виктор Анатольевич присмотрел за одним парнем, – он подождал, не зная, стоит ли говорить продолжение.

– Давай, выкладывай, что про меня там сказали? – мне было интересно, что же про меня там сказали. Я почему-то был уверен, что сказанное в камере, из-за чего меня оставили в живых, не соответствует тому, как объясняли Храпову.

– Сказал, что важных людей интересует, насколько будет полезен этот пленник, если попытаться перевербовать его. Надо сделать так, чтобы у него не оставалось другого выхода, кроме как присоединиться к ним или умереть. Обсуждали что-то еще, но мне велели вынести труп девушки, поэтому окончание разговора не слышал.

Я сплюнул от переполнивших меня эмоций. По классической схеме, какие даже в кино показывают, решили использовать меня наверняка против военных. Если и дальше пойдет по тому же принципу, что в кино показывают, меня заставят заниматься какой-нибудь ужасно грязной работой, после которой я даже своим прежним друзья в глаза смотреть не смогу. А уже после буду полностью принадлежать им, выполнять все, что скажут, другой дороги уже не будет. Просто и эффективно. Получается, первый пункт они уже выполнили. Я уже их, осталось только доломать до конца.

– Хорошо, с этим мы разобрались, – кивнул я головой, – Расскажи вкратце, где я сейчас нахожусь, а то кроме подвала да этой комнатки я еще ничего не видел.

Как оказалось, я чудесным образом, а точнее, в бессознательном состоянии, скованный и с мешком на голове, был перевезен в небольшой, вымирающий поселок на границе между Рязанской и Тульской областями, где в данный момент окопались бандиты Свободной Республики. Поселок был вымирающим, никому ненужным и забытым как успевшими переехать оттуда жителями, так и администрацией области, довольной, что в дряхлеющих домах остаются только старики и старухи вместе с совсем тупой молодежью, не способной наскрести мозги даже для того, чтобы уехать на заработки куда-нибудь еще. Ни первые, едва выползающие из квартир за хлебом или погреться на солнышке сидя на лавочке перед подъездом, ни вторые, собирающиеся с бутылкой водки в ближайшей подворотне, давить на администрацию с требованиями ремонта и обновления систем снабжения не могут, по возрасту или по скудоумию, кто как. И поселок постепенно приходил в упадок, с каждым годом все сильнее превращаясь в развалины. Это, в принципе, и было главной причиной, по какой, когда мертвецы стали воскресать, никто и не вспомнил о них. Поэтому, когда первые машины с тренированными головорезами Республики приехали сюда расширять сферу влияния, то обнаружили немногочисленных мертвяков, топчущихся около залитых кровью подъездов, да маленькой банды гопоты, вооруженной чем попало и насмерть запуганной происходящей вокруг кровавой вакханалией. Не долго думая, эта шантрапа влилась в ряды республиканцев, обещав заслужить право называться гражданами Республики. Сейчас здесь был достаточно сильный укрепленный лагерь, с мощным частоколом из толстых бревен, оплетенный сверху колючей проволокой, бараками для солдатни и большой автомастерской, за счет которой этот укрепленный пункт начал подниматься из общего ряда таких же заново обжитых поселков вокруг крупных городов. Отсутствие мертвецов, почти полностью перебитых силами Республики, да и незнание военных из анклава на полигоне об этом месте делало его важной картой в руках руководства Республике при возможных боевых действиях за спорные территории вокруг Рязани. Сейчас здесь располагалось не менее двух сотен солдат республики, в основном набранных из всевозможной шпаны, подобранной на улицах в первые дни и готовых творить любые вещи, лишь бы остаться в рядах этой военной организации. Ими командовали несколько достаточно опытных офицеров, почти все из которых принадлежали к одному из ЧОПов, а двое или трое были бывшими армейскими офицерами, то ли дезертировавшими из одной части, то ли просто переметнувшиеся к республиканцам. Занимались муштрой всего этого пушечного мяса, обучали стрельбе, но в основном натаскивали их на убийства и бессмысленную жестокость во имя малопонятных принципов Республики.

Краткий экскурс по окружающей территории закончился совершенно неожиданно, когда в двери снова заскрипел замок и внутрь прошел один из солдат, достаточно тощий юнец с невероятно наглым видом, одетый в висящий на нем мешком камуфляж и даже в помещении курящий сигарету. Окинув меня презрительным взглядом, он даже не посмотрел на стоящего на коленях раба и процедил сквозь зубы, обильно брызгая слюной:

– Эй, там, тебя, в общем, требуют. Мне похрен, но там типа бесятся, – и захлопнул дверь, посчитав, что сказал достаточно.

Слуга, назвавшийся Валерием, помог мне одеться и перевязать наиболее из тяжелых гематом, чтобы не болели на ходу. Старую одежду было проще выкинуть, настолько она уже пропиталась грязью и кровью, а новую достали как раз из того свертка, что Валя принес с собой. Привычный уже камуфляж, но не армейского типа. С подкладкой и вполне удобный, но не привычных зеленых оттенков, а явно иностранного типа, в мелкую пятнышку и серых оттенков. Больше походил на туристический, точнее я назвать не мог, потому что буквально впервые его видел и держал в руках. Главное, что он был не в обтяжку и не сильно давил на недавние ранения, не причиняя слишком сильной боли. Надев его, я кое-как смог подняться и почти без посторонней помощи дошел до выхода где меня уже встретила разозленная ожиданием охрана. Два парня, как один похожие на того, что вызвал меня в начале, уже изнывали от нетерпения, отнятые от каких-то более важных им дел. Третий человек, выставленный в охранение около моей двери, производил совсем другое впечатление, строгий и подтянутый, в аккуратной, точно подогнанной экипировке, спокойно стоял около стены, и только его глаза были живыми, постоянно оглядывая весь коридор. Оба моих охранника сидели на корточках, нервно поглядывая на дверь. Увидев меня, медленно выходящего и придерживавшегося за стенку, они с довольным видов подняли и повели меня вниз. Если бы я хотел сбежать, то смог бы сделать это даже в таком состоянии. Обогнав меня на пару шагов, они шли впереди, оживлено болтая и почти не смотря в мою сторону. Достаточно было просто немного задержаться и подождать, пока они уйдут дальше, после чего спокойно идти своей дорогой. Хотя сейчас я не намеревался этого делать, понимая, что из комплекса сейчас мне все равно не выбраться, лишь только навлеку на себя лишние проблемы, которые не были нужны как собаке пятая нога. Изо вех сил поспевая за своей охраной, я все же успел обратить внимание на окружающий коридор и видневшийся из окон пейзаж. Дом был очень старым и коридор шел между двух рядов квартир, в которых, похоже, никто не жил. Большая часть дверей была распахнута настежь и были видны такие же предметы мебели, как и у меня в комнате. Только одна из квартир оказалось обжитой, в прихожей, в распахнутом шкафу, на вешалках висели камуфляжные костюмы и несколько вполне гражданских наборов одежды, а внизу стоял ровный ряд разномастной обуви. Мы прошли мимо, даже не задерживаясь, хотя охрана и боязливо глянула туда, боясь увидеть хозяина квартиры. В единственное окно, мимо которого мы прошли, я успел заметить ровный ряд одинаковых грузовиков, с закрытыми тентом кузовами, сразу за которыми виднелось что-то вроде тренировочной площадки, засыпанной ровным слоем песка.

Подъезд, через который мы вышли, был сильно укреплен. Из охраны здесь был только один человек, с автоматом стоящий около раскрытой настежь двери, но и небольшой палисадник, и маленькая лавочка исчезли. Их заменила серьезно сложенная огневая точка, укрепленная мешками с песком и несколькими рядами колючей проволоки, закрывающая вход и пулеметный ствол. Ряд из мешков вел от самой стены, в конце расширяясь и разделяясь на саму точку, с мощным ДШКМ и несколькими запасными коробами патронов, сложенных рядом. Сверху навешен тент, чтобы оружие на солнце сильно не нагревалось. Вход закрывался деревянным ежом с густо намотанной на него колючкой, хотя и отодвинутой в сторону.

Охрана после выхода развернулась и пошла вдоль ряда грузовиков, так же продолжая почти не обращать на меня внимания, занятая собственным разговором. Раньше здесь пролегала обычная улица, местами даже сохранились остатки старых палисадников, а на стенах оставалась жуткие и непонятные граффити, сейчас только увеличившиеся в количестве и размерах и перелезшие даже на укрепления, покрывая мешки и корпуса машин. Мимо время от времени проходили другие солдаты или жители укрепления, бросая на меня удивленные или неприкрыто интересующиеся взгляды. История о парне, висевшем на волосок от смерти, а теперь попавшего под личную опеку главы этого поселка уже наверняка облетела всех более или менее интересующихся новостями, обрастая все новыми подробностями и небылицами.

Почти сразу же, на следующем перекрестке, стояла простая виселица из обычных деревянных брусьев, на которой были повешены несколько тел, одно даже в камуфляже. Ветерок чуть шевелил трупы, заставляя их покачиваться. Небольшой участок вокруг виселицы был огорожен, по углам стояли охранники, почти заснувшие от скуки и лишь лениво кивавшие прохожим, прося не задерживаться.

Справа от меня, сразу за углом обветшалой двухэтажки вырос небольшой свинарник, построенный из кусков шифера. Несколько толстых и невероятно грязных свинок наслаждались жизнью, по самое рыло валяясь в грязи, а рядом несколько человек измученного вида лопатами эту грязь перебирали. Один из них, устало опершийся на лопату, попытался отдышаться, как рядом непонятно откуда возник надсмотрщик, толстый и небритый мужик наглого вида, с силой ударив по спине милицейской дубинкой, заорав, чтобы работал, а не отдыхал. Я поспешно отвел взгляд, чтобы не смотреть, как его избивают.

Охрана привела меня на небольшую площадку, выровненную ровным слоем земли, которую по краям еще расчищали граблями рабы. По сторонам ее закрывали старые дома, в которых уже успели заложить все окна, а нижний этаж переделали, пробив дополнительные входы и выходы, отгородив их отдельными стенками, сложенными из кирпича. От деревьев, росших ранее вдоль стенок, остались только небольшие пеньки, едва выступающие над землей. Еще несколько групп рабов складывали из мешков по краям зданий баррикады или пулеметные точки. Две машины с землей стояли по обе стороны площадки, и кто-то насыпал мешки, а остальные их складывали в толстые стенки. По центру, утрамбовывая землю подошвами, с суровым видом по кругу носились около полусотни молодых юнцов, наверняка из тех же гопников, что встали под знамена республики, когда она здесь впервые появилась, под руководством мрачного вида мужика в форменном камуфляже без знаков различия, но невероятно командного и самодовольного вида, время от времени покрикивавшего на бегавших. Ни один из окриков не обходился без матерных слов и оскорблений, но подчиненные даже не думали огрызаться, только ускоряясь в ответ на замечания.

Увидев меня, командир развернулся на каблуках и расплылся в широкой улыбке. Я сразу понял, что именно он меня и вызывал.