Стальная сеть

Глава 14

— Не там ищете, господин ищейка, — репортёр сунул в рот солёный рыжик, смачно прожевал. Рыгнул, извинился. — Пардон, небольшое несварение.

— Откуда вам знать, где я ищу? — я пошаркал чашкой по блюдцу.

Есть не хотелось. Отбило у меня аппетит. Если эльвы решили меня прикончить, плохо дело. Прикончат, к гадалке не ходи.

Да ещё обедать за последние копейки противно. Я как увидел ресторан, куда этот журналюга нас притащил, едва не сбежал. Там одна чашка чая стоит, как целый обед в обычной забегаловке. У меня же денег останется — только на извозчике девчонку довезти до дома. А там уж можно и пешочком.

Репортёр сразу понял, говорит:

— Ничего, я здесь постоянный клиент. Иванищева каждый ресторатор знает. Ежели что, такую заметочку накатаю — все посетители разбегутся. Пойдёмте, сегодня я угощаю!

С намёком такой — типа сегодня я, завтра — ты.

Отказался я, сказал, что за свои поем. Тоже с намёком — мзды не беру.

***

Фыркнул репортёр, усишки разгладил. На спинку стула откинулся, глядит как на дурака.

— Да об этом весь город знает. Вы, господа полиция, столько шуму подняли, чертям в аду жарко.

— Работаем, — говорю.

А сам смотрю на Генриетту. Она за соседний столик сбежала. Скучно ей стало от нашего разговора. Увидала подружек с кавалерами, и вперёд. Сидят, шампанское пьют, смеются.

— Плохо работаете, — репортёр тоже на девушек глядит, усишки поглаживает. Чисто кот. — Зря государевы деньги проедаете.

— Зря, говорите? — отвечаю. Вытащил из кармашка визитную карточку, показал ему. — Не ваша, случайно?

Скривился репортёр, лицо стало кислое, как лимон пожевал.

— Отдал меня господин лейтенант, значит. По рукам пустил. Что ж, понятно. Им на повышение, а Иванищева — на место. Гав-гав.

— Руки вам никто не выкручивал, — говорю. Надо его на место поставить, точно. Уж очень рожа наглая. — Сами согласились.

Вижу — угадал. Иванищев челюсти сжал, как бульдог. Глаза злые стали. Но усмехается, вид делает, что ему смешно.

— И это вам сказали... Никакой чести у людей.

— Ближе к делу, — говорю. — Что значит — не там ищете?

Помолчал он, усишки пощипал.

— А вы, господин стажёр, не из эльвов сами будете?

Молчу. Не его собачье дело, кто я по крови.

— Ладно, ладно. Понял. Вот по чести — вы ведь не думаете, что инороды поезд взорвали?

Тут он угадал. И сказать-то нечего.

— Ага, молчите, не отвечаете! Значит, правда. Так я вам вот что скажу — зря вы инородов в поля разогнали. Помещики наши их пахать погонят, а что толку? Прогресс надо двигать! А мы всё по-старинке, всё дедовскими обычаем живём...

— Вы не ответили.

— Не ответил? Кто у нас, кроме гобов несчастных и оргов на такое способен? Проснитесь, господа. У вас под носом крысы бегают, а вы не ловите.

— Может, хватит загадки загадывать? — говорю. — Если сказать нечего, так я пойду.

Хихикнул он, гаденько так. На Генриетту покосился.

— Нет терпения, господин стажёр? Опять же, понимаю. Всё, всё, шутка. Знать хотите? Я помогу. Иванищев весь город знает, как свои пять пальцев. Вы про «Народ и Волю» слышали?

— Допустим, — отвечаю. А ведь правда, где-то слышал такое.

— Так вот. Я кое с кем знаком. В сам кружок меня не допускают, но я среди них вроде как свой. Сочувствующий. Иногда в долг даю, иногда совет подкину. Мелочь, а для дела полезно.

Наклонился он ко мне поближе, шепчет:

— Если хотите, скоро у них собрание будет. Под видом гулянки. Ну там винишко, картишки... шуры-муры всякие. Могу провести.

Призадумался я. Репортёр этот человек неприятный — правду мой начальник сказал. Но, похоже, не врёт. Да и преступника поймать очень уж хочется. Наши-то инородов ловят, а я раз — и настоящих взрывателей нашёл! Мне — медаль, повышение, а службе — польза.

— А не выкинут меня, — говорю, — с вашей вечеринки?

— Ничего, — репортёр ухмыляется. — Я скажу, что вы сочувствующий.

— Полицейский? Да ну.

— Не сомневайтесь. Вот вы скрываете, а я вижу — вы из инородов. Хотя из эльвов, но всё равно. А инороды для этого кружка — элемент угнетаемый. Вы, главное, скажите, что насмотрелись на ужасы полицейских застенков, и справедливости жаждете.

Ну, думаю — почему бы нет? Пуркуа па, как в одной песне поётся.

— Ладно. Ведите.

— Тогда запоминайте... — назвал репортёр мне место и время. — Только в шинельке своей туда не ходите. Людей по одёжке встречают. И вот вам визитка моя. Новая. Старую никому не показывайте. А лучше отдайте мне, я выброшу.

Взял я его визитку новую, а старую отдавать не стал. Обойдётся.

Смотрю, а за соседним столиком уже совсем весело. Один из кавалеров — офицер — взялся за скатерть, и рывком со стола сдёрнул. Посуда на столе осталась. Фокус такой. Девчонки завизжали, в ладоши захлопали.

Офицер коротко свистнул — неси, официант, новую скатерть. И ничего, принесли. Посуду заново расставили. Хотя какая там посуда — ведёрко с шампанским, да бокалы всякие.

Другой ухажёр, весь из себя нарядный — в галстуке бриллиантовый зажим, запонки в три карата, — давай фокусы с бокалами показывать. Поставил пирамидкой, из бутылки льёт, прям фонтан с пузырьками.

Смех, визг, веселье.

Другой портсигар достал, открыл — на крышке изумруд блестит. Может, поддельный — таких больших не бывает.

Открыл портсигар, показывает, все смотрят, хихикают. Нет, вспомнил — это табакерка называется. Вон, чувак этот пальцы внутрь запустил, взял щепотку. На руку сыпанул и занюхал.

Блин, не табак это!

А этот гад табакерку свою стал другим предлагать.

Второй кавалер взял щепотку. Офицер отказался. Девчонки стали пробовать. Не успел я вскочить со стула да подойти поближе, моя Генриетта цапнула на пальчик, и нос припудрила. Вот же ёлки зелёные!

Взял я её за руку, говорю:

— Хватит.

А девчонка моя уже весёлая до невозможности.

— Ах, — пищит, — мой друг! C’estcharmant! (это прелестно! фр.)се шарман! Попробуйте, Николя угощает!

Выхватила из рук чувака табакерку и мне в нос суёт.

Взял я эту хреновину с изумрудом на крышке, и в ведро со льдом весь порошок высыпал.

Сразу крик поднялся.

— Как вы смеете!

— Да кто вы такой!

— Отдай сейчас же!

А я табакерку пустую владельцу протянул:

— Вот, держите. В другой раз арестую.

— Чта-а?! — тот аж взвизгнул. — Да ты!.. Да ты знаешь, сколько ты порошка извёл, тварь?!

— Да мне по... параллельно, — отвечаю, — сколько. Нечего мою даму всякой дурью травить.

— Позвольте, господа, — офицер говорит, — он сказал — арестую? Господа, это шпик! Полицейская морда. Ишь, мерзавец, фрак напялил, прикинулся!

— Шпик, филёр, бей его! — крикнул ещё один ухажёр.

Тот, у которого я табакерку отнял, прыгнул на меня, и давай руками махать. Куда там — пить надо меньше. От удара я легко увернулся. Ногу ему подсёк, да и влепил от души. Тот с разбегу к окошку улетел и в гардине запутался. Лежит, ногами дрыгает, встать не может.

Второй — нарядный, манжеты с бриллиантовыми запонками подтянул, выскочил вперёд, в позицию встал, кулаки выставил:

— Защищайтесь, сударь!

Видать, боксу обучался.

Тот — раз, два, апперкот. Но я ж говорю — шампанское в драке не помощник. Да ещё с порошочком на закуску. А нарядный прёт, как танк, аж дым из ушей. Сейчас я тебя...

Генриетта как взвизгнет:

— Сзади!

Дёрнулся я от её крика, мне по башке сзади — дзынь! Повезло. Если б девчонка не предупредила, я бы сейчас на полу валялся в отключке. А так вскользь пришлось. Обернулся — позади офицер стоит с бутылкой шампанского. Штирлиц, блин.

Тут нарядный боксёр подскочил, и бац мне в челюсть. Я аж улетел. Грохнулся на пол, офицер с дружком ко мне подскочили.

Девчонки визжат, но не уходят. За своих болеют. Моя кричит:

— Бейте их, Дмитрий! Бейте! Врежьте ему!

Потряс я головой, муть в глазах разогнал. И вовремя. Боксёр уже навис, кулак поднял, добить собирается.

Пнул я его в коленку, тот охнул, повалился. Я на ноги вскочил, стул швырнул между мной и офицером. Тот уже рядом был совсем. Перепрыгнул я боксёра, добавил ему в печёнку пяткой. Он охнул и скорчился.

Офицер стул подобрал и в меня кинул. Сам вслед за стулом скакнул, и прямой мне в лицо.

А он хорош. Отклонился я, пропустил его руку, ухватил чувака и на пол кинул. Сам сверху упал, и на болевой.

Офицер извивается, хрипит слова всякие нехорошие. Девчонки вокруг стоят, слушают, но ничего, не возмущаются.

— Пусти, сволочь! — офицер хрипит. — Дерись как джентльмен!

— Я же полицейская морда, — отвечаю.

— Ах, господин, отпустите его, — запищала одна девица. — Вы ему руку сломаете!

Другая тоже:

— Ох, пожалейте Митюшу! Он пьян, он не нарочно!

— Пусти, — рычит офицер Митюша. — Я тебе всю рожу филёрскую разобью. Только пусти...

— Я офицер полиции, — говорю. — Твой чин не выше моего.

— Врёшь, иуда! Тварь... а-а-а!

Выкрутил я ему руку, Митюша заткнулся. Больно, ясен день.

— Сейчас я тебя отпущу, — говорю. — Бери свою даму и вали отсюда. И дружков своих забирай.

— Да я... да я тебя в порошок сотру, ублюдок... да ты знаешь, кто я...

— А мне плевать, чей ты сынок и сколько у тебя денег, — говорю. Разозлился я, аж в глазах темно. Ублюдком обзываются, черти. — Не успеешь. Я тебе прямо сейчас ноги переломаю. Побегай на брюхе, пожалуйся.

Притих он, а тут и вышибалы прибежали. Во главе со старшим официантом.

— Господа, господа! — кричат. — Подите остыньте, господа! У нас приличное заведение!

Отпустил я дурака. Дружки его стоят, шатаются, сопли утирают. Девчонки к ним прилипли, отряхивают, щебечут что-то.

Моя Генриетта меня под руку взяла, нос задрала — вот у меня какой кавалер, лучше всех!

Тот, что в бриллиантовых запонках, расплачиваться поковылял. Вместе с табакерочным. Ко мне метродотель пристал было, но Иванищев ему на ухо пошептал, тот отстал сразу. Сам репортёр всю драку сидел себе за столиком, в блокноте черкал карандашиком. Вот ведь хмырь.

— Дмитрий Александрович, — шепчет мне Генриетта. — Вы мой герой. Поедемте ко мне домой. На всю ночь.

— А ваш покровитель не против будет? — спрашиваю. Злой я после драки. Не остыл ещё.

— Ах, мне всё равно. Сегодня я только ваша. Совершенно бесплатно. Вы Николя побили. За это вам скидка.

— Как это?

— Он мой кот. Колотит меня, руки распускает, подлец. Так что поделом ему. Ну, что вы стоите? Поехали!

— Погоди... — что-то я не понял. Этот, с табакеркой — её сутенёр? Вот так дела. — Он же тебе отомстит теперь? Бить будет?

— Нет, Дмитрий Александрович. Не дурак же он. Это Николя при других полицию ругает.

— Но ты...

Генриетта смеётся, заливается. Глаза блестят, лицо раскраснелось. Конечно, там шампанское с порошком намешаны. Как она ещё на ногах держится.

— Ах, что вы, мой друг! Я ему сказала, кто вы. Николя меня пальцем теперь не тронет. Он людей Рыбака боится до смерти...

Обалдел я. Стою, рот разинул.

— Рыбака? — спрашиваю. — Ты его знаешь?

— Ну конечно, — девчонка хихикает, — знаю! И вы его знаете... Вы же с ним... Ах-х-х....

Генриетта подавилась словом. Захрипела, схватилась руками за горло. Зашаталась, глаза помутнели. Покачнулась и упала, как выключили.

Девчонки, подружки её, завопили. Одна в обморок грохнулась. Другая руку вытянула, пальцем на мёртвую Генриетту показывает.

— Заклятье! Заклятье на молчание! — пищит.

Смотрю — на лбу Генриетты рисунок проявился, как чернилами нарисованный. Рыба с разинутым ртом. Проявился, почернел и растаял. Будто не было.