Стальная сеть

Глава 10

Уф-ф. Кажется, я не дышал всё это время. Дух перевёл, смотрю: гоб мелкий сидит у стенки, от страха трясётся. Над ним мой котик Талисман стоит. Хвостом бьёт из стороны в сторону — злится. Гоблин мне в лицо посмотрел, аж взвизгнул.

— Дяденька эльв, не убивайте меня! — пищит. — Не надо! Микки хороший гоб! Микки не виноват!

— Какой я тебе эльв, придурок, — рычу. — А ну говори, почему моего кота видишь?

— Дяденька эльв, Микки всё видит. У Микки дар. Микки никому не скажет, что вы в человеке прячетесь. Пожалуйста, не убивайте меня!

Ну ничего себе. Малец-то, похоже, припадочный. Видит он... Это он, небось, полукровку видит в Димке Найдёнове.

А мелкий пищит:

— Отпустите меня, благородный эльв! Не жгите Микки душу, у Микки плохая душа, мелкая...

Не понял, — жгите или жрите? Ничего себе, хорошенькая репутация у местных эльфов. То есть эльвов.

Ухватил я мелкого гоба за плечо. Малец тощий, лапки прямо лягушачьи. Рычу ему в лицо:

— Никому не скажешь? Конечно, не скажешь!

Такая во мне злость поднялась на всех гобов, словами не передать. Все они хороши, котиков жрут, гады. И этот, небось, такой же.

А котик мой, Талисман, мявкнул, и мне на плечо вскочил. Тут мне руку от пальцев до спины как тыщей вольт пробило. Пальцы к плечу Микки так и прилипли — будто на морозе железку лизнул. А гоб Микки прозрачным сделался. Всё мне про него ясно стало. Сирота, мамаша сбежала в другой город с богатым гобом, а тот её пришиб из ревности. Папаша помер — по пьяному делу на улице замёрз. Сам живёт при общине, подай-принеси, из жалости. Про дар никому не сказал — боится...

Малец взвизгнул, задёргался. Я руку разжал, смотрю — пальцы целы. Что это было?

— Дяденька эльв, зачем печать ставить? — хнычет малец. — Я и так никому... чтоб мне провалиться! Чтоб мне жареной крысятины в жизни больше не пробовать!

— Зачем печать ставить?.. — о чём это он?

Чего? Что я сделал-то?

— Печать на верность, — Микки рубашонку задрал, повернулся. — Что я теперь старейшинам скажу? Господин Шмитт заругает!

Да блин блинский! Гляжу, а у мальчонки на плече, где я его ухватил, пятно овальное — как отпечаток пальца. На синяк похожее, но не синяк. Цветом как чернила, ободок аж горит синевой. Это что, я сделал? Как?

Но виду я не показал, что удивился. Ладно. С гадом-убийцей и его дочкой я после разберусь. Сперва дело. Говорю:

— Старейшина Шмитт ничего не скажет — он в тюрьме. Нечего тут мне причитать. Дело у меня государево, так что никакой жалости. Понял?

Закивал малец, аж уши захлопали.

— Да, благородный эльв! Микки для вас что хочешь сделает. Только не убивайте, когда нужда пройдёт! Микки хороший, честный гоб!

— Посмотрим, — говорю, — на твоё поведение. Скажи — тайники найти можешь? Есть они здесь?

Поморгал Микки, говорит:

— А вам какие надо, благородный эльв? Те, которые старые, новые, опасные?

— Что за опасные?

Микки носом шмыгнул, пальцем тыкнул:

— Вон там если пойти, доска провалится. Кто не знает, ноги переломает.

— Старые?

— Это когда дом строили, дяденька эльв. В подвале по углам трупы замуровали, зверей всяких. Кошек, собак, крыс, мышей. Чтоб дом охраняли.

— А новые?

Микки на полу заёрзал, зачесался:

— Дяденька эльв, а вы меня точно убивать не будете?

Посмотрел я на него. Малец стрёмный, зато полезный. Опять же, дар у него. Ценная штука. Пригодится. Такого даже в участок сдавать неохота.

— Возьму тебя в личные слуги. Если польза будет.

— Да! Польза будет! Будет!

Ишь, обрадовался. Видать, жизнь у мальца не сахар.

— Тогда так — иди со мной, и ни слова. Если где тайник увидишь, тихонько покажешь, чтобы только я знал. Понял?

Закивал малец, зашлёпал ушами. Молча. Молодец.

Ухватил я его за шкирку, подмышку сунул, как собачонку мелкую. По комнатушке прошёлся.

— Показывай.

Микки башкой мотнул, носом показал — вот.

Отогнул я в углу старые обои, вытащил кирпич — пришлось ножом поковырять — и опа! Тайничок. Маленький, в размер вынутого кирпича. В тайничке мешочек. Холщовая ткань, ниткой перевязанная.

Развернул, смотрю, порошок какой-то. Это то, что я думаю?

Положил мешочек обратно в нишу, кирпич на полу оставил.

— Молодец, — говорю. — Кто закладку делал, знаешь?

Микки башкой замотал.

— Говори, сейчас можно.

— Старый Фай ложил, другой гоб забирал. Микки не знает, кто.

— Старый Фай — старейшина?

— Нет, благородный эльв. Фай простой уборщик. Мусор метёт, отхожее место моет, дерьмо выносит...

Ага. Понятно.

Спустился я вниз, на первый этаж. Там уже всё что можно, разворотили. Сказал, что тайник нашёл, наши туда ринулись.

Смотрю, а малец-то не соврал: тайнички по углам с крысами да кошками замурованным все вскрыли. Там одни мумии, но видно, что за зверь.

А больше ничего нету. Зато Дмитрий Найдёнов, молодой офицер, отличился! В одно лицо тайник с кокаином нашёл. Всем на зависть.

Вырвал я листок из блокнота, черкнул записочку в участок — для Бургачёва. Так мол, и так, имею сильнейшие подозрения на гоблинского дворника. Дворника кличут старый Фай, и агентура доносит, что балуется он запрещёнными веществами. А ещё этот самый дворник, в силу профессии, мог в нужник орков доску от динамита запросто подбросить. Домишки-то орков и гобов рядом стоят.

Накропал записочку, с гонцом в участок отправил. Велел своим закругляться. И так всё перерыли на метр в глубину. Куда уж больше.

***

Так что иду я теперь по улице весь пыльный, потный как чёрт, зато гордый. На душе, правда, тяжело. Будто булыжник положили. Иду на квартиру к красотке Генриетте. Иду гоблинке, что там прячется, сказать, что помер её папаша. Помер нехорошей смертью в полицейском подвале.

Несу фотоаппарат, нож и мелкого гоблина Микки. Гоблина, правда, пришлось в занавеску завернуть, как в мешок. Гоб лёгкий, не тяжелее собачонки. Но тащить его по улице, где приличные люди живут, как-то глупо. А мешок не так в глаза бросается. Мало ли что человек тащит.

Дошагал я до места, в квартирку поднялся. Горничная мне дверь открыла, узнала. Видно, богатенького папика здесь не было — сразу впустили.

Вошёл я, мешок с Микки у порога положил. Горничная у меня шинель взяла, в комнату провела и пропала.

Красотка Генриетта сидит у зеркала, волосы распустила, причёсывается. Волосы аж до по... до стула.

Ко мне обернулась, со стульчика вскочила.

— Вы ко мне, Дмитрий Александрович? Какая приятная встреча!

— Нет, — говорю, — извините. Мне бы гоблинку мою повидать. Новости у меня для неё...

— Ах, её сейчас нет, — говорит Генриетта. — Она на кухне, готовит свои зелья. Ведь это так называется? Сказала, чтоб не тревожили её.

Подошла ко мне, за руку взяла и к дивану потащила.

— Подождите немного. Вы ведь не торопитесь?

Ох, что-то она ласковая очень. Видел бы её любовничек, на дуэль бы меня вызвал.

Сел я на диван, Генриетта рядом пристроилась. Смотрю, юбочку приподняла, ногу на ногу положила. На ногах туфельки были, так она их сбросила, босиком осталась.

Придвинулась поближе, пальчиком мне по шее провела, сказала:

— Ой, какой вы разгорячённый. Не хотите вина?

— Мне бы воды.

— Ну что вы, выпейте вина! У меня хорошее, из Бургундии.

Тут же мне бокал в руки сунули, светлого набулькали. Мне бы сбежать сейчас, но уже неохота. Хорошо на диванчике, мягко. И девица такая... добрая.

Выпил я одним махом. И правда, пить очень хотелось. Мне тут же ещё налили.

— Пейте, Дмитрий Александрович. Вот так... А скажите, моя подруга Альвиния — ваша девушка? Что у вас с ней, всё серьёзно?

Ух, хорошо вино пошло. И правда из Бургундии.

— Нет, — отвечаю, — у нас с Альвинией ничего нет. Мы просто друзья.

Зря я это сказал. Или наоборот — не зря.

Взяла Генриетта у меня из рук бокальчик, допила до дна, на ковёр бросила. Забралась с ногами на диван, обхватила меня ладошками. И поцеловала.

Только и успел я понять, что до этого не знал, как целоваться надо. Тут у меня мозги и отключились.

Всё равно стало: и что гоблинка здесь, и горничная подглядывает, и что Альвиния меня просила о защите...

Опомнился, когда часы стали бить. Бум, бум, бум-м.

Горничная в дверь — тук-тук-тук.

— Госпожа, к вам от Ерофея Николаича пришли!

Тут всё сразу и закончилось.

Генриетта поднялась, с ковра халатик — пеньюар называется — подхватила. И вжух — нет её. Упорхнула. Сказала на прощанье:

— Мне пора, милый. Анюта тебя проводит.

Только дверь хлопнула.

А я на диване в неглиже остался.

Тут горничная появилась, Анюта. Вся такая любезная. Думаю, если бы я хозяйке не приглянулся, не Анюта бы пришла, а дворник с метлой. И на том спасибо.

Собрался я, взял фотоаппарат — и на кухню. Гоблинка моя вышла мне навстречу. Вижу по лицу — всё слышала.

— Что-то случилось, Дмитрий Александрович? — спрашивает. А сама руки к сердцу прижала, волнуется.

Тут я ей всё и рассказал. И про подвал, и про заклятье на молчание, и про то, что чуть не убил её папаша меня. Когда сюда шёл, всё думал, как бы помягче. Но когда увидел её, не смог соврать. Всё выложил.

Только про видение своё не сказал. Ни к чему ей это.

— Простите, — говорю. — Помочь хотел, но не получилось. Мне жаль.

Помолчала она. Что думает — не понять. Положила мне ладонь на плечо, — я уж решил, сейчас в лицо вцепится, — и сказала:

— Не жалейте. Мой отец был плохой гоб. Полиции доносил, работал на всех, кто платит. Запрещённым товаром торговал. Ничем не брезговал. Говорил, что для меня. Чтобы у меня лучшая жизнь была. Но я об этом не просила!

— Не такой уж плохой он был, — отвечаю. — Мой отец меня бросил, когда я маленький был. Меня отчим вырастил. Так что ваш ещё ничего. Не ругайте его, что теперь...

— Ничего? Лучше бы он меня бросил. Не жалейте, Дмитрий Александрович. Не вздумайте.

А сама чуть не плачет. Я ей:

— Это вы от горя так. Хотите, помогу вам с похоронами?

Фыркнула гоблинка. Глаза зелёным зажглись.

— Не станете вы помогать, Дмитрий Александрович. Вы мне правду про его смерть сказали. Я тоже врать не буду, пользоваться вашей добротой. Отец от меня мало что скрывал. Недавно, неделю назад, он вместе с полицейскими вашу квартиру обыскивал, что вы снимали. Там кот был, ваш кот. Мой отец его убил. Он котов не любит. Ну что, будете мне помогать теперь?

Смотрит мне в лицо, глазищи так и сверкают.

— Я знаю, — говорю.

— Знаете?

Кивнул я. А что тут скажешь? Девчонка не виновата, что папаша у неё гад ползучий.

Приподнялась она на цыпочки, обхватила меня руками, как только что Генриетта.

— Вы благородный человек. Даже эльв, что живёт в вашем сердце, это знает.

Прикоснулась губами к губам, и убежала на кухню. Остолбенел я от такого. Тут возле ног шевельнулся мешок из занавески. Голос Микки сказал:

— Вот и я говорю.