Список обреченных 1

Глава 23

Некоторым утешением служило то, что с первого раза этот экзамен не сдавал никто. На «супермаркете» срезалась даже Анка.

— «Супермаркет» — это полиэтиленовый пакет на голову и нашатырный спирт в пакет, — пояснял Кирилл Иванович. — Это у них такой юмор. А пытки электричеством знаешь, как называют?

Женя помотал головой.

— «Звонок президенту», — сказал Кирилл Иванович.

Перед переэкзаменовкой Женя решил, что умрет, но не сдастся.

И сдал.

— Это, конечно, все равно игрушечки по сравнению с реальностью, — сказал майор. — Но кое-что можешь, парень.

Результатом экзамена стало то, что в присутствии майора Женю ощутимо трясло. Альбицкий, конечно, заставил их пожать друг другу руки, но во время рукопожатия трясло особенно.

И вот теперь майор вообще не оставлял Альбицкого одного.

— Они пришлют убийц, я же их знаю, — пояснял он. — Думаю, они уже в пути. Ты, Андрей, — гений, но в работе телохранителя не понимаешь ни хрена. Так что я уж лучше посмотрю.

В присутствии Кирилла Ивановича Женя заставлял себя дышать глубже, это немного спасало, но почти не умеряло дрожи в коленях.

Суд в России — жуткая скукотища. Большую часть времени занимают адвокатские ходатайства, отводы прокурорам и судьям, которые никогда не удовлетворяют, и зачитывание показаний, данных на предварительном следствии. Какая-то интрига появляется только во время допросов свидетелей и, конечно, обвиняемых.

Дело Дамира со товарищи рассматривал военный суд в составе трех профессиональных судей. Потому что дела о терроризме у нас рассматривают военные суды. Убийства прокурора и судьи по нашим законам терроризмом не является, на это есть отдельная статья. Убийство полковника СБ — тоже, он не политический деятель. Тем более убийство ветерана боевых действий Бричкина. Как терроризм квалифицировали убийство губернатора Артюхова и убийство Анжелики Синепал.

В случае губернатора поспорить было трудно. Да, губернатор — конечно, государственный деятель.

Но можно. Ну, какой губернатор — политический деятель в условиях диктатуры? Обычный назначенец. Чиновник, причем рангом ниже министра. Но это выходило за рамки общепринятой концепции, согласно которой в стране была демократия, а губернатор являлся политическим деятелем. Так что в успех этой линии защиты Левиев верил слабо, а Константинов — тем более.

Зато была смутная надежда вообще снять с Дамира обвинение в екатеринбургском убийстве, ибо, кроме показаний, данных под пытками, доказательств не было вообще никаких.

Перевести обвинение в убийстве Синепал на 105-ю статью (простое убийство) тоже была некоторая надежда. Смутная, конечно, но попробовать стоило.

Так что весь первый день открытой части процесса был посвящен отводам суду и протестам адвокатов против военного суда вообще и террористической квалификации дела.

Отказали во всем уже к вечеру.

— Старенькая норма относительно военных судов, — заметил Альбицкий. — Точнее реанимированная. Слизана из Российской Империи. Наша обожаемая диктатура во главе с обожаемым нацлидером аккумулирует и из Российской Империи и с Запада только худшее, что там есть. Сдирали бы хоть все подряд, что ли!

— Я знаю, что до революции террористов судили военные суды, — сказал Женя.

— Угу! Знаешь, почему Засулич оправдали?

— Террористку?

— Вигилантку. Она покушалась на генерала Трепова не за то, что тот был Питерским градоначальником, а за то, что приказал высечь студента-народника, что было незаконно. А потому ее судил гражданский, а не военный суд. И оправдал, поскольку были присяжные. Но у Дамира присяжных не будет. Не рассматривают теперь такие дела суды присяжных.

— Знаю, — вздохнул Женя.

Со своими «сообщниками» Дамир познакомился в аквариуме для подсудимых на предварительном заседании суда.

Он бы единственным, с кого не сняли наручники.

Левиев, конечно, заявил ходатайство, и судьи даже ходили в совещательную комнату посовещаться на троих, но через пять минут вынесли вердикт: Дамир — террорист, особо опасен, может причинить вред своим сообщникам, которые с ним в одной стеклянной коробке, и потому наручники не снимать.

Ну, хоть застегнули впереди, а не сзади, хоть присесть можно. Дамир уже привык радоваться каждой мелочи.

Ян Грановский представился. И Дамир даже смог изобразить рукопожатие, несмотря на наручники.

— Спасибо, что отказался от показаний, — тихо сказал он Яну.

Ян оказался высоким нескладным парнем лет тридцати. Но все-таки обаятельным. Пиарщик — он и есть пиарщик.

Двое других товарищей по несчастью отвели глаза.

— Рук я вам не пожму, но хоть имена назовите, — сказал Дамир.

— Валера, — проговорил очевидно Валерий Рекин, глядя в пол. — Мне обещали двадцать лет, понимаешь?

— Чего же тут непонятного! — хмыкнул Дамир. — А теперь, сколько, десять?

Валера пристроился на дальнем краешке скамьи подсудимых и отвернулся.

Он производит впечатление парня с рабочей окраины: невысокого роста, коренастый, коротко стриженый и без особого интеллекта в глазах.

— А вы, значит, Геннадий Дудко? — спросил Дамир третьего соседа.

— Да, — кивнул тот. — Гена. Можно на «ты».

Гена казался интеллектуальнее Валеры. Ну, да, работник автосервиса — элита рабочего класса. Наверняка мечтал отрыть свой бизнес.

Он был выше Рекина и ниже Грановского и довольно поджар. Черты лица мелкие, лицо круглое, на нем маленькие глазки все стараются убежать от взгляда Дамира.

— А ты, что, Гена? — спросил Дамир. — Тебе тоже обещали двадцать лет?

— Нет. Мне адвокат посоветовал сознаться. Сказал, что все равно ничего не докажем, а так поменьше дадут.

— Государственный адвокат, да?

Он кивнул.

— Ну, тогда понятно, — вздохнул Дамир. — Поздравляю, теперь ты сообщник террориста. Двадцать лет, может, и не дадут, но пятнашка обеспечена.

Дамир даже почувствовал укор совести. Ну, что он так на них! Такие же жертвы, как и он сам. Особенно этот Гена, который, видимо, вообще ни в чем не замешен. Взяли первого попавшегося парня из автосервиса, в котором чинил машину прокурор Земельченко. Экономил прокурор. Они же даже не официалы!

— Ладно, ребята, — сказал он. — Каждый несет только ту ношу, которую может поднять.

Дамир отвернулся от товарищей по несчастью и взглянул на судей. Все трое мужики. Ну, военный же суд. Неизвестно хорошо это, плохо или никак. Говорят, и дамы есть, которые гордятся количеством приговоренных к расстрелу. Председатель судебной коллегии Кабанов Георгий Иванович. Ему очень подходит эта фамилия. Крупный, брутальный, с маленькими глазками на круглом лице. Очевидно, бывший военный, но от военной выправки ничего не осталось: слишком жиром заплыл.

Двое других почти не принимают участие в процессе, словно советские народные заседатели из учебника и мемуаров дедушек и бабушек. Но все трое судей в мантиях, и никаких присяжных. Ну, какие присяжные? Терроризм!

Зато прокурор дама. Зовут Бондарь Елена Сергеевна. Женщина лет сорока, пытающаяся выглядеть моложе. Поджарая, накрашенная, на высоких каблуках и в не очень-то длинной форменной юбке. При взгляде на нее живо вспоминается известная поговорка о девушке из Луизианы. Ну, здесь не Луизиана, конечно. Урюпинск или Мухосранск, но все равно не вывести.

Процесс начинается с допроса свидетелей. Интересно, чего они свидетели.

Сначала свидетели обвинения.

Речь идет о Грановском и его кафешной агитации. Сначала по видеосвязи с черным экраном выступает некий засекреченный свидетель с якобы измененным голосом. Этот свидетель все подтверждает.

И больше никто. Выступают коллеги Яна по работе: добрый, ответственный, о политике не говорили.

Зачитывают их показания на следствии, оказывается: говорили. Теперь пожимают плечами: «Не помню», «Не знаю». Впрочем, это формальность: в первом варианте ПЗ Грановского членство в Лиге и агитация в кафе есть. Только об убийстве ни слова.

— Ян когда-нибудь интересовался химией? — спрашивает Левиев его коллегу.

— Нет.

— А фармацевтикой?

— Нет.

— Ботаникой?

— Нет.

— Ядами?

Судья снимает вопрос, ибо наводящий.

И так с каждым. Только ответы варьируются от «Нет» до «Не знаю».

Допрос хозяина автосервиса, где работал Дудко, пожалуй, поинтереснее.

Хозяин коренаст, полноват, говорит и двигается, как бывший военный. Зовут Игорь Сергеевич.

— Геннадий Дудко ремонтировал машину Земельченко? — спрашивает Левиев.

— Но помню, но можно по чекам проверить. Они есть у следствия.

— Какого числа?

Свидетель пожимает плечами.

— Не помню.

— Прокурор был постоянным клиентом?

— Ну, как? Машина хорошая «Лексус», ломается редко. Только шины менял.

— Два раза в год?

— Не помню точно.

— А в том раз, что сломалось?

— Не помню. Следователь говорил: тормоза.

— Следователь?

— Да. О тормозах шла речь. Он говорил, что тормоза вышли из строя. А я не помню.

Прокурор зачитал показания на предварительном следствии, там четко про тормоза и число правильное: накануне убийства прокурора.

— Вы тогда помнили число? — спросил Петр Михайлович.

— Я не запоминаю такие вещи.

— А откуда же оно в вашем допросе?

Хозяин мастерской пожал плечами.

— То есть вы его не говорили?

— Я не помню такого. У нас всю документацию изъяли при обыске. Там были чеки.

— Вы пишете в чеках имена клиентов?

— Нет, но там есть названия работ. По ним можно посмотреть.

Да, чеки в деле есть, и там даже мелькает ремонт тормозной системы: за две недели до убийства прокурора и через два дня после. Оплата наличными.

— Игорь Сергеевич, а сколько можно ездить на неисправных тормозах? — поинтересовался Левиев.

— Тормоза лучше сразу чинить, — сказал свидетель.

— А, если специально испортили?

— Не знаю, я же не террорист.

Игоря Сергеевича отпустили с миром. Вслед за ним выступал какой-то знакомый Рекина, и говорил исключительно о наркотических закладках.

— Валерий Семенович, когда-нибудь интересовался политикой? — спросил Левиев, имея в виду Рекина.

— Не знаю, — пожал плечами свидетель.

К концу дня Дамир почти успокоился. Все свидетели, кроме засекреченного в самом начале говорили либо нейтрально, либо в пользу обвиняемых. Наверное, это и называется: дело разваливается в суде. И это свидетели обвинения! Что же будут говорить свидетели защиты? Дифирамбы петь?

Впечатление портил тот факт, что после всего этого бессмысленного действа придется ехать в ПЦ в душном автозаке на узенькой лавочке и то, что туда он приедет после полуночи и не факт, что удастся поужинать. Сухой паек и бутылку воды дали, но все равно голова начала предательски болеть.

На этот раз за судебным заседанием следили в Телеграм-канале «После дождя». Для сравнения с «Арестантами». Было более интеллектуально, но менее подробно.

— Я иногда не понимаю нашего фюрера, — сказал Альбицкий. — И в этом, наверное, моя слабость. Ну, зачем он делает столько лишних движений? Ну, хочется им воровать, ну и воровали бы дальше. Ну, бухтели бы об этом два с половиной оппозиционных СМИ. И что? Народ насмотрится на их идиотскую пошлую роскошь и пойдет делать революцию? Да ничего он не понимает в своем народе! Не пойдет! Для народа — это правильно и естественно. Господа же! Господа и должны иметь яхты, дворцы, аквадискотеки и золотые ершики для унитаза. А то, что на народные деньги все это безумие — так что? В России всегда воровали, воруют и воровать будут. Не эти — так другие!

Но зачем он убивает?

— Я тебе объясню, зачем, — сказал Кирилл Иванович. — И да, тебе этого не понять, Андрей. Потому что ты не трус. А он трус. Он убивает, потому что он трус. Он видит в ночных кошмарах ту революцию, которую сам придумал. И она не дает ему спать спокойно. И она заставляет его отдавать приказы об убийствах. И чем больше он отдает таких приказов, тем реалистичнее его сны!

— И тем ближе революция, — закончил Андрей. — Он готовит ее сам, и ни черта этого не понимает!

За окном уже был вечер, теплый июньский вечер с тонким серпиком Луны. Одна створка была приоткрыта, и в нее вливался влажный вечерний воздух Злата Праги. Воздух свободы.

— Душно здесь, — поморщился Альбицкий. — Пойдемте что ли прогуляемся. Забуримся куда-нибудь. Здесь такие кафешки, а Женька еще не был почти нигде.

Кирилл Иванович строго посмотрел на босса.

— Андрей! Ну, о чем мы только что говорили?

— Да темно уже…

— Темно, да? Ты думаешь, это тебя спасет?

— А что я должен сидеть в норе и не высовываться? Ну, Кир, надоело. Либо Бог защитит меня, либо я не прав. Я фаталист, Кир. Где наша не пропадала?

— Ну, на Бога надейся…

— На тебя надеюсь, Кир. Ты же составишь нам компанию?

— Ну, на кого же я вас брошу?

В ресторане «Белая лошадь» есть подвальная часть, и майор агитировал за нее, но спускаться туда категорически не хотелось, так что расположились на террасе, заказали жаркое в хлебных тарелках и «Шабли премьер Крю». На Староместской площади горели фонари, Пражские куранты на ратуше пробили десять. Кирилл Иванович только вздыхал: ну, куда поперлись! Исторический центр, бойкое место, полно народу.

— Мы здесь были с Зоей пять лет назад, — сказал Альбицкий. — Зоя — это моя жена.

Майор посмотрел на него печально и вздохнул.

— Ее расстреляли в таком же открытом кафе, но в Москве, на Арбате, — продолжил Альбицкий. — Она ждала меня. А я опоздал, дурак!

— А, что бы было, если бы ты не опоздал? — спросил Кирилл Иванович. — Ты же и стрелять-то тогда не умел толком, кажется. И ты мне рассказывал, что это не ты опоздал, а она пришла раньше.

— Ну, да, она пришла раньше. Но я бы тоже мог раньше прийти. Но не пришел. Она тогда сказала мне, что ждет ребенка, и мы решили это отметить. Без вина, так посидеть. А стрелять не умел, да. Делал бизнес, деньги зарабатывал. И у меня был партнер Илья, мы вместе учились на физтехе. Илья был хакер, а я так — организатор процесса.

— Почему ее убили? — спросил Женя.

— Она была журналистка. Занималась расследованиями. Причем не крутыми вовсе, не про кремлевские ершики и коробки с наличностью — довольно мелкими взяточниками, рангом младше министра. Но и этого хватило. Мы с Ильей нашли убийц.

Они наставили везде камер, создали базу голосов, фотографий и видеозаписей. Они думают, что так защитят себя. Но они и сами попадают в те же ловушки: видеокамере все равно, что снимать, технике все равно, чей голос записывать, сотовым операторам все равно, чьи переговоры хранить. И все это лежит в огромной государственной базе данных, которую невозможно изолировать от сети, потому что она слишком велика.

Илья смог туда влезть, и информация потекла к нам гигабайтами. И мы вскрыли такую клоаку, что расследование Зои показалось детским лепетом, она только хвост этой анаконды увидела, такой тонкий кончик. И даже ухватить не смогла.

И тогда они убили Илью.

— И попытались свалить на тебя?

— Угу! Прислали смс от его имени, когда его труп еще не остыл. Чтобы я примчался, постоял над его телом с пушкой в руке, поискал флешки в ящиках и оставил отпечатки пальцев. Я купился, но успел сбежать, а они клацнули зубами по воздуху, — хмыкнул Альбицкий. — Они, конечно, «расследуют» дальше и, вроде как, даже готовят заочный процесс. Им же нужно для пиара: Альбицкий убийца своего друга. Но мне недосуг их бред читать.

— А, если бы не гибель Зои, ты бы создал Лигу? — спросил Женя.

— Наверное, нет. Развивал бы бизнес, растил ребенка. Жертвовал деньги оппозиционным СМИ. У меня под конец эти суммы до церковной десятины доходили. Ну, что ж! Это и есть моя вера. Знаешь, Жень, пока тебя лично не касается, всегда есть надежда в своей норе отсидеться и убедить себя, что ты что-то делаешь, хоть больным детям помогаешь, которым тоже не достается ни фига. Не я один такой. Сколько я на это насмотрелся. Диктатура? Ну, и что! Жить-то можно. Главное: не высовываться. Но они отняли у меня все: жену, ребенка, друга, бизнес и, в конечном итоге, родину. Только жизнь и свободу пока не вышло!

Астрономические часы на ратуше бьют одиннадцать.

— Все-таки в Праге есть что-то инфернальное, — говорит Андрей. — Какая-то темная энергия. Недаром Кафка жил здесь. Но мне нравится. Я бы хотел здесь умереть. Победить, вернуться в Москву, жить на Родине, но умереть здесь.

Кирилл Иванович хмыкнул.

— Мы еще повоюем.

Народу меньше, но небо еще хранит густую вечернюю лазурь.

Свежо, пахнет зацветающими липами и мелкими розами в контейнерах у ресторана. Покой и воля.

Только майор напрягся и смотрит на площадь.

Машет рукой и хрипло орет:

— Ложись!

Андрей тянет Женю вниз, и они падают на пол.

Гремит выстрел. Звенит посуда на соседнем столе. Летят осколки стекла. С края скатерти капает вино из разбитой бутылки.

Люди вскакивают с мест.

— Андрей, ты жив? — кричит Женя.