Список обреченных 1

Глава 13

— Я немного отредактировал, — устало пояснил Медынцев.

Немного! «Рашитов Дамир Ринатович виновен в убийстве Анжелики Синепал, — гласило психологическое заключение, — что полностью подтверждается анализом эмоциональной и долговременной памяти. Необходимость психокоррекции: 100 %.

Учитывая наличие подписанного и оформленного в законном порядке согласия обвиняемого на психокоррекцию, рекомендуем перевод в коррекционное отделение. С учетом тяжести совершенного считаем, что обвиняемый должен содержаться в блоке F».

— Я этого не подпишу, — сказал Яков.

— Яша, они ни в какую, — проговорил Алексей Матвеевич и тяжело опустился в кресло.

И Яков вспомнил, что шефу уже хорошо за шестьдесят, что вдруг стало очень заметно.

— Блок F — это не смертельно, — продолжил Медынцев. — Ну, запрут его в палате, потерпит. Не можем же мы его на А поместить, если у него убийство.

— Какое убийство, Алексей Матвеевич!

— О котором мы пишем. Не можем не писать. Знаешь, что мне его следователь сказал? Что, если у Рашитова будет отрицательное ПЗ, у нас у всех будет статья о коррупции: у тебя, у меня, у наших сотрудников. Дамир из богатой семьи и всех нас подкупил, чтобы ему состряпали отрицательное ПЗ.

— Бред какой! Но есть же суд, Алексей Матвеевич!

— Яша, ты о чем? Какой суд? В России живем. Все что они скажут, суд пропечатает. И бороться с ними бесполезно. Ты молод еще, а я жизнь прожил. Только погубишь себя и ничего не добьешься. Здесь один выход: стараться ни с кем не ссориться и идти на компромиссы. Так есть надежда хоть кому-то помочь. Иначе они разгонят нас всех.

Заимствовали западную методику: моды, нейронные карты, коррекция. Психологических центров настроили, как в Европе. Чтобы казаться цивилизованной страной. Именно казаться, Яша! Не быть! Ни в коем случае!

Они полностью извратили суть. В том виде, как они задумывались на Западе, Пси-центры им не нужны. Цель ведь была, чтобы невиновные не попадали в тюрьму, не было судебных ошибок, а виновные могли вернуться в общество, больше не причиняя никому вреда.

Зачем им это? Невиновного посадили, сломали ему жизнь, лишили надежд и перспектив? Виновный вышел и опять кого-то убил? Ну и что! Бабы еще нарожают.

Центры нужны им только для того, чтобы подтверждать их обвинения. Пока мы это делаем, нас терпят, и мы можем хоть иногда служить тем целям, для которых центры были созданы.

Яша, понимаешь?

— Понимаю, но не принимаю, — тихо сказал Яков.

— Осел упрямый. Глупый упрямый ишак. Так, Дамира твоего продержим у нас, сколько сможем. Пусть отдыхает: спит, ест, книжки читает. Коррекцию сделаем по твоему плану. Хуже не будет.

— А потом они засадят его на двадцать лет.

— Яша, за двадцать лет может много всего случиться. Например, истинного убийцу могут найти.

— А могут и не найти, поскольку искать не будут, — хмыкнул Яков. — Понимаете, Алексей Матвеевич, есть компромисс и есть преступление. Это преступление. Ну, конечно, сделать небольшую коррекцию автору поста в интернете, который бы без этого вполне обошелся, и общество обошлось — это ок, хуже не будет. Отпустить взяточника, потому что начальство просит? Ок. Хуже, конечно, будет, но не радикально. Человек избежал тюрьмы — ну, и слава богу! От этого заведения точно никому пользы нет. Это ладно, это я могу, я не святой. Но положительное ПЗ невиновному по расстрельной статье — это за гранью! Алексей Матвеевич, я не буду подписывать!

— Ну, не подписывай, — вздохнул Медынцев. — Иди. Я сам подпишу.

Еще не было двенадцати, но Яков не стал ждать окончания рабочего дня и покинул Центр в полной уверенности, что больше никогда туда не вернется. Он жил не очень далеко, в Саларьево.

Светило почти мартовское солнце, подтапливая снег, лазурное небо сияло над головой, а Яков думал о том, что теперь причастен к тому, что это солнце и это небо навсегда отняли у ни в чем неповинного парня, который просто оказался не в том месте, не в то время.

Больше всего хотелось помыться.

И дома он действительно залез под душ. Потом долго пил кофе на кухне, чашку за чашкой, заедая всем подряд из холодильника.

Время текло незаметно, растраченное неизвестно на что.

Короткий зимний день клонился к вечеру, над Москвой разливался закат, просто невообразимый с его шестнадцатого этажа.

Яков встал, подошел к компьютеру и сказал засветившемуся экрану:

— Ничего сделать нельзя, говорите? Бесполезно все? Бессмысленно? Врете, Алексей Матвеевич. Можно сделать.

И он набрал в поисковике: «Лига свободы и справедливости».

В коррекционном отделении оказалось неожиданно жестко: решетка на окне, хотя и не такая глухая, как в ИВС, и дверь заперли сразу, ничего не объяснив. В остальном, похоже на диагностическое отделение: нормальная кровать, стол, холодильник, туалет с раковиной, отгороженный от остального помещения.

Обед, который принесли в районе двух дня, оказался ничуть не хуже, чем в местном «кафе». Потом дверь камеры отворилась, и вошел незнакомый Дамиру человек. Он был среднего роста, худощав, лет сорока. И одет в светло-зеленый халат, похожий на медицинский.

Сел на стул напротив кровати.

— Садитесь, Дамир Ринатович, — сказал он. — Я ваш коррекционный психолог. Волков Сергей Юрьевич. Коррекцию мы начнем в течение часа. Вы, скорее всего, ничего не почувствуете. Но, если вдруг будет плохо, обратите внимание, у вас кнопка вызова в головах кровати, нажимаете — и зовете меня. От вас требуется только принимать таблетки по назначению. Это нужно для успешной коррекции и минимизации побочных эффектов. Так что не пропускайте.

Он достал из кармана халата таблетку в упаковке.

— Выпейте прямо сейчас.

В камере имелся чайник, и Дамир смог запить таблетку водой. Обычная, круглая таблетка стандартного размера с делением посередине.

— Ну, я думаю, у нас проблем не будет, — сказал Сергей Юрьевич. — Кстати, на всякий случай, наличие проблем может для вас кончиться помещением в СИЗО. Надеюсь, мы без этого обойдемся.

— Я тоже, — кивнул Дамир. — Сколько займет коррекция? Яков Борисович говорил, что два месяца.

— Пока план написан на полтора. Потом посмотрим по результату.

— Могу я почитать окончательное ПЗ, а то я видел только предварительные результаты?

— Нет, к сожалению. У вас идет следствие. До окончания нельзя, тайна следствия. Когда будет ознакомление с делом, все увидите. Кстати, когда закончим первый блок, посмотрим предварительный результат. Там будет промежуточное заключение. Если следователь разрешит, его можно будет прочитать.

— Можно мне передать мои учебники, я не хотел бы отстать в университете.

— Да, конечно. Напишите список, я передам вашему отцу.

— А встретиться с ним можно?

— Пока точно нет. У вас первые две недели карантин. Потом с разрешения следователя. Но вы можете ему написать.

— От руки?

— Да, но письмо набьют и отправят по электронной почте.

— Спасибо. А камера всегда будет закрыта?

— Первые две недели, во время карантина. Потом посмотрим.

— Понятно, — вздохнул Дамир.

«Папа, здравствуй! — писал Дамир. — Сегодня меня перевели в коррекционное отделение. В бытовом плане здесь вполне нормально. Еда съедобная. Правда, не выпускают из камеры. Психолог сказал, что это на две недели. Чувствую себя нормально.

Сможешь мне передать мои учебники?

Как там Даша? Я ей написал. Она звонила?

Прости, что так вышло.

Дамир».

Илья Львович Константинов перечитал письмо еще раз.

— Ринат Ильясович, Дамир ничего не пишет про результат обследования. Это немного странно.

— И что это может означать?

— Все, что угодно: от самых безобидных причин до самых серьезных. Он может считать, что мы в курсе. Или слова о ПЗ могут быть вырезаны цензурой центра, поскольку это тайна следствия. Или его самого могли не посветить в результат по той же причине. Мне ведь не выдали ПЗ. Но в последнем случае он не может не знать совсем ничего, какие-то промежуточные данные ему, наверняка, известны. Судя по контексту, он надеется на скорое освобождение. Это значит, что скорее всего, по убийству ПЗ отрицательное, а по оправданию терроризма положительное, поскольку делают коррекцию. Надеется на штраф, я же его обнадежил.

— А что не так?

— ПЗ не дают. Это плохой знак. Если все чисто, обычно они так рогом не упираются. И, если бы все было чисто, он бы наверняка об этом написал.

— И что делать?

— Ждать. До окончания карантина к нему все равно никого не пустят.

Когда Илья Львович шел к машине, его телефон пикнул, сообщив о получении письма.

Адвокат не придал значения: почты всегда были мегабайты.

Он бы и дома его не открыл, если бы не тема: «ПЗ Дамира Рашитова сфальсифицировано»:

Примерно в тоже время, на другом конце города, письмо получил еще один человек:

«Алексей Матвеевич, здравствуйте!

Сегодня юридический комитет Лиги Свободы и Справедливости будет обсуждать вашу кандидатуру на внесение в наш список. Основание: фальсификация ПЗ Дамира Рашитова.

К сожалению, улики против вас весьма серьезны, так что вероятность положительного решения очень велика.

Но вы еще можете этого избежать, если отзовете свою подпись под ПЗ и предоставите следствию настоящий результат. Это может стоить вам места руководителя Психологического Центра, но вы сохраните жизнь.

Мы готовы отложить решение на 24 часа.

Андрей Альбицкий».

За двадцать четыре часа Медынцев Алексей Матвеевич на связь не вышел.

Андрей вздохнул. Все-то они надеются, что занимают в списке последнюю строчку. Крис согласился карту посмотреть, написать свое заключение и даже выступить с ним на канале Лиги.

— А по тебе это не ударит? — спросил Альбицкий.

— Как, Анджей? Я же вам не психологический план акции сочиняю. Я помогаю невиновному. По британским законам меня даже не в чем упрекнуть.

Крис Уоррен был британским психологом, которого Андрей рекомендовал Илье Константинову.

Такой тюремный психолог был совершенно немыслим в России. Из всей одежды Крис предпочитал шорты и футболки, носил серьгу в ухе и, кроме работы в лондонской тюрьме, преподавал в Оксфорде коррекционную психологию и русскую литературу. По-русски, он говорил свободно, включая жаргон, но, как почти все иностранцы, ничего не понимал в русской жизни. Зато вечно отпускал шуточки разной степени наглости по поводу английского короля и всей его семьи, поскольку был убежденным республиканцем. Весь его имидж позволял подозревать его в нетрадиционной ориентации, однако Андрей точно знал, что последние пятнадцать лет Крис счастливо женат.

С Константиновым решили подстраховаться, он параллельно отдавал карту на анализ некоему своему психологу, который пока боялся публичности, по крайней мере, не собирался выступать на канале Лиги.

Еще через двадцать четыре часа был эфир.

— Сегодня у меня очень печальный разговор, — начал Альбицкий. — И не только потому, что наш список пополнился еще одной фамилией. А потому что мы дошли до дна в деле, которое очень хорошо начиналась. Я имею в виду психологические центры. Эта система пришла к нам из Европы и вначале те люди, которые там работали, старались быть на уровне стандартов, которые были заложены основателями. Но работать им приходилось в рамках российских законов, где слово — преступление, а свобода слова существует только в статье конституции, которую, видимо, только по забывчивости до сих пор оттуда не выкинули.

И они стали писать положительные ПЗ там, где программа выдавала, что психокоррекция не нужна. А потом извиняющимся тоном говорили, что нет по этим делам неправосудных приговоров, ведь, да, действительно осужденные говорили или писали все эти ужасные вещи, в долговременной памяти есть.

Это был их первый компромисс, первый шаг по дороге, ведущей в ад. Думаю, тогда они еще не вполне понимали, куда она ведет, эта дорога. Они еще пытались противостоять, и, если вы не политический оппозиционер, у вас была надежда на честное психологическое заключение. И первые несколько лет они приносили обществу реальную пользу: стало меньше судебных ошибок, фальсификаций ради красивой отчетности и преследований предпринимателей с целью отъема бизнеса или уничтожения конкурента.

Но с дороги, ведущей в ад, очень трудно свернуть. За первым компромиссом последовал второй, третий, десятый. Из психологических центров один за другим уходили честные и компетентные люди: в частную практику, в преподавание, в науку. И все вернулось на круги своя, как будто психологических центров никогда не было.

Вчера было пробито очередное дно, хотя, боюсь, что вскоре окажется, что никакое это не дно, а небесный свод очередного круга ада. И падать есть куда.

Вчера в очень уважаемом Лесногородском психологическом центре было сфальсифицировано психологическое заключение совершенно невиновному и ни в чем не замешанному человеку, которому просто не повезло оказаться в месте, где мы проводили очередную акцию. Это Дамир Рашитов — московский студент, который пошел с девушкой в театр, и оказался немного похож на нашего исполнителя в гриме.

Мы точно знаем, что Дамир невиновен, и не только потому, что исполнитель казни Анжелики Синепал сейчас сидит рядом со мной, просто не в кадре. К счастью, в нашем распоряжении оказалась нейронная карта Дамира Рашитова. Кстати, человек, который нам ее предоставил, находится под нашей защитой. Официальное ПЗ, подписанное главным психологом центра Алексеем Матвеевичем Медынцевым, который со вчерашнего дня в нашем списке, тоже есть в нашем распоряжении. Алексей Матвеевич не снимал карту и вообще лично не общался с обвиняемым. Карту снимал другой психолог, и другой психолог написал заключение, которое Алексей Матвеевич отредактировал так, что автор отказался его подписывать и больше, к сожалению, не работает в центре. К сожалению для центра. Да и для всей страны.

Оригинальное заключение тоже есть в нашем распоряжении.

Мы попросили известного британского психолога Криса Уоррена проанализировать карту Дамира Рашитова и написать свое заключение. Оба ПЗ, и оригинальное и подписанное Медынцевым, мы ему не показывали для чистоты эксперимента.

Я уже видел его выводы и, надо сказать, они не совпадают ни с одним из ПЗ из центра. Однако, я предоставляю слово ему самому.

И камера повернулась на Криса.

— Добрый день, — улыбнулся Крис. — Ну, что я могу сказать? Карта чистая. Совсем. Программа выдает необходимость психокоррекции пять процентов. Но все, что меньше двадцати процентов — это такие пожелания для достижения святости. Например, вы курите, пьете чаще раза в месяц и не всегда соблюдаете правила уличного движения. Ну, да, можно подкорректировать, хуже не будет. Даже гарантированно будет лучше. Но коррекция только в добровольном порядке. Все, что ниже двадцати процентов — это опасность для общества, как у любого среднестатистического обывателя. Не нулевая. Но точно не для тюрьмы. Пару раз сходить к психологу, раз уж отловили. У нас так и делают.

Никакого убийства там даже близко нет. «Настоящие смелые ребята» — просто эмоциональное высказывание. Ну, ребята же действительно смелые. И «не говорят, а делают», увы, факт. Даже по континентальным законам «оправдание терроризма» — нечто более развернутое. По британским эта реплика — вообще ничто. Nothing! — повторил он по-английски.

— ПЗ из Лесногородского центра вы можете скачать по ссылке под этим видео, — продолжил Андрей. — Для тех, кому лень или недосуг это читать, буду краток. Официальное ПЗ, подписанное главным психологом центра считает Дамира Рашитова виновным и в оправдании терроризма, и в убийстве. Оригинальное, составленное психологом, который снимал карту — только в оправдании терроризма. Там назначена минимальная коррекция. Кстати, в официальном ПЗ коррекционные мероприятия ровно такие же. Откуда с очевидностью следует, что лесногородские психологи прекрасно понимают, что делают. Думаю, этот канал смотрит немало специалистов-психологов. Скачивайте! Наслаждайтесь! План коррекции за якобы убийство, как за нарушение правил уличного движения.

— Ну, нельзя вырезать раковую опухоль, если ее нет, — усмехнулся Крис.

— Карту Дамира мы тоже выложили, — сказал Андрей. — Это, конечно, нарушение медицинской тайны, но, на мой взгляд, в данном случае мы имеем полное моральное право ее нарушить. Так что специалисты могут ее скачать и составить собственное мнение.

После эфира Андрей поставил чайник. Выставил тирольский пирог.

— Спасибо за эфир, Крис, — сказал он, разливая чай.

— Да, я все равно здесь до понедельника. Анджей, тебя я когда увижу в моем кабинете?

— Крис — ты зануда. Пока в России происходит то, что мы только что обсуждали — не увидишь.

— Анджей, у тебя плохая карта. Очень плохая.

— Ну, откуда ей быть хорошей? — пожал плечами Андрей.

— Я все прекрасно понимаю. Ты думаешь, что делаешь своей стране лучше. Это не так!

— Крис, народ имеет право на восстание. Ты будешь с этим спорить?

— То, что ты делаешь, это не восстание, это серия убийств.

— Казней.

— Ну, хорошо, казней. Ни в одной цивилизованной стране этого нет. То, за что ты убиваешь людей, лечится годом коррекции. Максимум годом! Ты осуждаешь свою страну, а сам плоть от плоти ее. И действуешь также, как ваше правительство, если не хуже.

— Крис, в России непротивление злу насилием не работает. Проверено. Многократно. У нас непротивление злу только преумножает зло.

— Я не предлагаю тебе непротивление злу.

— Да, а что ты предлагаешь?

— Милосердие. И ненасильственное сопротивление.

— Угу! Крис, в данном конкретном случае, что ты предлагаешь?

— Гласность. Общественное давление. И гражданское сопротивление. Ты хорошо начал.

— Спасибо! Тогда давай так, чтобы ты от меня отвязался раз и навсегда со своей коррекцией. Если мы вытащим этого парня, я еду в Лондон и ложусь к тебе в Центр. Года хватит?

— Нет, тебе не хватит. Все очень далеко зашло. Три.

— Ладно, не русская каторга. Только я разорюсь.

— Я с тобой готов работать бесплатно. Очень интересный случай.

— А, ладно! Павел оплатит. Думаю, будет даже рад.

— Вот, ваш Дубов — настоящий европеец. Упрекнуть не в чем.

— Он просто очень умный.

— Угу! А ты где-то между Раскольниковым и Распутиным.

— Да? Признаться, думал, что между Пестелем и Засулич.

— Ну, у нас это менее известные культурные герои.

— Угу, на Западе. Так что пари. Женя — свидетель. Но, если они убьют Дамира Рашитова, мы перестреляем всех этих тварей. Всех, кто причастен. И ты, Крис, будешь молчать в тряпочку.

— В тря-поч-ку, — старательно повторил Крис.

— Угу! Русский национальный фольклор.

— Да знаю я ваш фольклор! Одна поправка к условиям пари. Если ты продуешь, Анджей, твой Женя поедет с тобой и ляжет в соседнюю палату.

— Он может быть даже раньше. Не есть правильно вешать больше двух убийств на одного исполнителя. Мы должны делить ответственность.

— Наконец-то ты назвал вещи своими именами. «Убийств!»

— Женя, ты как? — спросил Альбицкий.

— Обстоятельства могут сложиться так, что я не смогу сдержать слова, — проговорил Женя.

— Почему? — спросил Крис.

— Потому что, если больше ничего не поможет, я сдамся СБ и возьму вину на себя.

— Ну, тебе точно года хватит, — махнул рукой Крис.

— Будет таскать мне передачи, — усмехнулся Андрей.

— У нас они нафиг не нужны! — заметил психолог.

Был вечер третьего дня, когда Яков Анисенко не ходил на работу. Альбицкий тут же предложил работу в психологической службе Лиги, но Яков не чувствовал себя готовым к этому пути. Это же участие в работе террористической организации. Статья, и тяжелая. Да и участвовать в убийствах, даже на уровне аналитики? Нет! Нет! Он же врач.

— Яков Борисович, вам все равно придется уезжать из России, если вы публично обозначите свою позицию по ПЗ Дамира, — писал Альбицкий. — Да, даже, если не обозначите — все равно придется. За границей сотрудничество с Лигой ничем не грозит по местным законам. Ни в одной приличной стране никакие запросы из России о выдаче даже не рассматривают после того, как нашу с вами родину выперли из Интерпола.

Так что можно опасаться только убийц, подосланных СБ. Это реальная опасность, но грозит в основном мне. Вам — не в такой степени. Но, если вы не хотите участвовать в нашей работе по принципиальным соображениям, есть другой вариант. В эмиграции живет человек, который любит помогать таким честным соотечественникам, как вы, получить здесь хорошее образование. Как насчет Оксфорда? Магистратура плюс практика в Лондоне. Здесь тоже есть люди, которые нуждаются в помощи. И вам не придется никому подделывать ПЗ.

— Да, — набил Яков.

Около десяти вечера зазвонил телефон.

— Яша, ты слил карту Лиге? — спросил Медынцев.