Смерть Созданиям Сумрака: Расцвет

Глава 7

Сзади у павильона Федула обнаружилась маленькая дверца. Черт знает, как сам хозяин в нее пролезал. Маслом смазывался, что ли? Даже я, человек чуть шире среднего, и то с трудом в нее втиснулся.

А вот не налегал бы на “турбо-жигулевское разливное” и вообще никаких проблем бы не имел.

Да ну нахер. У нас даже в учебниках истории до сих пор пишут, что в старину говорили “На Руси есть веселие пити — не можем без того быти”. А если в учебнике так написано, значит, правда. Их ведь не дураки составляют.

Но внутри помещения места оказалось больше. Как будто через какой-то хитрый фокус его расширили, а потом сжали так, что снаружи незаметно. Не удивлюсь, если так оно на самом деле и есть. Может, местные волшебники и не такое умеют — только деньгу гони звонкую.

Денег у Федула имелось предостаточно, как у дурака фантиков. Я сразу понял, как вошел. Торговля процветала, потому что полки, в изобилии натыканные повсюду, буквально ломились от товаров. У меня зарябило в глазах, да и в целом сделалось неуютно. Софа тоже чувствовала себя не в своей тарелке — на лбу и над верхней губой выступила испарина, лицо бледное, а щеки наоборот, как светофор полыхают.

— Эй, — пихнул я ее локтем, — у тебя что, клаустрофобия?

— Не знаю я никаких Клаусов, — шикнула она в ответ, — немчины к нам редко заезжают после того, как Вождь…укрепился.

От слова “Вождь” повеяло прямо-таки диким холодом, в лавке Федула температура сразу на десяток градусов упала. К Вождю Софа никаких добрых чувств не питала. Впрочем, я мог ее понять — в нашем мире его тоже не любили. Хоть и признавали определенные заслуги перед страной, перед отечеством, но то, какой кровью они были достигнуты, все перечеркивало.

Федул, однако, холода не почувствовал. Или попросту не подал виду. Но воротник на кафтане все же одернул. Шею прикрыл. Не в первый раз уже вижу, что здесь так принято. И после знакомства с комбригом Распятьевым понимаю, почему. Торговец откашлялся, после чего достал из кармана порток тряпицу, схаркнул туда желтый ком слизи и брезгливо швырнул комок ткани себе под ноги. Ну дела. Антисанитария же. У нас бы за такое постовой мигом штраф выписал.

Однако Федул даже не поморщился, будто так и надо. Взял с одной из полок бутылку, откупорил ее и выхлебал из горла половину одним махом. Мы с Софой терпеливо ждали. С каждой секундой я все отчетливее ощущал, как мышцы наливаются усталостью. Свой ресурс у всех есть, и я немалую часть своего запаса уже отработал. А ведь еще домой топать.

Федулу на наши тяготы было насрать с высокой колокольни. Жиробас никуда не торопился. Ни дать ни взять акула, кровь учуяла и теперь вокруг нас кружит, как возле блюда с закусками.

— Хороший мужик Гринька, — наконец сказал торговец, вытерев с губ пену, — обязательный. Это большой плюс. Уж если чего обещал, так выполнит всенепременно. Давайте показывайте, с чем явились.

Я с облегчением сгрузил короба на пол. На это Федул сразу почему-то взъелся:

— Ты так своей крале по жопе хлопать будешь, пацан! Осторожнее надо, чай не гвозди с собой носишь… хотя они бы тоже не помешали. На стол ставь да раскрывай котомки. Щас будем учет проводить и инвентаризацию.

То, как он это сказал, сразу дало мне понять, что ничего хорошего от этой процедуры ждать не стоит. И чуйка меня не подвела. Как только мы с Софой совместными усилиями выгрузили на стол крынки с маслом, закупоренные кувшины с молоком, плошки с творогом и пласты копченого мяса, Федул оживился. Из кармана порток появилось маленькое увеличительное стекло с костяной ручкой. Мужик подтянул к себе творог и принялся внимательно рассматривать содержимое.

Смотрел он придирчиво, даже противно стало. Еще немного и своими грязными пальцами он бы туда залез. А потом этот же творог продавал бы народу, честным крестьянам. Фу, гадость. Знакомый типаж. Если такой мудила достанется тебе в начальники цеха, так хоть караул кричи — придирками задушит. К концу смены уже захочешь то ли в петлю залезть, то ли его под станок какой-нибудь пихнуть и выдать происшествие за несчастный случай.

Из-за лупы глаза у Федула просто огромные.

Правда. Мутные и неприятные. Все в красноватых прожилках, как у бывалого алконавта. В канаве он, конечно, не валяется, но по большому счету нет разницы, чем ты надираешься — копеечными фунфыриками или армянским коньяком. Блюют себе на ботинки все одинаково. Щеку чуть обдало холодным порывом. Я повернулся к Софе. Она чуть прикрыла глаза и потирала виски указательными пальцами. С пальцев сходили маленькие бело-голубоватые искорки. Ледяные искорки.

Желающих отовариться в лавке у Федула тем временем было полным-полно. Савве даже не приходилось никого зазывать — народ сам валил. Здоровяк едва успевал отпускать товары. Хотя копался он не только поэтому — видать, прелестей общешкольного образования парень не вкусил, поэтому со счетом был не в ладах. Но кое-как справлялся. За шумом толпы слышалось протяжное и сиплое “Не обидь, мил человек, подсоби”. Не иначе как милостыню кто-то просит.

Пока я по сторонам глазел, Федул и впрямь запустил палец в творог. Со знанием дела покопался в белой массе, потом попробовал ее на зуб. Меня слегка замутило. Софа тоже скривилась так, будто опарыша увидела.

— Хороший мужик Гринька, — повторил торговец, но уже с печалью, что ли, — да вот товар у него всегда серединка на половинку, не угадаешь. Творог ваш дрянь, — припечатал он.

— Чего это вдруг? — вскинулась моя спутница.

— Жидковат, зерна мелкие, — пояснил Федул, — такой не берут. Его ни в пироги, ни в вареники толком не приспособить. Я, конечно, и его в дело пущу, но возьму по сниженной ставке. Сметана тоже не ахти — вы бы хоть коров кормить нормально начали, а то сырье такое ни к черту не годится. Опять же берем по сниженной ставке. Теперь мяско посмотрим.

Он наклонился и прищурился. Я даже от такой наглости несколько опешил. Вся деревня у Григория Афанасьича берет, а этот говнюк нос свой жирный воротит. Своротить бы ему нос набок, да только вот потом с Саввой махаться придется. Я б его, конечно, уложил. Такие шкафы обычно больно падают и встают потом тяжело. Но что-то не очень верится, что у пройдохи типа Федула нет еще кого-нибудь, кто обеспечивает, так сказать, безопасность. Их, конечно, тоже размотать можно, особенно если Софкины фокусы подключить, но я пока предпочел бы все зубы в целости сохранить. Тут про качественную стоматологию и слыхом не слыхивали.

Федул пыхтел и чах над мясом как сказочный Кощей Бессмертный. Он так хотел найти хоть один недостаток и не мог этого сделать. Немудрено — дед Гриша действительно здорово коптить умел. Иногда вечером после баньки очень хорошо его творения под медовуху заходили. Но жирный торгаш признавать этого не желал. В моих глазах он уже давно пробил дно и теперь бултыхался где-то в районе Мариинской впадины

Стоп, Мариинский это ж театр такой в Ленинграде. А впадина Марианская.

Точно, спасибо.

Отчаявшись, Федул извлек из кармана небольшой перочинный ножик и отпилил кусок мяса, после чего протянул его нам.

— Мясцо-то у вас тоже с дефектом, — заявил он, — видите, какие волокна? Его не прожевать будет, как подошва сапожная. Только солонину делать из такого. Тоже по пониженной ставке беру.

— Ты не охренел? — не выдержал я, — мы тебе натурпродукт высочайшего качества принесли. Любые, сука, розничные сети за него бы драку насмерть устроили, а ты тут сидишь, про пониженные ставки свои талдычишь. Жаль, что здесь торгового надзора нет…

— Я здесь надзор, — заявил Федул с самодовольством, — и вот что я вам скажу. Стряпню вашу никто здесь не возьмет, потому что купилка не выросла. Уговор с Гринькой был? Был. Поэтому берите, что предложено, и отваливайте, ясно? Дареному коню в зубы смотреть не следует, а то он зубы и вышибить может. Копытом.

— Вы, Федул Михайлович, не забывайтесь, пожалуйста, — произнесла Софа. Тон у нее был суровым и ледяным. Как природа норвежских фьордов, — я на угрозы реагирую плохо…

Из центра ладони у нее показалась острая сосулька, вроде той, что вонзилась как-то в распятьевскую морду. Только поуже, чем-то на стилет походила.

— …в пылу рука и соскользнуть может, инциденты всякие случаются. Может, мы не станем торговаться, м?

Завидев сосульку, Федул сразу сник. На пухлой лунообразной физиономии появилось знакомое выражение. Такую морду всегда делал мой старый пес Бобик, когда ссал на ковер в прихожей.

— Дам вам девятнадцать с половиной мер за все.

Софа возмутилась так, что даже глаза морозом полыхнули.

— За девятнадцать с половиной мер я тебя щас как ежа утыкаю, понял? Тридцать две минимум!

Торгаш подпихнул плошку с творогом в нашу сторону и ощерил зубы.

— За тридцать две меры, милочка, я возьму продукт, который с тайным словом изготовлен. От людей знающих. А не эту замазку. Двадцать три. Со всей щедростью.

— У меня найдется для тебя парочка слов, — процедила Софа, — и совсем даже не тайных. Тридцать.

Федул хохотнул.

— Тридцать тебе никто не даст, даже если ты свое вымя на прилавок вывалишь. Двадцать пять — последнее предложение. Или… можете не получить ничего. В конце концов, вы сейчас на моей территории.

Последнюю фразу он произнес многозначительно, поглядывая куда-то вбок, за полки со всякой снедью. Ну точно подмога есть, просто не палится. Я сжал кулаки так, что побелели костяшки, и глянул на мою спутницу. Она казалась разъяренной. Буквально еще секунда — и в наглую торгашескую морду полетит кулак или сосулька. Или все сразу. Так что неплохо было бы оценить обстановку.

Пространство тут, в этом закутке, тесное, особо не повертишься. Это нехорошо, но может и пойти на пользу. Если Федул нанял нескольких таких мордоворотов, как Савва, они тут застрянут, как Винни-Пух в норе у Кролика из старого мультика. По ним главное попасть хорошенько, а как свалятся на полку, так и подняться не смогут долго. Федул Михалыч не боец, с одной тычки ляжет. Справиться можно, стоит только удачно начать…

— Верно ты сказал, что Григорий Афанасьич мужик хороший, — мрачно сказала Софа, — он нам немало добра сделал. И только поэтому сейчас ты продолжаешь таскать тот набитый говном мешок, который у тебя вместо брюха. Но если это повторится, — радужка ее глаз на мгновение сделалась бледной, почти серебристой, — то я могу об этом позабыть. И тогда, Федул Михалыч, ты сможешь свои кишки вместо подтяжек для порток носить, понял меня?

Тон у нее был спокойный, ровный. Думаю, никто в павильоне не сомневался в том, что слова у Софы с делом не разойдутся. Федул так уж точно в это верил. Значит, все же не дурак.

— Аксинья, кисет принеси, — пробурчал он.

Из-за кадушек с солеными грибами вынырнула худая смуглая женщина в переднике. Я моргнул. Пятнадцать минут тут стояли и ее не приметили. Может, и правда магия какая?

— Да ничего сложного, просто глаза отводит, — заметила Софа.

Стоп. Я вслух это сказал, что ли?

— Простейшая штука, за неделю освоить можно, — продолжила моя спутница уже тише, — правда, такой эффект и подействует не на каждого. Любой, у кого плетение посильнее, сквозь такую пелену прозрит.

Аксинья вскоре возвратилась вместе с кисетом — туго набитым мешочком, перевязанным сверху красной тесьмой. Смотрела тетка на нас враждебно, исподлобья — не иначе как услышала Софкины рассуждения. Сама, наверное, считала себя охренеть какой ведьмой. Федул тем временем раскрыл кисет и принялся отсчитывать монеты. По сравнению с дензнаками нашего Центробанка они оказались куда тяжелее и грубее. Возился с деньгами он долго. Видимо, старался не ошибиться в нашу пользу, сукин потрох. Вдалеке тот же сиплый голос продолжал просить подаяние.

— Не обессудьте, гости дорогие, — сказал жиробас издевательским тоном, — я, может, поначалу и хотел бы вам от своей милости отсыпать лишнюю копеечку на пряники медовые да наливки сладкие. Но после продемонстрированного хамства… уж извиняйте. Берите что дают и ступайте себе восвояси. Да поторопитесь, мне еще товар раскладывать.

Не совру, перед уходом очень хотелось ему рыло своротить и пару зубов выщелкать. Я бы, наверное, и навел бы тут шухеру, если бы не надо было домой поспешить

Домой? А разве твой дом не за тридевять времен остался? где-то там в хуе-хупе плавать. не обживайся тут особо.

По-моему, поздняк метаться уже. Столько времени прошло.

Взяв опустевшие короба и монеты, выбрались на улицу. После удушливого закутка свежий воздух казался родниковой водой посреди пустыни. Мы с Софкой хватали его, как выброшенные на берег рыбы. Я бы не отказался еще где-нибудь в окрестностях пошнырять, жалом поводить, но моя спутница совсем что-то духом упала и двинулась к выходу.

Пришлось последовать за ней. Вокруг сновали счастливые люди с полными корзинами, сумками и лукошками. Видать, покупательная способность у местных жителей все-таки присутствовала. Какой-то пацан с гиканьем пронесся мимо, едва не ткнувшись вихрастой головой мне в живот. Продемонстрировав нам с Софой здоровенный кусок хлеба с маслом, обсыпанный сахаром, сорванец унесся вдаль. Не отказался бы и я щас от такого бутерброда, чесслово… Может, подойти к лоточнику, купить на перекус чего? Путь все-таки неближний, проголодаемся. Вряд ли у Софы еще пироги остались.

— Подай, мил человек, не обидь уж старика, — прозвучало совсем рядом.

Я повернулся, и увидел тощего мужика. По возрасту он примерно ровней Афанасьичу приходился, но на этом сходство между ними заканчивалось. Если дед Гриша был старик крепкий, поджарый, жилистый, с порохом в пороховницах, то этот был чисто заморыш. Весь бледный, всклокоченный как воробей, да еще и бельмо на глазу.

К тунеядцам в Союзе отношение до сих пор было не очень хорошее, но ведь это другое. Тут наверняка пенсионного обеспечения никакого, так что если за жизнь никакого богатства не нажил, то приходится хер без соли доедать на завтрак, обед и полдник. Чем этому доходяге увечному пробавляться прикажете?

— На вот, — протянул я ему монетку, — сходи, дед, купи себе пряник или пирог.

Дурак ты, Витя, жалостливый, он на эти деньги щас до ближайшего кабака дойдет и ужрется там вусмерть.

Не ужрется. На деньги, которые нам удалось у Федула выцыганить, даже обед на двоих толковый не организуешь. А я только часть от этого дал. Жалко мне его.

— Спасибо тебе, милок, удружил, — обрадовался дед, — доброе сердце у тебя. Тут с самой зари шастают всякие туда-сюда, так хоть бы полушку гнутую кто подкинул, а ты…

Тут он замолчал и с неожиданной силой ухватил мою ладонь. Я подумал, что щас за мое добро мне же и прилетит от него какая-нибудь дрянь, однако старик уставился на меня своим бельмом. Его заскорузлый ноготь мягко прочертил линию по моей ладони. Лицо расплылось в улыбке. Беззубой, с бледно-розовыми деснами.

— Ах-ха, — выдохнул он, — не ошибся я. Глаза, может, и не видят уже, но чуйка-то не подводит. Заступник…

— Что? — переспросил я.

— Заступник ты, — повторил старик полушепотом, — брехали тут всякие, что вас всех поизвели и уже ни одного не сыщешь. Всех да не всех!

— А, ты об этом, — отозвался я, — не первый раз уже слышу…

— Свет у тебя в нутрях таится, — перебил старик, — только выход ему надобен. Как только откроешь его да управляться научишься, так дела и пойдут. Темный час нынче стоит…

— Какой темный час, дед, день-деньской на дворе, — возразил я.

Он встряхнулся.

— Ты на солнце не гляди, олух, ненастоящее оно, силы не имеет. Годится только на то, чтоб фонарем в небе висеть да простачье обманывать. Но ежели ты со светом своим управляться навостришься, то все переломишь. Или сам переломишься, одно из двух.

Такая двойственность мне совсем не по душе была. Люди не очень-то любят перемены, хоть кумир советской молодежи из давних времен говорил другое. Чья-то рука настойчиво потормошила меня за плечо. Хотя известно чья, хват уже знакомый. Я повернулся.

— Ты чего завис тут, как Иуда на осине? — поинтересовалась Софа, — или в траве заночевать хочешь?

— Не видишь, я разговариваю, — отмахнулся я.

— С кем это? — подруга вопросительно подняла бровь, — успел завести воображаемого приятеля?

— Да вот с ним.

Показал на старика и, прямо скажем, озадачился. Потому что там, где этот нищий стоял буквально пять секунд назад, не было никого. Странно. Вряд ли он успел бы так быстро слинять. А даже если бы и успел, то следы бы остались — вон сколько пыли на земле притоптанной. Чертовщина какая-то. Наверняка этому есть какое-нибудь рациональное объяснение. Но чем дольше я в этом мире живу, тем чаще понимаю, что привычные вещи типа законов физики тут гнутся во все стороны, как цирковые эквилибристки.

Ох, эквилибристочку бы, худенькую, нецелованную.

— Ну дела, еще и слюни пускать начал. Пошли давай, — Софа ткнула меня пальцем в бок, — голову тебе напекло, что ли?

За последний час действительно стало жарче, но я все равно не был уверен. Деньги-то, что старику отдал, пропали.

По дороге домой разговаривали мало. Софа была не в настроении, а если говорить начистоту, попросту исходила на говно. Она поминутно костерила то Афанасьича, то меня, то весь свет. Однако больше всех доставалось Федулу. Если бы все, что моя спутница ему пожелала, исполнилось, то бедолага бы умер раз пятьдесят с гаком. Причем каждая причина смерти была бы позорнее предыдущих.

— Я бы его род сраный прокляла до седьмого колена, а потом эти колени переломала! Да только под такого борова по доброй воле ни одна девка не ляжет… — бурчала Софа себе под нос.

Я в беседе участия не принимал, хотя чувства разделял, конечно. Зря в грызло этому уроду не съездил. Их таких надо на место ставить, конечно. Выдергать зубы акулам капитализма.

Но куда больше меня занимали щас слова таинственно исчезнувшего деда. Какой там свет у меня внутри, и что я должен открыть. Вообще нас всегда учили, что если в человеке открывается что-то, заранее природой не предусмотренное, то хорошего в этом мало. Кровь начинает идти, а то и еще какая гадость. Но дед ничего дурного в виду не имел. По крайней мере, мне так показалось.

Хотя не могу сказать, что умею в людях разбираться. Вот движок перебрать или станок наладить — это тема моя, завсегда пожалуйста. Даже схемы не надо. Но человеческое тело — механизм куда сложнее и тоньше. С ним напортачить проще простого, да только потом хрен исправишь. А уж на себе эксперименты проводить и вовсе не хочется. Что я, свинка подопытная?

Если еще пару дней без бани походишь, будешь похож, ХРРР.

Да, в баню здорово было бы. Да и вообще домой. Отоспаться по-хорошему, часов девять, блинов с молоком да с маслом с утра поесть, а там так уж и быть, можно поработать. Блины… бабка Глафира, соседка Афанасьича, делает такие, что высший класс — язык проглотить можно. На простокваше их стряпает. Выходят кружевные такие, поджаристые. Я даже люблю, когда чуть подгорят, от них такой дух идет… вот как сейчас.

Я напрягся. В воздухе действительно пахло гарью.

— Чувствуешь? — спросил Софу, — горит что-то.

— Да, — согласилась она. — это впереди. И не просто горит, а пожар самый настоящий.

— Так ведь дальше наше село, — сообразил я.

Моя спутница помрачнела.

— Тогда давай поторопимся.

Мы поторопились, но облегчения это не принесло. Даже наоборот — когда дорога уже обросла приметами, знакомыми всякому, кто постоянно в этих местах бродит, я увидел то, чего совсем не хотел видеть. В закатное небо поднимался жирный черный столб, похожий на хобот мамонта. Столб дыма.