Смертоцвет

Глава вторая Иван Семенович процветает

Пока добрались до нужного двора, уже начало темнеть. Место найти было немудрено: во дворе дома гудела взбудораженная толпа, сильнее всего сгустившаяся возле крыльца. Кое-где раздавалось женское оханье, кто-то плакал, кто-то матерился.

— Так, расступись, расступись, — начал Герман. — Дайте пройти. Корпус жандармов!

Толпа послушно раздалась в стороны, а некоторые стали проталкиваться подальше от явившегося начальства.

— Что тут у нас? — спросил Герман, заметив, что над телом погибшего склонился полный низкорослый человек в бордовом сюртуке. Когда тот с трудом разогнулся, Герман увидел знакомое одутловатое лицо с алыми масляными губами.

— Доктор, а вы уж здесь! — воскликнул он, узнав того самого врача, которого встретил в свой первый день на службе в Корпусе.

— Простите, поручик, мы знакомы? — спросил доктор, подслеповато щурясь на Германа. — А, погодите, в самом деле, кажется, видались. Вы тогда у князя Вяземского в имении были, еще бегали очень резво, помню, помню. Только, кажется, вы тогда еще были корнет, и даже мундира не носили. А теперь — настоящий орел! И уже поручик — поздравляю.

— Благодарю, — ответил Герман. — Вот только откуда вы здесь взялись, да еще прежде полиции?

— Так ведь голубчик мой, у меня же в вашем уезде практика! — ответил доктор, причмокнув губами. — А вас, что же, сослали к нам в глушь? Ну, что же, не расстраивайтесь, соседями будем.

— Что тут? — спросил Герман, указав на распростертое на земле тело. Только сейчас он заметил, что убитый как-то странно позеленел.

— Да вот, Иван Семенович Рыжов, здешний бакалейщик, помещика Дувалова торгующий крестьянин, торгует в лавке бакалейными товарами. Торговал, точнее сказать. Вы не изволили знать? А теперь, вот, процветает, как при жизни не процветал.

Доктор горько усмехнулся, а Герман теперь понял, что означает зеленый цвет: тело Рыжова проросло насквозь каким-то растением, более всего напоминающим плющ. Тонкие стебли пронизывали и руки бакалейщика, и ноги, и живот, высовываясь то из рукава купца, то из ноздри, то прямо из щеки. Выглядело это так, словно труп пролежал здесь очень давно, так что трава успела прорасти сквозь него. Вот только за этакое время он бы разложился, однако же на нем не было заметно ни следа тления, словно умер Иван Семенович не далее, как несколько часов назад.

На алом от прилившей крови лице застыла гримаса страдания и ужаса, а зловещие треугольные листья слегка подрагивали, словно продолжая свой рост.

— Ежели вас, любезный, интересует причина смерти, — прокомментировал доктор равнодушным тоном, — то, боюсь, пока не могу ничем вас порадовать. Надо вскрытьице сделать, я раньше этакой красоты не видывал.

— Я, зато, видела, — мрачно произнесла Таня, выглядывая из-за плеча Германа. — В Московской губернии таких уже четыре случая было. Стало быть, и сюда добрался этот… флоромант. Наши в Москве его флоромантом прозвали. У ротмистра Трезорцева это дело в производстве, у вашего знакомого.

— Это эльфийское проклятие, — прибавил Рождествин. — У нас есть легенды о таком, оно называется Yoora ve Zeizi, «Смерть посредством жизни». Но его уже никто не применял лет триста, а может быть, и больше. Оно считается утраченным.

— Спасибо, поручик, но мы это все уже установили, — сказала Таня. — Вот только откуда оно могло взяться в Московской губернии, а теперь вот и в Тверской?

— Вестимо, откуда: от ельфов все зло, — произнес стоявший чуть поодаль один из зевак-мастеровых в серой тужурке и шумно высморкался. — Они и дитёв воруют, и девок портят. Развели их, понимаешь, разрешили среди людей православных проживать, даже святой крест принимать разрешили. Тьфу! Известно: эльф крещеный — что вор прощеный.

— Так, вы, я смотрю, тут у нас специалист по эльфийской магии, — строго произнес Герман. — Сейчас будете помощь следствию оказывать.

— Да я это… я просто… люди говорят… — мастеровой тут же стушевался и сделал все возможное, чтобы исчезнуть со сцены поскорее.

— Вообще, видел кто-нибудь что-то подозрительное? — тем же тоном спросил Герман, повернувшись к толпе. Среди людей — в основном, мастеровых в картузах и мещанок в платках — поднялся ропот, все завертели головами, а кое-кто поспешил бочком-бочком исчезнуть. Оно и понятно: лишний раз с жандармерией дело иметь никому неохота. Затаскают на допросы, а того и гляди как-нибудь притянут, да на тебя же все дело повесят. Оно тебе надо?

Вскоре Герман стал опасаться, как бы не исчезли настоящие свидетели, ежели они имеются. Стал расспрашивать, кто обнаружил тело. Оказалось, девочка-служанка из этого дома.

Опросив девочку и нескольких мастеровых, кого удалось поймать, Герман остался разочарован. «Ничего не видал», «слыхом не слыхивал», «да никто на такую пакость покуситься не мог, у нас тут, слава богу, народ православный и с понятием». Только всего и набралось показаний. Ни единой зацепки. Узнал только, что тело, по-видимому, лежит здесь с самого утра, да и доктор такое время смерти подтвердил.

— Вы, доктор, стало быть, покойного знали? — спросил Герман. — Как думаете, были у него какие-нибудь враги?

— Ну, милый вы мой, какие враги у бакалейщика? — пожал плечами доктор. — Ежели он кому муку с червями продавал или обвешивал, так ему за такое, конечно, морду могли бы набить, но чтобы эльфийское проклятие… Маловероятно. У нас тут, в глуши, и эльфов-то нет, вот кроме господина Рождествина.

— Чтобы применить эльфийское проклятье, совсем не обязательно быть эльфом, — ответил Рождествин. — Многие из них инструментальны, завязаны на специфические артефакты. Собственно, поэтому часть из них и утрачена: нет артефакта — нет заклятья. А переизобретать их заново запрещено.

— Ну, этаких тонкостей я не знаю, — проговорил доктор, отряхивая руки. — Это вам виднее.

Между тем, подъехал длинный тарантас из земской больницы, за которым доктор послал ранее. Двое широкоплечих служителей соскочили с козел, приготовившись убирать тело.

— Что же, господа, — произнес доктор. — Если вопросов тут больше нет…

— Так, погодите, а это что?.. — спросил Герман, едва тело приподняли. На земле, в небольшом углублении тускло блеснуло нечто, словно мутный глаз.

Герман наклонился и поднял предмет — это был небольшой твердый шарик, как будто стеклянный, но чуть крошащийся под ногтем. Он поднес к носу и ощутил запах мяты.

— Кажется, мятный леденец, — Герман пожал плечами.

— И что? — равнодушно осведомился Рождествин.

— Не знаю, но все-таки, улика. Надо узнать, любил ли покойный леденцы, а то вдруг это от убийцы осталось.

— Да быть может, и просто кто-то обронил во дворе, вот хоть бы и та девочка, — скептически прокомментировала Таня. — Но вообще за наблюдательность вам «отлично».

Герман вытянулся перед ней в струнку и щелкнул каблуками.

К тому времени, когда печальный тарантас, скрипя осями, увез тело, уже стемнело. Герман, сопровождаемый Ермоловой и Рождествиным, вышел со двора на мостовую, становилось уже прохладно и начинал накрапывать дождь.

— Ты говорила, что были другие случаи, — сказал Герман, повернувшись к Тане. — А было что-то общее между ними? Установили?

— Установили, — Таня кивнула. — Все убитые — крепостные.

— И все?

— Нет, не совсем все, — Таня слегка замялась. — Вот только неясно, имеет ли это прямое отношение к делу.

С этим словами она раскрыла свою кожаную папку и извлекла из нее листок.

— Вот, глядите, поручик.

Герман взял и пробежал глазами список:

'1. Маркел Федотов, 45 лет, мастеровой суконной фабрики помещика Черкасова. За трудолюбие и трезвое поведение назначен сперва мастером, затем приказчиком по цеху. Предложена вольная, однако отказался, сказал, что трудиться в крепостном состоянии сподручнее.

2. Ермолай Митрофанов, 69 лет, староста села Буракина, принадлежащего помещику Ухтомскому. Прослужил старостой тридцать лет беспорочно, за это помещик предложил ему уйти на покой, получив вольную и денежное вознаграждение, однако тот ответил, что слишком стар уже, чтоб так жизнь менять и просил позволения служить в той же должности до смерти.

3. Трофим Угрюмов, 56 лет, лакей графа Бекасова. Получил свободу по завещанию, но умолял молодого графа не отпускать его и оставить при себе.

4. Елизавета Никифорова, 18 лет, горничная княжны Трубецкой. Считалась близкой подругой княжны, та просила отца дать ей вольную, но сама горничная ее от этого отговорила: сказала, что боится, будто тогда уж у них такой дружбы с княжной не будет'.

— Стало быть, все могли получить свободу, но отказались, — задумчиво проговорил Герман.

— Не такое уж редкое дело, — прокомментировал равнодушно Рождествин. — Эмоциональная связь крепостного с барином очень велика. Помните того лакея князя Вяземского? Кроме того, иные и в крепостном положении живут неплохо, а неизвестность страшит…

— И все-таки, совпадение любопытное, — Герман все еще пребывал в задумчивости. — Надо выяснить, был ли Рыжов из таких же. Если да, то… то что, собственно?

— Как вы, должно быть, догадываетесь, — произнесла Таня, — Московское управление сейчас рассматривает две версии. Первая, что мы имеем дело с каким-то безумцем. Возможно, одержимым эльфийским артефактом, бог весть как попавшим ему в руки. Такие случаи бывали. Вторая — что у нас завелась агрессивная секта революционеров, нечто вроде печальной памяти «Черного предела». И эти-то товарищи вознамерились убивать тех, кто сам отказался от свободы. Вроде как они предали святое дело освобождения, ну или что они там думают.

— Напрашивается еще и третья версия, — негромко произнес Герман и взглянул на Таню со значением.

— Вот как? Какая же?

— Что это какой-то очередной эксперимент нашего ведомства, бог весть для чего затеянный.

— Нет, — ответила Таня твердо. — Эту версию сразу отметаем.

— Точно? — Герман посмотрел на нее внимательно. — А то как бы не вышло как в прошлый раз. Мне нужно точно знать, чтобы в ходе следствия нам опять не выйти на самих себя.

— Точно, — голос подполковника звучал уверенно. — Одно дело эксперименты с освобождением, но вот так направо-налево убивать ни в чем неповинных людей… за кого вы, поручик, нас, в самом деле, принимаете⁈

— Я вас принимаю… за очень опасных людей. Я уже говорил, я ведь сам до конца не знаю, для чего это все…

— Да замолчите вы! — Таня закрыла ему рот надушенной перчаткой и огляделась по сторонам. — Нашли, где болтать. Обсудим с вами это еще в более подходящем месте, однако я вас уверяю: тут мы точно ни при чем.

Герман, между тем, понял, что есть одна вещь, которую ему, все-таки, стоит сделать сходу: наведаться в свое новоприобретенное имение Залесское и поузнавать, как там идут дела, а заодно предупредить тамошних. Если кто-то убивает недоосвободившихся крепостных, то как бы и до бывшего имения Пудовского дело не дошло.

Надо сказать, имение это было для него одной сплошной занозой в заднице. Поскольку настоящий крепостных там не было, никакого магического канала оттуда Герман не получал. Доходов имение тоже не приносило, так как хрустальный завод Пудовского был разрушен до основания. Сохранилась только одна казарма, в которой нынче и проживали двадцать два человека — все обитатели села, оставшиеся в живых после приснопамятных событий. Все они теперь были магами, пусть и не особенно сильными. Но об этом никто не знал, кроме них самих, Германа, и еще нескольких человек из Корпуса жандармов. И если бы кто-нибудь узнал…

Превращение крепостных в магов — то есть, фактически, в дворян — было событием настолько чудовищным, что один только слух об этом мог бы поставить всю империю на уши. Не только Герман, но и князь Оболенский мгновенно оказался бы в тюрьме, а то и на виселице, если бы открылось, что они причастны к чему-то подобному.

Потому за бывшими рабочими завода Пудовского нужен был глаз да глаз. Имение охраняли жандармы — все способные к магии и лично преданные Оболенскому. Навещать его позволялось лишь Герману. Приезжать он туда не любил — это означало тут же быть засыпанным просьбами, мольбами, и вопросами, на которые он не знал ответов.

«Когда нас выпустят?». «Как весточку родным послать?». «Обещай нам, барин, что нас всех тут не прирежут». Герман уговаривал потерпеть, как мог успокаивал, но он и сам не был уверен, что их там не перережут, и что он вообще может на это повлиять. Рабочие бывшего хрустального завода Пудовского были людьми чрезвычайно опасными для всех, в том числе, и для самих себя. Среди них случилось уже две драки с применением магии, и один из них от этого погиб. Просто взять и выпустить их в мир было нельзя, вечно держать в заточении — невозможно. Нужно было что-то решать, но Герман боялся ставить этот вопрос перед начальством прямо, потому что догадывался, какое может выйти решение.

Они медленно пошли по освещенной редкими фонарями улице. Жизнь небольшого городка, вверенного попечению поручика Брагинского, постепенно замирала, погружаясь в сон.

И где-то здесь, по одним с ними улицам бродил таинственный убийца, заставляющий растения прорастать сквозь людей. А может быть, он вовсе и не бродит по мостовой, завернувшись в черный плащ и зловеще хохоча, а сидит где-нибудь в светлой гостиной и рассказывает собравшимся приятелям анекдот. Или гладит по головкам своих детишек, угощая их мятными леденцами. Германа всегда завораживало то, какая бездна зла может скрываться в самом обыкновенном на первый взгляд человеке. Чего стоил только купец Пудовский, железнодорожный делец и хрустальный заводчик…

Может быть, Таня права, и это очередная революционная секта? Надо бы спросить Карася, не поговаривают ли чего-нибудь в этих кругах. И не встречал ли он в Зубцове кого-то из старых знакомых: городок-то маленький, всякий новый человек здесь на виду.

А ведь пожалуй, если найти этого флороманта, то можно и второй орден получить. Да и бог с ним, с орденом — главное, перевели бы в Петербург или хотя бы обратно в Москву. И развязаться бы с крепостными: отпустить их как-то на вольные хлеба, что ли? Вот только как это сделать?..

И еще одна мысль промелькнула у Германа в голове. Двор, в котором нашли Рыжова, был практически на том самом пути, которым он каждый будний день ходил на службу. И убили купца около девяти часов, то есть в то самое время, когда он, весело насвистывая, шел мимо в каких-нибудь ста или двухстах шагах от места преступления. Вот ведь незадача! Убийца мог оказаться у него в руках. Может быть, Герман его даже видал, когда тот уходил, сделав свое черное дело.

У Германа даже кулаки сжались от мысли о том, до чего это обидно. Ну, да ладно. Найдем мерзавца. Покажем начальству, что не зря тут хлеб едим. Другого такого важного дела, быть может, еще пять лет не будет.

— Вы, ваше высокоблагородие, что же, назад в столицу поедете? — спросил он Таню, как бы между прочим. — Вечерний-то поезд, я полагаю, уже ушел.

Надо сказать, что с момента памятного визита к Оболенскому отношения их зависли в непонятном статусе. Герман тогда сгоряча предложил, чтобы ему прямо сейчас отправиться к генералу Ермолову да попросить ее руки, на что Таня только скептически выгнула бровь и спросила: «Как ты это себе представляешь, чтобы поручик женился на подполковнике? Помимо того, что в самой фразе сквозит какая-то содомия, но это еще и несовместимо с субординацией». Герман и сам понял, что выйдет что-то не то, и больше этой темы не касался. Может, оно и к лучшему…

— Нет, что-то уже поздновато, — ответила Таня на его вопрос. — Я бы воспользовалась вашим гостеприимством, поручик, если вы не против.

— О, нет, разумеется, — ответил Герман с довольной ухмылкой. — Мне как раз недавно привезли восхитительный ковер из шерсти пещерного яка. Хотите взглянуть?