Смертоцвет

Глава четырнадцатая Имеет место спор о субординации

В приемной Оболенского сидел его помощник, парень ненамного старше Германа, но уже в чине майора, выходец из очень влиятельного графского рода Чесменских: светловолосый, осанистый и важный.

— Вы по какому… — начал он, но Герман только положил на стол папку.

— По важному, ваше высокоблагородие, — проговорил он. — Срочность высшая.

Последние слова были паролем, и помощник, конечно, был проинформирован, что Герман входит в число людей, которые этим паролем владеют по праву. Он сразу подобрался, уставившись на папки с некоторой опаской.

— Понял, но… его светлости нет на месте, — отчеканил он. — Он на приеме у его величества.

— Хорошо, — Герман пожал плечами. — Тогда я подожду его здесь. И нужно вызвать криптоманта, он нам понадобится, чтобы ознакомиться с документами.

Майор кивнул.

— Я сейчас позову, но к работе он приступит только с санкции князя. Чаю хотите?

— С удовольствием.

Герман действительно испытывал некоторое удовольствие от того, что заваривать ему чай будет целый граф. Но принимая от него чашку поблагодарил как можно более учтиво — ссориться с ним ни к чему. С изящной, костяного фарфора чашкой в руках он отошел к окну и стал рассматривать городской пейзаж. Проспект был крайне оживлен, запружен экипажами, толпа текла по тротуарам с двух сторон.

Прошло полчаса, князь все не являлся, Герман пил уже остывший чай и то и дело поглядывал на папку. Явился криптомант — немолодой штаб-ротмистр с жидкими усиками и неприятными бегающими глазами. Сел на диван для посетителей, равнодушно взглянув на Германа и уставившись на собственные ногти.

Прошло еще не меньше часа. Герман начинал уже нервничать: папка на столе, можно сказать, жгла ему руки, хоть и не находилась больше в его руках. Не передав ее Оболенскому, он все еще сам за нее отвечал, а ведь в ней, если верен прогноз Тани, содержатся сведения, которые кое-то очень не хотел бы передавать в руки жандармов.

Наконец, в коридоре раздались быстрые, уверенные шаги, и Герман решил, что князь, наконец, вернулся, и поднялся ему навстречу. Однако в дверь вошел незнакомый человек в черном мундире Третьего отделения, с погонами полковника и изумрудной звездой на груди. Был он высокий и тощий, как жердь, с неприятной складкой у рта, словно постоянно держал во рту нечто горькое, и излишне ухоженными усами, которые Герману отчего-то особенно не понравились.

— Его светлость у себя? — спросил он у Чесменского, тоже поднявшегося и принявшего деловой вид. Говорил он с легким немецким акцентом.

— Никак нет, — ответил тот. — На докладе у его величества. Ему что-нибудь передать?

— Передавать его светлости ничего не следует, — твердо произнес полковник. — А мне следует передать папку, которая передана сюда, в приемную. Потрудитесь, майор, побыстрее, время дорого.

— Но мне не поручено вам ничего передавать, — Чесменский слегка растерялся.

— Вы не поняли, майор, — проговорил полковник. — Это я вам только что поручил, а точнее — приказал передать мне указанные документы. Немедленно. Промедление будет рассматриваться, как государственная измена.

— Но какое вы… — Чесменский вздрогнул и положил ладони на папку, закрывая ее от полковника. — Какое право вы имеете врываться в кабинет шефа жандармов и…

Он осекся, словно у него резко пересохло в горле, а затем задавленно засипел. Полковник смотрел на него, не отрываясь. Чесменский разевал рот безмолвно, словно рыба, вытащенная на берег.

— Я имею полное право! — отчеканил полковник. — Как офицер Третьего отделения Его Императорского Величества канцелярии, я представляю здесь особу императора и имею право входить во все дела и осуществлять сбор доказательств любыми методами. В особенности, когда это касается дел о государственной измене, находящихся в моей разработке. Ясно вам, майор?

Чесменский только беззвучно покивал. Секунду спустя полковник отворотил от него свой взгляд, и помощник князя рухнул на свой стул, тяжело дыша и расстегивая воротник дрожащими руками. Наблюдавший эту сцену криптомант, кажется, испытывал острое желание слиться с обивкой дивана.

— Надеюсь, больше у вас, майор, нет вопросов относительно моей компетенции? — спросил полковник с ухмылкой.

— Если таких вопросов нет его высокоблагородия, то они, во всяком случае есть у меня, — громко произнес Герман.

— А, это вы, поручик Брагинский? — произнес полковник, и глаза его чуть сузились. — Вы, стало быть, тоже здесь. Тем лучше.

— Да, я здесь, — ответил Герман. — И документы вы заберете только через мой труп.

— Это очень сильное заявление, — полковник кивнул и слегка приблизился к Герману. Было похоже на то, что он выбирает позицию, где удобнее будет драться.

— И поверьте мне, что заявление это совершенно не расходится с делом, — сказал Герман, готовясь применить щит. Конечно, человек перед ним несомненно был сильным магом, и, если что, щит ему нипочем. Ему и в целом Герман нипочем с его простенькими заклинаниями первого ранга. Расчет был на то, что устраивать побоище в приемной конкурирующей службы полковник, все же, не решится. Он пришел сюда в расчете взять всех на испуг, вырвать документы обманом, а потом — поминай, как звали. У него нет санкции на силовую операцию в штаб-квартире Корпуса, иначе он явился бы не один, а с целым батальоном. Да и санкцию такую, конечно, может дать только император. И если бы он ее дал, то Оболенский был бы уже арестован.

Впрочем, а точно ли он не арестован? Его нет уже достаточно долго.

Ладно, неважно. Если князь арестован, то Герман уже фактически труп, а трупу бояться нечего, можно и почудить напоследок. Если же нет… тогда критически важно было потянуть время. И полковник это явно понимает не хуже Германа. Вон как шевелит желваками и сжимает пальцы. Явно нервничает сам, и совершенно не уверен в успехе дела.

— А вы бы, ваше высокородие, присели лучше на диванчик-то, — проговорил Герман примирительно. — Хотите, мы с майором вам чайку организуем? Подождем все вместе. У меня к его светлости дело, у вас тоже, вот мы все вместе его и подождем.

— Не заговаривайте мне зубы, поручик, — процедил полковник, надвигаясь на Германа. — Тоже захотели того же кушанья отведать?

При этих словах Герман почувствовал, как на его шее словно начали сжиматься противные холодные пальцы, а дышать стало заметно труднее. Призвав мысленно на помощь все силы, он вызвал щит, установив его на пути этих пальце. Шея отчаянно зазудела, а вслед за ней — лицо и грудь, да так, что хотелось царапать их ногтями, но Герман обнаружил, что щит работает, и пробить его полковник, кажется, не в состоянии.

Тот посмотрел на Германа с удивлением, а затем заскрежетал зубами и налился краской — кажется, стал давить сильнее. Герман чувствовал, как его щит держится из последних сил, и когда стало ясно, что он вот-вот не выдержит, и горло его будет сдавлено стальной хваткой, он отскочил чуть назад и призвал дворянскую шпагу, выставив ее перед собой. Острие глядело прямо полковнику в грудь.

— Ваши действия… — проговорил Герман, все еще с трудом дыша, хотя хватка ослабла, — не совместимы ни со служебной дисциплиной, ни с дворянской честью. Если вы не прекратите немедленно, я вызовы вас на поединок.

— Да вы… — полковник побагровел и сделал шаг вперед, приближаясь к Герману. — Да вы осознаете, с кем имеете дело? Да одного моего слова будет достаточно, чтобы вы… на вас, между прочим, уже целая папка лежит в Третьем отделении, господин поручик, и весьма объемная. Там и шашни с революционерами, и темные делишки с вампирами, и половая распущенность. Супружеская измена, отношения с коллегами, а кроме того…

— Я весьма рад, что моя половая жизнь столь живо интересует Третье отделение, — перебил Герман. — Хотя и не понимаю, в какой связи. Я в полной мере жертвую государственной службе свой ум и сердце, но полагаю, что прочие части моего тела принадлежат мне лично, и я могу ими распоряжаться по своему усмотрению.

— Хватит поясничать! — рявкнул полковник. — Немедленно сядьте на место, я же забираю сейчас бумаги, и ухожу, а что касается вас…

— А что касается поручика, то я полагаю его линию поведения совершенно верной, — раздался вдруг за спиной полковника спокойный голос, и тот, вздрогнув, обернулся. В дверях стоял князь Оболенский, глаза его пылали гневом, а руки были выставлены чуть вперед, в недвусмысленной боевой стойке.

— Ваше высокопревосходительство, — проговорил полковник. — Ваш подчиненный… я буду жаловаться… это совершенно недопустимо… Законные требования офицера Третьего отделения подлежат немедленному…

— Вы осознаете, где находитесь, полковник⁈ — проговорил Оболенский, чуть сдвинув брови. — И с кем разговариваете? Вы только что применяли боевое заклинание в моей приемной и по отношению к моему подчиненному, выполняющему задание государственной важности! Мой рапорт сегодня же уйдет вашему начальству! А теперь вон из моего кабинета, пока я не приказал спустить вас с лестницы!

Полковник глянул затравленным волком, но ослушаться приказа не решился. Быстрым шагом он вышел за дверь.

— Они еще кого-то пришлют, — проговорил шеф жандармов устало. — Позначительнее. Боюсь, у нас крайне мало времени. Господин ротмистр, приступайте немедленно. Сколько времени вам понадобится?

— Мне… хм… — криптомант поднялся со своего дивана и посеменил к столу, взял одну из папок, полистал. — Пожалуй, часа три, не меньше… Тут, изволите ли видеть, шифр третьего ранга со смещенным ключом… Довольно сложно, я бы вызвал помощника…

— Никаких помощников, — отрезал князь. — Это дело чрезвычайной секретности. Пойдемте ко мне в кабинет, будете сидеть там неотлучно.

Криптомант кивнул и посеменил к дверям кабинета.

— Все, поручик, можете отдыхать, — князь кивнул Герману. — Сколько вы уже не спали? Езжайте в гостиницу получше, все расходы за счет Корпуса. Спите, а завтра утром явитесь ко мне, будете присутствовать на совещании по поводу этих бумаг. Сдается мне, там найдется нечто весьма и весьма интересное, раз некто потрудился зашифровать их магическим шифром третьего ранга. Впрочем, все, отдыхайте, вы свою работу отлично выполнили и будете награждены. Лихо у вас вышло с этим мерзавцем из Третьего. Ладно, свободны. Мое почтение майору Ермоловой. Как она, кстати, Татьяна Владимировна? Я слышал, ранена?

— Целитель сказал, что ничего опасного, — ответил Герман. — Его заботами рана быстро затянется. Останется, конечно, шрам, но…

— Но шрам у дамы на бедре мало кому виден, — Оболенский улыбнулся. — Впрочем, вы, кажется, из тех, кому этот шрам будет несколько портить картину, а?

Он подмигнул Герману, а когда тот, покраснев, улыбнулся, прибавил: «Все, все, не задерживаю» и направился в кабинет следом за криптомантом.

Герман поклонился и вышел из приемной, чувствуя, как ноги подгибаются от испытанного облегчения. Кажется, обошлось: документы в надежных руках, лапы Третьего отделения до них теперь не дотянутся. Разве что Апраксин явится за ними собственной персоной и заберет силой, но это уж будет нечто совсем чудовищное, чуть ли не гражданская война. Однако отчего Третье так взволновалось? Не их ли темные делишки зафиксированы в тех папках? Но если так, то откуда такие папки у революционеров? И почему Надю до сих пор не зарыли в землю за то, что она к этим папкам прикасалась? За то, что она вообще знала об их существовании?

Или, быть может, Третье отделение покрывает кого-то другого, кто засыпался с этими папками? Ладно, это теперь уже не его ума дело, пусть об этом голова болит у Оболенского и прочих участников его заговора. Они его, Германа, в свои планы не посвящают, ну, значит, и он за них думать не будет. Теперь, значит, в гостиницу. Где там в прошлый раз останавливалась Таня? «Паризьен»? Ну, пусть будет «Паризьен». Таня комфорт уважает, в плохой гостинице не остановилась бы, а Герману нынче можно и шикануть на казенные-то деньги.

— Эй, извозчик! А ну-ка, слушай мою команду, — каркнул Герман, едва покинув двери Корпуса.

— Как хорошо, что вы здесь, — раздался сбоку от него взволнованный, запыхавшийся голос. Герман повернулся и с удивлением увидел Ариадну, одетую в не слишком приметное серое платье, которое, однако, отлично подчеркивало ее изрядную фигуру, хорошенько выделяя то, что следует.

— Однако, как вы меня здесь нашли? — спросил он, слегка опешив.

— Мне нужно… очень нужно с вами поговорить… — произнесла она. — Мне кажется, что это важно… А как нашла… ну, сперва я искала вас в Зубцове, в вашем отделении. Но там какой-то суетливый молодой человек сказал мне, что уже несколько дней вас не видал, что у вас важные дела. Я была в отчаянии, я рассказала отцу, думала, что он рассердится. Но он, напротив, даже подсказал мне, что искать вас, скорее всего, нужно в Петербурге, в штаб-квартире Корпуса.

Герман удивленно уставился на нее.

— Он-то откуда мог это знать?

— О, у него везде глаза и уши, — Ариадна невесело улыбнулась. — Но дело совершенно не в этом. Главное, что у меня к вам действительно серьезное дело. Оно касается Ильи Ильича.

Герман слегка поморщился. Вот, значит, как. Она искала его только оттого, что переживает за этого сухаря. А он, было, подумал…

— И что же Илья Ильич? — спросил Герман равнодушным тоном.

— Мне кажется, он очень страдает, — ответила Ариадна. — Но я не понимаю причину этого. Или, может быть, отчасти понимаю… Это особенно усилилось после нашего с вами возвращения из гробницы. И вот я подумала: может быть, вы сможете узнать причину? Все-таки, вы тоже были там.

— Но я полагал… вы к нему гораздо ближе, чем я… — осторожно заметил Герман. — Не проще ли вам узнать самой?

— Ах, вы правы, я к нему была ближе, чем… но, быть может, именно поэтому… я не знаю… — она сжала его руку. — Герман Сергеевич, попробуйте, все же, с ним поговорить. Меня очень беспокоит то, каким он стал. Все мрачнее и мрачнее с каждым днем. Вы ведь не видели его после возвращения из гробницы? Это стало очень заметно. Один раз он даже стал мне говорить нечто с жаром, что «хотел бы покончить со всем этим, но не может, так как боится навсегда потерять меня». Я стала расспрашивать его, конечно же, выяснять, что он имеет в виду, но он замкнулся в себе и ничего мне не говорит. А ведь раньше мы в самом деле… у него не было секретов от меня… Или мне лишь так казалось?

— Воля ваша… — проговорил Герман, на которого все более находило удивление, — но я ведь едва знаю и вас, и Ферапонтова. Как же это я буду каким-то арбитром между вами? Это даже странно. Нет, вы уж увольте меня, пожалуйста.

— Но мне больше не к кому обратиться, — сказала она, всхлипнув. — Отец? Но он может неправильно понять намерения Ильи Ильича по отношению ко мне. И я… хотела бы, чтобы с ним поговорили именно вы, все-таки. Вы много знаете об этом деле, вы были в гробнице, и вы очень… очень хороший человек, мне кажется. Почему-то я чувствую, что вам он сможет открыться, объяснить, что у него на душе. Быть может, он не разрешит вам передать это мне, но тогда… просто скажите, что ничего страшного, успокойте меня. Мне и отец сказал… я не открыла ему всего, но, когда я спросила его про вас, он сказал, что вы несомненно достойный человек, и на вас можно положиться.

Она снова чуть сжала его пальцы.

— Я… хорошо, я поговорю с ним, — проговорил Герман. — Но только если позволите, я ночь не спал… а завтра у меня важные дела по службе… Но как только у меня появится минутка, я немедленно отправлю в губернию и поговорю с Ильей Ильичом. Я почти уверен, что все не столь ужасно, как вам представляется.

— Я очень на это надеюсь, — сказала Ариадна. — Может быть, это вправду пустое, а я только себе нафантазировала? Ладно, до свидания, Герман Сергеевич. Отдыхайте, я буду ждать.