Смертоцвет

Глава двадцать первая Темный коридор приводит к мрачной разгадке

Не успел Герман выскочить из коляски, взбежать по припорошенному снегом мраморному крыльцу графского дома и найти кого-нибудь из прислуги, чтоб осведомиться, дома ли хозяин, как в темных парадных сенях — был уже вечер — его остановил знакомый, словно лающий окрик.

— О, кого я вижу! — штабс-ротмистр Трезорцев — впрочем, ныне погоны на нем были уже майорские — сидел, закинув ногу на ногу и читал вчерашний «Вестник Отечества».

Герман поздоровался с прежним начальником почтительно, протянул руку, хоть и спешил, а остановился поболтать немного.

— А вы-то здесь откуда, ваше высокоблагородие? — поинтересовался Герман.

— Ха, — Трезорцев продемонстрировал свою лающую усмешку. — По знакомому нам с вами делу. Откомандирован сюда, так как в поместье не раз замечали вампира, а я теперь считаюсь одним из лучших специалистов по вампирам во всей губернии и в соседних. Во многом, впрочем, стараниями вас и Татьяны Владимировны. Как она, кстати, здорова?

— Все хорошо, — кивнул Герман. — А не многовато ли вас тут на одного вампира?

Герман кивнул в сторону еще троих незнакомых ему жандармов, игравших в карты за журнальным столиком.

— Признаться, мне тоже кажется, что многовато, — Трезорцев покачал головой. — И тем более, это даже не моя губерния, по-хорошему, это вам бы следовало здесь сидеть, а не мне. Да я слышал, вы… того…

— Отстранен, — ответил Герман. — Но это недоразумение, которое, я надеюсь, скоро разрешится.

— Ну, и прекрасно, — Трезорцев кивнул ему и стал набивать трубку. — Вы к графу по делу? Не смею задерживать.

— Еще побеседуем, — сказал Герман и, пожав майору руку, двинулся дальше.

Однако в следующем коридоре его встретил графский дворецкий.

— Вы к его сиятельству? — спросил он. — Его сиятельство уехали в Петербург, но на случай, если вы явитесь, велели приготовить вам комнату, чтобы вы его подождали. Он, вероятно, будет завтра. Или же могу провести вас к ее сиятельству, Ариадне Константиновне. Они велели просить к себе.

Герман кивнул ему, и три минуты спустя уже вошел в комнату Ариадны, убранную немного по-детски, с яркими картинками на стенах и несколькими мягкими игрушками, рассаженными по краям двух диванов.

Герману было досадно оттого, что он не застал графа, от которого нынче так много зависело, но он тут же забыл об этом, как только встретился глазами с Ариадной, увидел, как она вздрогнула при его появлении и как залилось краской ее лицо.

Он почувствовал у них все случится сегодня. Непременно. А потом все будет хорошо.

— Ах, это вы… — проговорила она, и голос ее дрогну. — А я ждала вас… я отчего-то знала, что вы непременно придете…

Она усадила Германа на зеленый диван рядом с собой, они стали говорить о какой-то ерунде, он и вспомнить не мог потом, о чем именно. Слова были не важны, значение имели взгляды, а чуть позже — касания. Его прикосновения к ней становились все более горячими и нетерпеливыми, а она и не думала сопротивляться, хотя внешне это все еще был обычный разговор, и лишь ее участившееся дыхание выдавало то, что она хочет того же, что и он.

Всего каких-то несколько минут, и он уже жарко целовал ее, а она, даже и не думая сдерживаться, отвечала ему с пылом разгорающейся страсти. Потушенная свеча на столе… Жаркие прикосновения в темноте… Опять какая-то деталь гардероба, никак не желающая падать на пол… Ее тело, выгибающееся в свете ночника… Взвывший за окном ветер, бросающий в окна пригоршни раннего ноябрьского снега…

Невольно на ум ему пришла какая-то самая развратная строчка из творчества поэтов-экстатистов, и он внутренне устыдился тому, насколько она неуместна, и до какой степени даже близко не описывает того, насколько прекрасно то, что между ними происходит.

Ему было удивительно хорошо, и он чувствовал, что ей тоже. И это продолжалось долго, едва завершившись, началось заново…

Дом уже совершенно затих, и стояла темная осенняя ночь, когда они лежали в жаркой постели и говорили. Ариадна закинула обнаженную ножку на его ногу и, разговаривая с ним, смотрела отчего-то вверх. Там был всего лишь темный потолок с лепниной, но она так, словно над ними раскинулось звездное небо. А ведь звезд не было даже за окном — только низкие тучи, из которых сыпалась мелкая снежная крупа.

— Ты, возможно, посчитаешь меня какой-то… распущенной, — сказала она тихо. И Герман начал, было, говорить, что, конечно же, нет, не посчитает, но она остановила его.

— Нет-нет, подожди, дай я скажу, — проговорила она со все той же странной интонацией сомнамбулы. — Пойми, мне это было нужно, чтобы оставить позади весь этот ужас, который вкрался в мою жизнь. Меня это словно перемалывало изнутри, словно какой-то черный комок свернулся внутри и не отпускал. Это все так ужасно, боже… А теперь я чувствую, словно это все далеко-далеко, словно этого ничего не было. Наверное, теперь я даже смогу говорить о… нем. Говорить так, как будето это человек, не имевший никакого отношения к моей жизни, или имевший совсем небольшое.

— Я понимаю, — Герман кивнул. Ему немного обидно было, что это всего лишь «чтобы оставить позади ужас», но высказывать этого он не стал.

Ариадна внимательно на него поглядела.

— Правда, понимаешь? — спросила она с робкой улыбкой. — С тобой тоже было нечто подобное? Словно ты оказался в постели с самой смертью?

Герман вдруг вспомнил черные провалы глаз Аглаи Румяновой. Да, с ним правда было нечто подобное, хотя и в другом роде. Впрочем, Ариадне об этом, пожалуй, не стоило рассказывать, тем более, сейчас.

— Да, пожалуй, было, — проговорил он негромко, и она не стала расспрашивать.

— Конечно, твоя служба… — она протянула руку и коснулась кончиками пальцев его волос. — Наверное, тебе приходилось видеть всякое…

— Признаться, я на этой службе совсем недавно, — ответил Герман. — Но видеть… да, видеть доводилось разное. Но я никогда не видел никого и ничего прекраснее, чем ты сейчас.

И он не врал. Ну, или почти не врал. Нет, видать красивых женщин голыми ему приходилось и не раз, но, чтобы это было до того волнующе и заставляло вздрагивать от одной мысли, что это не навсегда…

Она нежно улыбнулась ему и ничего не сказала.

— Я впервые появился здесь по службе, — произнес друг Герман. — У меня было дело к твоему отцу, и все еще есть. Очень важное дело.

Ариадна взглянула на него непонимающе, а Герман мысленно отвесил себе подзатыльник.

— Ну, ты, барин, нашел время! — пожурил его Внутренний Дворецкий. — Разве в этакие-то моменты с дамами о делах разговаривают?

Герман и без него знал, что не разговаривают, но ему очень хотелось, чтобы между ним и Ариадной не осталось недосказанностей.

— Грядут очень серьезные события, — проговорил он. — И очень многое зависит от того, на чьей стороне будет твой отец. Прости, я, наверное, сейчас совершенно не о том…

— Нет, говори, если это для тебя так важно… — тихо произнесла она. — Не знаю, как мой отец, а я точно верю, что ты на правильной стороне, что бы там ни было…

— Правда?..

— Конечно, хотя… — ее голос вдруг дрогнул. — Хотя я точно так же верила, что на неправильной стороне не может оказаться Илья.

Она замолчала и тихо всхлипнула. Герман хотел что-то сказать ей, но не стал.

— Да, мне до сих пор тяжело от мысли, что он мог все это сделать. Все эти люди, которые не сделали никому ничего плохого, и такая страшная смерть… зачем? Какие идеи могут оправдать это?

— Никакие, — Герман покачал головой. — Но я, все-таки, до сих пор не понимаю, для чего он это делал. Ты знала его лучше. Он когда-то высказывал подобные мысли? Ну, знаешь, что говорят мегаломаньяки…

— Нет, он был странным человеком, но иного рода, — Ариадна говорила все так же не глядя на него. — Был весь погружен в свои путешествия, исследования, часто говорил, как это важно для человечества, вот только жаль, что немногие это понимают, вот разве что я, да еще мой отец.

— А твой отец его поддерживал?

— Да, он приблизил к себе Илью, много говорил о том, какой это талантливый человек… Я не особенно знаю финансовую сторону, но отец много ему помогал, это было видно. Вот только в самое последнее время… прямо перед тем, как… Илья много говорил о том, что лучше бы ему было с отцом не встречаться. Теперь я понимаю: он, видимо, ненавидел аристократию, всегда. И его угнетало то, что он делает то, что делает, и в то же время берет деньги у аристократа, защитника крепостного права. Поверьте, он, все-таки, не был совершенным мерзавцем, для него несомненно были важны такие вещи. Вот только… я, все-таки, до сих пор не могу поверить…

— Я бы и сам не поверил, что это все был он, — проговорил Герман. — Даже несмотря на все доказательства, не поверил бы. Если бы только не коробка с мятными леденцами. Я видел их везде, и…

— Какими еще леденцами? — переспросила Ариадна и приподнялась на локте, внимательно глядя на него.

— Леденцы… такие дешевые, в жестяной банке… я видел их на местах нескольких убийств флороманта, а у господина Ферапонтова на столе стояла коробка. Видимо, он любил эти леденцы…

— Он их терпеть не мог, — прервала его Ариадна. — Даже запаха мяты не переносил, и всегда морщился, когда к нему подходил Матвей, наш покойный лакей. Вот тот обожал эти леденцы, у него всегда была с собой коробка, про него прислуга шутила, что он их даже во сне сосет.

— Подожди… — прервал ее Герман, вскинув руку. В его голове вдруг начали один за другим складываться кусочки мозаики, которые до этого, казалось, совершенно не подходили один к другому, мешались друг другу, задевали краями.

Ариадна тоже молчала и смотрела на него, не отрываясь. В ее голове, кажется, то

— Мне нужно отойти ненадолго, — проговорила она.

Она вышла, а Герман стал думать. Все сходилось одно к одному. За всеми участниками этой истории, казалось, почти не связанными друг с другом маячила одна и та же зловещая фигура. Герману даже странным показалось, что он не разглядел ее сразу, а только благодаря такой мелочи, как эти дурацкие леденцы.

Он совершенно забыл о времени, пока думал обо всем этом. В реальность его вернула только мысль о том, что Ариадны — куда бы она ни отправилась — что-то уже больно долго нет.

К моменту, когда все цветные стеклышки окончательно сложились в картину, он уже знал, что Ариадну нужно найти как можно скорее. Она в опасности, они все в опасности. Слава богу, что он не застал графа дома, однако теперь нужно торопиться. Бежать отсюда немедленно, предупредить Таню, Оболенского… Но сперва найти Ариадну!

Он выбрался из постели, оставив лазоревый мундир висеть на спинке стула и надев лишь рубашку и панталоны, а затем вышел в длинный темный коридор. В доме было тихо, казалось, он спал глубоким сном. Наверное, какая-то жизнь теплилась на кухне, но та располагалась в другом крыле, здесь же, в господских покоях, не нарушала тишины даже мышь.

Тишина эта показалась сейчас Герману зловещей. Отчего-то вспомнилось, как в детстве он иногда вставал с постели и точно так же на цыпочках шел по коридору в комнату няни, оттого что не мог уснуть в одиночестве и тишине, мучимый кошмарами. Тогда он еще не знал, какие кошмары можно встретить и наяву, при свете дня…

Герман миновал один поворот коридора, другой. Куда именно она направилась? Если в другое крыло, где покои графа и супруги… но ведь графа нет дома, он уехал, и, вроде бы, вместе с графиней? А если так, то куда тогда?

Темный графский дом словно превратился в запутанный лабиринт. Герману уже случилось однажды заблудиться в нем — в тот вечер, когда он был здесь в первый раз. Когда еще убили лакея. О, теперь-то он знал, и кто убил того лакея, и почему. Мятные леденцы… Черт побери, да почему он не расспросил тогда хорошенько про эти леденцы ни хозяев дома, ни прислугу⁈ У него в руках была ниточка, благодаря которой он с самого начала мог выйти на верный путь, не блуждая в потемках!

Впрочем, теперь это все неважно. Теперь нужно найти Ариадну. Найти Ариадну в лабиринте — такая вот ирония. И в этом лабиринте тоже скрывается чудовище — ну, или может скрываться. И непременно нужно найти Ариадну раньше него…

Он уже сорвал часть зловещего плана, когда освободил людей в Грабине. По косвенным признакам было ясно, что операцию враги действительно отменили, и теперь пребывают в некоторой растерянности. Однако долго это состояние не продлится, они нанесут новый удар, точнее, захотят нанести.

Но Герман их опередит. Теперь, когда он знает самое главное, это будет нетрудно, достаточно будет лишь добраться до штаб-квартиры Корпуса. Эх, как же жаль, что на него не навесили канал для связи, но он же не знал, отправляясь сюда, что результаты его поездки окажутся такими… Впрочем, ничего. Задержка, скорее всего, выйдет небольшая.

Он огляделся по сторонам в том месте, где коридор снова раздваивался. Это начинало походить на какой-то тяжелый сон: блуждаешь в потемках и не можешь отыскать то, что важнее всего.

Но он найдет ее, обязательно найдет! И увезет из этого чертова дома, и все у них будет хорошо, а враги все будут выведены на чистую воду! Теперь уж недолго осталось, и теперь это змеиное гнездо не спрячется ни за революционеров, ни за несчастного Ферапонтова, бог ему судья!

Только бы не наделать тут шуму, ничего в темноте не поронять, и найти Ариадну, найти ее во что бы то ни стало…

А потом Герман ее нашел.

Она лежала на полу посреди широкого зала и так же смотрела в темный потолок широко раскрытыми глазами, как недавно в постели, вот только теперь ее бледное лицо было искажено смертной мукой, а из груди прямо сквозь ночную рубашку медленно поднимался вверх дрожаший росток с двумя треугольными листьями.

— Все сюда! — заорал Герман на весь дом, бросившись к ней. — Лед! Есть в доме лед⁈ Принесите хоть снега с улицы!

Господи, почему здесь нет доктора с его рецептом? Почему он не расспросил его о рецепте в подробностях? Да ведь он был уверен, что флороманта больше нет…

Лицо Ариадны было совершенно безжизненным. Видимо, она лежала здесь уже достаточно долго, и, возможно, даже лед прикладывать уже слишком поздно, но можно же попытаться, хотя бы попытаться!

Герман с силой рванул проклятый росток, но тот засел крепко, стебель выдержал, хотя рывок был настолько сильным, что тело приподнялось над полом. Ариадна издала вздох — или ему только послышалось — и тело обвисло в его руках безжизненной куклой.

«Ничто не поможет» — пронеслось у него в голове, и от этой мысли руки похолодели и выпустили росток. Зубы сами собой сжались, и Герман сделал над собой огромное усилие, словно не испустить громкий тоскливый рев.

В следующую секунду за спиной Германа раздался отчаянный крик. Он обернулся и увидел бледную горничную в белом переднике. Затем раздался стук сапог, и не прошло десяти секунд, как коридор стал наполняться людьми, а одним из первых появился, заспанно зевнув, майор Трезорцев.

— Нда… — произнес он, ошарашенно глядя на открывшуюся его взору сцену. — Похоже, поручик, вот это недоразумение нескоро разрешится. Вы арестованы.

— Христофор Викентьич… — только и смог выговорить Герман. Его вдруг покинули силы, и он почувствовал себя так, словно разом постарел на сто лет и стал неспособен бороться.

— Стойте на месте, поручик, — проговорил Трезорцев, достав из кобуры револьвер и направив на Германа. — Мне очень тяжело, что это именно вы, и я не представляю, что вообще происходит, но только стойте на месте и не усугубляйте, пожалуйста.

Герман стоял на месте и не усугублял.