Смертоцвет

Глава двенадцатая Происходит прозр

В импровизированном лазарете, в который превратилась казарма в Залесском, Герман нашел доктора, дремавшего прямо на жестком стуле. Когда Герман — который тоже всю ночь не спал и успел осоветь — слегка потряс доктора за плечо, то всхрапнул, приподнял голову и сонно уставился на него.

— А, господин поручик, — проговорил он, отряхивая со своего сюртука пепел. Похоже, прямо перед сном доктор курил и слава богу, что уснул, не наделав пожара. — А я, признаться, немного того… всхрапнул… ну, это нестрашно… там, кажется, состояние стабилизировалось у тех, кто… ну, кому повезло, в общем…

Доктор указал рукой на казарменные койки, на части из которых лежали с полуоткрытыми ртами мастеровые Залесского. На ближайшей лежал Митрич с искаженным болью лицом, на его шее виднелась черная полоска разрастающегося плюща. Чуть дальше свесил с койки руку и слегка бредил резчик Никита, молодой парень, примерно ровесник Германа, громче всех сокрушавшийся, что в Залесском «ни единой мамзели» и пытавшийся флиртовать даже с Ариадной, когда та явилась на завод. Прочих в полумраке было трудно рассмотреть.

— И сколько же их, тех, кому повезло? — спросил Герман с опаской.

— Десять человек, — доктор покачал головой. — Большую часть спасти, к сожалению, не удалось. Эта штука кошмарно быстро прогрессирует. Особенно в теплой среде. Мне, собственно, потому и удалось замедлить рост, что я изучал те два тела, что вы отправили. Оно боится холода, но нужно действовать быстро.

— Боится холода… — проговорил Герман про себя.

— Да, и точка роста, изволите видеть вот здесь, в грудине, — доктор показал на себе. — Бог знает, как туда помещают это… там нечто вроде почке образуется. Довольно жуткое зрелище на вскрытии, уж на что я всякого в своей жизни повидал, но это… страшно даже подумать, что человек ощущает, когда оно растет…

— Как, по-вашему, происходит заражение?

— Ну, голубчик, вы и вопросы задаете… будь это обычный человеческий паразит, я мог бы что-то сказать определенно, но это же магия, да еще и эльфийская… Могу только предположить, что это нельзя сделать с большого расстояния. Вероятно, человек проклинал каждого из рабочих по отдельности и в пределах прямой видимости. Впрочем, на этот счет вам бы, голубчик, лучше поговорить с кем-нибудь, кто понимает в этом больше моего…

— Благодарю, у меня как раз есть такой человек на примете, — Герман кивнул. — А целитель из Корпуса не приезжал? Может быть, он что-то посоветует.

— Может быть, может быть, — доктор с трудом подавил зевок. — Но надежды мало у меня. Я им, беднягам, жаропонижающее даю, компрессы ставлю на грудь холодные. Но сильно охлаждать тоже нельзя, неровен час уже от этого помрут. А как перестанешь охлаждать, так оно пуще растет. Вот и пойми. Хоть бы в науке-то был такой случай описан. Может быть, конечно, это я поотстал, может, на других языках что выходило… да нет, нынче ведь по-русски раньше всех все выходит…

Он покачал головой и устало опустил голову на ладони.

Герман отошел от него.

— Крутится, вот, что-то в голове, — произнес вдруг доктор словно даже и не к нему обращаясь, а куда-то в пустоту. — Вертится, знаете ли, какая-то мысль, а ухватить ее не могу. Даже странно…

И тут Герману кое-что пришло в голову. Незаметно для доктора он извлек из кобуры Узорешитель и зашел за спину так, чтобы тот не заметил. Затем щелкнул переключателем, установив его в положение «прозр.».

Насчет этого деления у них не так давно был разговор с князем Кропоткиным. Герман пытался узнать, что означают те деления, которыми он не пробовал пользоваться. Выяснять это опытным путем, как вышло с первыми двумя, не хотелось. А ну как выйдет что-нибудь совсем чудовищное?

Насчет «защ.» — еще более или менее понятно. «Защита». Вероятно, абсорбирует враждебную магию. Тоже, впрочем, не мешало бы понять, как это работает, и Герман думал на досуге попробовать. Но вот что такое «прозр.»? «Прозрачность»? Умение становиться невидимым? Было бы иной раз, конечно, неплохо, особенно если не навсегда. Или что?

К сожалению, Кропоткин точного ответа не знал. Не знал он точно и того, кто изготовил для камня футляр в виде револьвера, и Герман надеялся при случае расспросить на этот счет Оболенского.

Но вот кнопку «прозр.» он однажды решился попробовать на себе. Как-то раз перед сном просто направил револьвер на себя, да и нажал на спуск. И ничего не случилось. Совсем. Невидимым он, во всяком случае, не стал.

Однако появилась у него одна идея. И вот теперь он искал случая ее проверить. Лучше всего, конечно, было бы проверить на себе, но это тоже однажды не удалось. И вот теперь решил он провести опыт на докторе.

Не давая самому себе передумать, он направил Узорешитель прямо на затылок доктора, нажав на спуск. Мысленно он был готов к тому, что опять ничего не случится.

Однако едва он нажал, как на мгновение комнату озарила яркая вспышка — на этот раз голубая. Свет вспыхнул и тут же погас, а доктор схватился за голову и потер лоб.

— Погодите… — произнес он. — А ведь это… это может быть…

— Что такое? — Герман сделал вид, что только что отошел от окна. Доктор же встал из кресла и прошелся вдоль рядов кое туда и обратно.

— Это может быть… но мне нужны некоторые цифры… расчеты… послушайте, у вас тут есть?.. да впрочем, откуда у вас…

— Что такое? Что вам нужно? — спросил Герман внутренне возликовав. Похоже было на то, что он сделал все правильно.

— Мне нужны три книги из моей библиотеки… надо послать за ними… у вас же есть здесь экипаж? Отправьте ко мне домой, я дам ключ, я скажу, где они стоят…

— Конечно, конечно, — Герман кликнул дежурного. Вбежал молодой ефрейтор с красными от недосыпа глазами, и Герман отправил его к доктору. Тот стал что-то диктовать, ефрейтор выхватил из кармана блокнот и стал записывать.

«Сработало!» — пронеслось в голове у Германа, и он с волнением сжал кулаки. — «Сработало! Вот так „прозр.“!».

Доктор, между тем, вновь заходил вдоль прохода туда и обратно.

— И как я раньше не додумался… это же, в сущности, довольно очевидно…

— Что? — спросил его Герман. — Что вы придумали?

— Я еще не скажу, что что-то придумал… — доктор отмахнулся от него. Его пальцы дрожали, словно он отчаянно замерз или на него напала лихорадка. — Просто можно попробовать одно вещество, которое в теории должно оказать на почку воздействие, аналогичное продолжительному холоду. Я как раз об этом читал. Если сделать подкожную инъекцию над грудинной костью… но нужно тщательно рассчитать дозу, передозировка их всех убьет. Господи, если бы только у меня было время провести опыты на животных…

— Боюсь, что у нас нет такого времени, — проговорил Герман, взглянув на неподвижно лежащего Митрича.

— Разумеется, разумеется, — доктор покивал. — Я только не пойму, кому и зачем понадобилось всех этих людей… Это же простые рабочие, верно?

— Это важные свидетели, — ответил Герман. — Корпус был бы чрезвычайно благодарен за их спасение.

— Даже так? — доктор сглотнул. — Впрочем, я не ради благодарности… клятва Гиппократа… и потом, это возможность сделать настоящее научное открытие, опубликовать… впрочем, не будем делить шкуру неубитого медведя. У вас есть здесь печь? Мне нужно приготовить кое-что.

Он склонился к своему докторскому саквояжу, извлек из него многоразовый шприц, посуду для стерилизации, две какие-то склянки. Герман решил не мешать ему. Он сел на одну из пустующих коек и украдкой взглянул на Узорешитель. Вот, значит, что такое «прозр.». Это прозрение! Сила, аккумулированная в кристалле, дает возможность решить умственную задачу, над которой получатель луча бьется, но никак не может разгрызть

От мыслей о том, какое чудо он держит в руках, невольно дрожали пальцы. Это же как можно продвинуть вперед науку… философию… политическую экономию… да и магию, пожалуй. Сколько еще не изобретенных заклинаний ждут пытливого естествоиспытателя, разум которого подхлестнут вовремя использованным кристаллом? В военное дело? Ведь если эту штуку использовать на полководце, когда он разрабатывает диспозицию…

Герман взглянул на циферблат, и энтузиазм его несколько поумерился. Накопленный за последнее время запас силы, пополненный недавно при освобождении странного существа в гробнице, уменьшился едва ли не на треть. Похоже, прозрение было дорогим удовольствием. Даже наделить одного человека магической силой обходилось дешевле. Так или иначе, для исключительных случаев…

Он не успел поразмыслить над этим хорошенько, потому что в коридоре раздалось торопливое цоканье каблуков. Герман оглянулся и увидел, как в казарму быстрым шагом входит Таня.

— А, ты уже здесь? — проговорила она. — Хорошо. В смысле, ничего хорошего. Что у тебя вышло в Кувшиново?

Герман кивнул в сторону доктора: дескать, при нем рассказывать не годится. Они отошли к окну, за которым уже занимался тусклый осенний рассвет, и Герман стал рассказывать.

— Это все надо было предвидеть, конечно, — Таня выглядела так, словно у нее болели зубы. — Я тоже виновата — так планировать операции… Непрофессионально. Если начальство будет искать виноватых…

— Некогда искать виноватых, — отрезал Герман. — Надо найти эту тварь, где бы она ни была.

— Легко сказать, — Таня сложила руки на груди и слегка закусила губу. — Ты знаешь, что произошло за эти сутки? Все начальство Московского управления сменили.

— Ого, — Герман присвистнул. — Что же, и Трезорцева?

— Нет, он остался. Ну, это-то невелика птица — начальник отделения. А вот глава управления и все директора департаментов теперь новые.

— И что это значит?

— Да вот отличный вопрос — что это значит? Предыдущий начальник, генерал Муравьев, не был человеком Оболенского, но на него в определенной степени можно было рассчитывать. А вот новый, барон фон Радлоф — человек Уварова, известный консерватор, вместе с графом когда-то отстаивал проект о закрытии двух университетов.

— Мне не нравится, что начали менять жандармское начальство, — проговорил Герман мрачно. — Да еще наверняка без согласия Оболенского. Не может ли это означать, что… все раскрыто?

Таня затравленно огляделась по сторонам и перешла на шепот.

— Вряд ли, — сказала она. — Были бы аресты, включилось бы Третье отделение. Будь так, скорее всего, мы бы с тобой уже не разговаривали. И точно не здесь. Но возможно, что это какая-то интрига, и нам нужно быть настороже. Впрочем, с другой стороны…

Она замолчала, снова огляделась по сторонам и отошла в угол. Герман последовал за ней.

— Что же «с другой стороны»? — спросил он.

— Возможно, что Уваров использовал свое влияние, чтобы отдать Москву нам, — сказала она. — Если он действительно расстроен тем, что у них там вышло с… ну, сам знаешь, с кем. Если он правда хочет войти в заговор, и войти не с пустыми руками.

— Переговорить бы с Трезорцевым, — проговорил Герман, задумчиво побарабанив пальцами по подоконнику. — Вдруг он заметил что-то интересное в поведении нового начальства?

— Поговори, — Таня кивнула. — Но умоляю тебя: осторожнее! Не забывай: он не наш! Он ничего не знает. Не исключено, что он уже завербован противоположной стороной.

— А кто, собственно, «противоположная сторона»? Ты имеешь в виду, самим…

— Да тише ты! — она побледнела и вновь зажала ему рот прохладной ладонью. — Не поминай всуе. Когда я говорю про противоположную сторону, я прежде всего говорю про Третье отделение. Еще у нас много врагов в Военном министерстве, а кроме того…

— Погоди, в Военном министерстве? — переспросил Герман. — В том числе, и сам Паскевич?

— Да, Паскевич не на нашей стороне, и я бы его опасалась. Впрочем, он уже очень стар, и хватка у него не та, что раньше. Если, конечно, ты имеешь в виду самого министра, Павла Ивановича.

— Я видел его племянника, Святослава Паскевича, на приеме у графа. Тогда, когда убили лакея.

— И что? Святослав Паскевич командует лейб-гренадерами, не думаешь же ты, что он может быть заодно с нигилистами и лично будет убивать лакея? Нет, это бред какой-то.

— Да зачем вообще кому-то понадобилось этого лакея убивать? — спросил Герман. — Да еще и прямо на приеме, что это за оперетта, в самом деле?

— Это может быть предупреждением графу, — ответила Таня. — Дескать, мы знаем, что ты задумал. Одумайся, пока не поздно. И способ еще выбрали такой… Я слышала, эльфы таким образом казнили за измену. И порой люди, совесть которых была нечиста, сами казнили себя подобным образом. Ну, знаешь, вроде как японцы, взрезающие себе живот.

— Погоди! — Герман выставил перед собой ладонь. — О чем ты говоришь? Что значит «предупреждение графу»? Лакея убила Надежда и ее нигилисты. Она сама проговорилась!

— Да, но какие у нее мотивы? И кто за ней стоит? Точно ли дело только в том, что все крепостные отказались от вольной? Вот эти люди, — Таня кивнула в сторону коек с неподвижными мастеровыми, — от воли не отказывались, и она не могла об этом не знать.

— Они отказались уйти с ней, — сказал Герман. — Возможно, с ее точки зрения, это то же самое.

— Так или иначе, нам неплохо бы ее допросить, прежде чем делать окончательные выводы, — сказала Таня, а затем приложила ладонь к губам, подавляя зевок. — Черт, уже утро. Надо бы поспать.

— Не смогу уснуть, пока не узнаю, что будет с ними, — Герман указал на мастеровых.

— А что говорит доктор?

— У доктора появилась кое-какая надежда. Он послал за книгами, может быть, удастся спасти хотя бы кого-то.

— О-хо-хо, — вздохнула Таня и уселась на узкий пыльный подоконник. — А я ведь как раз сегодня обсуждала твою идею создания из них летучего отряда. А теперь… какой уж теперь отряд? Хорошо бы хоть то-то выжил и не остался калекой.

— Я найду того, кто это сделал, — сказал Герман твердо. — Найду и засуну ему его эльфийский артефакт… по самую рукоятку. До сих пор это было для меня просто расследованием по службе. Но теперь это дело чести. Вот только…

— Только что? — Таня встрепенулась.

— Скажи мне, пожалуйста еще раз… глядя в глаза… — проговорил Герман с расстановкой. — Ты точно… абсолютно точно… уверена, что это не операция Оболенского? А то вот ты только что сказала, что таким образом графа могут пытаться к чему-то склонить, но… ведь это нам нужно склонить графа к сотрудничеству, разве не так? И это мы можем использовать для этого в том числе и устрашение, разве не так? Не просто же так лакей погиб именно в тот самый момент, когда я разговаривал с графом и намекал ему на стоящих за мной людей?

Несколько секунд они с Таней молча смотрели друг на друга.

— Я клянусь тебе своей честью, — твердо проговорила она, — клянусь своей силой и честью своего рода, что я никогда ничего не слышала такого, что свидетельствовало бы о том, что за этим стоит Оболенский или… мой отец. И что я бы ни за что на свете не захотела бы иметь с этим ничего общего, если бы об этом узнала. За кого ты меня принимаешь, в конце концов?

— Я принимаю тебя за очень амбициозную и очень красивую женщину, — ответил Герман. — Однако амбициозности в тебе, все же, несколько больше, чем красоты.

— Если это был комплимент, то очень странный, — Таня поморщилась.

— Нет, это был факт, — Герман вздохнул. — Ладно, я тебе верю. В конце концов, кто я такой, чтобы не верить честному слову княжны Ермоловой. Вот смотри, что у меня есть.

С этими словами он извлек из кармана квитанцию камеры хранения.

— Ого, — Таня присвистнула. — Это ты нашел у убитых в Кувшиново? Да ведь с этого надо было начинать! Что ж, проверим, куда ведет эта ниточка.