Смертоцвет

Пролог В котором Его Величество недоумевает

В четверг, восьмого сентября, у Его Величества, как обычно, были на докладе шеф корпуса жандармов князь Оболенский и глава Третьего отделения князь Апраксин. Император слушал докладчиков, почти не перебивая, но то и дело хмурясь или раздраженно дергая лицом, словно у него болела голова или зуб.

Оба докладчика знали, что это плохой признак. Императора гнетет какая-то важная проблема, быть может, даже и никак не связанная с теми, что он предлагает обсудить.

Обсудили же положение дел в армии на Барканском фронте. Поговорили о предстоящих непростых пятисторонних переговорах по урегулированию спора между остатками Британской империи. Обменялись мнениями относительно нового цензурного устава. Наконец, кажется, все вопросы обсудили, и в разговоре повисла небольшая пауза.

— Так, и последнее, — проговорил император в некоторой задумчивости. — Что у вас, господа, по этому самому делу, в котором вы никак разобраться не можете?

В ответ оба понимающе кивнули. Император никогда не говорил «дело Душекрада», и однажды выгнал взашей действительного статского советника, который по забывчивости употребил это слово в официальной бумаге. Когда случалось об этом деле заговорить, он всегда изъяснялся намеками. Впрочем, оба генерала, будучи давними царедворцами, понимали его с полуслова.

— Есть определенные подвижки, — заговорил Оболенский, так как знал, что вопрос обращен, главным образом, к нему. — Действительно, в последние месяцы в нескольких губерниях отмечен рост числа спонтанных разрывов уз, вот список. Мы обратились в Священный Синод, выписали экспертов по этому вопросу. Они готовят обстоятельный доклад. Пока невозможно с уверенностью сказать, является ли аномалия результатом злого умысла конкретного лица, либо же…

— Является, — отрезал император и устало потер лоб над переносицей. — Есть какие-нибудь подозреваемые?

— Есть основания полагать, что к этому мог быть причастен купец Пудовский, практиковавший недозволенную магию, однако он погиб при задержании, не доглядели.

— Погиб или бежал? — уточнил Его Величество, наклонившись к Оболенскому и сверля его подозрительным взглядом.

— Погиб, точнее некуда, — проговорил генерал уверенно. — Тело вскрыто и опознано. Оказал сопротивление. Проведено расследование. Арестная команда действовала по инструкции.

— Я имел честь докладывать Вашему Величеству, что имелся еще один подозреваемый, некто Брагинский, — произнес Апраксин обычным своим негромким, вкрадчивым голосом.

— Брагинский — лицо незначительное, — небрежно прокомментировал Оболенский. — Пудовский имел большие средства, влияние, связи, в том числе, и в революционных кругах. Про Брагинского ничего из этого сказать нельзя.

— Но однако же вы лично своим приказом наградили сие незначительное лицо сапфировым крестом и пропихнули в указ о выдаче наградного поместье. Хорошая же незначительность.

— Сапфировый крест и поместье выданы за серьезные — для его возраста и чина, конечно — служебные успехи. Молодой человек распутал действительно сложное дело, убийство князя купцом из-за финансовых вопросов. Мне докладывали из Московского управления о нем. Должно быть, умный юноша — но и только. Какой же он Ду… кхм… в смысле, какой же из него подозреваемый? Искомое нами лицо должно иметь высокое положение, а это всего лишь поручик.

— Высокое положение достигается не вдруг, — произнес Апраксин задумчиво. — Оно складывается из таких вот резких служебных взлетов, какой произошел у этого господина. А у меня, между прочим, есть агентурные данные весьма подозрительные.

— Вы о показаниях барона фон Корена? — спросил Оболенский. — Это совершенная чепуха. Барон допустил огромный промах по службе, повлекший провал операции и человеческие жертвы. За это он был отстранен, а во время расследования наделал новых проступков. Решил, по всей видимости, что корнет Брагинский метит на его место и возревновал по службе, вот и наговорил про него черт знает какой чепухи, совершенно бездоказательной. Я бы рекомендовал психиатрическое освидетельствование барона.

— Однако же имеются проверяемые факты, и я бы со своей стороны обратил внимание…

— Не морочьте мне голову, господин Апраксин, — произнес Его Величество, хлопнув ладонью по столешнице. — Поручик… вы бы еще кучера заподозрили в заговоре! У вас был четкий ориентирующий признак: искомое лицо занимает значительное положение в империи. Существует заговор, в него неизбежно вовлечены высокопоставленные лица, а вы мне докладываете о каком-то поручике. Мне так недолго вас самого заподозрить, если будете еще подобную ерунду мне скармливать.

Князь Апраксин слегка побледнел. Он, конечно, понимал, что император на самом-то деле его в заговоре не подозревает, иначе его бы уже не было на свете. Однако настаивать на своем посчитал несвоевременным, и потому лишь коротко кивнул

— Свободны господа, не задерживаю, — объявил император, но едва оба докладчика поклонились ему и направились к дверям, прибавил. — А насчет этого дела не ослабляйте своего внимания. Мы и на следующем докладе его обсудим, доложите мне новые соображения. И там в приемной сидит граф Уваров, попросите его ко мне. Но не тотчас, а пусть минуток пять подождет.

Проводив генералов, император прошел пару раз по приемной туда и обратно, а затем подошел к известному уже читателю шкафу, открыл его, извлек шкатулку и взглянул на лежащий на бархатной подушечке камень. На этот раз в свете камня не было заметно тревожной пульсации, как прежде. Свет его был ровным, но как будто стал слабее, тусклым и печальным, словно нечто внутри камня надломилось и теперь медленно умирало.

— Господи… — прошептал император. — Укрепи меня… Обрати на меня, недостойного, вновь взор очей твоих. Дай мне знак.

Но знака не было. Заслышав в передней осторожные шаги графа, император торопливо закрыл шкатулку и вернул ее на место.