Слуга Государев. Бунт

Глава 7

Москва. Кремль

11 мая 1682 года

Площадь — не красная, Москва — не такая уж и златоглавая, и солнце — долбаный фонарь! Вот такое настроение стало меня одолевать.

Нет, я не упал духом. С чего бы? Делаю то, что должно, стараясь предугадать, что из этого получится. Мне нужно попасть в Кремль? Я уже еду туда. Нужно поговорить с власть имущими? Есть все шансы для этого. Что будет потом? Свои расчеты имею и на последствия разговора.

И нет причин для уныния. У меня же и вовсе такие обстоятельства, что даже неврастеника могут убедить не нервничать. Ну, не получится в этой жизни, будет другая. А не будет её… Так когда я стрелял в сынка олигарха Горюшкина, то отдавал себе отчёт, что жизнь моя отсчитывает последние свои… если не минуты, то часы наверняка. Теплилась надежда на справедливость, на суд. Но всё равно избежать тюрьмы никак не вышло бы.

Вот и стал я фаталистом. И до сих пор это во мне не выветрилось, пусть и постепенно и неуклонно вытесняется иными эмоциями. Да и сколько времени прошло, чтобы так уж измениться? День, два? Всего лишь один день, да и тот не закончился.

Однако такое ощущение, что минул целый месяц.

Солнце катилось к закату, поднялся прохладный ветерок, приносящий не самые приятные запахи, когда я в сопровождении, но никак не под конвоем, Пыжа и его команды приблизился к Спасским воротам Кремля. Шли, так сказать, через парадный вход.

Дошли… И тут, словно мы пересекли какую невидимую черту, поведение Пыжова ожидаемо резко сменилось. Он даже попробовал было толкнуть меня в плечо, но я увернулся, а сам Потап Пыж в итоге чуть было не завалился. Затевать же ссору здесь, уже под стенами Кремля, не стоило. Но то, что этот хмырь нажил себе врага, точно. Дай срок и удачи, разберусь с текущими задачами — и поквитаемся.

Береги честь смолоду! Так говорила моя мама старшей сестре. Когда мой отец погиб, мать стала, наряду с дедом, главным наставником в моей жизни. А я все слушал — и по-своему воспринимал слова матери. Как оказалось, с возрастом противоречий с материнской наукой не возникло, напротив, готов добавить с десяток похожих выражений. Так что за свою честь и достоинство я всегда стоял и стоять буду. И не позволял себя штурхать, как невольника какого на рабском рынке.

Но и разум же иметь нужно. Понимать, когда время платить по долгам, а когда и обождать, чтобы не навредить себе.

— Тут ли батюшка наш Юрий Алексеевич Долгоруков, али убыл? — спросил Пыжов у стрелецкого сотника, как несложно было догадаться, командира караула у Спасских ворот.

Я усмехнулся. Ну, так и есть. Гнида. Ведет себя теперь, как будто под конвоем меня, преступника, привел. Вон и стрельцы, из тех, что были с Пыжовым, наставили свои пищали на меня. А я не столько и к Долгорукову шел. Мне бы кого иного. С царицей поговорить, с ее братьями, которых первыми убивать собираются дирижёры будущего бунта. Или вот с Артамоном Матвеевым, которого, из того, что я знаю по истории, считал неглупым человеком. Но, главное, что решительным.

— Что, господин Пыжов, сил не хватило меня под конвоем привести, так ты обманом? Сдать решил? — сказал я, усмехаясь. — Так и думал я.

Сопровождение Пыжова сейчас еще больше осмелело, а он даже извлёк саблю, направляя её на меня.

— Сабельку положь! — грозно пробасил стрелецкий сотник. — Коли злочинца привели, так отчего же не в розыскную избу? Али не в Стрелецкий приказ повели? Нашто он тут?

Вполне резонные вопросы задавал сотник. По его взгляду я даже рассудил, что в какой-то степени он мне сочувствует. В иной реальности стрельцы, которые держали караул в Кремле, спокойно пропустили бунтующих. Значит, разделяли их взгляды. Так отчего бы им уже сейчас не сочувствовать своим собратьям?

— Дело зело важное, оттого и привели сюда. Тебя, сотник стрелецкий, я последним спрошу, что мне делать! — с презрением проговорил Пыжов.

— Опосля того, какие злодеяния ты стрельцам учинил, не бывать тебе от нас добра, — с чувством достоинства сказал стрелецкий командир.

Мне было очень интересно, что же такого сделал Пыжов, что его, явно знатного человека, дворянина, буквально ни в грош не ставят стрельцы. Может, ещё доведётся, узнаю об этом.

Вперёд же вышел Пыжов-младший. Кондратий был более рассудительным. И к нему, похоже, не было негатива со стороны стрельцов.

— Пропусти, стрелец, много злодеяний на этом человеке, — в какой-то мере даже уважительно попросил Кондратий Пыжов.

Ну что ж, ясно. Меня просто сдают. Но ведь кому? Главе стрелецкого приказа Юрию Алексеевичу Долгорукову. Пусть и ему. Я почти не сомневался в том, что, как только я начну говорить, то меня станет слушать и Долгоруков, и, возможно, ещё кто иной из верхушки власти заслушается.

Так что задача — проникнуть в Кремль, пусть даже и так, считай, что решена. Но, а то, что меня в Стрелецкий приказ не повели, так этого приказа уже не существует. Там такой же разброд и шатание, как практически и во всех стрелецких полках. Учитывая, как Пыжова не любят стрельцы, он, вероятно, даже боялся за собственную жизнь. И уж никак не мог долго пребывать среди стрельцов. А начнется бунт, таких, как Пыжов первыми под нож пускать будут. И пот кому бы не горевал, так по нему.

А вот насчет того, чтобы вести меня приказную избу?.. Как я понял, это что-то вроде полицейского участка. Так где же это видано, чтобы стрельца, как какого-то вора и разбойника вели туда? Даже я, целый день слушая разговоры, понял, что стрельцы — это уже некое отдельное сословие.

С ними грубо тоже нельзя. Впрочем, почему же тогда стрельцы терпят унижение по отношению к себе? Или эти унижения идут только лишь со стороны других стрельцов, начальствующих? Еще немало в чем нужно было бы разобраться. Но нет на то времени. События вот-вот разразятся.

— Никифор, бери свой десяток, проведи до Красного крыльца. Сам разузнай, где нынче в Кремле батюшка наш Юрий Алексеевич Долгоруков, доложись ему. И только опосля, что голова скажет, так и поступишь! — долго и обстоятельно приказывал сотник своему десятнику.

А я… Как возникло при входе на территорию Кремля ощущение, что я на съёмочной площадке исторического фильма, так оно меня не покидало все те минуты, что я стоял у Красного крыльца. Я, будто злейший враг государства, какой-то Стенька Разин или ещё кто, ждал свою судьбу возле высокой лестницы под опекой стрельцов. Все фильмы, которые всплывали в памяти — и про Годунова, и про Ивана Грозного, и про Петра — не обходились без съёмок в этой локации.

При входе в Кремль не только у меня забрали все оружие, но и у Пыжова, и у его брата и даже у стрельцов, что сопровождали Пыжа. Кремлевская охрана уже была в курсе, что назревает что-то. Это было видно по поведению того же десятника. Я вижу. Почему это не видят другие?

А весьма возможно, что и эти стрельцы были уже сагитированы и ждали приказа. Но пока меры предосторожности усилили. Это было понятно уже по тому, как отреагировали оба брата Пыжовых на то, что у них забирали оружие. Хоть не дураки, что возмущаться не стали, но знатно удивились. Мол, не было такого ранее.

Десятник, направленный с нами, быстро, бегом взобрался по лестнице Красного крыльца и не пошел во внутрь царских хоромов, а завел беседу с другим офицером-командиром. Не из стрельцов. Уже тот, наверное, представитель полка иноземного строя, отправился в хоромы — выискивать кого нужно.

Вот такая эстафета.

Пять минут… Ветер принес специфические ароматы со стороны кремлевских конюшен. Десять минут прошло… Недалеко от крыльца стали копиться люди, вроде бы, стоявшие в стороне, но следившие за тем, что происходит. Им бы еще телефоны с видеокамерами, так и не отличишь от людей будущего.

И вот сверху, к самой лестнице, но и не думая спускаться по ней, вышел боярин. Вот посмотришь на человека, и сразу видишь — вот такие бояре и должны быть. Даже как-то органично выглядела его гордыня, высокомерие. Мужчина являл собой образец статности и породы. Это даже если не говорить о тех богатых одеждах, в которые он был обряжен.

Уже почти зашло солнце, еще больше усилился прохладный ветерок, наконец стало понятно, почему я в теплом кафтане. Но даже это не оправдывало тех тяжёлых одежд, которые были на вышедшем боярине. Кафтан, под ним ещё и подкафтанник, шапка, обрамлённая соболиным мехом, такую я надел бы только в лютый мороз. И я был уверен, что он всё это носил бы и при тридцатиградусной жаре. Статус, или то, что в будущем называли «понтами», дороже и здоровья, и здравого смысла.

— Что надобно тебе, Потапка? Отчего беспокоишь меня? — пробасил боярин, явно обращаясь к Пыжову.

Вот их, таких статусных бородачей, с детства, что ли, учат этаким глухим басом разговаривать? Своего рода отличительная черта, демонстрация голосом права повелевать?

— Так, батюшка наш, Юрий Алексеевич, сам жа наказал мне, дабы разобрался я со стрелецким полком! — растерянно лебезил Пыж. — Вот и разобралси.

— Выслуживаешься, стало быть, стервец! — довольным тоном проговорил Юрий Алексеевич Долгоруков. — Чего ж одного отрока привёл? Да и не мне приводить надо было! Куда я его дену? Ты допроси, доложи на днях… Через седмицу и доложил бы.

— Так это он всё! Это он стрельцов стращает! — оправдывался Пыжов.

Смотрелось это так, будто бы взрослый человек, боярин Долгоруков, подошёл к детской песочнице, а самый трусливый мальчик по фамилии Пыжов стал перед дядей отчитываться, кто в кого кидался песком и обзывал дураком.

— А ну, служивый! — обратился Долгоруков к рядом стоящему на карауле бойцу, своим облачением мало похожему на стрельца. — Поди найди своего ротмистра, кабы дал ключи, да отправьте этого вора в колодную. Пущай на дыбе повисит, завтра и можно будет поспрашивать.

Долгоруков уже развернулся, чтобы уходить, а стрельцы подошли ко мне вплотную, чтобы скрутить да вести, как и было приказано.

— Слово и дело! — выкрикивал я. — Знаю о списках, кого бунтовщики убивать будут.

Мне начали крутить руки, но я не отбивался, хотя мог бы уже врезать. Понимал, что если устрою бойню перед лицом Долгорукова, то обесценю многие те слова, которые уже выкрикнул и которые собираюсь произнести прямо сейчас.

— Знаю, кто хочет извести Петра Алексеевича! Знаю, кто тебя, Юрий Алексеевич, хочет убить! Убивец уже где-то рядом, — я был практически уверен, что, едва я это скажу, ко мне разом прислушаются.

Но Долгоруков всё смотрел, как пробуют скрутить мне руки, пока без особого успеха. Взирал будто отрешенно, в мою сторону, но мимо. Оружие-то отобрали, а другие, в том числе и десяток караульных, смотрели на Юрия Алексеевича, только лишь ожидая приказа вмешаться. Но тот молчал, будто наслаждался зрелищем, интереса к которому не проявлял.

Так можно смотреть, когда муха ударяется о стекло, а ты в окно любуешься закатом. Но Долгоруков не ушел, не окружил себя стрельцами, хотя рядом стояли и десятник Никифор со своими воинами, и другие бойцы. Все же не робкого десятка был глава Стрелецкого приказа.

— Ух! — я увернулся, а мимо меня пролетел кулак.

Я даже успел понять, кто это перешёл к более решительным действиям.

— На! — прошипел я сквозь зубы, наступая, а по факту, сильно ударяя по носку одного из обидчиков.

Что ж, не сработали списки? Ну да ладно, есть и план Б, да и на другие буквы алфавита что-то найдётся.

— Золото! Злато знаю, где есть много! — кричал я, распихивая локтями сразу уже пятерых. — Где серебро — знаю!

— А ну, стой! — наконец-таки выкрикнул Долгоруков.

— Гнида ты, Пыж… Поквитаемся ещё! — сквозь зубы, тихо, чтобы слышал только Пыжов, сказал я.

Он раздулся, как индюк. Но ничего сказать не мог. Степенно, не спеша, держа фасон, Долгоруков, наконец, спускался вниз. Он всем своим видом говорил, что делает величайшее одолжение.

— Юрий Алексеевич, помочь ли тебе? — спросил…

Не знаю, кто это. Только сейчас увидел, что еще один мужик, с седой бородой, наблюдал за развернувшимся спектаклем из-за одной из колонн на Красном крыльце.

— Да неужто ль сам не совладаю, Артамон Сергеевич? Как-то без тебя справлялси, — усмехнулся Долгоруков, с которого, как мне показалось, даже спесь слетела на мгновение.

Матвеев… Да. Так звали этого боярина. Имя «Артамон» я знал из истории. Оно и сегодня уже неоднократно звучало.

— Злато? Серебро? — спускаясь, уже на последних ступеньках, проговорил Долгоруков. — А ведаешь ли ты, что лжа до добра не доводит? Многое ты сказал… Коли не брешешь, так и слушать могу.

— Ты его, Юрий Алексеевич, все же в колодной оставь. Наутро лучше петь будет, заслушаешьси, — насмехаясь, говорил Матвеев.

На крыльце становилось все более людно. Спектакль, как-никак. Вот ничего не изменю, будет им представление. Такое шоу, что в веках прославится постановка. А режиссеры власть полную себе возьмут. Придет мой полк, он мной уже сагитирован.

— Боярин, так я говорю, как есть. Знаю, где лежит злато. Но трудно туда нынче дойти. Так что не за него меня слушай, ибо не докажу быстро правоту свою. Ты выслушай о другом… — говорил я после того, как снял шапку и поклонился боярину.

Так нужно — говори я без поклона, наверняка, обидел бы Долгорукова. Хотя спину гнуть хоть бы перед кем, ну, может, только за исключением царя, не могу. Может быть пока. Ибо время диктует свои модели поведения. Но сейчас это претило моей системе ценностей. Вот только не хотелось бы все пустить прахом только потому, что гордый больно и не поклонюсь. Это не тот случай.

— Ты ли зарубил полуголову и полковника? — спросил Долгоруков.

— Так, батюшка. Они, каждый в свой час, напали на меня, я же защищался, — отвечал я. — А еще они полк подымать на бунт желали.

— А ты ли стрельцов стращал? — последовал следующий вопрос от Долгорукова. — Что? Супротив бунта, али свой удумал?

— Так токмо, чтобы защитить Петра Алексеевича, не на бунт супротив царя, а за него, и против тех, кто собирается бунтовать, — отвечал я, глядя в глаза боярину.

И это была моя ошибка. Но когда я понял, что нельзя вот так, будто бы ровня самому князю Долгорукову, главе Стрелецкого Приказа, смотреть на него, было поздно.

Долгоруков стал закипать.

— Как смеешь ты, лябзя, смотреть, словно ровня мне? — взревел Долгоруков [лябзя в значении «пустомеля», болтун].

В это время я уже отвёл взгляд. Ну не гнулась моя спина, не мяли в смущении руки шапку. Не получалось. Я старался сыграть, как один из тех актеров, что будут тут бегать при сьемках исторического кино в будущем. Но… не вышло.

— В колодную его! — взревел Долгоруков.

— Я знаю, кто стрельцов подымает на бунт. У меня доказательства есть. А еще… — я разорвал на себе рубаху, являя боярину вросший в грудь крест. — И будет бунт и будут реки крови, за царем придут убивцы.

Стрельцы, что уже подоспели меня крутить, как и десятник Никифор, опешили. Они замедлились. Суеверия в этом времени — мне на пользу.

— Чего стоите, разлямзи? Берите его! — заметив это, повторил свой приказ Долгоруков [разлямзя — вялый, нерешительный].

Он, что не увидел крест на моей груди? Или решил сделать вид, что не видел? Но стрельцы послушались повторного приказа, окружили меня. Я же не стал сопротивляться. Против больше чем дюжины стрельцов и Пыжа с братом? Я, конечно, чувствовал силу и мог бы попробовать. Но вот стрельцы Никифора вооружены. Ближе уже подошли и еще воины полков иноземного строя.

— Сам пойду! — пытался я все же не дать себя вязать.

— Ты не дури, отрок… Замолвим слово о тебе. Чай и батюшку твоего знаем, да и тебя… Дай руки повязать. Я не шибко узлы затяну, — неожиданно участливо попросил Никифор.

Ну что ж… И такой вариант развития событий я предусмотрел. Ну не может же такого быть, что все гладко пройдет? Люди, что живут в этом времени, скоры на расправу. Хорошо, что не изрубили.

Пусть думают! Я озвучил часть своих знаний. Это должно заинтересовать любого, особенно сведения про золото, если уж так опрометчиво игнорируется информация про бунт и его зачинщиков.

Я сделал то, что и планировал. Хотелось, чтобы все прошло иначе, легко. И я уже пировал бы за столом царским, рассказывая о бунте, и не только о нем. Но… нужно быть реалистом. Пути отхода у меня есть. И сила какая-никакая, но за мной стоит. Так что все правильно.

* * *

Артамон Сергеевич Матвеев с неподдельным интересом смотрел за тем, как уводят молодого парня. Странный был отрок, гонорливый, будто бы тот польский или литвинский шляхтич. Это в Речи Посполитой воспитывают шляхту так, что они считают себя чуть ли не ровней королю. Или даже выше короля. Так как собрание шляхты, вальный сейм, короля как раз и избирает.

Но на Руси?.. Так не ведут себя даже дворяне, которые стоят в присутствии боярина. Уж тем более такого родовитого, как князь Долгоруков, природный Рюрикович.

Так что тут уже было то, за что цеплялся взглядом Матвеев. Но не единственное. Артамон Сергеевич был уже не молодым, да и не сказать, что прославился делами ратными. Он все больше законами занимался да улаживал иные дела в русской державе. Но отличить молодца кулачного боя от того, что на кулачках биться не горазд, Матвеев мог. Этот отрок — горазд. Причем эк ловок, шельма, да без каких ударов, все едино отбивался от трех стрельцов.

Матвеев вышел из своего укрытия, которым служили колонны по правую руку, и встретил поднимающегося наверх Долгорукова.

— Что ж, Юрий Алексеевич, не послушал молодца. Воно сказал, что и о злате ведает, и о серебре? — спросил Матвеев, когда Долгоруков был уже почти на вершине Красного крыльца.

— Так ты же сам и сказал, Артамон Сергеевич, дабы в колодную его, — несколько недоуменно отвечал Юрий Алексеевич.

— А и то верно, ты меня слухай. А свой розум не май! Нашто он тебе? — усмехнулся Матвеев. — С него спросить за слова нужно было. Разговор жа про животы царския! А коли лжа все это, вот тогда и каленым жалезом пытать. А так что ты узнал? Челобитную прочитай, да…

— Будет тебе! Бражничать приехал с тобой. Сего дня ты прибыл. Вот седмицу-иную и отдохни. Да и я с тобой, — говорил Долгоруков, поспешая к столу, из которого ему пришлось на время выйти.

Ведь до того, как пришел десятник и сообщил о доставке какого-то очень важного злодея, оба боярина, две опоры клана Нарышкиных, бражничали. Веселились, переходя уже на ту стадию пьянки, когда можно и поддеть друг друга, почти что и обидеть.

— Как мыслишь, правду ли стрелец говорил? — самолично наливая в синеватый рифлёный хрустальный бокал венгерского вина, спрашивал Матвеев.

— Да мне таких сказок на дню по дюжине рассказывают, — отвечал Юрий Алексеевич, поглядывая то на слугу, то на такой же большой и жутко дорогой, но пустой свой бокал.

С чего это было ему самому себе наливать вино? Нерасторопный подавальщик не сразу понял, в чём причина пристального внимания к нему со стороны боярина Долгорукова. Но сообразил, и не суетясь, как учили, налил в бокал Юрия Алексеевича венгерского вина.

— Я вот токмо давеча и прибыл в Москву, но уже разумею, что не всё тут ладно, — сказал на это Матвеев и строго посмотрел на Долгорукова. — Что, коли правду выкрикивал вьюноша? А мы с тобой, Юрий Аляксеевич, бражничаем да ничего и не делаем. Хованский?.. Он может решиться на лихое и дурное. Знаю я его… Возгордился он еще тогда, как под пол Литвы взял под цареву руку. Царевна Софья, опять жа… С чего нынче она уехала на молебен?

Матвеев продолжал пристально смотреть на главу Стрелецкого приказа. Но Долгоруков взгляд выдержал. Пусть Артамона Сергеевича и встречали с почетом даже в присутствии царя, но статус его так и не определён. Так чего же тогда смущаться под взглядом некогда всесильного боярина? Чай Долгоруковы нынче в силе.

Юрий Алексеевич искренне считал, что если бы не поддержка его рода Долгоруковых, то поставить царём Петра Алексеевича, в обход его брата Ивана Алексеевича, Нарышкиным было бы куда как сложнее. Так что нет, Матвеев ему не указ, но и проявлять неуважение к Артамону Сергеевичу Долгоруков не собирался.

— Сам жа ведать должен, что при любой смене царя на троне, людишки волнуются, — успокаивал и себя, и Матвеева заодно, Юрий Алексеевич Долгоруков.

— Так-то оно так… Но вот Пыжова, что привел того отрока, стрельцы, видел ли, разорвать готовыя. А еще… Послал бы ты за полковниками да за сотниками — да поговорил бы со старшими из стрельцов. Кто его знает, что может быть… — задумчиво говорил Матвеев.

— Вот завтра и спрошу и с Пыжова, и с того отрока. И… челобитную от стрельцов прочитаю. Чего уж нынче. Воно и ночь наступила, — нехотя отвечал Долгоруков.

— Челобитная? — Матвеев несказанно оживился и весь подался вперёд. — Бери ее и пошли до государя. Совет держать нужно. Я тому отроку верю. Он говорил о том, что я уже слышал. А еще о каких-то списках. Смертей дождаться желаешь?

Артамон Сергеевич глянул на собеседника и полным воли жестом огладил свою бороду.

— Ты когда, боярин, начнешь порядок наводить серед стрельцов? Бунта ждешь? — тон Матвеева был уже жестким.

— А ты мне не указ! — ответил Долгоруков.

— А жизнь государя — указ? Пошли на Совет, — сказал Матвеев, не допив вино, ставя бокал на стол. — И накажи, кабы каты не забили того отрока. Я с ним поговорю. Опосля и посмотрим.

— То мое дело! Он полковника зарубил, — пытался противиться Долгоруков, но Матвеев его уже не слушал.

Артамон Сергеевич знал, когда люди лгут, а когда они говорят правду. Глаза того отрока не лгали. А двигался он столь уверенно и лихо, что уже за это посмотреть на молодого стрельца можно.

Ну и золото… Что ж. А вдруг?..

От автора:

✅ Боксёр из 90-х очнулся на конференции поп-ММА. Спонсоры, камеры, хайп.

— Мага, тормози! — орет кто-то.

Бородатый в капюшоне душит парня, вися на нём клещом.

✅ На 1 и 2 том СКИДКА https://author.today/reader/459611/4276150